Форум » Библиотека-3 » "Мое прошлое, настоящее и будущее. Ч.2", ТР, adventure+AU, PG, макси [от 11.02] » Ответить
"Мое прошлое, настоящее и будущее. Ч.2", ТР, adventure+AU, PG, макси [от 11.02]
Slav: [align:center][/align] НАЗВАНИЕ: Цикл «Мое прошлое, настоящее и будущее», ч.2: «Центр Круга» НАЧАЛО: ч.1: «Проклятие Слизерина» (на ХогНэт, на Сказках) АВТОР: Slav БЕТА: Нари ЖАНР: приключения/AU ПЕРСОНАЖИ: Том Реддл и множество новых персонажей. РЕЙТИНГ: РG ДИСКЛЕЙМЕР: На все выдумки Дж. К. Роулинг не претендую, а за свое непременно отвечу. СОДЕРЖАНИЕ: Круг является самой совершенной формой: у него нет ни начала, ни конца, ни углов, ни изъянов, ни направления, ни ориентации. Он, как свернувшаяся кольцом змея, воплощает безграничность, вечность и абсолют. Сам Круг самонадеянно полагает, что обрисовывает пустоту, но это величайшее его заблуждение. Всегда существует Центр – единственный, кто ведает о судьбе и назначении Круга. ПРЕДУПРЕЖДЕНИЯ: а) Перевод имен и фамилий росмэновский! б) Некоторые “факты” условны или вовсе придуманы, будьте снисходительны. Даты и места событий выбраны произвольно, но с тайным умыслом. Почти весь фик – вранье, но зато, какое правдоподобное… в) На момент формирования идеи фика Автор не прочла ни одного произведения других фикрайтеров на тему детства Тома Реддла. Любое совпадение – случайность. РАЗМЕЩЕНИЕ: Ничто из фика не может быть скопировано (частично или полностью) в корыстных целях и без письменного разрешения автора. ПОСВЯЩЕНИЕ: Посвящается… во-первых, Нарциссе за обстоятельные он-лайн разговоры о темных сторонах души Тома; во-вторых, Горлуму за солидную труднооспоримую критику; в-третьих, (по счету, но не по значению) Виоле за бесценные рекомендации и окрыляющее доверие. Арт к фанфику от Автора: 1. Маленький Том 2. Фото на память 3. Том и друзья; (от Nemerteya +), (от Нарциссы +, +) 4. мое дурашество: ава ТР, ава АР 5. Августус; (от Нарциссы +) 6. Элджи 7. Антонин; (от Нарциссы +) Арт к фанфику от читателей: 1. От Нарциссы - лента с заголовком. 2. От Ingko - коллаж-обложка для "Проклятия Слизерина".
Ответов - 117, стр:
1 2 3 4 All
Slav: Довел он нас до главной лестницы. Левая ее сторона, знаешь, без стены, там только парапеты до второго этажа. Вот там и засели, Стайн говорил, что именно там нужно. Место удачное, не поспоришь, через перила много чего видно: напротив нас – решетка западного крыла, далее влево – главный вход, у лестницы дверь в подвалы открытая. Сидели долго, Дирк психовать начал, со Стайном бранились так, что мы ни сразу чужие голоса услышали. Том обнял колени, дыхание невольно задержал, а Симон продолжал: — Их было всего трое: двое мужчин и женщина. И чтобы Стайн не говорил, а сестры Мэри Альмы я с ними не видел. Тут уж не соврать, ни прибавить. Мужчины и разные, и похожие друг на друга одновременно. Разные внешностью, а похожие – одеждой и поведением. Такой похожестью отличаются все кочегары, булочники, кровельщики, но только меж собой. Их дело общее объединяет. Так вот первый, он мне сразу в глаза бросился, на пивовара похож. Коренастый, невысокий, брюшко округлое. Борода интересная, совсем седая и густая, брови такие же, что и глаз не видно. Второй мужчина моложе, будто больной весь – худой, кривой, высокий, волосы рыжие и торчмя стоят, и лицо все белое, словно в муке извалялся. А женщина на обычную торговку хлебом похожа, щеки большие румяные, сама низенькая, раздобревшая, как тесто на плите, не идет, а перекатывается. Ничего странного они не делали, и я так и не понял, чего Стайн испугался, вот только говорили они непонятно. Я таких слов и знать не знаю, да и теперь не вспомню. Трое эти по лестнице спустились и прямо к двери в подвалы… зашли, осторожно за собой закрыли. И все. Я тут вдруг и заметил, что Марка всего трясет. То ли услышал что, то ли одежда странная насторожила, только перепугался он не на шутку. Первым из нас к спальне кинулся, как он топотом своим сестру Агнесс не разбудил, до сих пор в толк не возьму. А через две ночи Стайн и с еще пятеро опять пошел на чужаков смотреть. Вернулись все в беспамятстве, только имена свои помнили и жизнь приютскую. С тех пор ни про сестру Мэри Альму, ни про чужаков никто и не вспоминал… пока твой чемодан не вывернули. — А другие ведь спрашивали тебя? – подал голос Том. — Спрашивали, – вздохнул Симон. – Николас спрашивал, Пиклс опять же. Я тогда подробностей не рассказал, ни к чему нам суета. Слухи они всегда только страху нагоняют, а ничего толком не объясняют. — А зачем слухи? Почему же не узнать толком, что это за люди? — Ты меня слушал плохо, Том? – нахмурился Симон. – Стайн… тот самый Стайн, что родился и вырос с нами вместе… перестал лунатить. И даже тугодум Пиклс тебе скажет, что здесь без «чужаков» не обошлось. — Что же так все и оставить? – вознегодовал Том. — А это уж твое дело. Я для себя выбрал молчание, спросят, повторю, что и прежде говорил – люди эти обычные, из религиозной общины, священнослужители, а одеты по своей вере. Том открыто не возразил, но Симон понял, что поступит по-своему, предупредил: — Станешь гнездо осиное ворошить, смотри, чтобы других не задело. Лучше, чтобы в приюте об этих чужаках никто не вспоминал. — Не учи, я понял. Том кусал губу раздумывал, а Симон улыбнулся мечтательно, вдруг сказал невпопад: — Давно мы так не разговаривали. Том вздрогнул, глянул на Симона, припомнил, что уже сидел вот так же с ногами на его постели. — Лет с шести, – подсчитал Том, но, устыдившись сентиментальности, мигом оговорился: – Интересы меняются и друзья вместе с ними. Губы Симона дрогнули в печальной улыбке, глаза опустил. — Твои интересы сами по себе не допускают понятия «друзья». — Это плохо? – спросил Том с вызовом. — Это очень по-твоему, – ответил Симон без улыбки.
assidi: А что же такого Том в пять лет спросил? Slav пишет: Твои интересы сами по себе не допускают понятия «друзья». Вот это в самую точку! Но откуда так заметно?
