Форум » Библиотека-3 » "Игрок", Том Риддл и УпСы "первого призыва", джен, PG-13, главы 1-14 » Ответить
"Игрок", Том Риддл и УпСы "первого призыва", джен, PG-13, главы 1-14
rakugan: Название: "Игрок". Автор: rakugan. Бета: ddodo. Жанр: драма. Рейтинг: PG-13. Герои: Том Риддл и УпСы "первого призыва". Дисклеймер: все права принадлежат Дж. К. Роулинг. Аннотация: формирование "первого призыва" УпСов - кто они и почему пришли к Тому Риддлу. Действие происходит в 1938-1946 годах. POV Рэйналф Лестрейндж. Предупреждения: фик содержит описание азартных игр, возможна сильная лексика. Комментарии: огромная благодарность автора принадлежит Ассиди - за идею, ddodo - за то, что превратила сырой текст в литературное произведение, а также chergarka, d_tonks, menthol_blond, miss_dippet, polina_dear и risteyana — за вдохновение и поддержку при написании фика. Отношение к критике: приветствуется. В этой теме выложены главы с 1 по 14. Главы 15-28 - http://fanfiction.borda.ru/?1-0-40-00008909-000-0-0-1190839636 Главы 29-37 - http://fanfiction.fastbb.ru/?1-0-0-00009167-000-10001-0 Глава 38 и далее - http://fanfiction.fastbb.ru/?1-0-0-00009285-000-0-0
Ответов - 59, стр:
1 2 All
rakugan: Посвящается моему отцу Глава 1. Я не помню, как впервые увидел его. Это странно, потому что в книгах, когда ты встречаешь человека, которому предстоит определять всю твою дальнейшую жизнь (и, с большой вероятностью, смерть), всегда полагается ощутить что-нибудь эдакое. Например, холодок пробежит по спине. Или ты вдруг остановишься, как громом пораженный. Или, по крайней мере, встреча должна произойти при необычных обстоятельствах: ночь, косые струи дождя, вспышки молний, вырывающие из тьмы очертания надгробий и высокую фигуру человека в темной мантии... Ничего подобного у нас и в помине не было. Мне смутно кажется, что я видел его в Хогвартс-экспрессе, — как он сидел в каком-то купе у окна, читал книгу и ни на кого не смотрел. Возможно, хотя я совсем в этом не уверен. Во всяком случае, это было бы очень на него похоже. Том Риддл никогда не искал себе компанию, его компания всегда находила его сама — так железо притягивается к магниту. Впрочем, в поезде я бы его и не запомнил, не до того было. Я был тогда в эйфории, похожей на легкое опьянение. Наконец-то для меня начиналась прекрасная новая жизнь. Свернутый в тугие трубки, новенький, еще не измятый и не исчерканный пергамент; чернила в аккуратных бутылочках; учебники с еще не разрезанными страницами, восхитительно пахнущие типографской краской; и — главное — собственная волшебная палочка, которой можно колдовать, когда вздумается (ну, почти), а не упрашивать родителей, чтобы дали поиграть за хорошее поведение. Я чувствовал себя ужасно взрослым, умным и самостоятельным. Из будущих однокашников для меня пока что все были чужими, кроме Колина Розье — ну, с тем-то мы знали друг друга чуть ли не с колыбели, — но к концу поездки я свел массу знакомств, потому что Розье потащил меня в настоящую взрослую компанию. Там были две третьекурсницы, кузины Блэк — обе темноволосые и темноглазые, но одна строгая, с удлиненным лицом и выступающими скулами, а вторая пухленькая и забавная. Вальбурга и Лукреция, сокращенно Вэл и Лу. Их брат Альфард — глазастый, брови вразлет — вел себя в целом дружелюбно, но слегка отстраненно. Намного позже я понял, что это свойственно всем Блэкам. Они самодостаточны и всегда держатся особняком, потому что, за редким исключением, им не нужен никто, кроме них самих и других Блэков. За пару часов я столько наслушался о студентах и преподавателях Хогвартса, порядках в школе и всяких случавшихся там забавных историях, что у меня голова шла кругом. Казалось, что я полжизни провел в замке. Но кое-что вызывало смутную тревогу. Розье твердо намеревался попасть в Слизерин, где уже невесть сколько поколений учились все его предки. Блэку тоже была туда прямая дорога — мантию со слизеринской змейкой ему сшили чуть ли не заранее. А вот со мной все было непонятно. С одной стороны, родители и прочие родственники заканчивали в основном Рэйвенкло; с другой стороны, там я никого пока не знал, да и жизнь в Слизерине по рассказам представлялась куда более интересной... Может быть, поэтому, когда подошла моя очередь, я на негнущихся ногах поднялся на возвышение, сел на распределительный табурет и первым делом спросил Шляпу: — Можно мне в Слизерин? — Ты уверен? — спросил удивленный голос, казалось, прямо в моей голове. — Вообще-то тебе полагается на другой факультет... Ты бы там смог достичь многого, да и семья соответствующая. Вот, например, твой прадедушка... Мне пришлось высидеть на стуле почти минуту, пока Шляпа предавалась воспоминаниям, но в итоге, узнав, что я так и не передумал, она выкрикнула до того громко, что у меня в ушах зазвенело: — Слизерин! Так я сделал первый шаг к своему будущему. *** Я очень смутно помню, как нашел факультетский стол, как все вокруг что-то мне говорили, Блэк одобрительно улыбался, — а я вертел головой, ища среди еще не распределенных студентов Колина. Собственно, и на Тома-то я обратил внимание только потому, что его фамилия в списке шла непосредственно перед Розье. Он показался мне не особенно интересным — ну, симпатичный, только какой-то слишком бледный, и слишком высокий, переросток, — и, если бы Шляпа не выкрикнула: "Слизерин!", едва коснувшись его головы, я бы забыл о нем уже в следующее мгновение. Но теперь я разволновался: а вдруг мест на факультете как-нибудь не хватит, а вдруг Шляпа не отправляет двух студентов подряд на один факультет, и Розье окажется где-то еще? Так что Риддл, усаживавшийся за наш стол, вызвал у меня легкое раздражение. Он сел очень прямо, ни на кого не глядя; вблизи было хорошо видно, что у него правильные черты лица и красивые, как у девушки, длинные ресницы, но одет он бедно — взять хотя бы поношенную мантию с аккуратно заштопанными рукавами, из-под которой выглядывали посеревшие от частой стирки манжеты и воротничок рубашки. Но тут довольный Розье плюхнулся рядом со мной, и я на время забыл о Риддле. Когда распределение закончилось, с места во главе преподавательского стола поднялся пожилой лысоватый волшебник — директор Диппет, — и долго что-то говорил насчет нового учебного года, обязанностей студентов, что мы не должны посрамить свой факультет и все в таком духе. Я честно пытался его слушать, но все вокруг о чем-то болтали, дергали друг друга за рукав, спрашивали, смеялись... Занятый разговором с Розье, Блэком и новым знакомым, тоже первокурсником — веселым круглощеким Тимом Эйвери, — я просто не замечал Риддла, тем более что он и сам не проявлял никакого желания общаться. Заговорил, только когда Кэппер принялся расспрашивать его, как и прочих новичков, о том, кто он и откуда. — Я из Лондона. — Из самого Лондона? А где ты там живешь? У тебя отец, наверное, в Сити работает? — Нет, — ответил Риддл, как-то странно посмотрев на старосту. Потом помолчал и добавил: — У меня нет родителей. Они умерли. — Ох, извини, — опешил Кэппер. — Я не знал... — Ничего, — спокойно ответил тот. — Я тоже сирота, — сочувственно сказала какая-то светловолосая девочка чуть постарше нас. — Меня воспитывали тетка с дядей. Не расстраивайся... Риддл — интересно, никогда не слышала о таких. Откуда твоя семья родом? — Не знаю. Я почти ничего не знаю об отце с матерью. Я вырос в приюте. Девочка удивленно подняла брови — было от чего. Я, например, тоже не сразу понял, о чем это он. Приюты мне до того встречались только в книгах, потому что в волшебном мире их давно уже не было. У нас принято держаться за своих, и, даже если нет близких родственников, обязательно найдется какая-нибудь четвероюродная бабушка, которая возьмет сироту к себе. — Твои родители были волшебники? — осторожно уточнил Кэппер. — Отец да, а мать нет. — Магла?! — изумленно переспросил Кэппер и тут же осекся. — Ладно, извини. Спасибо, — и быстро отсел от Риддла. Зато теперь остальные смотрели на него во все глаза. Полукровка... Большинство из нас никогда не видели полукровок, и я не был исключением. Нет, я знал, конечно, что есть люди, которые вступают в брак с маглами, но это всегда было где-то далеко, не здесь, не в "приличном обществе". В общем, не то, о чем говорят при детях. Нечто гадкое и одновременно вызывающее нездоровое возбуждение. И уж, конечно, дети от таких браков никогда не учились на приличных факультетах — Слизерине и Рэйвенкло. Им была прямая дорога в Хаффлпафф, или в Гриффиндор — если очень повезет. Том же, казалось, нисколько не был смущен своим признанием. Против воли я почувствовал уважение к тому, как он держится. Другие за столом шептались, искоса на него поглядывая. Кто-то громко и возмущенно сказал: — С каких пор?.. На него тут же зашикали, но напряжение осталось. А когда все стали вставать из-за стола и Кэппер позвал первокурсников за собой, я вдруг понял, что в ближайшие семь лет мне придется жить в одной комнате с полукровкой. *** Первое, что бросилось мне в глаза в спальне, — окно. Это было неожиданно и странно, потому что я уже успел выяснить, что помещения факультета находятся под землей, и пожалеть, что не выбрал Рэйвенкло. Те-то, по крайней мере, живут в башне... Окно было, разумеется, иллюзорным, но, как и потолок в Большом зале, создавало полное ощущение реальности. Темное, низкое небо с редкими звездами, видимыми через разрывы туч, и почти черная, гладкая поверхность озера с едва различимым силуэтом гор вдали. Иллюзия была так совершенна, что даже казалось, будто от окна тянет холодом. Должно быть, не я один это заметил — Эйвери, поежившись, первым делом задернул тяжелые зеленые гардины. Риддл, который каким-то образом оказался в спальне раньше нас, уже успел устроиться на кровати у окна и открыть свой чемодан — совсем маленький и потертый. Вынул из него какую-то книгу, бросил ее на покрывало, потом взял полотенце, огляделся и вышел из спальни. Розье уставился на эту книгу, как на ядовитую змею. — Мать его, грязнокровка занял лучшую кровать! — Он не грязнокровка, — машинально поправил я. — Его отец... — Ой, брось! Мало ли что он говорит, — рассеянно ответил Колин. Потом вдруг решительно прошел к кровати Риддла, сбросил книгу на пол и брезгливо отодвинул чемодан ногой. — Ты что делаешь?! — Пускай убирается к двери! Он должен знать свое место. Не хочу каждый раз, глядя в окно, видеть его физиономию. Начинается... Когда Розье заносит — а заносит его регулярно, — он начинает искать самый пустяшный повод, чтобы начать драку с кем-нибудь. Обычно этим кем-нибудь был я, и на сей раз тоже стоило бы быстренько переключить Колина на мою персону, пока он не затеял свалку, но я так объелся и так хотел спать, что не было никаких сил. Эйвери одобрительно хмыкнул, давая понять, что поддерживает Розье, а Блэк скептически посмотрел на нас, потом открыл дверцы высокого резного шкафа и принялся раскладывать свои вещи. Мне, наверное, стоило бы сделать то же самое — первокурсников уже просветили, что хогвартские эльфы только убирают в комнатах, а собственного эльфа сюда взять нельзя, так что все приходится делать самому, — но не было никакого желания двигаться. Розье развалился на кровати и внимательно смотрел на дверь спальни. Как хищник, приготовившийся к прыжку. — Уйди оттуда, — сказал я. — Вот делать тебе нечего, только скандалить в первый же день. — Рэй, отцепись. — Тебе помочь встать? Колин раздраженно посмотрел на меня. — Какого черта ты так беспокоишься о грязнокровке? — А какого черта ты заводишься на пустом месте? — Затк... Стоп, — он мгновенно подобрался. Дверь открылась, и вошел Риддл с зубной щеткой и полотенцем в руках. Розье уставился на него с легкой улыбкой, чуть прищурившись. Риддл молчал, глядя на Колина без всякого выражения. Я ожидал, что сейчас он скажет что-нибудь вроде: "Эй, это моя кровать", или молча проглотит обиду и переберется на свободное место. Но Риддл не сделал ни того, ни другого. Вместо этого он аккуратно отложил полотенце и щетку на стул, подошел к Розье — тот напрягся — и что-то сказал ему, так тихо, что даже я ничего не смог расслышать. Зато Колин, видимо, расслышал прекрасно, потому что у него на щеках вдруг выступили красные пятна. — Дерьмо! С этими словами он вскочил на ноги и со всей дури заехал Риддлу кулаком в скулу, но тот ловко уклонился, так что удар прошел по касательной, едва задев щеку. А потом мгновенно и жестоко ударил Розье ребром ладони по горлу. Колин, задыхаясь, схватился руками за шею, после чего получил удар под дых. Риддл развернулся и опять ушел. Все заняло секунды две, не больше. Эйвери застыл с открытым ртом, Блэк успел только обернуться с рубашкой в руках. — Дерьмо! — Колин все никак не мог разогнуться от боли и отдышаться, на глазах у него выступили слезы. — Вот дерьмо! Применяет запрещенные приемы, сволочь... И сразу сбежал! Сейчас вернется, я его убью. Грязнокровка. Дерьмо. — Слушай, — я чувствовал, что нарываюсь, но не мог сдержаться, — если честно, ты вообще-то первый начал. Эйвери промолчал, Блэк кивнул. — Да?! Ты слышал, что он мне сказал?! — Нет. А что? — Неважно, — Колин вдруг покраснел и, выпрямившись, выдохнул через стиснутые зубы. — Ничего. Но я его все равно сейчас прикончу. Он с надеждой посмотрел на меня в поисках поддержки, но я колебался. — Так нечестно. Это была его кровать, а ты пытался его согнать, еще и первым ударил. Это не по прав... — Ах, вот как?! — Розье затрясло. — Я, видите ли, веду себя не по правилам, я, значит, поступаю нечестно... Какие, к чертовой матери, правила, он грязнокровка! А ты его защищаешь! Хорош друг, нечего сказать! Ну и пошел к черту! Он быстро прошел к крайней кровати, стоявшей у двери, забрался туда и плотно задернул полог — только кольца звякнули. Я молчал. Мне хотелось пойти туда, отодвинуть занавеску и треснуть его, потом пойти и набить морду Риддлу, потом побиться головой об стену... В комнате стало тихо-тихо. Альфард долго смотрел на задернутый полог и наконец сказал: — Как хотите, а я ложусь спать. Он надел пижаму, лег и задул свечу, стоявшую на прикроватном столике. Эйвери тоже быстро забрался под одеяло. Мне ничего не оставалось, как переодеться и лечь. Риддл вернулся через полчаса, тихо прошел по комнате в полной темноте и тоже отгородился от всех пологом. Я лежал, смотрел в потолок и в сотый раз прокручивал в голове случившееся. Колин, конечно, был неправ, это понятно. Устраивать скандал из-за такой ерунды — из-за места у окна, черт возьми, — да еще и бить при этом первым недостойно джентльмена. Но, с другой стороны, может быть, и вправду не стоит применять эти принципы по отношению к полукровкам? В конце концов, они не то же самое, что мы. Они другие, они и вправду должны знать свое место... А я в результате рассорился с лучшим другом. В первый же вечер. Как всегда, от таких мыслей у меня жутко разболелась голова. Я вспомнил, как когда-то отец учил меня — на примерах из книг и из жизни — разбирать, где правильное, а где неправильное поведение, как отличить благородные и джентльменские поступки от низких и недостойных порядочного человека. Он говорил, что это похоже на уравнение, только с обеих сторон часто бывают неизвестные величины, и иногда очень тяжело решить его так, чтобы все сошлось. Я смотрел в темноту и думал, что пока что у меня ничего не сходится. Сплошной туман в голове. Второй раз за вечер я подумал, что выбрал не тот факультет.