Slav: assidi А что же такого Том в пять лет спросил? Ну, поначалу, в тексте был реальный вопрос, но потом я его удалила , чтобы каждый в меру своей испорченности мог увидеть, то что захочет. Но вопрос ничего страшно шокирующего не содержит (типа хрюксов!), просто любознательный вопрос совсем не по возрасту. Допустим: "Где пределы Вселенной?" Но откуда так заметно? Не для всех заметно, лишь для Симона. Тут по мелочам ясно, что они "дружили" раньше. "Том по старой памяти устроился у Симона в изножье." "Давно мы так не разговаривали." "...припомнил, что уже сидел вот так же с ногами на его постели." Что-то же изменило их "дружбу", и почему-то Том стал больше общаться с самым заурядным мальчиком в спальне - Пиклсом.
Slav: Разговор на этом прекратился, и Том вернулся в свою постель. Сразу закрыл глаза, но рой шумных мыслей не давал заснуть еще долго. Двенадцать лет он считал приют самым скучным местом на свете. Строгие монахини, одинаковая повседневная форма, предсказуемый распорядок дня и забор, за пределы которого никогда не выходил. Единственным подозрительным персонажем в приюте всегда была сестра Мэри Альма, позже она оказалась сквибом. Человеком, хоть и не творящим магию, но знающим о ее существовании. Это она раздвинула для него, Тома, рамки сиротского мира, но и она же посмела их ограничить. Крестная сделала его хранителем их общей тайны о существовании мира волшебников. Как усердно она сплетала кружева секретности, шикала и осуждающе сводила брови, что теперь Том чувствовал себя обманутым – о тайне знал не он один. В голове еще звучал голос сестры Рафаэль: «За этой дверью много чего подозрительного, сестра Элен, но в отсутствие сестры Мэри Альмы туда не следует соваться. Да и в ее присутствии, я вам этого не советую». Опять же эти странные люди в карнавальных одеждах, что появляются ночами в приюте. Маги без сомнения. Симон сказал, что не видел их рядом с Крестной, но Том и так понимал, что тайно, ночью, никакие священнослужители не посещают сиротские приюты. И приходили они не ради разговора с Отцом Настоятелем… иначе бы он лично провожал их до Главных дверей. Но нет, эти трое уходили в одиночестве и через подвалы. Что там говорил Пиклс, закусил губу Том, припоминая. «Незадолго до Рождества вернулась сестра Мэри Альма. Вернулась тоже как-то странно: еще вечером ни слуху, ни духу, а на утренней молитве уже в первых рядах. С ее возвращением опять непонятное стало происходить». Что если она возвращается тем же путем, что и те трое, через подвалы? Том натянул одеяло до самых ушей, внутри назревало недовольство. Его как особо опасную посылку, перевозят туда-обратно на «Полуночном экипаже», а в приюте есть иной ход. Вспомнилось приторно добродушное лицо тетушки Дотти, всякий раз задабривает печеностями и ласковыми словами, а сама по-тихому колдует над камином в смежной комнате. И у дверей чудом возникает «Полуночный экипаж». Кто поверит в такие совпадения? Это все Крестная. Это она умудряется верховодить его судьбой, даже когда не стоит рядом. «Твое положение временно, – убедил его Антонин, – лишь до совершеннолетия. А потом иди хоть на все четыре стороны». Нет, думал Том с тихой уверенностью, я раньше освобожусь, как угодно, но освобожусь, не по мне сюртук пешки примерять. Том успокоил себя мыслью, что вернется в кабинет Крестной, перероет все тайники, перечитает все книги, а там поглядим, останутся ли еще тайны. И пусть возвращается, и пусть видит, что он читал ее книги. Прятаться он не станет. И с этим Крестная уже ничего не поделает. [align:center]***[/align] — Реддл, вставай! Том двинул рукой на звук голоса, но промахнулся, и Мартин вновь затеребил его плечо. — Вставай, говорю. Реддл! — Свенсон? Какого черта? Подъема еще не было… Тут же пожалел, что спросил: в ушах вновь зазвучал противный голос Мартина, нарочито важный и приторный. — Без тебя знаю. Я разбудил, чтобы оповестить, что сегодня от нашей спальни дежурные по столовой ты, Луишем и Ламбет. Том принял сидячее положение, злой и всклокоченный после сна, рявкнул: — Самое время об этом говорить! — Ну, извини, – всплеснул руками Мартин без тени сожаления, – но вчера, если помнишь, Уорлок и Стайн весь распорядок сбили. Я еще вчера должен был раздать дежурства, распределить участки и… — Да-да, Мартин! – грубо оборвал тираду Том. – Да! Да, я пойду на дежурство, только заткнись, ради Христа.
Slav: Мартин обидчиво скривился, отошел. — Тебя и так долго в приюте не было, а за тебя, между прочим, все это время другие дежурили. Том, будто снимал широкополую шляпу с пером, отвесил артистичный жест. — Как это благородно с их стороны. — Шут, – огрызнулся Мартин напоследок, вернулся в свою кровать. — Ты даже не представляешь какой, – пробурчал Том. Николас и Симон уже стояли одетыми, видно долго его Мартин будил. Том потер ладонями лицо, глаза не желали открываться. Симон понимающе улыбнулся: — Проснулся? — Нет. И не собираюсь. — Том, давай живее, – торопил Николас. Том нехотя вылез из-под одеяла, постарался одеться живее. — Даю, даю. Со шнурками справился лишь на второй попытке, а когда дошло дело до пуговиц, Николас пошел к выходу, и Симон следом. Том кинулся за ними вприпрыжку, на ходу застегивая манжеты. Проходя мимо кровати досыпающего Мартина, Том с силой дернул с него одеяло, отшвырнул на кровать Кларка. Мгновенно его уши догнал полный злобы вопль Свенсона: — Реддл!!! Уже за дверью Том с наслаждением услышал недовольный голос разбуженного Стайна. — Какого беса? — Кому не спится? – возмутился следом Марк Детфорд. Но Гилберт Харроу оказался сообразительнее своих соседей. — Свенсон, дрянь такая! Здесь прозвучал глухой удар, Свенсон охнул: — Ай!.. Ребята, вы чего? Я же на Реддла. — А нас зачем будить? – рявкнул с ожесточением Дирк Дейвис. Послышались нетерпеливые аплодисменты и выкрики Стайна: — Баталия! Даешь баталию! — Поколотить негодяя! – поддержал Хью Хоппс. — Подушки на изготовку-у… – прогорланил Уорлок, через мгновение затишья рявкнул во всю дурь: – Пли! — Бей его, праведника! – вопил Пиклс счастливо. Дальше слышались только смех, охи и ахи обычной мальчишеской потасовки, беззлобной, но основательной, как и детство всего лишь репетиция перед взрослой жизнью. Том с улыбкой полного удовлетворения отлепился от двери, Николас стоял неподалеку, качал головой: — И обязательно это было делать? Мог бы и стерпеть. — Терпение – удел слабаков, – отбрил Том. – Хочешь, терпи, а мне не навязывай. Николас нахмурился, засопел, но Симон одернул его за рукав. — Не вмешивайся. Мартину все равно за дело досталось. Сердитость на лице Николаса сменилась примирительной улыбкой, подмигнул Тому. — Я досадую только на то, что сам не могу поучаствовать. У нас у каждого к Мартину должок имеется. — Всего-навсего скажи когда, – хмыкнул Том, – и я устрою тебе такую возможность. Когда они добрались до столовой, дежурные других групп уже вовсю накрывали на столы. Тучная кухарка за раздаточным столом, как дирижер палочкой, размахивала половников, почти мужским басом отдавала указания. Девочки поглядывали на нее с неприкрытой злобой, от голоса кухарки вздрагивали, проливая тыквенный сок в овсянку. Том даже и не подумал броситься к раздаточному столу. Сел на свое привычное место, уложил голову на скрещенные руки, блаженно прикрыл глаза. Николас опешил, открыл рот, чтобы всерьез возмутиться, но Симон жестом опять остановил ему, мол, иди, сам разберусь. — Том, ты палку не перегибаешь? Том поднял на него покрасневшие от усталости глаза, спросил негромко: — Симон… ты ночью спал? — Нет, ты же знаешь. — И я не спал, – кивнул Том мирно, – А сейчас спать хочешь? — Нет. — А я хочу! – рявкнул Том так, что девочка неподалеку вздрогнула всем телом и уронила стакан. – Представляешь, какая несправедливость? Симон оглянулся на растерянную девочку, улыбнулся Тому одними глазами. — И? — Просто, не трогайте меня до начала завтрака, хорошо? — Ладно. Появятся монахини или Свенсон, предупрежу кашлем. Том выдавил благодарную улыбку: — Всегда ценил в тебе сообразительность.
Slav: Кажется, задремал-то всего на минуту, и легкое касание плеча, мгновенно разбудило. — Уже? – вскинулся Том. Симон как раз садился рядом, успокаивающе кивнул. — Некоторые группы уже пришли, скоро и наши подойдут. Николас сел напротив их, рассерженный чем-то, обвел взглядом столовую. — Кажется, ты прав Симон… — Говорю же, она на меня чуть кашу не вывалила… Том потер глаза, вклинился с вопросом: — Вы это о чем? — Элеонор и еще некоторые девчонки не в духе, – ответил Симон. — Из-за того, что остаются в приюте, – прибавил Николас. Том тоже огляделся, подметил недовольные лица, поджатые в обиде губы, махнул рукой: — Переживут. У дверей столовой образовался наплыв сирот, без суеты и толкотни – везде придирчивые взгляды монахинь – рассаживались на привычные места. Том уже углядел рыжего Пиклса. Николас вдруг хлопнул по столу, сообщил полушепотом: — А знаете, кто будет злиться больше, чем девчонки? Том и Симон переглянулись, и Николас подмигнул, обернулся к соседнему столу: — Уорлок! Как тебе новый день? Уорлок с опаской покосился на сестру Люк, что стояла всего в нескольких шагах, потому ответил Николасу лишь движением губ: — Отвали. Но Николас не собирался униматься. — Стукач – редкий зверь! Его надо беречь и в город не выпускать. Уорлок позеленел лицом, до побелевших костяшек на пальцах сжал ложку. — Ламбет, – одернула сестра Люк, – не сквернословьте на товарища, иначе мне придется заняться Вами всерьез. — Извините, сестра, больше не буду… – ретировался Николас мгновенно, а Том и Симон услышали тихое: – …при Вас. Кругом рассаживались, к их столу уже присоединились Матильда, Элеонор, Пиклс, Мартин… Дирк Дейвис после вчерашнего на свое место вернуться не пожелал. Уорлок смотрел на их троицу с откровенной ненавистью, пальцы уже согнули алюминиевую ложку пополам. Том не смог отказать себе в удовольствии ответить ему улыбкой. Николас же не повеселел, стал еще сумрачнее. — Ты чего? – спросил чуткий Симон. — Холла помнишь? — Того, что в карцере?.. Том нетерпеливо кашлянул: — А я все еще тут! — Прости, – извинился Николас, – мы о Джоне Холле говорим. Ему, вроде, девять и он урожденный. Мальчишка имел неосторожность указать Уорлоку на причину его появления в приюте. В резкой форме, разумеется. Уорлок промолчал, и о перепалке забыли. А на следующий день Холл пропал, монашки нашли его только через двое суток, в старом карцере, голодного, грязного и перепуганного до смерти. Том в задумчивости покусывал губу. — Изощренно… — Мы смирились с тем, что Уорлок стукачит монахиням, – продолжал кипеть Николас, – но случай с Холлом… это уже выше моего терпения. Пиклс придвинулся к ним ближе. — Что предлагаешь? Николас покосился на Свенсона: с него станется проболтаться. — Ничего определенного, лишь предлагаю поразмышлять об этом на досуге… — Без меня, – предупредил Том мгновенно. К нему обратились удивленные взгляды. Николас возмутился в сердцах: — Том, ты всегда был рад насолить любому пришлому… а Уорлоку вдвойне. В чем дело? — Дело в «был». Теперь мне это не интересно. Глаза Николаса сверкнули гневом, Том же смотрел ровно, без эмоций. Пиклс поспешно отодвинулся к девочкам, а Симон, как бы к слову, заметил: — В город не выпустят тех, у кого будут замечания по поведению. Николас глянул на него, затем на Тома, во взгляде отразилось осмысление: — Так хочешь попасть в город? — Так не хочу оставаться в приюте, – парировал Том. Все взялись за завтрак. Элеонор еще долго бухтела в тарелку о несправедливости, беззаконии, движении суфражисток и каменном веке. Том терпел, сколько мог, но потом предложил Элеонор свою нетронутую порцию овсянки, объяснившись: — Хоть заткнешься, пока будешь пережевывать. Элеонор оскорбилась и умолкла. Маргарет благодарно подмигнула Тому, а Пиклс, памятуя об отданном ужине, взялся уничтожать его овсянку. Взамен отдал два куска хлеба, которые Том сразу же припрятал. Под дробный стук ложек о тарелки, хлюпанье и причмокивание Том скучал: увлекся стаканом с чаем, сдувал белесый пар, несколько раз пытался зачерпнуть его ложкой. Ближе к окончанию трапезы сестра Люк призвала всех к молчанию, сироты неохотно подняли головы.