rakugan: *** Когда я проснулся на следующее утро, Риддла в спальне уже не было, а с Колином мы за завтраком помирились. Он нехотя признал, что был неправ. Правда, это не уменьшило его желания взять реванш и поставить противника на место. Позже они с Риддлом, кажется, еще два или три раза сцепились, когда рядом не было свидетелей, причем Колин, усвоивший, с кем имеет дело, уже не стеснял себя правилами и не чурался запрещенных приемов. Однако встречи закончились вничью, и с тех пор оба старательно игнорировали друг друга, делая вид, что соперника просто не существует. Впрочем, Риддла и без того почти все демонстративно избегали. Позже я узнал, что в школу прилетело с десяток сов от родителей слизеринцев, возмущенных тем, что их сын или дочь вынуждены учиться на одном факультете с полукровкой. На все письма был получен вежливый, но непреклонный ответ от заместителя директора и по совместительству декана Гриффиндора, профессора Дамблдора — он, дескать, очень сожалеет, но Шляпа не ошибается, и никого никуда переводить не будут. Мои родители сов не присылали. Маму я не желал впутывать в школьные дела, а отец уехал в очередную деловую поездку за границу. Впрочем, и ему я ничего сообщать не хотел. Сам не знаю, почему. Колин тоже не стал писать домой. И без того было ясно, что бы ему ответили. Драться с полукровкой, с человеком, который настолько ниже тебя по социальному статусу и которого положено вообще не замечать!.. Да еще и вульгарным магловским способом — это волшебнику-то, имеющему палочку! Колину бы еще самому досталось за такой урон семейной чести. Нет уж, спасибо. Забегая вперед, скажу, что Риддл успел еще раз показать характер уже через две недели после начала учебы. Дело было утром, а по утрам в факультетской умывальной для мальчиков всегда стоит гвалт и не протолкнуться. И неудивительно — все спят до последней возможности, а потом, вскочив, словно ужаленные, торопятся за пять минут умыться, чтобы успеть на завтрак. Поэтому в восемь утра там всегда очереди и толкотня, сражения за свободный умывальник, вечно кто-нибудь обливает соседей водой, а кто-то ловит на кафельном полу ускакавшее мыло... В то утро Риддл сцепился с громадным пятикурсником — позже я узнал, что его зовут Майлс Булстроуд. Майлс и его приятель были до крайности раздражены как самой необходимостью рано вставать после летней вольницы, так и отсутствием свободного умывальника, поэтому Майлс, оглядевшись вокруг, выбрал самого, как ему казалось, уязвимого — Тома — и дернул его за плечо. Риддл, с зубной щеткой во рту, удивленно оглянулся. — Отойди, — буркнул Майлс, — дай умыться. Риддл, как мне показалось, с интересом посмотрел на него. — Я еще не закончил. — Меня это меньше всего волнует. Все, пошел, — Булстроуд слегка подтолкнул его. Том не двинулся с места. — Убери руки. Майлс был, судя по всему, сильно не в духе и только и искал случая на ком-то сорвать злость, потому что очень неприятно засмеялся и обернулся к приятелю. — Нет, ты посмотри, Берти, до чего распущенные пошли малявки! Мы в их возрасте старшим ботинки чистили и шнурки завязывали, а этот, глядите-ка, мне хамит. Еще и полукровка! Да ты у меня сейчас сожрешь это мыло... Вдруг откуда-то сзади звонко крикнули: — Эй! Оставь его в покое! Я обернулся. У крайнего умывальника возле стены стоял незнакомый мне темно-русый пацан лет тринадцати-четырнадцати с зубной щеткой в руке. — Что ты сказал? — переспросил Майлс. Пацан сплюнул в раковину, выпрямился и ответил четко и раздельно: — Я сказал: оставь — его — в покое. Булстроуд дернулся было к нему, но тут приятель схватил его за плечо и что-то зашептал на ухо. Булстроуд скривился, потом зло и громко сказал: — Да больно он мне нужен, была охота о всякое дерьмо руки марать, — и, развернувшись, направился к освободившемуся умывальнику. Том поглядел на своего спасителя и спокойно сказал: — Спасибо. Тот только отмахнулся и ушел. Сцена была странная, что и говорить, и потом я спросил Альфарда, который знал, казалось, все обо всех. — Так это же Долохов, — ответил Альфард таким тоном, будто это были общеизвестные и само собой разумеющиеся вещи. — Однокурсник Вэл. Он псих. — В каком смысле? — В прямом. Как гласила легенда (обросшая за годы многочисленными подробностями), еще в сентябре своего первого курса Антонин Долохов умудрился сцепиться в библиотеке то ли с второ-, то ли с третьекурсником с Гриффиндора. Кто-то там на кого-то не так посмотрел или не то сказал. Гриффиндорец наслал на Долохова Furunculus, а тот, поскольку еще не знал толком ни одного подходящего проклятия, оглянулся по сторонам, схватил тяжеленный библиотечный стул и, недолго думая, обрушил его на голову противника. Скандал был страшный. Гриффиндорец попал в больничное крыло с сотрясением мозга, Долохова чуть было не исключили из школы, но в итоге все обошлось поркой и карцером. Зато за Долоховым закрепилась устойчивая репутация способного на все психа, с которым лучше лишний раз не связываться. Желающие связаться, конечно, все равно находились — некоторые особо кровопролитные драки также вошли в школьные анналы, — но большинство задевать Долохова не рисковало. Как я узнал позже, Долохов был чистокровным русским магом. После революции его семья уехала из России, и он родился уже в Англии. Потом родители развелись, отец ушел, мать нанялась работать официанткой в какой-то ресторан в магической части Лондона, и семья жила очень бедно. Иностранец, да еще и почти нищий — для многих уже это делало Долохова недостойным общения, а если прибавить его жесткий и взрывной характер, то становилось понятно, почему друзей у него было не особенно много. Тем не менее с Томом они сошлись, и у них установились почти приятельские отношения. Позже Том как-то спросил, почему Долохов вступился за него тогда, в умывальной. — Ты наглый, — весело ответил тот, — а я наглых люблю. Это было не объяснение, конечно. Думаю, Антонин и сам толком не понимал, чем его зацепил Том и что в нем было такого особенного. Однако вечерами Риддл стал все чаще сидеть в общей гостиной с Долоховым, Руквудом и еще кем-нибудь из старшекурсников. Обычно он не встревал в их разговоры, просто молча слушал или устраивался поудобнее в кресле и читал какую-нибудь книгу. Но мне при этом все чаще казалось, что это не Риддл примазывается к их компании, а они — непонятно отчего — стремятся быть рядом с ним.
rakugan: *** Мое собственное сближение со странным однокурсником началось с чистой случайности. В первые учебные дни я постоянно путался в коридорах и лестницах, которые вечно норовили привести куда-нибудь в другую сторону. Спускаясь после чар с четвертого этажа в подземелье — на первый в жизни урок зелий — я свернул не туда и опоздал. Урок уже начался, когда я влетел в класс. Все места были заняты. Чтобы не привлекать к себе лишнего внимания, я быстро плюхнулся на первую парту и только тут заметил, что моим соседом оказался Риддл. Он сидел в полном одиночестве за столом, аккуратно разложив перед собой инструменты, и читал учебник. Мне не очень понравилось такое соседство, но подумать об этом как следует было некогда, потому что профессор Слагхорн, наш декан — низенький пухлый человечек с буйной соломенной шевелюрой и пышными усами, — уже хлопнул в ладоши, призывая всех к тишине. Забавно потирая толстые ручки, он заявил, что сейчас продемонстрирует нам малую толику потрясающих возможностей зельеварения. После чего, пыхтя, склонился над аквариумом в углу и достал из него... крупную и донельзя возмущенную жабу. А дальше началось представление. С поразительной ловкостью удерживая в руках вырывающееся земноводное, Слагхорн вливал ей в рот то увеличивающее зелье, от которого жаба с громким кваканьем раздувалась до размеров парты, то уменьшающее — и она съеживалась до спичечного коробка, после чего ее приходилось ловить всем классом. Пара капель из неизвестной бутылочки — и жаба стала ярко-розовой в пупырышек, из другой — и она вдруг начала пускать пар и свистеть, как чайник. В конце Слагхорн завел граммофон и, напоив жабу веселящим зельем, заставил ее так забавно прыгать по столу и разевать рот под музыку, что весь класс чуть не падал от хохота. Сам же Слагхорн, заложив большие пальцы рук за отвороты жилета, покачивался в такт музыке и подпевал глубоким баритоном: Figaro qua, Figaro la, Figaro su, Figaro giu. Bravo, bravissimo, bravo, bravissimo, a te fortuna non manchera, non manchera... — Non manchera! — торжественно закончил он, раскинув руки, и раскланялся под аплодисменты класса. К концу того, самого первого урока — мы еще немного поучились варить "простенькое", по словам профессора, зелье для лечения чирьев, — я был твердо уверен, что зельеварение — лучший и самый интересный предмет на свете. У меня было такое хорошее настроение, что я даже на Риддла посмотрел совсем иначе, и он показался мне не таким уж отвратительным. Кроме того, хоть и полукровка, он почему-то чувствовал себя с разделочной доской куда увереннее остальных, и я против воли обратил внимание на то, как легко двигаются его руки с ножом. Впрочем, в какой-то момент он вдруг уронил весы и сам засмеялся собственной неловкости, а я — опять-таки против воли — ответил на его улыбку. Потом он еще пару раз о чем-то меня спросил — как лучше сделать то или другое, — и очень внимательно следил за моими движениями, держа нож на весу, а потом воспроизводил их плавно и точно. Смотреть на это было интересно, и я сам не заметил, что, заглядывая вместе с ним в учебник, с жаром обсуждаю способы измельчения змеиных зубов. Розье, естественно, разозлился из-за того, что я весь урок просидел с Риддлом, и потом не разговаривал со мной. На следующем занятии по зельеварению он потащил меня к себе на "галерку", но мне показалось, что уйти будет некрасиво и обидно для Тома. Я остался на первой парте. В конце концов, то, что Риддл полукровка, еще не дает мне права отступать от элементарной вежливости. Оказалось, что с Риддлом бывает интересно поговорить, и о зельях он знает на удивление много для человека, прожившего всю жизнь с маглами (впрочем, он честно признался, что просто уже прочел весь учебник). Однако на одном из уроков в начале октября его знания вышли нам обоим боком. Когда мы делали отвар для заживления царапин, он вдруг вспомнил, что в прошлый раз в зелье забывчивости добавляли истолченные иглы дикобраза — для ускорения реакции. Может быть, и сейчас... — Думаешь, попробовать? — спросил я, роясь в наборе ингредиентов. — Не знаю, — задумчиво ответил Риддл, листая учебник. — Но иначе придется провозиться полчаса... Я решил рискнуть. Эффект превзошел все ожидания. Содержимое котла сначала забурлило, а потом с оглушительным грохотом взорвалось. Горячие и густые брызги полетели во все стороны, оставляя на столах бурые пятна, класс наполнился паром, кто-то из девочек завизжал, а я едва успел нырнуть под парту, закрывая лицо руками. Выглянув, я увидел, что Слагхорн спешит к нам от задних рядов, а Риддл, нацепив защитные рукавицы, торопливо меняет местами мой — пустой — и собственный, наполненный зельем котел. — Что случилось?! — со Слагхорна разом слетело все добродушие. — Что вы здесь вытворяете?! — Простите, сэр, — Том покаянно смотрел ему в глаза, — я просто подумал, что если добавить иглы дикобраза, зелье будет готово быстрее, а оказалось... Я открыл было рот, чтобы сказать, что это вовсе не он, а я во всем виноват, но Риддл только раздраженно мотнул головой — молчи, дескать. Слагхорн шумно выдохнул сквозь усы. — Страсть к экспериментам — это, конечно, прекрасно, но почему было не спросить меня?! Очевидно же, что иглы дикобраза в сочетании с рогатыми слизнями дадут совершенно другой эффект! — Простите, сэр. Слагхорн опять фыркнул и сказал уже примирительно. — В следующий раз посоветуйтесь сначала со мной, Риддл. — Конечно, сэр. — В наказание вместо обеда вымоете все испачканные парты и пол в классе. Без применения магии. — Да, сэр. Слагхорн кивнул и обернулся к классу: — Заканчивайте работу! Все, кто получил ожоги, — подойдите ко мне, я выдам мазь! Том, не глядя на меня, принялся складывать ингредиенты. Я попробовал что-то сказать, но он не ответил, будто не слышал. Подбежавший Розье потянул меня за рукав, и я ушел. *** Из класса я вышел вместе со всеми, даже поднялся по инерции на первый этаж… и остановился. Поток учеников огибал нас со всех сторон, вокруг галдели, бежали, толкались. Колин дернул меня, но я качнул головой. — Слушай, я, пожалуй, пойду ему помогу... — С чего вдруг? — Колин встал, как вкопанный. — Взорвался на самом деле мой котел, а Том сказал, что его. — И что? Ты его об этом просил?! — Нет, но... — Ну и пошли, значит! — Нет. Так нечестно. — Ты идиот! — зло сказал Розье. — Не хочешь — не надо. Иди, целуйся со своим грязнокровкой! Он развернулся и ушел от меня по коридору в сторону Большого зала. А я еще постоял и пошел обратно в подземелья. В полумраке класса мне первым делом бросилась в глаза мантия Тома, аккуратно сложенная на преподавательском стуле. Потом я увидел его самого — засучив рукава, он оттирал одну из парт. Рядом стоял таз с водой. Услышав скрип двери, Том обернулся. Я пошел к нему по проходу между парт, слыша четкий стук своих каблуков и глядя почему-то не на Риддла, а на танец пылинок в солнечном луче. — Что? — отрывисто спросил Том. — Ничего. Я пришел тебе помочь. — В честь чего это? — Ну, ты же меня прикрыл и... — Прикрыл, потому что захотел. И вообще, это была моя идея и моя ошибка. Так что не думай, что это ради тебя. Все, можешь идти отсюда. Казалось, мне дали пощечину. Раньше я думал, что, когда кто-то приходит тебе помочь, его полагается встретить более любезно... Да кто он такой, чтобы срывать на мне злость?! Теперь у меня было законное моральное право уйти и не возвращаться, но я почему-то не двинулся с места. Посмотрев на меня без всякого выражения, Том наконец пожал плечами и с резким звуком разорвал свою тряпку пополам. Протянул мне половинку. — Твой ряд — средний, там три или четыре парты заляпаны. Некоторое время мы работали молча. Пахло мылом, грязной водой, мокрым деревом и пылью. Чертовы пятна оттирались с трудом, особенно если учесть, что я никогда в жизни не занимался такими вещами — для этого существуют эльфы. Том — другое дело, он привык все делать самостоятельно и даже в Хогвартсе поначалу сам стирал свои рубашки, пока кто-то не сказал ему, что можно просто бросить грязную рубашку на пол — на следующее утро эльфы вернут ее чистой и отглаженной. Чтобы отдохнуть, я пошел посмотреть на заспиртованных существ, банки с которыми стояли в шкафах вдоль стен. Тронул одну дверцу — стекло звякнуло. — Не открывается, — сказал Том у меня за спиной. — Я проверял. Ему, видно, тоже надоели парты, потому что он прошелся по классу, заглянул за преподавательский стол и присвистнул. — Столько пластинок! Давай поставим музыку. Рэй, ты умеешь заводить магический граммофон? — Конечно. А если Слагхорн придет? — Не придет... до конца обеда, — Том вытащил одну пластинку. — Какая-то Сара Брейтман. Это что? — Какая разница? Давай сюда. Я поставил пластинку на диск, потом коснулся палочкой иглы. Она плавно поднялась и медленно-медленно опустилась на вращающуюся эбонитово-черную поверхность. Послышался треск, шипение, а потом приятный, глубокий, слегка с хрипотцой женский голос пропел: — Hello, honey... Звук голоса еще, казалось, висел в воздухе, когда вступили рояль и оркестр. Том немного послушал, склонив голову, потом кивнул и, тихо напевая в такт музыке, отправился в подсобку для мытья котлов. Оттуда послышался плеск воды, и Риддл вернулся с полным ведром воды и щеткой. — Посиди пока на парте, а я помою пол. Сидя на парте и болтая ногами, я наблюдал за тем, как он, сев на корточки, привычно оттирает пятна с каменных плит щеткой, потом протирает пол влажной тряпкой и передвигается дальше. "One of these days I'll meet you", — пела пластинка. Вскоре мне стало стыдно, что я ничего не делаю, и я окликнул его: — Том! Поменяемся? — Давай, — он с наслаждением выпрямился и свел лопатки вместе. Потом уселся на парту и стал наблюдать за мной, время от времени поправляя: — Сильнее... отжимай тряпку, а то вода останется... От непривычного занятия у меня уже болели мышцы, и я все больше раздражался. Мерлин, в подземельях что, эльфов нет?! Слагхорн совсем спятил... — У тебя... намного ловчее получается, — пропыхтел я, возя тряпкой по полу. Том фыркнул. — Еще бы. В приюте научился. При мне он заговорил о приюте второй раз, и у меня по спине прошла дрожь, как всегда бывает, когда сталкиваешься с чем-то загадочным и жутким. О детских домах у меня было самое смутное представление, составленное по прочитанным до школы книгам. В голове замелькали неясные картинки всяких ужасов — как в подобных местах детей заставляют попрошайничать и с этой целью намеренно калечат... Но Том вроде не выглядел калекой. Пару минут я боролся с любопытством, тупо глядя на тряпку, а потом спросил, ненавидя сам себя: — А как там... Том понял меня с полуслова и ответил равнодушно и как-то привычно: — Да ничего особенного. Ну, все время воняет хлоркой, а кормят намного хуже, чем здесь. Но в остальном ничего. Только приходится везде ходить строем — и в столовую, и на уроки. И все должны быть одеты одинаково. Маглы вообще любят, чтобы все были одинаковыми. Ненавидят тех, кто чем-то отличается от других. Я подумал, что это, пожалуй, действительно не слишком страшно — в конце концов, в Хогвартсе тоже заставляют ходить парами и носить одинаковые мантии, — но тут Том вдруг добавил: — А вот что и в самом деле противно — это когда приезжают усыновители. Тогда всех заставляют вымыться, выстраивают в ряд, а эти ходят и рассматривают. Будто лошадь или собаку покупают. На этом месте мне стало и вправду неуютно. — Меня два раза усыновляли, — задумчиво сказал Том. — Увозили к себе, заставляли называть их "мама" и "папа", покупали гору игрушек — а через месяц возвращали обратно. — Почему?! — Потому что не нравился. Потому что не такой. Странный. Со мной случались всякие непонятные вещи, если я пугался или злился. Например, смотришь на что-то, а оно загорается. Или стекло в окне вылетает. Или все вокруг падает. Или человеку становится больно ни с того, ни с сего... Теперь я уже окончательно перестал что-либо понимать, настолько, что даже бросил щетку — все равно последние пять минут я, как выяснилось, бестолково тер давно исчезнувшее пятнышко на полу. Выпрямился и посмотрел на Тома. — А что здесь такого?! — Как — что? А кому это понравится, по-твоему? — Слушай, эти усыновители — они что, детей никогда не видели? Том удивленно поднял брови, и тут до меня дошло, что он может и не знать многих вещей, обычных для волшебников. — Это же стихийная магия! Она у всех бывает в детстве, потом проходит... Я запнулся и, кажется, покраснел, вспомнив, что у меня выбросы стихийной магии прекратились только в восемь лет — удручающе поздно по волшебным меркам. Но Том вроде бы ничего не заметил. — То есть, тебя, конечно, стыдят, если что-то такое случается, говорят, что это некрасиво и большие дети так не делают — все равно, что штаны намочить. Но, в общем, ничего в ней страшного нет, и никто особенно не обращает внимания. — Это волшебники, а маглы — другое дело! — Том досадливо передернул плечами. — Они боятся такого. Сразу начинают кричать, или запирают тебя в карцер, или пытаются пичкать лекарствами. Они вообще ненавидят все, что связано с магией, понимаешь? Я кивнул. Об этом-то я слышал. Кто же не знает, как маглы в старину преследовали волшебников. А Том был вынужден терпеть такое одиннадцать лет... Хорошо еще, что маглам не пришло в голову сжечь его на костре. — Мне очень жаль, — сказал я тихо. Но он только пожал плечами. — Да ладно. Я привык. Потом, мне же было не с чем сравнивать. Я кроме приюта в жизни ничего не видел. Даже понятия не имел, что бывает по-другому. — А твои родители... Я был готов себе надавать по губам за то, что задаю такие вопросы — недопустимо, неприлично так лезть в чужие дела! — но уже не мог остановиться. — Они давно умерли, да? Ну, раз ты с раннего детства там жил... — На самом деле это не совсем так, — медленно ответил Том, глядя мне в глаза. — То есть мать-то и вправду умерла, когда мне был всего час или два от роду. А вот отец, наверное, жив, хотя я ничего о нем не знаю. Я думаю, что он бросил мать, потому что она была маглой. Я кивнул. Это было понятно и логично. О таких вещах мне приходилось слышать — правда, мельком, потому что мне не разрешали присутствовать при разговорах на такие темы. Но я знал, что бывают случаи, когда кто-то из приличной семьи "связывается" с маглой, однако потом, раскаявшись, непременно возвращается в лоно семьи. Для девушки подобная ситуация считалась почему-то более опасной, и речь шла о некоем "позоре" и о том, что на оступившейся уже никто никогда не женится. В случае же мужчины на приключение такого рода смотрели более снисходительно — как на пикантное развлечение на грани фола, и опасались только загадочных "неприятностей от Министерства". В любом случае никому и в голову не приходило, что связь с маглом или маглой может продолжаться долго — это же извращение. Должно быть, и отец Тома когда-то так же развлекся... Мне при этой мысли полагалось почувствовать гадливость, да и родители, думаю, не были бы счастливы, узнав, с кем я вот так запросто общаюсь. Но почему-то мне было совсем не противно, а только очень тоскливо, как бывает, когда болит живот. Том, будто прочитав мои мысли, соскочил с парты: — Ладно, хватит об этом. Давай я домою, а то уже идти пора. Следующие десять минут я провел, глядя в окно и слушая, как сзади хлюпает вода и царапает пол щетка. Странно было, с чего Риддл так разоткровенничался. Намного позже я стал понимать, что не мне одному он рассказывал о своем детстве, каждый раз слегка меняя варианты, чтобы посмотреть, откуда пойдет — если пойдет — утечка… Когда с работой было покончено, Том еще бесконечно долго мыл руки и отчищал одежду. Потом мы выключили граммофон, и в наступившей тишине стало слышно, как у Тома урчит в животе. Мне и самому ужасно хотелось есть, но до ужина рассчитывать было не на что. Порывшись в сумке, я нашел одинокую шоколадную лягушку. Прижал ее покрепче к разделочной доске, чтобы не вырывалась, и разрезал пополам острым ножом для ингредиентов. Протянул половинку Тому, тот коротко сказал: — Спасибо. Потом взял свои вещи и мантию, и мы вышли из класса. Том запер дверь и ушел, не оглядываясь. Ему надо было еще отнести ключ Слагхорну, а я отправился прямиком на следующий урок. Розье со мной не разговаривал, и пришлось потом в спальне слегка подраться с ним, чтобы он успокоился. Несмотря на то, что Том опять замкнулся в себе, я не мог не думать о нашем разговоре. Всю ночь мне снились бесконечные ряды детей без лиц, в одинаковых серых мантиях. Проснувшись, я подумал, как было бы чудесно, если бы вдруг оказалось, что родители Тома — очень богатые люди благородного происхождения. И что они вовсе не умерли, а просто его потеряли, а потом нашли. В книгах такое бывает сплошь и рядом.