Slav: — Отставьте стаканы, отложите ложки… Мне необходимо донести до вас некоторую информацию. На доске объявлений уже вывешены списки, после завтрака настоятельно рекомендую ознакомиться с ними группам, которые уже завершили обучение в средней школе и тем, кто окончил лишь первый ее класс. Для первых в эту субботу в хоровом зале состоится праздничное прощание, а пока можете заняться сборами. И, не забудьте, с вопросами о рекомендациях и списках распределения в профессиональные училища обращаться к сестре Полин. Далее… Тут сестра Люк обратилась к столам, за которыми сидели Том и его ровесники, голос стал холоднее: — Далее о списках «Помощи»… Если имя не значится в списках, следовательно, сирота остается в приюте. Возражения не принимаются! Новую рабочую одежду получите в прачечной, этим распоряжается сестра Элен. За распорядительными листками нужно подойти к кабинету богословия, и обратиться к сестре Эммануэль. Она же в этом году и надзирает за вашим потоком. С временным графиком, порядком поведения вне стен приюта и многим другим вас ознакомят уполномоченные по комнатам. У меня все, пожалуй… Завершайте завтрак, приятного аппетита. Мартин сел ровнее из чувства гордости, ведь это он «уполномоченный» по их комнате. Том подавил зевок, глаза пощипывало от усталости. — О нас ни слова, – прорычала Элеонор рассерженно, – словно нас не существует. — Ваше дело с малышней возиться, – отметил Николас строго, – управляться в прачечной и на кухне. А в городе для вас опасно… *** Ему всегда было тяжело поступать так, как того хотели другие. Претило заучивать тексты, повторять их слово в слово, язык так и чесался вставить свое, переиначить. Наверно, это гордость не позволяла опускаться до уровня козы на веревочке. А уж чувствовать себя козой из многочисленного стада – самая болезненная мысль, какая только заползала в голову. Однако со временем он понял, что и из этого природного упрямства можно извлекать выгоду… И гордость вовсе не грех, как учит Писание, а способ выжить, стать отличным от серости. Том прекрасно расслышал слова сестры Люк, но поступил все же по-своему разумению. В то время, как сироты пихались и горланили у доски объявлений, спустился в прачечную. Неопытность еще молоденькой сестры Элен и его врожденное обаяние помогли добыть лишнюю рабочую форму – для Антонина. Размер подбирал наугад: лучше больше, чем меньше. Когда добрался до доски объявлений, старших уже не было. Счастливые, подумал Том с завистью, уже вещи собирают, в воскресенье будут далеко от Офэнчестера. Почти взрослые и самостоятельные. У стены особняком стояли Николас, Симон и Пиклс, молчали, нетерпеливо поглядывали на толпу сверстников. Том остановился рядом с ними, в руках бумажный сверток с одеждой. — И кто победил в импровизированном конкурсе ораторов? — Судьи еще не вынесли вердикт, – произнес Симон скучающе. Пиклс хихикнул: — Идет подсчет баллов. Николас начинал терять терпение, переминался с ноги на ногу. — Может и нам пора поучаствовать? — Не, подождем, – поморщился Том, лениво привалился к стене, – сейчас сами расползутся. Когда ряды любопытствующих проредились, они сдвинулись с места. Николас, как самый высокий ткнул палец в листок, повел его вниз по фамилиям. На букве «Ф» криво ухмыльнулся – имени Ричарда Уорлока в списке не значилось, двинулся читать дальше. — Оу, – подпрыгивал Пиклс от радости, – я в центральном районе. Том и ты со мной в паре! — Это еще не решено, – посулил сосредоточенный Том. – Чей это почерк на листке? — Дейвис, – уверил Николас. – Это он списки составлял. — И кто скажет мне, где Дейвис? Пиклс рассеянно почесал нос. — В комнату, кажется, пошел. Симон проводил Тома задумчивым взглядом. Сверток в руке пухлый, подозрительный… А впрочем, пустое. Хорошо, что ему, Симону, нет интереса до чужих дел. С такой позицией врагов не наживешь. Том торопился, перепрыгивал через две-три ступени. Вчера за ужином он с Симоном жестоко обошлись с Дейвисом, но в сиротском приюте нет места долгоживущим обидам. Либо проглатываешь оскорбление, и не держишь на обидчика зла; либо приготовься к долгой изнуряющей вражде, где главное не прогадать, не ошибиться в своих силах… Иначе станешь посмешищем. Среди сверстников Дейвис прослыл мальчишкой нестойким, даже бесхарактерным, потому ни Симону, ни Тому не было смысла его опасаться. — Дейвис! – рявкнул Том прямо с порога. – Что за произвол? Каким местом ты думал, когда составлял списки?
Slav: Дейвис рефлексивно нырнул за кровать, словно желал за ней укрыться. Том приблизился с напускным злым видом, Дирка выдавали уши – покраснели виновато. — Э-эй, спокойно, приятель… Я все верно сделал: старушки на твоем участке – божьи одуванчики, в напарниках Пиклс. Вы же, кажется, ладите? Чем тебе плохо? Том оперся о кровать руками, одеяло промялось под его весом, взирал на Дейвиса сверху вниз. — Мне плохо оттого, что моего мнения никто не спросил. И дело не в старушках или Пиклсе, а в самом участке. Это же центральный район Офэнчестера – средневековые кварталы, всего в двадцати-тридцати ярдах от приюта и пяти-семи ярдах от школы-интерната. Дейвис принял оборонительную тактику. — Реддл, это глупо! Интернатовских единицы остается на лето, сам знаешь. — Так вот эти единицы летом хуже зверей диких. Я достаточно наслушался страшилок от старших. Смерти моей хочешь, Дейвис? Дирк, к удивлению Тома, на миг даже заколебался с ответом, но ответил примирительно: — У тебя отличный участок, многие бы мечтали быть на твоем месте… — Я согласен воплотить их мечты в реальность! – перебил Том. – Но что-то не многие желают соседствовать с интернатом. — Ладно-ладно, согласен, система не совершенна, – вздохнул Дирк, брови просительно изогнулись: – От меня-то что нужно? Глаза Тома блеснули, распрямил спину, для большего устрашения стукнул кулаком в ладонь. — Участок! Что-нибудь на окраине. Ближе к Итчен. Глушь, тишина и спокойствие… Дейвис, я тебя как сирота сироту прошу. Просьба прозвучала как угроза. По растерянному лицу стало заметно, что Дирк под напором начинает сдавать позиции главного. — На окраине в основном участки старших групп, – начал он тихо. – Из наших там только Харроу. У него одного целых три дома. — Я хочу этот участок, – потребовал Том, глядя с высоты на присевшего Дирка. У того стал совсем жалкий вид, беспомощно развел руками. — Вопрос не ко мне, разговаривай с Харроу. Если он согласится на обмен, я немедля внесу в список изменения. Том с места направился на поиски Гилберта Харроу, на ходу пробурчал: — От тебя тюфяка большего и не ждал. Иногда становилось скучно от осознания, насколько предсказуемы окружающие. Почти всегда знаешь, где они, чем занимаются, что скажут в следующую минуту. От таких размышлений жизнь походила на избитый сценарий, где действующие лица не утруждаются сменой масок. Гилберт разговаривал с Майком Брентом, который жил в соседней с их спальней. Том втиснулся ровнехонько между ними, одарил Майкла лучезарной улыбкой: — Мы на минуту. Брент даже забыл рот закрыть от удивления, а Том, пользуясь моментом, оттеснил Харроу к ближайшему окну. Доверительно положил Гилберту руку на плечо, вновь улыбнулся во весь рот. — Гилберт! У меня есть предложение, от которого ты просто не имеешь права отказаться. Гилберт беззлобно спихнул руку Тома с плеча, ухмыльнулся: — Неужели семейная парочка усыновителей-миллионеров? Том мигом перенял шуточный тон разговора: — Ха-ха, мечтай-мечтай. Но если мне таковые попадутся, буду иметь тебя в виду. — И на том спасибо… Что ты хотел? Здесь Том положил обе ладони Гилберту на плечи, заговорщически зашептал: — Не важно, что хотел я. Лучше поговорим о том, чего же хочешь ты? Монахини по глупости называют это ленью, но я считаю это практичностью… Гилберт, ты как практичный человек, должен меня сразу же понять. Привилегии! Вот, что важно в тусклой сиротской жизни! Частые освобождения от дежурств и уроков, уборки в спальне и классах. Пополнение рациона шоколадом и фруктами. Лестные рекомендации при переводе в профессиональное училище. И все это в купе с возможностью заниматься самым любимым делом… — В хоре есть вакансия? – прищурился Гилберт, глаза алчно блеснули. Ладони медленно соскользнули с плеч Харроу, Том увлекся пуговкой на своей манжете. — Скажем так, она может появиться… — Обмен? – среагировал мгновенно Гилберт.
Slav: Том посмотрел ему прямо в глаза. — На участок. Мой в центральном районе, в пару с Пиклсом. — На окраине у Итчен. Без партнеров. — Идет. Гилберт выбросил ладонь для рукопожатия, скрепления договора. Уголки губ Тома едва заметно дрогнули: мало кто знал о тайном увлечении Харроу. Как много можно узнать о людях, когда не спишь ночами, вслушиваешься в их сонливый бред. *** В подвалы спустился уже переодетый и порядком голодный, но торопился не только из-за этого: к половине девятого нужно быть у Главного входа. Опоздание грозило долгим ворчанием сестры Эммануэль, а ее дыхание всегда отдавало перебродившим церковным вином. Еще на подходе к помещению, где вчера оставил Антонина, почудилось, что слышит голоса. Остановился, вслушиваясь, но не разобрал ни слова, и поспешил вперед. Помещение освещалось тускло, единственное окошко под потолком накрывал знатный слой пыли. Том замер на верхней ступеньке: на груде хлама сидело мохнатое существо, бесстыдно сверкало босыми пятками, темные глазки недовольно щурились в его сторону. Том перевел непонимающий взгляд на хмурого Антонина, тот в сердцах рассек воздух ладонью, отвернулся к стене. Том вновь обратил взгляд к существу. Оно уступало размерами почтовой сове, однако выглядело много сообразительнее. Существо деловито пригладило знатные косматые уши, голос прозвучал глухо, со странным акцентом – растягиванием гласных: — Меня кличут Дзядом. А ты, надо полагать, Том Реддл будешь? — Он самый, – ответил Том настороженно. – Антонин, что происходит? Дзяд пригрозил пальчиком. — Не трожь хозяина, кручина у него тяжкая. Антонин, не оборачиваясь, забухтел в пол какое-то сквернословие, но возражать Дзяду открыто не стал. Том медленно приблизился к существу, оно тряхнуло ушами, потянуло воздух черным лоснящимся носом. — Неужто этим срамом меньшого хозяина кормить станешь? — Хлеб это, а не «срам», – обиделся Том, сжимая ломтики в кармане. — Срам, – возразил Дзяд отчетливо. – Потому как хлебом это назвать и язык не повернется. Из песка что ль муку-то делали? Видно было, что существо говорит так не со зла, а от неумения кривить душой. И все равно Том почувствовал себя оскорбленным, гордо выпятил подбородок. Антонин, как ошпаренный, вскочил с места. — Я вчера этот хлеб ел! И ничего – живой, как видишь. Дзяд повернул к нему мордашку, проговорил спокойно, но в интонации чувствовалась сталь: — А серчать тут незачем, батюшка, не глухой я. А уж ежели ведете себя как дитя малое, то сидите и помалкивайте, покуда старшие гуторят. Сядьте обратно, батюшка, в ногах правды нет. Антонин побледнел, но не подчинился, исподлобья взирал на мохнатого воспитателя. — Может я чего не понял… – начал Том осторожно, – но кто из вас двоих «хозяин»? Дзяд деловито поскреб брюшко. — Тот, что конопатый, и есть хозяин. Меньшой. — А-а, есть и большой? – хмыкнул Том. — Есть, – ответил Дзяд с кивком. – Констанций Долохов, почтеннейший человек, замечу. Он и хозяин добра нажитого, и голова всему семейству. — Дед мой, – пояснил Антонин на вопросительный взгляд Тома. Том заинтересовался, подошел к Дзяду еще ближе, теперь босые пятки оказались вровень с его лбом. — Если Антонин твой хозяин, чего же ты раскомандовался? — Доля у меня такая, – вздохнул Дзяд с несчастным видом. – Этого учи, отца его учи, деда его тоже учи. Это они, когда вырастают, становятся почтеннейшими, а для меня все одно – мальчишки, упрямые и шаловливые, все озорничать изволят. Так и были бы всю жизнь мальчишками, ежели б не я. Без Дзяда в доме и порядка никакого нет, и сладу с другими домовыми нет. А вот с Дзядом… — …каторга одна, – буркнул Антонин глухо.