rakugan: *** Слагхорн, видимо, сделал выводы из истории с иглами дикобраза, потому что все следующее занятие он посвятил сочетаемости ингредиентов. Раздал нам множество маленьких плошек, в которых мы смешивали разные растворы, приливали и добавляли к ним те или иные компоненты, наблюдая, как зелье то меняет цвет, то вспыхивает крохотным фейерверком, то закипает, то становится густым и чуть ли не обращается в камень. Все это было настолько интересно, что даже необходимость зарисовать и выучить огромную таблицу сочетаний не испортила мне удовольствие. На уроках Слагхорн все чаще хвалил Тома, однако на свои вечеринки — в своеобразный неформальный клуб, собиравшийся примерно раз в месяц, — никогда его не звал. Тогда как мне, и Колину, и Альфарду регулярно приходили записки с приглашениями. Мне понадобилось совсем немного времени, чтобы понять, что Слагхорн ценит в учениках прежде всего хорошие связи, богатство и известность семьи, а не личные качества. А Том ничего словно не замечал, оставаясь спокойным и высокомерным, — как не замечал, что многие на факультете по-прежнему его сторонятся. Иной раз мне казалось, что я переживаю эту несправедливость острее, чем он сам. Между мной и Риддлом к тому времени установилась странная полудружба. Он то искал моего общества и был готов болтать о любых глупостях, то вдруг целыми днями молчал, разозлившись непонятно на что. Он вообще был склонен к резким перепадам настроения, а еще у него постоянно были какие-то свои дела и планы, которыми он ни с кем не делился. Время от времени по утрам обнаруживалось, что Тома нет в спальне — он вставал раньше других и куда-то исчезал. Тайна его отлучек открылась в одну из суббот в середине ноября, когда он оказался моим соседом на трибуне квиддичного стадиона. Факультет в полном составе явился болеть за нашу команду в первом матче сезона — с Рэйвенкло. Погода была не самая удачная для игры: накануне прошел дождь, а с утра подморозило, ветер налетал шквалистыми, ледяными порывами, от которых игроков каждый раз сносило в сторону на пару ярдов. Розье у меня над ухом орал и свистел, я дул на замерзшие пальцы, а Риддл просто молчал, спрятав руки в рукава мантии, а потом вдруг спросил тихо: — Ты бы хотел играть в квиддич за факультет? — Не знаю, — я потер холодный нос. — Вообще-то я летаю не очень — ну, ты же видел на уроках. — А высоты боишься? — Нет. Сам не знаю, зачем, но я вдруг принялся шепотом рассказывать Тому, как года два назад, чтобы избавиться от неподобаюшего, на мой взгляд, волшебнику страха высоты, я специально выбирался через слуховое окно на крышу дома и там ходил по острому гребню, то и дело рискуя поскользнуться на черепице. Конечно, это было не особенно опасно — насмерть убиться стихийная магия не даст, — но все же... Он обернулся и посмотрел на меня непонятным долгим взглядом. Вблизи было видно, какие у него необычные глаза — темные, почти черные, но с маленькими золотыми искорками. — Если хочешь, приходи завтра в семь утра на Астрономическую башню. Там будет интересно. Но только один, и не говори никому. Предложение было странное, но мне стало любопытно, и я согласился. Наутро, тихо встав, чтобы не разбудить остальных — Тома в спальне уже не было, — я поднялся на башню и обнаружил его там в компании слизеринцев-второкурсников Теда Нотта и Эдриена Дэйвиса, улыбчивого и дружелюбного студента с Рэйвенкло Даррена Малсибера и еще пары мальчишек с того же факультета, которых я не знал. Как свел с ними дружбу Том, для меня осталось непонятным, — видимо, через Долохова или Руквуда. Том запер за мной дверь на площадку, выглянул зачем-то через парапет вниз и спросил: — Ну, кто начнет? — Давай я. Даррен снял перчатки, поправил мантию и стал карабкаться на парапет. Остальные отошли подальше. Опираясь рукой о стену, Малсибер выпрямился во весь рост на крайнем зубце, потом раскинул руки в стороны, как канатоходец, и шагнул на следующий камень. Пока он обходил парапет, я, кажется, забыл даже дышать и опомнился, только когда Малсибер, добравшись до противоположной стены, легко спрыгнул вниз. Тут-то я так хватанул ртом холодный воздух, что закашлялся. Нотт, смеясь, обернулся ко мне, а Том вдруг спросил без улыбки: — Ну что? Хочешь попробовать? Мысль отказаться мелькнула и тут же пропала — признаться в том, что боишься, при таком количестве свидетелей было совершенно невозможно. В носу защипало, но я только решительно кивнул и полез на парапет. То, что с площадки казалось сравнительно простым делом, здесь, наверху, выглядело совершенно иначе. Когда, держась за стену, я смог выпрямиться во весь рост, то понял, что дальше не смогу сделать и шага. Плоские каменные зубцы оказались вовсе не такими широкими, как мне думалось; кроме того, они были в каких-то выбоинах и трещинах. От недавнего дождя и заморозков они покрылись скользкой неприятной коркой, а боковые порывы ветра трепали полы мантии и грозили сбросить с башни. — Вниз не смотри! — крикнул кто-то, кажется, Малсибер. Лучше бы он этого не говорил, потому что я, естественно, тут же бросил взгляд на землю и ужаснулся тому, как она далеко. Если отсюда свалиться, никакая стихийная магия не поможет... Меня затошнило, голова закружилась, и я с минуту стоял, цепляясь за стену, пока не понял, что если сейчас, вот сию секунду не сделаю шага вперед, то потом уже никогда не смогу. Мне придется с позором слезать обратно, моя репутация окончательно рухнет, и никто никогда не возьмет меня ни на одно серьезное дело. В конце концов, если бы эти камни просто лежали на земле, я бы без труда... Не успев до конца додумать эту мысль, я сделал первый шаг. Оказалось, что идти по парапету проще, если смотреть не под ноги, а чуть перед собой. Поэтому я так и шел, обшаривая глазами путь впереди. На повороте из-за порыва ветра на долю секунды потерял равновесие — сердце ухнуло куда-то вниз и оборвалось, — но тут же выровнялся, дошел-таки до противоположной стены и там почти что мешком свалился на площадку. Сердцебиение вернулось гулкими ударами в ушах. Оказалось, что мне так жарко, будто меня сунули в камин, а во рту пересохло; я стянул мантию и перчатки, а кто-то хлопал меня по спине и говорил: — Ну, с почином, молодец! Дальше была, кажется, очередь Нотта, потом еще кого-то — я не мог на них смотреть, потому что до меня вдруг дошло, в какую опасную игру мы играем. Понял, как я взмок, только когда мокрая рубашка сначала вздулась пузырем от ветра, а потом коснулась тела, и надел мантию. Только сейчас я заметил, какое на самом деле небо — далекое, холодное, серо-стальное, с неподвижными желтыми прожилками облаков на востоке. Нотт шепотом объяснял мне правила. Перед игрой на башню заранее отправляли разведчика, который должен был убедиться, что ни там, ни внизу у главного входа никого нет. На случай, если кто-то из игроков все же не удержится на стене и упадет вниз, остальным полагалось немедленно уходить, разойтись по факультетам и делать вид, что они ничего не знают и просто выходили, скажем, в туалет. Потом я как-то тупо и отстраненно увидел, что Том — он был последним — вытаскивает из кармана мантии плотную черную ленту и протягивает ее Малсиберу, потом поворачивается к нему спиной, а Малсибер надевает повязку Тому на глаза и крепко завязывает на затылке. Он что, ненормальный?! Остальные смотрели молча, Тома никто не пытался остановить, и это меня немного успокоило — наверное, он знает, что делает. А Том тем временем, вытянув вперед руки, как слепой, нащупал край парапета, взобрался на него и сел на зубец, подтянув колени к подбородку. Посидел так немного, потом наклонился чуть вперед, поудобнее поставил ступни и медленно, плавно встал во весь рост. Ветер хлестнул его в спину, Том пошатнулся, но выровнялся, качнув расставленными руками. Мне стало так страшно, что хоть кричи. Сейчас ведь разобьется! Но он уже шел, осторожно шагая с зубца на зубец — медленно, каждый раз подолгу застывая на месте. Дойдя до поворота, аккуратно повернулся влево — должно быть, он считал зубцы, чтобы знать, где находится, — добрался до стены, нащупал ее вытянутой рукой, еще постоял и спрыгнул на площадку. Снимая повязку, он выглядел совершенно спокойным, только на лбу блестели капельки пота, и волосы на висках прилипли к коже. — Еще придешь? — спросил Том, когда мы спускались по винтовой лестнице. Я подумал, что никогда в жизни, и тут же, еле ворочая пересохшим языком, ответил: — Конечно, приду.
rakugan: Глава 2. После рождественских каникул я вернулся в школу совершенно счастливым. Две недели абсолютного безделья, когда можно отсыпаться, читать какие угодно книги, просто бродить по лесу. Кроме того, на Рождество вернулся с континента отец, и мы с ним ходили на охоту с собаками, после чего у меня на счету наконец появилась первая в жизни лиса, застреленная из арбалета. Тем не менее, в школу мне хотелось. Я наконец-то привык к факультету, прижился на нем, и единственное, что раздражало, — неприкрытая враждебность между Колином и Томом. Розье по-прежнему не переносил Риддла и при каждом удобном случае проезжался на его счет (хотя открыто зацепить не решался), а заодно неустанно напоминал мне, что я предатель и бегаю за грязнокровкой. Раза два мы даже подрались из-за этого. Неожиданно для нас всех дело решилось в феврале, благодаря все тому же Майлсу Булстроуду. С рождественских каникул он вернулся не в лучшем расположении духа — родители, недовольные его жалкими успехами в учебе, решили урезать ему денежное содержание. Через полтора месяца средства у Майлса исчерпались окончательно, а однокурсникам надоело ссужать его деньгами, чтобы он мог покупать в Хогсмиде сливочное пиво, а может и что покрепче. Тогда обратился к старому, как мир, способу: принялся трясти младших, когда никто не видел. Тома он трогать опасался, памятуя заступничество Долохова, к Блэку даже близко не подходил, но Эйвери пару раз пришлось от него откупиться. А потом Булстроуд зажал в темном коридоре Розье и здорово отколотил, когда тот отказался поделиться сиклем-другим. Придя в спальню, Колин сначала лег и отвернулся к стене, ни с кем не желая разговаривать, но потом все-таки поведал нам всю историю, время от времени смаргивая злые слезы. — Сволочь он! Такая туша, тяжелее меня раза в три! Я вообще ничего не мог сделать, а он мне руку вывернул и давай молотить по физиономии. Скотина... Колин шмыгнул носом и приложил к распухшей нижней губе бронзовый кнат. Блэк сочувственно похлопал его по плечу, но промолчал. — Может, сказать Слагхорну? — предложил Эйвери. — Ага! Настучать, да? Чтоб потом нам же объявили бойкот?! Он был прав — доносить на своих считалось неспортивным. Приличные люди должны решать споры самостоятельно, не вовлекая преподавателей. — Отделать бы его, да куда — такого борова, — рассуждал Розье, чуть успокоившись. — С какой радостью я бы облил его дерьмом... — Кстати, неплохая мысль, — сказал вдруг Том. Он встал со своей кровати и остановился перед Колином. — Очень удачная идея. Розье уставился на него, открыв рот. Уже само то, что Риддл с ним заговорил, было невероятно. А уж тема для разговора... — Очень смешно, да, — наконец смог из себя выдавить Колин. — Слушай, шел бы ты веселиться в другое место, ладно? — Я не смеюсь, — невозмутимо ответил Том. — Я серьезно. Ты действительно хорошо придумал — облить его дерьмом. Это можно сделать. Рассказать, как? Предложенный Риддлом план был прост и изящен. Если заставить определенный объем воды из чугунной сточной трубы туалета исчезнуть и вновь материализоваться уже в пустом пространстве между кроватью Булстроуда и балдахином, то благоухающий водопад обрушится ровнехонько на голову Майлса. Дело облегчалось тем, что спальня пятикурсников находилась непосредственно через стену от факультетского мужского туалета, а кровать Майлса стояла как раз у этой самой стены — Том знал это, потому что однажды Слагхорн попросил его отнести записку кому-то из пятикурсников. Значит, перемещать придется недалеко, и возни будет меньше. — Впрочем, его носки так воняют, что разницы все равно никто не заметит, — закончил Риддл. Оживившийся было Розье опять сник. — Да ну, это несерьезно. Мы еле научились превращать спички в иголки, а тут материал СОВ, если не похлеще... — Мы волшебники или кто? — спокойно возразил Том. *** Блэк выслушал план Риддла с большим интересом, но участвовать в затее, естественно, отказался. Зато все остальные уже к следующему утру были по уши в делах и заботах. Мы просиживали в библиотеке все свободное время. Мадам Локсли, библиотекарь, умилялась, видя такое прилежание. А мы рылись в толстенных томах "Заклятий для продвинутого уровня" и подшивках "Вестника чар" и увязали в диаграммах. Высунув язык от усердия, мы переписывали примеры заклятий, занимавшие по три строчки каждое, шипя и переругиваясь, вычисляли, какое поверхностное натяжение необходимо для перемещения заданного объема воды и в течение какого срока. Потом мы тренировались на кувшинах в спальне, но это заканчивалось только лужами на полу и грандиозными склоками, в ходе которых мы обвиняли друг друга в клиническом идиотизме и выясняли, кто из нас сквиб. А ведь помимо этого нужно было еще иногда спать и делать уроки. Но мы наловчились распределять работу и решали путем жеребьевки, кто сегодня пишет за всех реферат по трансфигурации — а остальные потом перепишут его своими словами. Первый опыт командного взаимодействия, как ни крути. Зато Розье уже не ссорился с Риддлом — более того, они стали лучшими друзьями, и я однажды даже услышал, как Колин шепотом извиняется, что когда-то назвал Тома грязнокровкой. Тот лишь коротко ответил: "Проехали". С перемещающими заклятьями мы в итоге провозились до середины марта, потом перешли к тренировкам на местности — для этого пришлось убегать с обеда, — и день, когда Розье удалось-таки переместить пинту не слишком ароматной жидкости на пол в туалете, забрызгав все вокруг, стал для нас почти национальным праздником. Мы вылетели из туалета, словно за нами гнался дракон, и потом еще какое-то время с невинным видом болтались в коридоре, наслаждаясь успехом и обогащая свой словарный запас за счет старшекурсников, которым приходилось обходить лужу. «День X» был назначен на конец марта. Мы решили реализовать свой план ранним утром, ближе к шести — как известно, в это время сон крепче всего. У нормальных людей, разумеется. Альфард в виде исключения тоже согласился поучаствовать, но только потому, что ему доверили особо сложную (как подчеркнул Том) задачу, с которой никто другой не справился бы, — стоять на часах в коридоре, и, если кто-то в столь ранний час отправится в туалет, остановить его. Не задержать, а именно остановить. Как угодно. В туалет мы все прокрались босиком, чтобы двигаться как можно тише. От напряжения и легкий скрип двери показался мне оглушительным, как раскат грома. Стоять босыми ногами на кафельном полу было холодно, газовые лампы на стенах тихо, угрожающе шипели, а у Розье так дрожали руки, что он еле мог удержать палочку. — Если что, я подстрахую, — прошептал Том, но помощь не понадобилось. С заклятьем Колин справился безошибочно. В первое мгновение нам показалось, что ничего не вышло — вода в трубе зашумела, заполняя освободившееся пространство, но на этом все и закончилось. Вокруг по-прежнему стояла глухая тишина. Том шепнул: "Все, уходим", и мы на цыпочках выбрались в коридор — как вдруг из спальни пятикурсников послышался рев, больше напоминавший голос раненого медведя, чем человека. Влетев в собственную спальню и укрывшись под одеялами, чтобы казалось, что мы спим, мы умирали от беззвучного смеха, слушая, как Майлс орет на весь факультет и в красках расписывает, что он сделает с мерзавцем, учинившим ему такую пакость. — Том, — прошептал Колин, высовываясь из-под одеяла, — ты молодец. — Я-то что? Это же ты все придумал, — ответили с кровати возле окна. *** Слагхорн провел расследование "безобразного инцидента", но ничего не достиг. Чем больше он распекал старшекурсников, сурово фыркая сквозь усы и многозначительно намекая, что ему все известно, так что виновному лучше признаться, — тем больше все веселились. Булстроуда на факультете не любили, и почти никто его не жалел. Известие быстро распространилось по школе, и бедному Майлсу пришлось несладко — слизеринцы еще как-то держались, хотя и хихикали у него за спиной, а вот гриффиндорцы, проходя мимо, демонстративно зажимали носы. Нас никто поначалу не подозревал — кому бы пришло в голову, что на такое способны первокурсники? Но потом то ли Эйвери на радостях кому-то разболтал, то ли выяснилось, что нас кто-то где-то засек во время тренировок, и пошли слухи. Компания Булстроуда накрыла нас в один из воскресных дней в начале апреля. Мы вчетвером сидели у кромки Запретного леса за домом егеря, под прикрытием двух старых вязов и буйных зарослей ежевики. Эйвери хотелось поскорей вернуться в замок — он вообще не любил бывать на улице и никак не мог понять, зачем читать учебник, устроившись боком на поваленном дереве, если можно делать то же самое, развалясь на кровати и предвкушая обед. Но Том никуда двигаться не собирался; казалось, он ждет кого-то или чего-то. Вскоре стало ясно, кого — со стороны школы показались идущие вразвалочку Булстроуд с двумя приятелями-амбалами. Направлялись они прямо к нам. — О черт! — Розье напрягся. — У них такой вид... Можно подумать, они что-то пронюхали. — Ну да, — Том чему-то улыбнулся. — Вчера Булстроуд поймал меня в коридоре и заявил, что мы окончательно обнаглели и нам не жить. А я сказал, чтоб он не устраивал скандала в общественном месте, и назначил ему встречу здесь. — Что?! Да ты спятил совсем! Они же нас сейчас размажут! — Это мы еще увидим, — Том отложил книгу. Гости явно решили не терять времени зря и начали с Petrificus — чтобы свалить нас на землю и не торопясь отпинать. Поначалу нам еще удавалось уклоняться, прячась за деревьями, и даже как-то отбиваться, но Булстроуд со товарищи не давали нам ни сбежать в школу, ни нырнуть под прикрытие леса. Стало ясно, что дело плохо. Внезапно Том выпрямился, не обращая никакого внимания на Булстроуда, и, глядя в лес, что-то произнес на странном языке, больше напоминавшем шипение. Точнее, пропел, если бы только змеи могли петь. Я поначалу не сообразил, что он делает, но понял все уже через мгновение — когда в траве скользнуло что-то, похожее на буро-серую ленту. Одна гадюка, вторая, третья... Эйвери заверещал, а Розье с неприличной прытью вскочил на бревно. — Не дергайтесь! — прикрикнул на нас Том. Потом наклонился и взял одну змею. Она легко скользнула ему в рукав, потом выглянула из-под воротника и несколько раз быстро-быстро коснулась языком его лица. Я почувствовал, что меня сейчас стошнит, но боялся даже пошевелиться — рядом в траве было десятка два змей. Булстроуд с приятелями тоже словно оцепенели. Родни Гринграсс побледнел так, будто его вымазали побелкой, и только осторожно пятился в сторону школы, тщательно оглядывая траву перед тем, как поставить ногу. Том что-то сказал змеям, потом бросил старшекурсникам: — У вас есть минута, чтобы убраться. Они пока не тронут. Булстроуд открыл было рот, но кто-то из приятелей потянул его за рукав, и троица ретировалась — поначалу ступая медленно-медленно, но ближе к домику егеря перейдя на бег. — Убери их, — жалобно попросил Эйвери. — Убери, а то я сейчас сдохну. Одна заползла на мой ботинок. Том еще о чем-то тихо поговорил с гадюкой — смотреть, как она при этом касается языком его щеки, словно целует, было жутковато, — потом что-то громко прошипел, и змеи стали одна за другой исчезать в кустах. Наконец и главная гадюка — мне почему-то показалось, что она здесь всеми командует, — серой лентой скользнула с руки Тома и исчезла. — Ты... — сказал Розье, с трудом переводя дыхание, — ты просто... просто... Том, но черт тебя подери, почему ты ни разу не говорил, что знаешь парселтанг?! — Это так называется? — переспросил Том, хотя мне его незнание показалось слегка неискренним. — Да как-то к слову не пришлось. Эйвери, громко выругавшись, без сил рухнул на поваленное дерево, а я все не мог сдвинуться с места. Розье тем временем уже расспрашивал Тома, глотая от волнения слова, — как ему удалось выучить парселтанг, давно ли он общается со здешними змеями, и все такое прочее. Но обсудить этот вопрос как следует им не удалось, потому что уже минут через пятнадцать явился гаденько улыбающийся школьный смотритель Прингл и сообщил, что декан хочет видеть нас немедленно. Значит, Булстроуд уже нажаловался... Слагхорн, в атласном жилете с большими золотыми пуговицами и в вышитых мягких домашних туфлях, встретил нас очень нелюбезно. Он был явно недоволен тем, что пришлось отвлекаться от воскресного отдыха, да еще когда до обеда осталось всего полчаса. — Мальчики, — начал он, не дав нам даже поздороваться, — ну-ка честно признавайтесь, кто из вас говорит на парселтанге. Колин? Рэй? Он переводил взгляд с меня на Розье, но мы молчали, глядя в пол. — Я, сэр, — внезапно послышался спокойный голос Тома. — Риддл?! — Слагхорн удивленно поднял брови. — Это правда? — Да, сэр. — Тим, это правда? Рэй? Я замялся, но потом кивнул — раз уж Том сам сознался... — Странно, очень странно. Никогда не слышал, чтобы... — Слагхорн казался растерянным. — А кто-нибудь из твоих... Хотя ты не знаешь, конечно. Впрочем, не это главное. Значит, Булстроуд не солгал, утверждая, что ты натравил гадюк на него и его друзей? Риддл, ты понимаешь, что науськивать змей на своих товарищей — не лучшая... — Я не науськивал, сэр, — ответил Том, глядя на Слагхорна ясными честными глазами. — Мы сидели на опушке леса, когда подошли Булстроуд, Гринграсс и Стоктон. Они были чем-то недовольны и стали нам угрожать, а я испугался и позвал на помощь... но, кажется, от волнения не по-английски, а на парселтанге. Это уже было совершенное вранье — то, что произнес Том, куда больше напоминало военную команду, чем зов о помощи. Да и со змеями он явно договорился заранее, почему и назначил Булстроуду встречу в таком месте. Однако Слагхорн уже, видимо, думал о чем-то другом и задумчиво жевал пышный ус. — Да-да, я что-то такое и предполагал... Булстроуд еще пытался обвинить вас в той истории с... э-э... фекалиями, но это уж совершенная нелепость, не хватало еще подозревать первокурсников. К его собственному поведению у меня давно есть вопросы, надо бы еще раз поговорить о нем с директором... Ладно, неважно. В общем, я думаю, мы во всем разобрались, так что вы, мальчики, можете идти, а ты… Томас, останься. Я не знаю, о чем Риддл говорил тогда с деканом, но когда он через полчаса присоединился к нам в Большом зале, то выглядел очень довольным и загадочно улыбался. На следующий день он получил от Слагхорна приглашение на пасхальную вечеринку.
rakugan: Глава 3. Когда говорят, что в воздухе пахнет войной, это не метафора. Приближающаяся война действительно имеет свой особый запах. Один раз ощутив его, уже никогда не спутаешь ни с чем другим. Тонкий, почти неразличимый, похожий на запах озона или раскалившегося до белизны камня, он висит в атмосфере, как незримая дымка, и заставляет животных беспокоиться, а людей — делать глупости. А еще от предчувствия войны небо кажется бездонным, медовый аромат донника и липы — таким густым, что хоть пей его, а заросли травы — высокими, как джунгли, так что хочется заблудиться в них и уйти далеко-далеко. *** Хогвартс-экспресс привез нас из дождливого шотландского июня в цветущее английское лето — последнее лето перед войной. На платформе 9 и ¾ меня встречала мама. Отец, как обычно, был где-то в разъездах. Розье помахал мне рукой и ускакал к своим. Особо прощаться не было смысла, все равно за каникулы мы еще не раз увидимся. А вот с Томом мы все никак не могли расстаться, хотя и говорить уже было не о чем; так что мы просто стояли и молчали. Наконец я сообразил: — Дай мне твой адрес. Я напишу... — Как? — скептически спросил он. — Совы у маглов, знаешь ли, не летают просто так среди бела дня. Там все переполошатся. — Ну, может быть, с магловской почты, — промямлил я, сам понимая, что это глупость. На магловской почте я никогда не был и понятия не имел, как там все устроено, да и странных магловских денег — разных фунтов и пенсов — у меня не водилось. Но Том только пожал плечами. Поставив чемодан на землю, приложил листок бумаги к кирпичной перегородке платформы и быстро нацарапал карандашом несколько строк. Адрес мне ничего не говорил. Я даже не знал, какой это район Лондона. Пока я складывал листок и запихивал его в карман мантии, Том уже подхватил свои вещи и ушел, коротко кивнув на прощанье. Мама, в легком летнем пальто и шляпке, ждала меня у первого вагона, листая газету. Заголовок на первой странице сообщал: "Министр магии отправляется на встречу с Гриндельвальдом! "Я привезу мир", — говорит министр Фосетт". Чуть выше мелкими буквами были указаны номер выпуска и дата. Двадцатое июня тысяча девятьсот тридцать девятого года. Отец вернулся из поездки на континент только в середине июля, безумно уставший, но в целом довольный тем, как шли дела. Вечером у нас собралось небольшое общество — приехал мамин младший брат дядя Альберт с тетей Мирабел. Еще с ними была моя кузина Лиз — мы с ней терпеть не могли друг друга. Толстая и вечно какая-то сонная, с большими коровьими глазами и тугими светлыми локонами, Лиз считала меня хулиганом, а я ее — плаксой и ябедой. Года два назад, когда дядина семья гостила у нас на Рождество, я стащил у мамы волшебную палочку и покрасил волосы, брови и ресницы Лиз в синий цвет — сам не знаю, как мне это удалось. Мне казалось, что это очень красиво; кроме того, теперь она могла бы изображать фею без всякого маскарадного костюма. Но Лиз совсем не оценила подарка, наоборот — с ревом унеслась жаловаться, так что то Рождество я провел взаперти в темной комнате. Конечно, это было не слишком ужасно — я с толком провел время, придумывая разные истории. Но с тех пор пообещал себе, что если когда-нибудь женюсь, то только на девочке, которая не станет реветь, если ей покрасят волосы в синий цвет. Или даже в зеленый. А пока я был вынужден смотреть, как Лиз с отвращением на лице ковыряет спаржу, наблюдать за бесшумно движущимися вокруг стола эльфами и краем уха слушать разговоры взрослых о политике. На улице было еще совсем светло. Залетавший через высокое французское окно ветер трепал кружевные гардины, из сада пахло яблоками и влажной свежескошенной травой, первые ночные бабочки уже вились вокруг лампы, с гудением ударяясь о стекло, а откуда-то издалека доносился гудок магловского поезда. — Не будет никакой войны, говорю тебе, Эл... — То же самое говорили в прошлом году, и чем кончилось? Гриндельвальд захватил Прагу. — Ну и что? Немецким волшебникам нужно жизненное пространство, их интересы вполне обоснованы и объективны — но они пойдут на восток. Нам-то какое дело? — А как же союзнический договор с министерством магии Польши? — Я тебя прошу... Лично я считаю этот договор роковой ошибкой Фосетта. Все эти мелкие страны — Польша, Румыния — никогда нас не поддержат, если дойдет до чего-то серьезного. Переметнутся на сторону победителя. Как можно ставить в зависимость судьбу Британии от какого-то карликового государства, где волшебников-то всего тысячи три... Но это не важно, потому что войны все равно не будет. Можешь мне поверить. — А если Гриндельвальд двинется во Францию? — Во-первых, он не самоубийца... У французов в силах самообороны две тысячи магов, они отбросят любого. Во-вторых, зачем это ему? Он захватывает магические центры, после Праги его теперь интересуют Краков, Львов и затопленный город венедов на Балтике... — Рэнди, во Франции тоже есть Мон-Сен-Мишель и Монсегюр, не говоря о Бобатоне... — Он не пойдет туда, это исключено. В Германии никто не верит в войну с французами... — Да, но если теоретически — только теоретически — он двинется на запад, нам придется... — И чего ради мы будем воевать, Эл? Хватит того, что мы ввязались в магловскую Первую мировую. Все устали от войны. Почему нас должны волновать проблемы всяких пешек на континенте... — Что значит — чего ради?! Например, остановить Гриндельвальда было бы очень даже в твоих собственных интересах — у тебя весь бизнес завязан на континентальные операции, и если начнется война... — Очень надеюсь, что у нашего Министерства хватит ума ее не начинать! Мне как раз не нужно, чтобы какой-то идиот в Департаменте безопасности стал устраивать блокаду Германии и портить мне бизнес из-за каких-то дурацких поляков... — Да как же ты не хочешь понять, что поляками дело не кончится?! Гриндельвальда нужно остановить сейчас, пока это еще возможно, пока война не затронула пол-Европы, и Дамблдор говорит... — Мне плевать, что говорит этот, — отец оглянулся на детей и заговорил спокойнее, — этот любитель маглов! Дружба с Гриндельвальдом сейчас крайне нужна Британии, и экономически, и политически. Но таких, как Дамблдор, естественно, не волнуют интересы бизнеса... — Кстати, что вообще из себя представляет этот Гриндельвальд? — торопливо вмешалась мама, пока разговор не принял слишком серьезный оборот. — Рэнди, ты его видел? — Лично нет, только на колдографиях, плюс слышал пару выступлений по радио. Он очень просто держится, но при этом невероятно... харизматичен, что ли. Когда он говорит, веришь каждому его слову. Сильный человек. Если бы у нас был такой, вместо этого размазни Фосетта... — Но, говорят, он слишком якшается с маглами, — заметила тетя Мирабел, поджав губы. — Взять хотя бы все эти слухи, что люди Гриндельвальда въезжали в Прагу на броне магловских танков и что его самого постоянно видят с этим маглом, как его, Гитлером... — Он не якшается с ними, он считает, что волшебники должны контролировать маглов. Это большая разница, Бел. Он прав — хватит прятаться от маглов, мы не зайцы, чтобы вечно сидеть по норам. Пора брать управление миром в свои руки. В Германии легализовано применение Imperio по отношению к маглам, и многое другое... В другой раз расскажу. — А сам-то он кто такой? Откуда? — Этого никто толком не знает. Известно только, что он чистокровный волшебник и, судя по всему, очень непростого происхождения. Во всяком случае, он говорит на парселтанге, а это, сама понимаешь... Тут я вдруг кое-что вспомнил и дернулся. Но, поскольку был не уверен, считаюсь ли я уже достаточно взрослым, чтобы говорить за столом без разрешения, то стал пристально смотреть на маму. Наконец она меня заметила. — Рэй, ты хочешь что-то сказать? — Да. У нас на курсе есть мальчик, который тоже говорит на парселтанге. Он в Слизерине. Это мой друг. Теперь уже все заинтересованно смотрели на меня, и даже Лиз на минутку оторвалась от поглощения телячьего рулета. — Кто-то из Блэков, наверное? — спросила тетя Мирабел. — Я училась с Ликорис Блэк, и она говорила, что у них в роду встречаются змееусты, хотя редко — примерно раз в семь поколений. — Нет. Его фамилия Риддл. Взрослые переглянулись. — Никогда не слыхала о Риддлах, — задумчиво сказала мама. — Наверное, побочная ветвь какой-то старой семьи... Способности к парселтангу встречаются только в очень древних семействах, сейчас они уже почти все угасли. А может быть, это у него по материнской линии? Ты не знаешь, кто его мать? Вот здесь бы мне и сказать, что не знаю... Разговор вскоре сам собой перешел бы на другие темы — взрослые ведь не способны долго думать о чем-то одном, — но во мне проснулся внутренний демон, и, не успев подумать, я выпалил: — Его мать магла. Теперь мне было обеспечено всеобщее внимание. Лиз пялилась на меня, открыв рот. — Полукровка? — спросил дядя Альберт. — Но ты ведь, кажется, в Слизерине? Там теперь учатся полукровки? — Знаешь, — тетя Мирабел передернула плечами, — когда я училась, у нас был даже один магл. В Гриффиндоре. — В Гриффиндор постоянно набирают всякий сброд, — досадливо отмахнулся дядя, — но Слизерин... Да, времена пошли. О парселтанге они, видимо, уже напрочь забыли. — То есть, его отец, этот Риддл или как его там, женат на магле? — Я точно не знаю, — ляпнул внутренний демон, прежде чем я успел его остановить. — Том никогда не видел своих родителей. Они умерли, а он вырос в магловском приюте. — Мерлин! — сказала тетя Мирабел. Мама смотрела на меня в ужасе, а дядя Альберт почему-то усмехнулся. — И ты с ним дружишь? Ну, надо же... — Чего только не бывает в наши дни, — быстро сказал отец. — Ладно, это неважно. Так вот, Эл, я хотел тебе еще сказать насчет Фосетта... Но, судя по взгляду, который он на меня бросил, разговор был еще далеко не закончен.
rakugan: *** Так оно и вышло. Гости уже ушли, и я собирался ложиться спать, когда явилась Либби — одна из наших эльфов — и сказала, что отец срочно хочет меня видеть. Часы только что пробили одиннадцать. Значит, мое прегрешение отнесено к разряду сверхсерьезных, раз до утра не терпит... Я постарался успокоиться и сосредоточиться, но где-то под ложечкой шевелился противный червячок страха. Зато внутренний демон, который так неудачно выступил за ужином, теперь молчал и, судя по всему, спал. Конечно, ему-то что, он свое дело сделал... Когда я, постучав, вошел в кабинет и спросил: "Вы звали, сэр?", сесть мне не предложили — тоже плохой знак, — и я остался стоять, переминаясь с ноги на ногу, перед столом, освещенным зеленой лампой. Отец, все еще в вечерней мантии, набивал трубку, не глядя на меня. — Рэйналф, я хочу с тобой серьезно поговорить. Когда взрослые начинают с такой преамбулы, еще и с полного имени, это не предвещает ничего хорошего. — Я, конечно, слышал, что в Слизерине теперь учатся дети не совсем подходящего происхождения. Наверное, моя вина, что я не уделил этому внимания, был слишком занят... Но я, признаться, не ожидал, что ты будешь общаться с такими детьми, а тем более дружить. Хотя... Этот Риддл действительно твой друг? Можно было, наверное, сказать, что я просто так условно выразился, но мне показалось нечестным отказаться от Тома. — Да, сэр. — Давно? — Почти с начала учебы. — Плохо. Очень плохо, — отец смотрел на кольца дыма. В его голосе уже появились нехорошие нотки, предвещавшие бурю. — Полукровка, непонятно из какой семьи, еще и приютский... Объясни мне, как ты мог опуститься до дружбы с этим?! Внутренний демон внезапно поднял голову и стал подстрекать меня: скажи, что тебе все равно, кто он такой, и что ты будешь дружить, с кем захочешь!.. Но теперь я был начеку и не дал ему воли — хватит, без того уже втравил меня в неприятности. Надо было как-то выкручиваться. Из многолетнего общения с взрослыми я сделал вывод, что им никогда нельзя говорить правду. Услышав, как все было на самом деле, взрослые или возмущаются, или считают, что ты все сочинил, — и в том, и в другом случае твое дело плохо. Поэтому вместо правды им нужно предлагать правдоподобную версию. Что-то, во что взрослые могут поверить, потому что где-то такое уже видели или слышали, или просто считают, что так оно и "бывает в жизни". Версию, которую они в глубине души хотят от тебя услышать. Вся сложность в том, чтобы правильно определить, что именно они хотят услышать. Я и сам не понял, как мне удалось состряпать такую историю, еще и придушить внутреннего демона, — и все за доли секунды. — Понимаете, сэр, — сказал я, стараясь смотреть на отца такими же честными глазами, какими Том при мне смотрел на Слагхорна, — он не простой полукровка... Я хочу сказать, что Риддл не знает на самом деле, кто были его родители, умерли ли они и почему он попал в приют. Ему так сказали. А он говорит на парселтанге, и он лучший студент на курсе, и вообще... То есть, тут наверняка не все так просто... Я запнулся, не зная, что еще добавить. Но папа казался удовлетворенным. Он задумчиво покивал головой. — Да, мне тоже что-то такое приходило в голову... Действительно, мы не можем знать точно, кто он такой и при каких обстоятельствах попал в приют. Да и сама фамилия — Риддл, "загадка", — прямо-таки намекает на то, что она не настоящая... Мало ли почему его родителям могло понадобиться, скажем... спрятать ребенка. Скрыть его от всех под маской. В жизни такое бывает... А настоящие родители могут оказаться очень непростыми людьми... Я молчал, боясь как-нибудь ненароком все испортить. — Я думаю, — сказал отец, глядя куда-то в потолок, — что мы сделаем так: позовем этого Риддла в гости. Ты знаешь его адрес? — Да, но туда нельзя отправить сову... — Ничего. Есть такая адвокатская контора — "Салливэн и партнеры", запомни на будущее. Они ведут дела, связанные с маглами, и хорошо разбираются во всяких их почтах, марках, конвертах или как там это называется... Их можно попросить, они отправят и личное письмо. Было бы хорошо, если бы Риддл смог приехать, потому что раз уж ты с ним дружишь, то я хотел бы по крайней мере своими глазами увидеть, что он из себя представляет. А там решим, что делать. Последнее означало, что приговор не отменен, а только отсрочен, но мне было достаточно и этого. Я быстро поцеловал отцу руку, пробормотал "Спокойной ночи" и выскочил из кабинета, пока папа как-нибудь не передумал. Мама не очень-то обрадовалась, когда узнала, что к нам в гости приедет полукровка; но потом она, похоже, решила, что раз я и так общался с ним почти год, то лишние две недели меня уже не испортят. Через адвокатскую контору отец отправил на имя директора приюта письмо с просьбой разрешить Тому приехать к нам в гости, приложив магловские деньги на проезд. Через неделю пришел ответ, сообщавший, что Том приедет 30 июля — поездом до Шеффилда, а потом на автобусе до ближайшей к нам деревни, где нужно будет его встретить. Продолжение следует.
Anilaja: rakugan, вы замечательно пишете! Вашего "Игрока" я уже не раз перечитала на мифомонии и вашем ЖЖ. Действительно, язык не поворачивается назвать это фанфиком - скорее это книга. Вот только одно беспокоет - то что вы начали работать над новым произведением, не означает ли что продолжения Casus Bellae ждать в ближайшем будущем не стоит? В любом случае, спасибо за новый прекрасный роман/фик!
rakugan: Anilaja Спасибо :) Собственно говоря, это не роман, а повесть, и не такая большая, так что к концу ноября - началу декабря надеюсь вывесить все, после чего наступит очередь Casus.
Anilaja: Жду с нетерпением! И "Игрока" и "Casus Bellae".
rakugan: Глава 4. Я не знал, в котором часу Том приедет, поэтому прождал его полдня, сидя на скамейке на центральной площади магловской деревни. Впрочем, назвать площадью этот вымощенный булыжником пятачок могли только маглы… Вокруг не было ни души, только несколько собак дремали в тени, время от времени поднимаясь и переходя на другое место. За это время я исчерпал все доступные развлечения — проследил, как передвигается по площади тень от ратуши с часами, и рассмотрел все товары в витрине бакалейной лавки под вывеской "Хейбриджское кооперативное общество". Наконец, передвигаясь странными рывками и оглушительно чихая, на площади появилась огромная старая машина. Судя по ее размерам, это и был автобус. Он остановился посреди площади и открыл двери. Вслед за несколькими пассажирами со ступеньки наконец спрыгнул Том. В магловской рубашке и джемпере он выглядел очень непривычно; а судя по тому, как он слегка улыбнулся, осмотрев меня с головы до ног, мой собственный псевдо-магловский наряд никуда не годился. То-то на меня так странно посмотрела та толстая тетка, катившая на двухколесной машине… Но я был рад, что Том приехал, и плевать хотел на мнение всех маглов в мире. Том подхватил свой маленький потрепанный чемодан, и мы двинулись в гору по мощеной булыжником улочке, между увитых плющом высоких каменных оград. Вскоре дома и огороды закончились, мы выбрались на поросшее вереском плато; отсюда было видно далеко-далеко — и лес внизу, и пологие холмы у горизонта, спускающиеся к долине реки Дервент. Том вертел головой и глубоко дышал, наслаждаясь чистым деревенским воздухом, а я думал, что в Лондоне ему все-таки было плохо — сейчас особенно бросались в глаза его бледность и темные круги под глазами, верные признаки горожанина. Когда мы по еле заметной тропинке спустились наконец с плато и углубились в лес, я отобрал у Тома чемодан и поднял его в воздух. — Все, за мостиком начинается наш лес, так что можно и поколдовать. — Разве это не запрещено вне школы? — А кто узнает? Министерству известно только о факте колдовства, но они не могут определить, кто именно колдовал. Так что если рядом с тобой живут взрослые волшебники, то все спишут на них. Том с интересом поднял брови и кивнул. Тропинка петляла между деревьев и зарослей орешника и калины. — Что значит — ваш лес? — Том сошел с тропинки, чтобы сорвать ягоду земляники. — То и значит. Наш собственный. Три тысячи акров. Это большая редкость. Папа говорит, мало кому из волшебников в наши дни удалось сохранить свои земельные владения. Я торопливо прикусил щеку, чтобы спрятать совершенно неуместную и неприличную гордую улыбку. Хвастаться нехорошо, тем более перед людьми, у которых нет ничего своего, — я ставлю Тома в неловкое положение. Но Том только улыбнулся в ответ, казалось, без тени обиды. — Здорово. А маглы сюда совсем-совсем не заходят? — Нет. Они эту часть леса просто не видят. Так что здесь можно делать, что хочешь, даже на метле летать — никому нет дела. *** Через полчаса за очередным поворотом тропинки появились знакомые заросли акации, а за ними — Дом. Дом был построен в конце XV века Ральфом Лестрейнджем, вернувшимся с поля битвы при Босуорте. В наши дни он, наверное, мог показаться слишком старомодным. Сложенный из серого камня, приземистый, с покатой крышей, маленькими окнами, смешными острыми фронтонами и высокими каминными трубами, обросший плющом и вьющимися розами, Дом, должно быть, выглядел нелепо — особенно потому, что со временем к нему пристраивали то крыло, то флигель, от чего он окончательно потерял форму. Но для меня это было лучшее место в мире. С Домом было ужасно много возни, зимой там было холодно, крыша то и дело давала течь, а насос для воды приходилось перезаклинать каждую неделю, иначе он начинал так гудеть и трястись, что, казалось, стены сейчас рухнут, — но я даже не представлял себе, как можно жить где-то еще. Здесь было мое царство, мой мир, принадлежавший мне полностью и безраздельно. Я рано привык к мысли, что когда-нибудь все это будет моим. Правда, когда я думал об этом, то всегда торопливо добавлял про себя: "Очень нескоро, пускай это будет очень нескоро", –– чтобы не разгневать судьбу, что ли, а заодно избавиться от легкого привкуса вины... Но все равно мысль была приятная. У меня не было братьев и сестер — мой старший брат Рейнолд, которого я никогда не видел, умер в 1918 году от занесенной маглами "испанки", болезни настолько страшной, что колдомедики не могли с ней справиться. Мама тогда тоже долго болела и только через восемь лет смогла родить меня. Поздний, долгожданный, единственный ребенок — я рос если и не избалованным, то, по крайней мере, очень заласканным. Наивный, самовлюбленный, уверенный, что в жизни мне открыты все возможности, понятия не имеющий о том, как устроен мир... Изредка я завидую себе — тогдашнему. Очень изредка. *** Когда мы подошли ближе, утопленная в стене низкая и тяжелая арочная дверь со скрипом открылась — нас уже встречала Либби. Том уставился на нее во все глаза. Он никогда раньше не видел эльфов — в Хогвартсе они не особенно показываются на глаза. — Почему она завернута в полотенце? У них не бывает одежды? — Эльфы не носят одежду, пока их не выгнали хозяева. Говори тише, а то еще обидится — при них нельзя и заикаться на такие темы... Собаки — черно-подпалый спаниель Майк и пойнтер Расти — встретили Тома неласково и настороженно. Расти даже слегка порычал, приподнимая уголки губ. Том явно боялся, и собаки это чувствовали. Я бесцеремонно отогнал собак и повел его по дому. Том крутил головой во все стороны, рассматривая картины на стенах, резные перила лестницы и порхающих с ветки на ветку птиц на обоях. Ему понравилась гостевая спальня, в окно которой лезли яблоневые ветки, но больше всего его впечатлила библиотека, в которой он потом пропадал часами. Но, как выяснилось, самым удивительным в доме стала для Тома ванна. Обычная горячая ванна с солью и аккуратно разложенным на стуле подогретым полотенцем, в которое можно было завернуться, как в мантию. Оказалось, что в магловском приюте ванна, конечно, имелась, но это было просто длинное жестяное корыто, которое каждый пятничный вечер наполняли теплой водой. Пять-шесть детей купались в нем по очереди, так что к концу вода становилась совсем холодной, а на поверхности плавали комья грязи — бр-р! В Хогвартсе же ванны существовали только для старост, а все остальные мылись в душе, что в свое время считалось образцом технического прогресса. Идею душа, как рассказывал мне отец, еще в начале века позаимствовали из Америки, и по этому поводу в Совете попечителей три года шли ожесточенные дебаты. Более пожилые и консервативные члены Совета считали, что традиционный способ мытья в почти ледяной воде обеспечивает студентам закалку и воспитывает в них стойкость характера, присущую истинным британцам, тогда как внедрение новинки сделает молодежь изнеженной, а там уже недалеко и до полного краха магического общества... За болтовней о купании и прочих пустяках мы провели время до ужина, но тут я занервничал. У Тома не было ни одной мантии, кроме школьной. Я дал ему свою, которую не очень-то умело удлинил. Наверное, неровные края бросались в глаза. Надо будет потом попросить Либби сделать поаккуратнее. Но больше всего меня волновало, как Том будет себя вести и какое впечатление произведет на моих родителей. Оказалось, что я зря боялся. Поначалу Том, возможно, и смутился, увидев столовое серебро и целую выставку бокалов и приборов возле каждой тарелки — уж очень это было не похоже на приют и даже на Хогвартс. Но потом я заметил, что он внимательно следит за моей матерью, берет каждый раз те же приборы, что она, и копирует все ее движения так же точно и плавно, как когда учился пользоваться инструментами на зельеварении. К концу вечера по его манерам уже нельзя было догадаться, что он вырос не в "приличном доме"; к тому же он вел себя так вежливо и так улыбался, что совершенно очаровал мою маму. Я с тоской подумал, что, зная ее характер, можно не сомневаться — теперь до конца моих дней Тома будут ставить мне в пример. Отец наблюдал за Томом настороженно и внимательно, но, похоже, Риддл пришелся по душе и ему. Настолько, что через неделю, когда мы уже облазили весь наш лес и успели наиграться в квиддич, раз десять сходить на рыбалку и до посинения накупаться в Дервенте, папа предложил взять нас в замок Певерил. Он решил, что Тому там может понравиться, а мне не вредно лишний раз посмотреть. В Певериле нет общественного камина. Лететь туда на метле хоть и близко, но неприятно — слишком много маглов вокруг, приходится возиться с разиллюзионным, — поэтому туда мы обычно аппарировали. Я всегда терпеть не мог это ощущение, будто тебя проталкивают через поливальный шланг. *** Горы в окрестностях замка Певерил и соседнего городка Каслтон выше, чем в наших краях, но какие-то странные — пологие, будто сглаженные, лиловые от зарослей вереска. Сам замок, точнее, основной донжон напоминает выщербленную с одной стороны каменную коробку. Вдоль дорожек густо разрослась жимолость, а внутри ничего особенно интересного нет. Маглы видят там только каменные стены и полуразрушенные лестницы, однако для волшебников есть небольшой музей — выставка доспехов разных веков, несколько гобеленов и плаха, на которой рубили головы в те времена, когда замок использовали как тюрьму. Согласно вывешенному у входа расписанию, в замке в тот день был выходной, но это только для маглов. Волшебники проникали туда беспрепятственно. Отец остался выкурить трубку во дворе, а нас пожилая ведьма-смотрительница долго водила по залам и скрипучим голосом рассказывала об особенностях постройки, о постановке защитных заклятий, показывала следы магических осад. Тому это, кажется, было интересно, а мне не особенно — я все это слышал уже раз сто. — Думаю, мальчики, вам будет любопытно узнать, — смотрительница уставилась на нас через очки пронзительным взглядом маленьких глазок, — что в окрестностях замка Певерил долгое время жили потомки основателя вашего факультета — Салазара Слизерина. И выжидательно замолчала — видимо, ожидала услышать восторженные вопли. Я поспешно подавил зевок. Том сделал удивленное лицо. — Откуда же они здесь взялись, мадам? Ведьма удовлетворенно кивнула. — Отличный вопрос. В свое время, когда Салазар Слизерин из-за разногласий с Годриком Гриффиндором покинул Хогвартс — вспомните-ка, что вам говорили на уроках истории магии! — Уильям Певерель даровал ему земли в окрестностях своего замка. Слизерин поселился здесь и позже женился на одной из дочерей Певереля, Аделизе. Однако его потомки ничем особенно не прославились, а к четырнадцатому веку этот род и вовсе угас. Его следы теряются во мраке времени. Теперь она смотрела прямо на меня, и я стал лихорадочно думать, что бы такое спросить. — Э-э... совсем теряются? Она наклонила голову набок и сразу стала похожа на курицу-наседку — если бы курица могла напустить на себя суровый вид. — Не то чтобы совсем... Историкам известно, что одна из пра-пра-правнучек Слизерина родила, по непроверенным данным, бастарда от английского принца Джона Гонта, к которому перешли земли Певерелей. Однако это спорный вопрос, и среди специалистов нет единого... — Кто такой бастард? — спросил я. — Неважно, — отрезала смотрительница. — Пойдемте дальше. Здесь мы видим отличный образец арочного оконного проема, выполненного в так называемом норманнском стиле... — А правда, — вдруг перебил ее Том, — что только потомки Слизерина могут говорить на парселтанге? Ведьма на минуту опешила из-за того, что ее привычную лекцию прервали, но потом собралась с мыслями. — Не совсем. Способность говорить на змеином языке была присуща представителям нескольких древних родов, однако у них она проявлялась крайне редко — раз в несколько столетий. Особенность наследников Слизерина состояла в том, что у них этот дар проявлялся устойчиво. В каждом поколении рождался как минимум один ребенок-змееуст. Более того — хроники сообщают, что, например, одна из дочерей Слизерина, Мод, объяснялась почти исключительно на парселтанге, а по-английски знала всего несколько слов. Что не помешало ей выйти замуж за Алана фиц Варрена и родить ему двенадцать детей... — Как ей это удалось? — совершенно искренне спросил я. — Ну, если она не могла общаться с мужем... Смотрительница возмущенно посмотрела на меня. — В те времена, — сказала она медленно и раздельно, — считалось, что чем меньше женщина говорит, тем лучше. А для того, чтобы... э-э... рожать детей, разговаривать и вовсе не требуется. Однако это неважно... Итак, как я уже говорила, с течением времени этот дар угасает; потомки Слизерина смогли сохранить его, потому что часто вступали в... мнэ-э... близкородственные браки. Однако сейчас ничего достоверного об этом сказать нельзя. Последний документально зафиксированный случай рождения змееуста в Англии относится к шестнадцатому веку. Ходят слухи, что наследники Слизерина живут где-то до сих пор, но о них ничего не известно, соответственно, ученые не могут... Когда мы наконец выбрались на улицу, у меня голова шла кругом от змееустов, защитных заклятий и арочных перекрытий. Том о чем-то думал, пиная камушек по выщербленным каменным плитам во дворе замка. Потом мы еще немного посидели на соседнем пригорке под деревом, поедая захваченные с собой сэндвичи и запивая их тыквенным соком. Том расспрашивал моего отца о Дербишире и его достопримечательностях, а я разглядывал замок. От нагретых солнцем стен шло легкое марево, и казалось, что Певерил парит в воздухе над склоном холма. Потом из неприметной боковой дверки появилась та самая ведьма-смотрительница. Она внимательно огляделась по сторонам, вытащила откуда-то из складок мантии портсигар и с наслаждением затянулась папироской. Потом, пока маглов вокруг было еще относительно немного, мы отправились посмотреть знаменитую каслтонскую пещеру. Местные жители, истинные дербиширцы, называли ее без лишних церемоний — "Чертова задница". Воспользовавшись тем, что никто из маглов нас не видит, мы забрели черт знает куда, сгибаясь в три погибели под сводами и переходя вброд ледяные подземные ручьи с такой темной водой, что они казались бездонными. Свет палочек отражался от влажных стен, а звуки в сыром воздухе гасли, едва сорвавшись с губ; за два шага мы не слышали друг друга. У Тома восторженно блестели глаза. — Я уже был в пещере, — сказал он вдруг. — Года два назад. На берегу моря. *** К тому времени, как мы вернулись домой, я совсем забыл о змееустах и вспомнил о них только поздним вечером накануне отъезда Тома. Все это время я думал о том, что бы такое подарить ему на память. Карманных денег у меня было достаточно, чтобы скупить треть Косого переулка, но мне очень хотелось найти для него что-нибудь исключительное. Так что, когда меня около полуночи вдруг озарило, я выбрался из кровати и, отчаянно зевая, спустился со свечой в библиотеку. В последний раз я читал эту книгу года три назад и сейчас долго рылся в шкафах, прежде чем нашел нужное под стопкой пыльных номеров "Магоэкономического вестника". Ветхая, пожелтевшая, в почти разлезшемся кожаном переплете, она лежала передо мной на столе, а я листал исписанные убористым почерком страницы — сколько у меня когда-то ушло времени, чтобы разобрать рукопись, еще и на староанглийском! Украшенное витиеватыми завитушками название гласило: "The Moste True Historye of the beginninge of the Schole of Hogeswartes, Wherein is showne the most lamentable Contention betweene Goderick of Gryffindore and Salazare Slytherine, and what followeth of it. Written by Thomas Nortone, Gent., 1504"*. Я знал, что книга Тому понравится. В ней была масса подробностей о Слизерине, каких не найдешь ни в одном учебнике по истории магии, в том числе таинственная и жутковатая история о некоей Тайной комнате, якобы оставленной им в школе. Том уже тогда серьезно задумывался о том, не может ли он быть каким-то побочным наследником Слизерина, и рукопись могла ему пригодиться. Но мне было ее жалко — редкость, больше в Англии такую днем с огнем не сыскать... Но тут же мне стало стыдно этого недостойного чувства. Я и так все две недели, что Том провел у нас, мучился от постоянного, появлявшегося помимо моей воли чувства превосходства. Я мог позволить себе если не все, то многое — у Тома не было ничего, и я никак не мог об этом забыть, то и дело сбиваясь (хотя, может, это мне только казалось) на покровительственно-снисходительный тон. Сам себя ненавидел за эти гаденькие мысли, но ничего не мог поделать. Вот и сейчас подумал о том, как его осчастливлю... Нет, это надо вырвать с корнем. Я поднялся в спальню, положил книгу на стол, потом подошел к зеркалу. "Ты не даришь ему эту книгу, понял? — сказал я отражению. — Ты просишь, чтобы он ее принял и тем оказал тебе честь. Как будто он король в изгнании, какой-нибудь Карл II, а ты — недостойный подданный. Усвоил?". "Дурак", — сказало отражение. Я показал ему язык. На следующее утро Том и вправду очень обрадовался книге, а я к тому времени уже так себя накрутил, что был просто счастлив, что он согласился ее принять. Только совесть слегка кольнула, когда Том спросил, не будут ли родители возражать, что я ему дарю такую дорогую вещь. Но я только отмахнулся — дескать, все нормально. Конечно, если бы родители узнали, что я без разрешения раздариваю семейное имущество, меня бы ждал очень неприятный разговор — но они ничего не узнают, а эту книгу и так сто лет никто, кроме меня, не читал и еще столько же о ней не вспомнит... Потом Риддл уехал, а я провел остаток лета у Розье и вернулся домой только в последних числах августа. Тогда я еще не знал, что лето тридцать девятого года навсегда останется у меня в памяти как последнее безмятежное и счастливое лето в моей школьной жизни, как последнее лето детства. Но уже тогда у меня было странное чувство, что все вокруг непрочно и может в любой момент исчезнуть, как сон, как созданная взмахом палочки иллюзия. Уже второго сентября стало ясно, что мои предчувствия были верными. Тогда, в первый учебный день, мы узнали, что накануне было совершено нападение на Польшу и что магическая Англия отныне находится в состоянии войны с Гриндельвальдом. _______________ * "Правдивейшая история начала школы Хогвартс, с описанием достойного всяческого сожаления раздора между Годриком Гриффиндором и Салазаром Слизерином, и что воспоследовало из него. Написано Томасом Нортоном, джентльменом, в 1504 году".