Slav: Дзяд отмахнулся ручонкой. — Ваш прадед, батюшка Антонин, в свое время тоже на меня изволили ругаться. Пуще Вашего, пожалуй. А кем опосля стали? То-то! Спасибо Дзяду, что рядом был, правде учил да порядку наставлял, покон предков в пустую голову вдалбливал. Том оглянулся на несчастного Антонина, веснушчатое лицо из бледного стало пурпурным, желваки то вздуваются, то опадают, на шее забилась синяя жилка. — Так ты со мной хотел говорить? – спросил Том у Дзяда, желая сменить тему. – Говори, если не долго. — К обеду управимся, – заверил Дзяд, с наслаждением почесал за ухом. – Ты я гляжу мальчонка бойкий, сообразительный, с тобой авось сговоримся. — О чем сговоримся? Дзяд мотнул косматой головой на Антонина. — Хоть ты скажи, непутевому этому, что негоже из отчего дома убегать. Где это видано, променять теплое ложе на грязный лежак в сырости? А с отцом, матерью как недобро вышло? Недолжно так поступать с теми, кто кормит и поит, о благополучии сына печется… — Я говорил, – перебил Том в раздражении, – пусть не такими словами, но говорил. — Плохо говорил, – хлопнул по коленям Дзяд, видно, рассердился, – раз не послушали тебя. Очи у тебя темные, мысли быстрые. Других, зрю, можешь убедить да уговорить. Отчего же здесь прежде времени руки опускаешь? Том вдруг хмыкнул, хитро прищурился: — Ты, Дзяд, своего хозяина хорошо знаешь? — А то как без этого? — Тогда представь: соберу я его вещи, вытолкну с территории приюта… Думаешь, вернется он тогда домой? Дзяд весь сжался, будто клубок меха, глазки поблескивали исподлобья. Голос стал тихим, грозным: — Чую, не выйдет у нас разговора, Том Реддл. Тебе мой хозяин не в подарок, но и отпустить не желаешь. Навроде веселой забавы при себе держишь. Ох, темные у тебя очи… Существо перевело тяжелый взгляд на Антонина, посопело сурово и исчезло с хлопком. Пахнуло подпаленной шерстью. Антонин без сил бухнулся на искореженный табурет, Том присел рядом. — Чего хмурый такой? Антонин цыкнул на пол сквозь зубы. — А чего мне радоваться? В подвале сыро и холодно, в животе пусто, толком не выспался, еще этот… с утра пораньше… поучать лезет. Хлеб-то дай! Том мигом вынул искрошившиеся ломтики, вместе с ними протянул и рабочую форму. — Не расстраивайся, сейчас у какой-нибудь пожилой пары или старушки позавтракаем по-человечески. Антонин, еще злой, молча заталкивал хлеб в рот, как хомяк, который всегда надеется пережевать позже. Том потянул носом, учуял резкую сладковато-приторную вонь, сморщился, зажал ноздри. — Чем так гадостно пахнет? Антонин с набитым ртом, кивнул на груду хлама: — Ими. Том повернулся, к горлу подкатила тошнота: на ученической парте в ряд лежали пять крупных дохлых крыс. — Фу, – скривился Том, – мерзость какая… Чем ты их? — Ботинком, – ответил Антонин, перехватил укоряющий взгляд Тома. – А нечего по мне ползать по ночам! Уши мне грызли, вот и пальцы на вкус пробовали, а я уставший, спать хотелось сильно. Том все еще с осторожностью посматривал то на Антонина, то на крыс, протянул задумчиво: — Зря-а-а Дзяд за тебя беспокоится. Ты живучий.
assidi: Какая прелесть этот Дзяд! И на каком языке рпазговаривает... он случаем не из средневековой Руси родом? Живучий Долохов - тоже прелесть.
Slav: assidi, подразумевается, что Дзяд много старше Руси, как государственного образования. но ход мыслей верный.
assidi: Slav, а что же он Антонина только нотациями кормит? Тут уже вскрадываются подозрения о каких-тьо советских влияниях
rakugan: Slav Чудесно!!! Дзяд колоритнейший получился :)) Спасибо за такое классное продолжение!
Элвайза: Да...Дзяд-прелесть. Напоминает эдакого "дядьку" при дворянских детях. И "уставший" Антонин...
Slav: assidi, нет не только, просто случай такой. Было бы неестественно, если никто из домашних Долохова не спохватился бы. Неправильно это, семья вроде порядочная. Но и представить деда Долохова за поисками внука - несколько комично. Тут уже вскрадываются подозрения о каких-тьо советских влияниях А разве детей только в советское время воспитывали? Или я какой-то нюанс упустила? rakugan, все исключительно читателей ради. Элвайза Напоминает эдакого "дядьку" при дворянских детях. Дядьку! Конечно, дядьку! А я голову сломала, кого он мне напоминает этим ворчанием?.. Спасибо за подсказку.
assidi: Slav в советское время детей не кормили :) А в остальные времена воспитывали, но и кормили.
Slav: в советское время детей не кормили :) assidi, ага, и в Перестройку, когда прилавки опустели. Это даже я помню. Мне, честно говоря, страшно представить, как бы повел себя Антонин, если бы домашние его воспитывали голодом. Наверное, дом спалил бы. {Я бы спалила...} А Антонина я голодом морю, для следующей сцены, в 4 главе. Тоже забавно выйдет.
rakugan: Slav Slav пишет: А Антонина я голодом морю, для следующей сцены, в 4 главе. Тоже забавно выйдет. Ждем :)))
Slav: rakugan, вот это пока единственное, чем могу порадовать: [align:center][/align]
rakugan: Slav Какой интересный Долохов. Забавный. Но характер уже чувствуется :)
Slav: rakugan, спасибо я старалась. Коллаж-обложка к "Проклятию Слизерина"
Slav: Пользуясь моментом, хочу поблагодарить бету «Центра Круга» – Nari. Давненько у меня не было столь ответственного и хорошего помощника. Спасибо Вам за все огромное.