rakugan: Глава 5. Осенью тридцать девятого в Англии война еще не чувствовалась Она шла где-то далеко, на континенте, не касаясь нас. Правда, в Британии формировались силы магической самообороны — мой дядя Альберт тоже записался. В Хогвартсе профессор Флитвик постоянно где-то пропадал, отменяя уроки, а Дамблдор вообще временно ушел из школы. Его факультет и уроки трансфигурации взяла на себя пожилая ведьма, профессор Брэдли. На уроках у Дамблдора было интереснее, чем у Брэдли, и я жалел, что его нет, но Тома это только радовало. Все остальные преподаватели им нахвалиться не могли, а Дамблдор всегда как-то странно на него посматривал, хотя тоже хвалил и ни разу не показал, что недолюбливает. Без него Том чувствовал себя свободнее. Однажды я спросил, что у них такое вышло. — Мне кажется, — сказал Том задумчиво, — это потому, что он познакомился со мной раньше других. Он приезжал за мной в приют — ну, знаешь, чтобы показать письмо из Хогвартса и рассказать мне, что я волшебник, — и очень хотел, чтобы я попал на его факультет. А я его разочаровал. — Ты-то причем? Это же все Шляпа. — Знаешь, — Том, чуть прищурившись, смотрел куда-то вверх, словно что-то вспоминал, — я еще когда ехал в поезде и читал "Историю Хогвартса", решил, что обязательно попрошусь в Слизерин. А Шляпа просто не возражала... *** В остальном жизнь шла своим чередом. Подаренную мной книгу Том, как выяснилось, проштудировал за остаток каникул от корки до корки. Теперь он был убежден, что наверняка происходит от Слизерина, и полон желания восстановить свою родословную. Расспросы директрисы в приюте ничего толкового не дали. Она рассказала только, что мать Тома, истощенная и совершенно измученная, появилась невесть откуда в последний день декабря 1926 года. Она родила ребенка и через час умерла, успев только сказать, чтобы мальчику дали фамилию отца — Риддл — и второе имя в честь деда, Марволо. В школьной библиотеке Том с головой погрузился в исследование магических родословных, но это ничего не дало. Риддлы нигде не упоминались. Тогда он принялся читать все подряд по истории магической Британии, надеясь наткнуться на нужную фамилию, и к февралю у него остался всего с десяток непрочитанных книг. Точнее, с десяток из тех, что были написаны по-английски, в то время как литературой на французском и латыни в хранилище были забиты целые шкафы. Этих языков Том не знал, и с тех пор мы стали ходить в библиотеку вдвоем — устраивались где-нибудь в дальнем углу, и я шепотом переводил ему длинные нудные тексты. Мадам Локсли чуть не плакала, глядя на нас, и иногда даже тайком подкармливала бутербродами, — "Бедные детки! От этой учебы недолго и заболеть!". Правда, однажды даже она посмотрела как-то странно, когда мы ничтоже сумняшеся попросили принести пять томов "Магических анналов" тысяча шестьсот какого-то года издания. Мадам Локсли отсутствовала сорок минут, и вернулась из хранилища — тут уже у нас пропал дар речи, — левитируя перед собой пять огромных книг, больше похожих по размерам и толщине на надгробия. Когда мы открыли одну, в воздух взлетело густое облако пыли. Прочихавшись, я обнаружил внутри набранный плотным курсивом латинский текст. Читать его приходилось чуть ли не с лупой, зато обнаружилась масса интересного. В частности, я нашел доселе неизвестные мне сведения об одном из моих предков, Рутгере Л'Эстранже (по-латыни он писался Extraneus), который при Генрихе II три или четыре раза осаждал Хогвартс вместе с группой магов — баронов северного пограничья, пытаясь захватить его и перевести из-под власти шотландского государя в подчинение английской короны. Что, впрочем, не мешало этому самому Рутгеру в промежутках между боевыми действиями отправлять своих детей в тот же Хогвартс и делать школе щедрые подарки, перечисление которых каждый раз занимало полстраницы: "Мельница в указанном селении Шорсфорд, и при ней сарай каменный, новый, а сверх того триста акров земли, ограниченных с запада болотом, именуемым Чертовым, а с востока ручьем, именуемым Чистым, иначе же Свиным...". Тома это не особенно интересовало, но того, что ему было нужно, мы не нашли даже в "Анналах". Следы потомков Салазара Слизерина и Аделизы Певерель и вправду терялись где-то в четырнадцатом веке, и никаких Риддлов среди них не было. Тогда мы принялись — уже вчетвером, с Розье и Эйвери, — обшаривать школу в поисках Тайной комнаты, о которой упоминалось в "The Moste True Historye". Ничего не нашли, но все это было до того интересно и увлекательно, что я как-то напрочь забыл о необходимости учиться и в конце года чуть не провалил экзамены. Если зельеварение я еще более-менее знал (у Слагхорна его не выучил бы разве что тролль), то по чарам еле-еле вытянул на "хорошо", а трансфигурацию и вовсе сдал на "удовлетворительно", несмотря на все благожелательные подсказки и наводящие вопросы Брэдли. *** Впрочем, не мне одному было не до учебы. Пока мы торчали в библиотеке или бродили по школе, в мире творилось что-то странное, поэтому всех снедало беспокойство и ощущение, что нынешняя относительно мирная жизнь все равно долго не продлится. В начале мая стало известно, что немцы-маглы напали на Францию; танковые колонны прошли через Арденнский лес, как нож сквозь масло. Все это нас мало касалось, но 18 мая пал Бобатон. Вот это было уже совсем серьезно. В газетах замелькали колдографии волшебников в черных мантиях со странными символами на рукаве, напоминавшими двойную молнию. В Англию хлынул поток беженцев из магической Франции. При этом никто толком не знал, каковы возможности Гриндельвальда, но то, что магический щит на границе с Бельгией при наступлении рухнул, словно его и не бывало, говорило о многом. Было очень вероятно, что следующей мишенью станет Британия. Возможно, именно поэтому многие ученики отнеслись к экзаменам спустя рукава. Никто не мог предсказать, будет ли нам куда возвращаться в сентябре и будут ли тогда кого-то интересовать наши оценки. *** Едва переступив порог дома в начале июля сорокового года, я сразу почувствовал, что и там царит напряжение. У отца дела шли плохо, и это было заметно. Он отправлялся в Сити ранним утром и возвращался заполночь, очень обеспокоенный и замкнутый, с мамой не разговаривал, а на меня смотрел рассеянно, словно не мог вспомнить, кто я такой. А когда он все же обращал на меня внимание, то срывался из-за каждой мелочи, так что непонятно было, что хуже. Как и следовало ожидать, мой табель с годовыми оценками не улучшил его настроения. Он устроил мне грандиозную головомойку, заявил, что я позорю семью, и запретил куда-либо ездить летом — вместо этого мне предстояло все каникулы просидеть за учебниками, чтобы подтянуть чары и трансфигурацию. Лето сорокового года в наших краях было жарким и засушливым; ручей в лесу пересох, и форель ушла ниже по течению; пожухлая от палящего солнца трава ломалась под ногами с жестяным звуком. Эльфы сбивались с ног, поливая сад и качая насосом воду в оранжерею, из-за Дервента тянуло гарью лесных пожаров, а у нас в округе появились взбесившиеся от жары лисы, поэтому мне запрещалось ходить в лес без арбалета. Но я и без того почти не выходил из дома — в помещении можно было хотя бы наложить охлаждающие заклятия и спрятаться от солнца. Вместо прогулок я целыми днями читал. С утра честно пытался зубрить чары и трансфигурацию, но быстро сдавался и, устроившись в кресле в библиотеке, с головой уходил в чтение того, до чего раньше не доходили руки, — от детективов до старых подшивок колдогеографического общества. Не знаю, почему, но мне казалось, что потом (я и сам не знал, что это будет за "потом") такой возможности уже не окажется... Том в это время гостил у Розье в Корнуолле. Там было тревожно. Немцы постоянно бомбили порты, по ночам выла сирена воздушной тревоги, и где-то далеко ухали магловские противосамолетные пушки — кажется, они назывались "зенитками". На побережье было не протолкнуться от магловских солдат. Мать Колина, тетя Роуз-Энн, смертельно боялась налетов, подозревая, что магический щит над домом может не выдержать прямого попадания бомбы. Каждый раз при появлении немецкой авиации она загоняла детей в подвал. Но все равно жизнь там была лучше, чем у меня. Можно было купаться в море — утром, когда налетов не было, — ловить рыбу, стрелять из лука, лазить по скалам или просто валяться на траве над обрывом, под тенью кустов шиповника. Я с тоски писал Тому с Колином длиннейшие письма и даже не особенно обижался, получая в ответ коротенькие послания. Не знаю, от чего — от жары, запаха гари или избытка информации — меня в то время мало что трогало, все было безразлично, и в глубине души я даже радовался тому, что один. *** Пока немцы-маглы бомбили английский флот, в магическом сообществе принимали свои меры против возможного вторжения Гриндельвальда. Магопорты были закрыты, а еще Министерство на полгода ввело запрет на использование портключей и аппарацию, так что добираться из одного места в другое стало долго и сложно. Когда в середине августа мы с мамой решили отправиться в Лондон за школьными принадлежностями, то ждали больше часа и извели полбанки летучего пороха — общественный камин в Косом переулке был занят наглухо, и пробиться туда было почти невозможно. Сам Косой переулок сильно изменился. По улице теперь ходил патруль из Департамента магической безопасности, который проверял документы у всех, кто казался подозрительным, а на столбах и в витринах магазинов вместо рекламы были развешаны огромные агитационные плакаты, призывающие население к бдительности. Один я запомнил — на нем были изображены два волшебника, беззаботно болтающие за стаканчиком огневиски, в то время как под столом притаился шпион Гриндельвальда. От нормальных людей его отличали зловещие черные усы. Надпись на плакате гласила: "Careless talk costs lives", "Беспечная болтовня стоит жизни". Во "Флориш и Блоттс" видное место занимал стенд с брошюрами "Как экономить в военное время" — в них давались полезные советы о том, как сшить изысканную вечернюю мантию из старых штор или наколдовать сытный и полезный обед для всей семьи из фунта муки и двух фунтов картофеля. Из-за того, что снабжение с континента было нарушено, многие ингредиенты для зелий продавались по карточкам, да и то не всегда, а за летучим порохом стояла длинная очередь. Мама оформила несколько заказов по почте — это стоило дороже, зато экономило время. Мне на всю жизнь врезалась в память эта сценка — щелкая ножницами, продавец в душной лавке отрезает купоны с наших карточек... Возможно, потому, что через несколько недель от этой лавки не осталось и следа. В начале сентября, когда мы уже были в школе, маглы начали бомбить Лондон и другие города. Несколько мелких бомб отвел магический щит над Косым переулком, но одна его все же пробила. Я помню снимок из "Ежедневного пророка", где посреди улицы дымится огромная воронка, а все вокруг завалено щебнем и обломками кирпича. Министерство сделало выводы, и с тех пор в магических кварталах крупных городов каждую ночь выходили на дежурство отряды добровольцев. В их обязанности входило следить за целостностью защитных заклятий, подновлять их и усиливать, а также "исчезать" упавшие, но не взорвавшиеся бомбы и зажигательные снаряды. Эта работа считалась опасной и трудной — с магловским оружием тогда мало кто умел обращаться, часто при попытке применить исчезающее заклятие что-то шло не так, и бомба просто взрывалась, разнося всех вокруг в клочья. Но все это я знал только по рассказам, а вот та, первая, бомбежка почему-то очень запала в память. Кажется, только тогда я окончательно понял, что война не обойдет нас стороной. Платформу 9 и 3/4 в день отправления Хогвартс-экспресса патрулировал аврорский наряд. У мамы глаза были на мокром месте, а у папы к тому времени все чаще становилось плохо с сердцем. Он выглядел постаревшим и осунувшимся и даже на платформе время от времени пил сердечное зелье, остро пахнущее наперстянкой. Я не хотел уезжать в школу и оставлять родителей, когда со дня на день может начаться вторжение. Случись что — как я доберусь за двести миль из Хогвартса домой? Попробовал поговорить с отцом, но он и слушать ничего не захотел. Заявил, что напишет, если мне нужно будет вернуться. Под конец он попробовал улыбнуться, но губы не слушались; тогда он погладил меня по щеке, а я поцеловал его сухую, странно холодную в такой жаркий день руку. В вагон я впрыгнул в последний момент, а когда обернулся, родителей уже не увидел — их скрыли клубы паровозного дыма. Поезд дал пронзительный гудок и тронулся; пол подрагивал у меня под ногами, а мимо проплывали крашенные белой краской столбы на платформе, скамейки и круглый большой циферблат часов, показывавший одиннадцать ровно. Продолжение следует.
miss_Mal: Читаю с огромным удовольствием, хотя обычно меня не хватает на миди-макси, и надеюсь, что продолжение последует скорей. Мне давно хотелось почитать что-нибудь о вот таком, как у вас, наложении Второй Мировой войны и войны с Гринделвальдом. Тем более, сам Гринделвальд мне очень интересен.
Slav: rakugan, мне как человеку из народа крайне интересно, откуда "есть пошел" обычай целовать отцу руку? Крыша ведь протекает
rakugan: Slav Почему протекает? :) Я даже не знаю... Обычай такой просто. У маглов вплоть до войны сохранялось что-то подобное - к отцу обращались "сэр" (в русском переводе это еще и на "Вы") и в его присутствии без разрешения не разговаривали. А волшебники, имхо, особенно высшего сословия, в этом плане еще более старорежимные, т.е. у них во многом еще век XVIII, когда такое (целовать руку) было принято.
rakugan: miss_Mal Спасибо :) О Гриндельвальде как раз будет ниже.
rakugan: Глава 6. Хогвартс-экспресс в этот раз сопровождал небольшой наряд Сил Самообороны. Впрочем, незнакомые взрослые в военных мантиях не особенно нам досаждали — прошлись разок по вагонам, а потом, видно, отправились к машинисту или еще куда-то пить пиво и решать кроссворды, в ожидании, пока поезд прибудет в Хогсмид. За окном неслись лондонские пригороды, а у нас в купе набилось полно народу. Альфард привел знакомиться своих братьев — родного и троюродного, — которые в этом году поступали в школу и которых он опекал, как курица-наседка. Они показались мне очень похожими — привычные блэковские брови вразлет, тонкие губы, — и я первое время никак не мог запомнить, кто есть кто. Потом выучил все же, что Сигнус поменьше, пошустрее и слегка лопоухий, а второй, который держится увереннее, но из-за чуть выдающихся скул и тяжеловатого подбородка напоминает волчонка, — это Орион. С Розье в этом году ехала младшая сестра, Друэлла. Впрочем, вела она себя так, будто была старше Колина лет на пять, — постоянно шпыняла его, одергивала на нем мантию, выискивала пятна на одежде, покрикивала, чтобы не сутулился и не вертелся. Мне Друэлла холодно кивнула, по-взрослому поджав губы. Наверное, все не могла простить, что мы не брали ее в наши игры и прогоняли, чтобы не лазала с нами по опасным местам. Глаза у нее были такие же, как у Колина, — светлые, почти прозрачные, — и волосы ясного соломенного цвета. Колин всю дорогу болтал без умолку и раз сто повторил, что его родители наверняка уедут из Корнуолла — не дураки же они, чтобы оставаться там, где бомбят каждую ночь. Мне показалось, что он сам себя в этом убеждал. Друэлла время от времени прижимала пальцы к вискам и говорила раздраженным тоном взрослой женщины: — Когда же ты замолчишь?! Потом Колина понесло про бомбу, которая разорвалась чуть ли не у них в саду. Он тогда подобрал несколько осколков, но родители потом нашли их и уничтожили. Один, правда, удалось припрятать, и теперь Колин полез в чемодан и с гордостью продемонстрировал нам искореженный обломок металла. — Дурак, — сказала Друэлла и пересела ближе к двери в коридор, чтобы рассмотреть проходивших мимо старшекурсниц. Осколок бомбы был неожиданно тяжелым и неприятно холодил ладонь. Его рассматривали все по очереди. Все, кроме Тома, — тот смотрел в окно и почти всю дорогу молчал. *** Когда снаружи стало темнеть, на окнах опустились тяжелые шторы затемнения. Мы этого ждали, но все равно было непривычно. На станции в Хогсмиде тоже было темно. Фонари, закрытые по бокам уродливыми металлическими колпаками, светились так тускло, что в шаге от них уже ничего было не разглядеть. Из окна кареты, подпрыгивавшей на тряской дороге от станции, Хогвартс в этот раз был виден только как плотная черная масса на фоне ночного неба. Когда тяжелая входная дверь со скрипом открылась и на землю упал прямоугольник густого желтого света, я даже зажмурился. Большой зал выглядел, как обычно. Низко висели на заколдованном потолке большие, холодные сентябрьские звезды. Казалось, что можно дотянуться и потрогать. Все было так привычно и неизменно, что даже дико становилось — будто и не война. Хотя нет — кое-что стало другим: на столах лежали только вилки и ножи, а привычных золотых тарелок не было, поэтому царапины и щербинки на гладкой деревянной поверхности бросались в глаза. Перед распределительным табуретом собралась странно большая толпа. Приглядевшись, я заметил, что, кроме первокурсников в школьных мантиях, в сторонке жались друг к другу несколько детей в разномастной одежде. Кто-то даже в магловской рубашке. Они были разного возраста, а одна девица очень высокая, настоящая дылда. Я попробовал было спросить у Альфарда, кто это, но он только качнул головой — не знаю, мол, — и сел, напряженно вытянувшись в струнку и разглядывая табурет со шляпой. Он успокоился и расслабился, только когда "Блэк, Сигнус" и "Блэк, Орион" благополучно распредилились в Слизерин. Пересел к братьям и больше от них не отходил. Чуть позже за слизеринский стол отправилась и Друэлла. Проходя мимо брата, она наставительно посмотрела на него и вздернула было нос, но тут же крутанулась на каблуках и неблаговоспитанно зашипела: "Идиот!", когда Колин дернул ее за косу. Распределение уже закончилось, а Шляпу все не уносили. Новенькие смотрели на нее с опаской и еще плотнее сбивались вместе. Я уже и сам догадался, кто они такие. Беженцы. С континента. Профессор Брэдли, озадаченно всматриваясь в список на отдельном листочке, с запинками прочла: — Ши... Шиманска, Катерина! Та самая высокая, почти совсем взрослая девушка в складчатой юбке и грубых мужских ботинках неуверенно села на табурет. — Гриффиндор, — почти сразу же отозвалась Шляпа, но профессор Брэдли, раздраженно дернув плечом, продолжала выжидающе смотреть на нее. Шляпа, словно спохватившись, добавила: — Шестой курс. Брэдли кивнула и протянула сходившей с возвышения девушке аккуратно сложенную форменную мантию. Ну да, у них же своих нет, им выдают казенные... Том, сидевший рядом со мной, неожиданно вздрогнул, будто хотел что-то сказать, но тут же напустил на себя безразличный вид и больше не смотрел в сторону возвышения. Я тем временем думал, какие диковинные, должно быть, у иностранцев фамилии, раз список начинается с буквы "Ш". Но тут же понял, что его, наверное, составляли в спешке и не по алфавиту, потому что следующим вызвали светловолосого, слегка сутулящегося мальчика нашего возраста. — Либгут, Эрвин! Еще не коснувшись его головы, Шляпа уже выкрикнула: — Рэйвенкло! — и, пошамкав ртом-прорезью, недовольно уточнила: — Третий курс. Группа новичков постепенно уменьшалась, но все расходились по другим факультетам. За наш стол еще никого не отправили. Наконец, остался довольно высокий и крепко сложенный пацан. — Флинт, Маркус! "Флинт, Маркус" был распределен на третий курс в Слизерин. *** Я хотел получше разглядеть будущего однокурсника, но как раз в этот момент сидевший напротив Колин запустил в Друэллу шариком из жеваной бумаги и тут же спрятался за Эйвери. Я откинулся назад, чтобы посмотреть, как она отреагирует, и потому не сразу сообразил, что рядом со мной кто-то стоит. Это был новенький. Оказывается, единственное свободное место было рядом со мной. Новенький вопросительно указал на него пальцем. Я кивнул и подвинулся. Флинт перелез через скамейку и сел, положив на колени аккуратно сложенную мантию. Сцепил пальцы и уставился в стол. Эйвери наклонился к Розье и что-то зашептал ему на ухо. — Привет, — сказал я новичку. Он поднял голову, посмотрел на меня, чуть прищурившись, потом непонятно ответил: — Да, — и опять стал смотреть на круглое темное пятнышко на поверхности стола. Диппет поднялся, чтобы сказать традиционную речь. Я заговорил тише: — Меня зовут Рэй. Я тоже с третьего курса. Флинт неохотно и как-то устало посмотрел на меня и опять сощурился, будто пытался прочесть то, что я говорю, по губам. Сидевший от меня слева Риддл наклонился чуть вперед и оперся локтем о стол, прислушиваясь к разговору. До меня тем временем дошло, что новенький может плохо понимать английский... Мерлин, зачем же его приняли? Как он, интересно, будет учиться? — Parles-tu francais? Это он понял, потому что быстро ответил: — Non. Un peu, — потому еще подумал и решительно покачал головой: — Non, non. Диппет что-то говорил о необходимости единения всей Британии перед лицом опасности. — Deutsch? — полувопросительно-полуутвердительно сказал я. Он отреагировал как-то странно — дернулся, потом несколько секунд смотрел на меня ничего не выражающим взглядом и наконец осторожно сказал по-немецки: — Да. Я мысленно выдохнул, собрал в голове остатки знаний и повторил все то же самое: — Меня зовут Рэй. Мы с тобой теперь однокурсники. Я тоже с третьего курса. Флинт, казалось, был этому ничуть не рад. — Откуда ты знаешь немецкий? — спросил он по-прежнему настороженно. — Учил когда-то, давно. Еще до школы. — А, — ответил он и попытался было опять уставиться в стол, но потом не выдержал и спросил: — А почему их всех, — махнул рукой в сторону остальных столов, — туда, а меня сюда? — Это Шляпа решает. Есть четыре факультета, она смотрит, куда ты больше подходишь по характеру, ну и вообще... Или просто как ей захочется. — По характеру? — Да. Он кивнул. — А я думал, это потому что я... — Ты — что? — Нет, ничего, — быстро ответил он и отвернулся. Диппет как раз вещал о том, что мы должны радушно принять новых товарищей и подружиться с ними. *** Нашу спальню, на двери которой теперь красовалась бронзовая цифра III, расширили, добавив туда еще одну кровать. Маркус, с которым мы после первого странноватого разговора обменялись всего парой слов, поспешил умыться и лечь спать. Полог он тщательно задернул, чтобы и щели не осталось. Я успел познакомить его с остальными, но мне показалось, что он вряд ли запомнил даже пару имен. Альфард куда-то исчез — наверное, отправился к братьям. А мы вчетвером забрались на кровать Розье, оставив гореть одну свечу на прикроватном столике. Сначала играли в карты, потом Колин принялся в очередной раз рассказывать о налетах. Описывал он хорошо и ярко, так что мне, до тех пор не видевшему магловской воздушной войны, все представлялось живо, как на колдографиях, — расчерченное белыми следами небо, вспышки огня, низкий, тяжелый гул моторов и тишина, означавшая, что сейчас посыплются бомбы. Том понимал в этом куда больше, потому что жил среди маглов. От него мы узнали, что самолеты не все одинаковы — они делятся на бомбардировщики и истребители. Мелькали непривычные названия — "мессершмитты", "харрикейны", "спитфайры"... Потом мы еще долго спорили о том, как магловские машины могут держаться в воздухе без магии, и под конец у меня уже голова шла кругом. Наконец Розье пробормотал — "Я сейчас минутку полежу, чуть-чуть, я не буду спать", — и заснул, едва коснувшись головой подушки. Эйвери, зевая, поплелся к себе, а я решил, что надо бы почистить зубы, и колоссальным усилием воли заставил себя отыскать в чемодане щетку. Том тоже вскочил: — Подожди, я с тобой. В умывалке лампы горели тускло-тускло, как, впрочем, и по всей школе — военное время, экономия... Кроме нас, в помещении обнаружился какой-то старшекурсник, который, услышав скрип двери, сначала дернулся, потом шумно выдохнул. — Ф-фу... Чего вас черти носят среди ночи? Я из-за вас сигарету уничтожил, думал, Слагхорн идет... Это был Руквуд, ставший в этом году старостой факультета. Несмотря на потерю сигареты, он, кажется, был в хорошем настроении. Стоял, пошатываясь, возле умывальника — в расстегнутой мантии, галстук сбился набок, значок старосты перевернулся вверх ногами. — Почему не спите? Том только ухмыльнулся и принялся выдавливать зубную пасту на щетку. — А сам-то? — беззлобно огрызнулся я. — У меня веская причина. Мы там... э-э... в общем, отмечаем начало учебного года. — Мы, может, тоже отмечаем. — Вам еще рано, — строго сказал Руквуд и ухватился за раковину, чтобы не упасть. — Право на отдых, детки, нужно заслужить тяжелым упорным трудом на ниве... на ниве... Он еще немного подумал, потом решил оставить ниву в покое и махнул рукой. — Так что вы это... того... быстренько. Он оторвался от раковины и направился к двери, но на пороге обернулся — не без усилия, надо заметить, — и сурово сказал: — И не вздумайте тут курить! Курить очень вредно. Это я вам говорю как староста... если вы еще не знаете... Дверь умывалки захлопнулась, а через мгновение из коридора послышалось сдавленное "Ччерт!" — наверное, Руквуд наткнулся на стену. Том вынул палочку и принялся убирать из воздуха сигаретный дым — он его не переносил, — а потом уселся на корточки у стены, ожидая, пока я умоюсь. — Слушай, а этот Флинт — он точно не говорит по-английски? — Почему не говорит? Пару слов знает, но не больше. — А ты уверен, что это так и есть? — М-м, — я потянулся за полотенцем. — А зачем ему притворяться? — Мало ли... Надо бы как-то проверить. Интересно. — Мне другое интересно — что с ним такое. Он так задергался, когда я с ним заговорил по-немецки... А потом спросил, почему его отправили в Слизерин. Кажется, в этой их компании с ним одним что-то не так, вот он и решил... А что именно не так — непонятно. Про себя я подумал, что, возможно, Флинт полукровка, но не хотел об этом говорить при Томе. Но он только усмехнулся. — Тут-то как раз все яснее ясного. Они евреи, а он — немец. — Почему ты так думаешь?! — оторопел я. — Они держались особняком еще до распределения, и это было заметно. Обычно люди, прошедшие через испытания, стараются быть вместе, тем более в чужой стране и незнакомой школе. Но если он немец, то понятно, почему они не питают к нему теплых чувств... Я был склонен поверить Тому на слово — выросший с маглами полукровка, он хорошо разбирался в таких вещах. Волшебники, наоборот, всегда были мало чувствительны к национальным различиям. Для нас это было что-то почти формальное: французы едят лягушек, а немцы свинину, вот и вся разница. Но маглы всегда придавали таким вещам преувеличенное значение, а теперь, выходит, это распространилось и на магический мир... Впрочем, то, что Флинт, возможно, немец, меня не очень удивило. Из газет мы знали, что далеко не все немецкие волшебники жаждут сотрудничать с Гриндельвальдом, так что, вероятно, семье Флинта тоже пришлось уехать. Я поделился этой мыслью с Томом, он кивнул. — Интересно, как давно они сбежали из Германии? Хотелось бы послушать, что он расскажет о тамошних порядках. Разговорить бы его... *** Такая возможность вскоре представилась. Первое время Флинт очень дичился, но потом Альфард, хоть и без особой охоты, взял его под опеку как новоявленного родственника. Да и с факультетом ему повезло больше, чем прочим новеньким, — в Слизерине учились в основном дети из "хороших семей", где знание языков считалось обязательным, и по-немецки у нас в той или иной степени говорили многие. Мне нравилось общаться с Маркусом, хотя иногда было сложновато — когда он нервничал или торопился, то переходил на родной франкфуртский диалект, в котором я не мог разобрать половины слов. Правда, позже Флинт обнаружил, что из-за того, что ему постоянно переводят и подсказывают, он никак не может выучить английский, и наотрез отказался говорить по-немецки. Мучился, составляя фразы, бесконечно долго обдумывал каждое слово, но старался говорить сам, переходя на немецкий, только если надо было говорить быстро и долго. Выяснилось, что его семья действительно не захотела в свое время сотрудничать с Гриндельвальдом, но из Германии тогда уже было очень трудно выехать. Магопорты закрыты, за создание незарегистрированного портключа можно запросто попасть в лагерь, разрешение на аппарацию выдают только в канцелярии Гриндельвальда. В результате только в конце тридцать девятого года Флинты смогли тайно бежать. Сначала отец сумел получить разрешение на аппарацию в Швейцарию, якобы по делам, потом Маркус с мамой перебрались туда через Австрию. Поехали — официально — отдыхать, взяли с собой только то, что можно было, не вызывая подозрения, нести в руках... Швейцарию Маркус вспоминал, как почти рай, — никакого затемнения, везде море огней, люди спокойно гуляют по улицам, сидят в кафе, пьют вино. Но родители не захотели там оставаться и решили отправиться к родственникам в Англию. В свое время некая Урсула Флинт, приходившаяся Маркусу троюродной бабушкой или кем-то в таком роде, вышла замуж за Финеаса Блэка. Она до сих пор жила в Лондоне; к ней и решили ехать, но это оказалось нелегким делом. Слушать рассказ Маркуса об этом этапе их путешествия было жутковато. Они пробирались через южную, еще не оккупированную немцами часть Франции, забитую беженцами — и волшебниками, и маглами, — сутками не снимали разиллюзионное заклятие, а от беспрерывных аппарационных скачков Маркуса тошнило, и он еле мог двигаться. Потом семья оказалась в Португалии, где застряла надолго — Ла-Манш был уже заблокирован немецким флотом, начались бомбежки, так что уехать на магловском пароходе оказалось невозможно. Только в августе сорокового отец сумел правдами и неправдами добыть билеты на портключ до Лондона, но здесь родителей Маркуса Министерство тут же интернировало как граждан Германии, а его самого отправили сначала во временный лагерь для детей-беженцев, а потом в Хогвартс. — А за что твоих родителей? — недоумевал я. — Они же ничего не сделали! — Мы немцы. Враги. Этим все сказано...