Slav: ГЛАВА 4: Всего лишь тело Солнечные лучи просвечивали изумрудный листочек насквозь, если присмотреться, видно, как по вздутым прожилкам текут соки. Вокруг копошится мелкая живность кустарника, иногда слышен зуд редких пчел, гусеница с аппетитом впихивает в нутро очередной лист, паучок заново принялся ткать липкое кружево – остатки первого повисли на волосах Антонина. В животе глухо урчало от голода. Антонин из вредности дунул на гусеницу, лист тряхнуло, и пузатая обжора полетела бы вниз, если бы коротенькие пухлые лапки не уцепились за следующую ветку. Недовольная, она поползла к следующему листу. Антонин жмурился от удовольствия: на конопатом лице плясали солнечные зайчики. Утро летнее, воздух уже согревается, по плечам разливается тепло. Только на траве сидеть холодно, тень от зелени кустов неохотно пускает солнце. До уха донеслись мальчишеские голоса, Антонин обернулся, осторожно раздвинул ветки: на перекрестке остановились трое сирот. Один неказистый и ярко рыжий, второй – высокий с хитрым улыбчивым лицом, третьим был Том. Сироты попрощались кивками и разошлись, только Том помедлил, дождался, пока собеседники скроются за углом бельевой лавки, затем приблизился к кустарнику. Быстро сел тут же на траву, оглядел пешеходную тропинку. Даже из своего укрытия Антонин, словно запах горелого, почувствовал дурное настроение друга. Том обернулся вполоборота, желваки вздулись от негодования: — Я уже говорил, как ненавижу сестру Эммануэль? — Ругалась? – предположил Антонин. — Да нет, – резко выдохнул Том. – Просто ненавижу ее, вредная, горластая и вся какая-то… неприятная. Как жаба бородавочная. Антонин шмыгнул довольно: — Не-е, я жаб и лягушек люблю. Они… — О твоих странностях поговорим позже, – перебил Том. – Вылезай. Антонин замер с открытым ртом, с опаской стрельнул взглядом на прохожих: — А м-маглы? Том отвернулся от кустов, плечи поднялись и опали с тяжелым вздохом: — Это улица, Антонин. Магловская улица. Магловского города. Не Лондон, но все же… здесь нет никому дела до других. Улицы магловских городов полны, таких как Симон: даже если заметят странность или «ненормальность» другого, ничего не скажут, а самое прекрасное – сделают вид, что и вовсе… ослепли. Главное, не останавливаться, не мешаться под ногами, не кричать и вообще… не привлекать лишнего внимания. Притворишься частью толпы, и тебя не заметят. — Смотри, – предупредил Антонин, с сопением выбрался из кустов, – моей репутации уже ничто не повредит… А кто такой этот Симон? — Один сирота, мы росли вместе. Антонин выпрямился во весь рост. — А те, с которыми прощался? Том поднял к Антонину лицо, глаза странно сощурились, но ответил без запинки: — Тот, что повыше – Гилберт, а рыжий – это Пиклс. Антонин вдруг скривился, пошарил языком во рту, тут же сплюнул на мостовую клочок паутины. Утер рот и переспросил: — Пиклс? Что за имя такое? — Это не имя, – сказал Том, встал с травы и направился к пешеходному переходу, – а фамилия. Имени Пиклс стыдится. Антонин в несколько шагов догнал его, пошел рядом. От хлебобулочной лавки потянуло мукой, свежим тестом и горячим хлебом. Мимо прокатил белый фургон молочника, оставляя за собой запах еще теплого молока и сливок. Даже от юноши с лотком веяло сладкой карамелью. Антонин шумно сглотнул слюну, спросил невпопад: — А почему стыдится? — Ничего интересного, – фыркнул Том недовольно. Чтоб отвязаться, заговорил быстро: – Его подкинули младенцем, завернутого в простыню и плед, без записки. Только в руке он сжимал свистульку, той, что охотники уток подманивают. Ну, монахини и «пошутили» в своей манере: назвали Даком Пиклсом. Мы с мальчишками, когда еще в западном крыле жили, дразнили его «Кряком». — И ты дразнил? – изумился Антонин. Том резко остановился, уставился на него с непониманием. — И я. Что удивительного? — Ну, не знаю… – замялся Антонин, пальцы беспокойно шарили в карманах. – Ты больно серьезный. Мне трудно представить тебя с детской дразнилкой. — Я маленький был, – пожал плечами Том. Лоб Антонина нахмурился, он звучно поскреб затылок. — И маленьким тебя трудно представить. — Какая скудная у тебя фантазия, – рассмеялся Том, двинулся вдоль ряда магазинов. – Еще есть вопросы? Антонин не успел ответить, только открыл рот, как Том уже продолжил: — Тогда у меня есть. Вот этот… Дзяд, кто он? — Домовой наш. — Определение «домовой» чересчур расплывчато… – нахмурился Том, как констебль при исполнении. – Тут подошло бы «слуга»…
Slav: — Не подошло бы, – возразил Антонин. – Дзяд он… он не слуга. Слуга служит, прислуживает, выполняет поручения, приказы. Хотя для него и существуют правила, нарушать которые невозможно, Дзяд своевольный, говорит и думает, как пожелает. — Зачем же его держите? – спросил Том. Глаза Антонина расширились от искреннего изумления. — Держим? Какая глупость. Мы не держим! Он просто есть… так положено. — Кем «положено»? – усмехнулся Том криво. — Порядком, – буркнул Антонин, обидевшись на насмешку. На этот раз Том с большим трудом, но все же сдержал ухмылку, смотрел только на витрины магазинов, яркие и зазывные. — И это говорит мне сам Антонин Долохов? Противник всяческого порядка и правил? Антонин стиснул в карманах кулаки, брови опустились на самые глаза. — Есть правила, которые нарушать нельзя. — Слышал бы тебя Сенектус… — Лучше дед, – пробурчал Антонин, взгляд его скользил по противоположной стороне улицы, – гордился бы… А чем тебе Дзяд не угодил? — Всем, но все это личные впечатления, а вот угроза очень даже реальная. — В чем угроза? В Дзяде? — В том, что он знает… – произнес Том туманно. – У меня камень с души упадет, если завтра же твой дед пришлет за внуком кого-нибудь посерьезнее. Да, только не с пустыми уговорами, а с каретой и кандалами. Этот домовой совершенно не справился с задачей. Хотя… поручать такому существу серьезное дело, все равно, что учить этикету пса. — Что ты понимаешь… – шепнул Антонин одними губами, помолчал, но тут же заговорил вновь: – Так ты думаешь, его мой дед и послал? — А кто же? — Никто, – осклабился Антонин, довольный своей правотой. – Дзяд не пес, на посылках не ходит, да и дед его слишком уважает, чтобы такие мелочи поручать. — Уважает… – повторил Том, но тут глаза его иронично сощурились: – Постой, мелочами? А я думал, ты единственный внук, наследник дома и все такое. — Так и есть, – пожал плечами Антонин, – но дед теперь скорее закроет для меня двери дома, нежели станет искать по всей Англии. Он наверняка оскорблен и обижен. Официально объявить о моей выходке, значит, опозорить семью, Дзяд это знает, потому пришел с одними лишь уговорами. Творить волшебство в мире маглов ему все равно нельзя, но почему он не рассказал все деду или родителям, я и сам не пойму. Том свернул на перекрестке влево, выбрал самую короткую дорогу. Волнение от первой своей прогулки по Офэнчестеру старался унять разговорами. Теперь их путь лежал через лесистую парковую зону, впереди уже виднелись витой забор, одинокие скамьи и почти нетронутые человеком кустарники, а дальше блестел аккуратный пруд с обжорливыми утками. И вот камень мостовых сменился безукоризненным газоном, трава по бокам дорожки настолько зеленая, что закрадывается подозрение, не пересаживают ли ее ночами? Постепенно звуки города отдалились, стрекот белок и птичьи перебранки заменили гудки клаксонов и шорох шин. Казалось, и воздух в парке чище, свежее. Антонин не удержался, пугнул с дорожки сборище откормленных голубей, некоторые с трудом оторвались от земли. Том огляделся. Такой островок первозданной природы должен быть в каждом добропорядочном английском городке, единственное место, где чопорные горожане вправе вести себя иначе, свободнее и непринужденнее. Он еще размышлял, затем задал логичный вопрос: — Если это ничего не решило бы, зачем же тогда Дзяд приходил? Раздосадованный нерасторопностью голубей, Антонин вспыхнул мгновенно: — А я не ведун, чтоб все знать!.. Дзяд… он еще деда моего деда воспитывал. Хоть на секунду представь, сколько всего он перевидал? Да, и дед обращается с ним не так как Коргорушем или Шиликуном, выходит, есть причины. — Но ты их, опять же, не знаешь, – молвил Том негромко. Антонин все равно расслышал, запыхтел, как отопительный котел, скулы порозовели. — Поссориться хочешь? — Сразу поссориться! – воздел к небу глаза Том. – Почему ты всегда злишься, когда я спрашиваю или говорю, что думаю. — Потому, что… думаешь неправильно или спрашиваешь то, на что нет ответов. — Ответы есть на все! – сказал Том с видом мудрого учителя. – Только не все их могут найти, а все оттого, что боятся задавать дерзкие вопросы. Разве нет? Некоторое время шли молча, Антонин еще хмурился, наконец, пробурчал: — Иногда не нужны вопросы, потому что уже чувствуешь, каким будет ответ. Том вздернул брови: — Выходит, ты умнее меня, раз знаешь все ответы заранее?
Slav: — Не «знаю», – поправил Антонин, – а «чувствую». Проказник всегда чувствует… гм… пятой точкой, какая шалость кончится наказанием, а какую и вовсе не заметят. В голове уже родился ответ, но Том разумно смолчал: иногда и за другом нужно оставить последнее слово. Опять шли молча, Антонин быстро остыл, с неподдельным интересом крутил головой, белки, словно рыжие ленты, мелькали по стволам деревьев. Том размышлял о продолжении дня, еще нужно представить Антонина маглам-пенсионерам, и проблемы всплывали одна за другой… — Ан-то-нин, – протянул Том задумчиво, будто впервые произносил это имя. — Что такое? – вмиг насторожился Антонин. — Я вот все думаю, как тебя представлять… «Антонин» – слишком непривычное для маглов имя. Нужно что-то попроще. Антонин состряпал недовольную мину. — Чего это тебе мое имя не нравится? Том только отмахнулся: — Причем здесь «нравится», «не нравится»? Ты же не девочка, в конце концов! Старики обязательно прицепятся к этому имени, а зачем мне лишние вопросы? И еще… запомни: для жителей Офэнчестера ты сирота из приюта Сент-Кросс. Антонин почувствовал подвох, живо спросил: — А для сирот? — А для сирот – житель Офэнчестера, – не растерялся Том. – Живешь на северной окраине… Антонин… Черт, что за имя такое? — Дед выбирал, – произнес Антонин не без гордости. – У нас принято ромейские имена брать. Так, например, меня назвали Антонином, отца моего – Максимилианом, а деда – Констанцием. — А женщины? — Женщины – не Долоховы, – ответил Антонин резко и несколько грубо. После небольшого раздумья, добавил: – А мать у меня и вовсе англичанка. Это и вовсе прозвучало как оскорбление или признание в недуге. Том, судорожно соображая, потер бровь, затем воскликнул: — Тони! Ну, конечно… Для всех маглов ты теперь будешь – Тони. Фамилию свою не называй, тоже заметная, да и, думаю, не понадобится. Антонин с досады сплюнул под ноги. — Тони… У псов Руквудов клички и те приличнее. — Не привередничай, – озлился Том. – Живешь среди маглов, изволь и именем соответствующим пользоваться. Взгляд Антонина прояснился, стал подозрительно шальным, губы растянулись в коварной ухмылке. От недоброго ощущения у Тома волосы на затылке зашевелились, но отреагировать уже не успел… Антонин забежал чуть вперед, руки, как крылья, раскинулись в стороны, вздернул лицо к небу, загорланил на весь парк: Тони и Томми – сиротские дети. Тони и Томми всех лучше на свете. Кто им дорогу хоть раз перейдет, Тот себя мертвым в могиле найдет! Пара белок со страху прыснули с газона обратно на деревья. Том вдруг осознал, что застыл на месте с открытым ртом. Отдыхающие в неге летнего парка стали оборачиваться в их сторону, недовольно морщить лбы, пожилой джентльмен на ближайшей скамейке буркнул нечто о нерадивой молодежи, сдвинул шляпу на глаза. Молодая мать с трехгодовалым карапузом нарочно свернула на другую тропинку, в сторону тихого и безмятежного пруда. Антонин несколько раз проорал четверостишие, и заметно заскучал. Парк наслаждался его молчанием всего несколько минут, ровно столько понадобилось, чтобы сочинить новый стих. Содержание оказалось таким же, как и у первого, очень мальчишеским. А потом были и третий, и четвертый. Том смотрел куда угодно, но только не на друга, нарочно держал дистанцию шагов в двадцать, лицо оставалось невозмутимым, но опасно бледным. Лишь, когда парковая зона закончилась, и за редкими домиками безлюдной окраины проступила полноводная Итчен, Антонин смолк окончательно. — И что это было? – спросил Том с непроницаемым взглядом. Антонин улыбнулся с видом победителя. — Что, неловко? То-то! Когда я такие финты выкидываю, у деда или Августуса схожее выражение лиц. — Говоря простым английским, ты мне, вроде как, поставил меня на место? — М-м-м… вроде того. — Буду иметь в виду. Конопатое лицо сияло от удовольствия, Антонин с большим трудом сдерживался от новой пакости, в раж войти легче, чем утихомириться. Но сдержанность Тома в эмоциях мешала насладиться триумфом в полной мере, и Антонин напустил на себя добропорядочный вид. Том оглядел таблички на ближайших домах, свернул на улицу имени Кристофера Рена.
viola: Slav Я тут видела у Чакры на Сказках твой фик в списках замерзших. Ты туда-то не забывай отправлять (и мне там читать легче:D)
Slav: viola, моя теперь тоже это увидел, г-жа Чакра уже помогла мне его разморозить и завершить . А я думала ты ХогНэтовскую версию читаешь? Значит, теперь будем внимательнее относится к Сказкам :)
viola: Slav Мне Хог на работе перекрыли, я туда теперь редко хожу, только чтобы свои фики выложить. Читаю в основном со Сказок:)
Slav: viola, о-хо-хо, а я надеялась, что это как-нибудь рассосется. А на ЗФ тоже только выкладываешь или удается и почитать?
полная версия страницы