rakugan: Глава 7. Только в те сентябрьские дни я окончательно почувствовал, что такое война. Глобальных изменений в жизни Хогвартса не произошло, но столько было разных мелочей и новшеств, что в итоге ты начинал сомневаться: а была ли школа когда-то такой, какой ты ее помнишь? В Хогвартсе будто навсегда поселилась дождливая и унылая осень; довоенная жизнь казалась далекой и нереальной, будто сон. Еда в Большом зале теперь подавалась сразу на тарелках, небольшими порциями, и тарелки были уже не золотые, а фаянсовые, разрозненные, будто их второпях набрали где попало. Кормили в основном кашей или вареной картошкой. Раз в неделю на ужин был маленький кусочек мяса. По вечерам старосты выдавали младшекурсникам молоко — по трети пинты на человека, — а вместо чая теперь был противный тепловатый отвар шиповника. Конечно, ничего не стоило наколдовать себе хоть целую голову сыра или фруктовый пирог — но, как и все, извлеченное из воздуха, эти ненастоящие продукты были нестойкими, утоляли голод очень ненадолго, зато оставляли после себя противное тянущее чувство в желудке. Не проходило недели, чтобы кто-нибудь не попал в госпитальное крыло с отравлением из-за плохо наколдованной сосиски. Но мы все равно продолжали поглощать эту самодельную, бесполезную, часто вообще несъедобную бурду — голод не тетка. Отъедались только, когда кому-нибудь приходила посылка из дома, которую по-братски делили на всех. Мне врезались в память эти ночные пиршества в спальне, когда мы резали тонкими ломтиками хлеб и мазали его домашним вареньем — это было просто-таки райское, самое лучшее блюдо в моей жизни, равного которому я с тех пор не пробовал ни в одном, даже самом дорогом ресторане... Большую часть школьных сов реквизировали для нужд Сил самообороны, так что приходилось записываться в очередь, чтобы отправить письмо. Реквизировали и метлы, оставив с десяток самых старых и разбалансированных, на которых первокурсники не могли научиться летать, потому что эти жалкие веники на кривой палке никого не слушались. Свою собственную метлу я отдал факультетской команде по квиддичу. Несмотря на военные трудности, игроки всех факультетов тренировались тогда день и ночь. Наверное, это странно, но для команд стало делом чести продолжать играть, и играть как можно лучше, пускай даже с неба сыплются магловские бомбы. Все почему-то чувствовали, что отказаться от квиддича — значит позволить врагу в какой-то степени победить нас. И без того команда была собрана с миру по нитке, потому что основные игроки ушли. Вообще седьмой и шестой курсы в том году были очень малочисленными — многие из тех, кому уже исполнилось семнадцать лет, бросили школу, чтобы завербоваться в Силы самообороны. На прочих факультетах от отчаяния брали в команды даже девчонок, но Слизерин еще придерживался традиций: квиддич — не женская игра. Изменилась и территория вокруг школы. Хогвартс теперь напоминал большую ферму — за домиком егеря появились клетки для кроликов и огромный курятник, а каждый свободный участок луга был вскопан и засажен овощами. На уроках гербологии мы теперь вместо ухода за магическими растениями тренировались правильно заколдовывать лопату и ведро для уборки картошки или обучали луковицы самостоятельно выдергиваться из земли и укладываться в корзины. На зельеварении на четверых полагался один котел, поскольку ингредиенты продавались по карточкам и их следовало экономить. На уроках ЗОТИ красношапочники и водяные уступили место более прозаическим материям — пузырьковое заклятие на случай, если маглы устроят газовую атаку, наколдовывание из воздуха бинтов и шин, первая помощь при ожогах... Иногда устраивалась учебная тревога — в школе выла сирена, и мы должны были все бросать и организованно спускаться в подземелья, где в большом пустом помещении рядом с кабинетом зелий было устроено убежище. Слизеринцы бунтовали — в конце концов, рядом была наша гостиная, почему бы не пойти прямиком туда? — но нам не разрешали отделяться от остальных, и приходилось сидеть вместе с толпой галдящих первокурсников на расставленных рядами скамейках и коротать время за чтением или игрой в карты. Впрочем, на фоне тревожных слухов все это было пустяком. Не прошло и недели с начала учебного года, как немцы принялись бомбить английские города. Налеты происходили каждую ночь, и очень скоро выяснилось, что некоторые бомбы специально заколдованы, чтобы пробивать магические щиты. Более того — немецкие летчики-маглы прицельно бомбили магические кварталы Лондона, Бирмингема, Саутгемптона. Естественно, они считали, что это самые обычные объекты, но в волшебном-то сообществе все прекрасно понимали, в чем дело... *** Я хорошо помню тот день — воскресенье, 8 сентября, — когда стало известно о "намагиченных" бомбах. Большой зал гудел от слухов и обсуждений, экстренный выпуск "Пророка" выдирали друг у друга из рук, а те ученики, чьи родители жили в больших городах, даже не пошли на завтрак, торопясь занять очередь в совятне. Преподаватели озабоченно перешептывались, а во время обеда внезапно появился Дамблдор. В простой военной мантии без знаков различия, с непривычно короткими волосами и аккуратно подстриженной бородой он казался намного моложе. Он быстро прошел по залу, на ходу здороваясь со студентами, и поднялся на возвышение, а потом шепотом долго говорил о чем-то с Диппетом. В понедельник занятия отменили — все преподаватели были заняты укреплением магической защиты Хогвартса. Кто-то из старост принес слух, что готовится эвакуация школы "в случае чего". После этого наш курс разделился на скептиков и оптимистов. — Ну, Шотландию-то вроде пока не бомбят, сюда не доберутся, — рассуждал Эйвери. — Если начнется вторжение Гриндельвальда, на Хогвартс нацелятся в первую очередь, — срезал его Том. — Кто мешает им аппарировать, куда они захотят? — В газетах пишут, что нападения не будет... — В газетах могут писать что угодно. Против ожиданий с ним вдруг согласился и Блэк, который обычно не интересовался нашими разговорами. — Надо попробовать послушать, что говорят... с другой стороны. — Это как? — заинтересовался Розье. — Просто. Через приемник волшебного радио. Мне из дома прислали. В Берлине есть такой лорд Хауди, который каждую ночь вещает на Англию. Конечно, он предатель, но иногда рассказывает, например, где маглы будут бомбить в этот раз, и почти никогда не ошибается. Моя мама часто его слушает. Так мы стали подпольными радиолюбителями. Хауди в то время был известной личностью. Разумеется, он был никакой не лорд — после войны выяснилось, что он американец, учившийся в свое время в Хогвартсе и потом подвизавшийся в одном из театров в районе Косого переулка. В тридцать девятом он эмигрировал в Германию и с тех пор стал пропагандистом Гриндельвальда. Многие волшебники, заставшие те годы, помнят его голос — слегка гнусавый, старательно выговаривающий слова так, как это делают в высшем обществе (что ему никогда как следует не удавалось), и произносящий согласные с придыханием: "Ховорит Хермания...", за что Хауди и получил свое прозвище. Тем не менее, слушать его было интересно, в этом было что-то завораживающее. Голос, пробивающийся через треск и шипение с той стороны Канала; то грубоватые, то забавные подшучивания над нашим Министерством, новости о последних бомбежках, которых часто не было в "Пророке"... У нас в подземельях радио не ловилось, поэтому мы тайком выбирались ночью на первый этаж, в какой-нибудь пустой класс, и там слушали сорокаминутную передачу, наложив на дверь заглушающее заклятие. Ночь 15 сентября была ясная, лунная, теплая. Я запомнил ее потому, что Хауди тогда превзошел самого себя, рассказывая, как Гриндельвальд принесет свободу волшебникам всего мира, и призывая английское магическое сообщество присоединиться к братской Германии. Мы сидели в полной темноте — только мигал зеленый огонек на панели радиоприемника. У меня затекли колени, которыми я опирался о жесткий деревянный стул. Альфард время от времени принимался крутить ручку настройки. Том сидел на подоконнике, подняв раму, и смотрел на улицу. — Мне кажется, что-то будет, — сказал Альфард, когда Хауди, наконец, отключился. — Что-то он сегодня разошелся. — Может, ему там выдали усиленный паек, вот он на радостях и... Эйвери уже толкнул тяжелую дверь класса и на цыпочках вышел в коридор. Стараясь не шуметь, мы цепочкой двинулись следом, как вдруг на выходе в холл Тим резко остановился и дернулся назад, но было поздно — нас заметили. Несмотря на вечернее время, холл был освещен, и в нем столпилось с дюжину незнакомых волшебников в военных мантиях. С ними разговаривали Диппет и Флитвик. Услышав шум, все, как по команде, повернулись в нашу сторону. Мы застыли на месте и тупо молчали. Положение было серьезное — ночные хождения по Хогвартсу в те времена строго карались, а если бы еще выяснилось, что мы ушли из факультетской спальни, чтобы без помех послушать агента врага... Но Диппет не стал ни ругать нас, ни даже выяснять, что мы делали, а только озабоченно сказал: — Нечего бродить в такое время по школе. Ну-ка, скорей по спальням! Быстрей, быстрей, ребята! Мы не стали дожидаться, пока он передумает, и побежали в подземелье, перепрыгивая через ступеньки. Я шел последним и перед тем, как спускаться, обернулся. Старший группы все еще совещался с преподавателями, и лицо у него было совсем нерадостное. Большинство военных, подчиняясь команде, уже устремились куда-то вверх по лестницам, а несколько человек направились патрулировать пришкольную территорию. Было ясно, что происходит что-то нехорошее, и мы полночи не спали — сидели в гостиной в ожидании воя сирены. Но все было тихо. Утром мы проспали завтрак. Я только-только выбрался из кровати и, зевая, смотрел в окно — с утра, кажется, были заморозки, и трава пожухла, а от ветра по озеру шла легкая рябь. В это время к нам зашел с новостями Долохов. Оказалось, что ночью на юге Англии была попытка вторжения Гриндельвальда. Под прикрытием двух массированных налетов магловской авиации десант из нескольких сотен волшебников прорвал магический пограничный щит. Были атакованы Министерство и подразделения Сил самообороны в Лондоне, Саутгемптоне, Манчестере и Ливерпуле. Прошли тяжелые бои, но в итоге десант был отбит. Цена победы, правда, оказалась дорогой. В "Пророке" опубликовали длинный список погибших, среди которых был и мой дядя Альберт... К флагам факультетов в Большом зале прикрепили черные траурные ленты. Победе никто особенно не радовался — все понимали, что война на этом не кончится, и неизвестно, что ждет нас дальше. Трех или четырех учеников вызвали к директору прямо из Большого зала. Все знали, зачем — ему предстояло сообщить им новость о гибели их отца или брата, которую они и так уже узнали из газеты, и отправить домой на похороны. До вечера в школе стояла гнетущая, тяжелая тишина. Маркус в этот день не выходил из спальни. *** Конфликт произошел в четверг, когда на выходе из Большого зала после ужина Флинт случайно зацепил гриффиндорского маглорожденного четверокурсника Джорджа Хупера. То ли толкнул, то ли задел неловко. Мгновенно собралась толпа, и, пробираясь через нее, я слышал, как Хупер орет на Флинта: — Гриндельская сволочь! Фриц! Убийца! — Не лезь к нему! — Розье уже отодвинул Флинта и стоял перед Хупером с палочкой в руках. — Придурок, грязнокровка чертов! Последовавшее заклятие было таким мощным, что Розье отшвырнуло к стене. Какой-то рыжеволосый старшекурсник в гриффиндорском галстуке схватил Хупера за руку. Розье вскочил на ноги, задыхаясь, с красными пятнами на щеках, и прицелился. Я тоже выхватил палочку, но к нам уже бежала профессор Брэдли. — Что здесь происходит? Розье, как вы смеете произносить в стенах школы такие слова?! Колин открыл было рот, чтобы огрызнуться, но тут к нам протолкался Том. Я не поверил своим ушам, когда услышал, как он говорит: — Профессор, мы были неправы. Примите, пожалуйста, наши извинения. Джордж, извини, пожалуйста, — повернулся он к Хуперу. Тот только фыркнул, всем своим видом показывая, что, не будь здесь преподавателя, он с радостью расквасил бы Тому нос. Ридл только мило улыбнулся ему и тут же незаметно ткнул локтем в бок Колина, который рвался в бой. — Я еще ни разу не видела такого безобразного поведения, вы все будете наказаны! — бушевала Брэдли, но тут вмешался тот самый рыжеволосый гриффиндорец, который останавливал Хупера. — Это наша вина, профессор. Слизерин спровоцировали. Наш факультет начал первым. Брэдли с минуту оторопело молчала, переводя взгляд с нас на своих подопечных, потом решительно заявила: — Отлично. Пятьдесят баллов с Гриффиндора и столько же — со Слизерина. Надеюсь, я больше не увижу в Хогвартсе такого позорища! Розье, Хупер, вы меня слышали?! А теперь немедленно расходитесь! Чтобы не вступать в спор, я неохотно сделал пару шагов в сторону, таща за собой Розье. Он шипел, что Том спятил, и ругался сквозь зубы. Хупер тоже ушел, бросив на нас многозначительный взгляд и буркнув сквозь зубы рыжеволосому однокашнику: "Ну, спасибо, удружил!". Флинт потерянно стоял в сторонке. Брэдли у дверей Большого зала тихо жаловалась подоспевшему Слагхорну: "Война, все на нервах, и дети тоже…", — а Том и рыжеволосый гриффиндорец так и не двинулись с места, оценивающе разглядывая друг друга. Наконец рыжеволосый неловко сказал: — Слушай, Джордж правда погорячился. Он не хотел. Все же понимают, что ваш Флинт ни при чем, просто... — Да все ясно, — отмахнулся Том. — Мы тоже подлили масла в огонь. Передай ему, что Розье извиняется, ладно? — Что?! — Колин дернулся, но я удержал его. А Риддл тем временем протянул гриффиндорцу руку: — Томас. Тот, слегка поколебавшись, пожал ее и ответил: — Аластор. — Рад был познакомиться, — Том слегка поклонился, потом повернулся и пошел к нам. Скандал в спальне бушевал весь вечер. Розье кричал, что Том поступил как предатель, а тот, смеясь, качал головой, но объяснять свое поведение отказывался. Маркус сидел на своей кровати, обхватив колени руками и сжавшись в комок. Я подошел к нему. — Это все из-за меня. Все потому, что я немец, — с тоской сказал он, глядя в пространство. — Зачем, вот зачем мы уехали? Получается, и своих предали, и здесь — враги... — Никого вы не предали, — сказал я. — Если бы все нормальные волшебники в свое время отказались поддерживать Гриндельвальда, то и войны бы не было. — Все! Больше я с тобой вообще никогда разговаривать не буду! — крикнул тем временем Розье и вышел из спальни, хлопнув дверью. Том только пожал плечами, постоял, раскачиваясь на пятках и задумчиво глядя перед собой, потом подошел к Флинту и сел на край кровати. — Маркус... Ты можешь рассказать нам, как все на самом деле обстоит в Германии? Это важно. Маркус вопросительно посмотрел на меня — тогда он еще совсем плохо понимал устную речь по-английски, — я перевел. — Нет, — решительно сказал он, помотав для убедительности головой. — Нет. Это никому не нужно. Нет. Том несколько мгновений смотрел ему прямо в глаза. — Пожалуйста, — помолчал и добавил: — Я прошу. Это Маркус понял и без моего перевода. Какое-то время он растерянно хлопал глазами, попробовал отвернуться, потом опять, уже как-то жалобно, посмотрел на Тома и вздохнул. — Ладно. А что рассказывать-то? Через полчаса все собрались вокруг Флинта. Том, усевшись верхом на стул и оперев подбородок на сцепленные пальцы, слушал Маркуса внимательно и напряженно. Эйвери разлегся на своей кровати, подложив локоть под голову, но не спал. Даже Блэк оторвался от книги и подсел к нам. Дело шло медленно, потому что Маркус говорил по-немецки, а я переводил, то и дело останавливаясь, чтобы уточнить то или другое слово. Когда я совсем выдыхался, меня сменял Альфард. — А правду говорят, что Гриндельвальд — это на самом деле и есть этот, как его, Гитлер? — Нет-нет. Хотя Гриндельвальд входит в его ближний круг. Но Гитлер не знает — во всяком случае, так считается, — что Гриндельвальд волшебник. У него даже какая-то магловская должность есть, для маскировки, и магловское имя... — Что вообще ему нужно? Какого черта он затеял войну? И почему немцы его терпят? Не маглы, конечно, а... — Понимаешь, у него был такой замысел... Ну, вроде как сделать, чтобы волшебникам не нужно было больше прятаться. Чтобы отменить дурацкий Статут о секретности. Само по себе неплохо, правда? Вот и Гриндельвальд так говорил. Что мы должны просто убедить маглов, что мы такие же, как они, только можем больше. Для этого придумали СС... — Что? Сзади тихонько открылась дверь. Розье вернулся. Он сел поодаль и уткнулся в учебник, освещая страницы люмосом, но потом не выдержал, бросил книгу и придвинулся к нам. — Такие особые магловские войска, — объяснял тем временем Маркус. — Которые якобы могут то, чего не могут обычные люди, у которых якобы есть супероружие. Чтобы через несколько лет, если магл увидит на улице, как кто-то колдует, он подумал: "Ну да, это же СС, они еще и не на такое способны". Или, если узнают, что ты учишься в какой-то особенной школе, и можешь летать, и все такое, все думали: "Ну да, это же школа имени Адольфа Гитлера, там еще и не такому учат". Потому что мы —немцы, высшая раса, наследники великого тайного арийского знания, мы можем преодолеть человеческую природу, нам все доступно — так, во всяком случае, полагалось думать маглам... — Хорошо закручено, — сказал я и махнул рукой, давая знак, что пора сделать перерыв. Потом наколдовал себе стакан воды. Том бесшумно вышел из комнаты. Флинт тихо расспрашивал Альфарда: — Trottler — это как будет по-английски? "Магл"? — и повторил, будто перекатывая на языке слово: — Магл, магл... *** Потом он опять принялся рассказывать, и я так увлекся, что даже не заметил, что народу в спальне стало гораздо больше. Должно быть, Том незаметно привел. Я заметил Нотта и Руквуда. На пороге, опершись о косяк, стоял Долохов и, приоткрыв дверь, небрежно выдыхал в коридор дым от сигареты. Руквуд старательно делал вид, что не замечает такого нарушения школьных правил. А рядом с Томом, неловко пристроившись на краешке стула и явно чувствуя себя не в своей тарелке, сидел — ну надо же! — тот самый рыжеволосый гриффиндорец. Вот так-так... Интересно, зачем Том его притащил? Но я до того увлекся рассказом Маркуса — благо, не мне надо было переводить, — что не стал долго над этим думать. Даже Розье не обращал на противника никакого внимания. — Знаете, как все его любили? В смысле, Гриндельвальда? — говорил Флинт. — Когда я учился в подготовительной школе, я вступил в Юнгзаубершафт… Ну, туда нельзя было не вступать, потому что у родителей были бы неприятности, но я не поэтому пошел, я сам хотел. И вот мы маршировали с палочками наизготовку... У нас были настоящие палочки, хотя нам было всего по десять лет — нам говорили, что настоящий немец может начинать колдовать чуть ли не с рождения, потому что мы не то, что остальные... А еще были барабаны, и знамена, и форма, красивая, как у взрослых. Нас выстраивали рядами, если был митинг, а когда появлялся Гриндельвальд, мы салютовали палочками, и это было так ни на что не похоже… Понимаете, когда собрались тысячи волшебников, детей и взрослых, и все, как один человек... И я тогда думал, как это здорово, что вот мы все, и волшебники, и маглы — одна страна, один народ. Такое было счастье... А когда он начинал говорить, сразу становилось так тихо, никто не дышал, мы боялись пропустить хоть слово. Слушали и мечтали пойти, умереть за него, умереть за Германию... Маркус рассказывал, глядя в потолок, и у него было странное, мечтательное, нездешнее какое-то выражение лица. — Это правда было счастье, понимаете? Колин, как завороженный, кивнул. Том не сводил с Флинта блестящих, внимательных темных глаз. Альфард дал мне знак, чтобы я его сменил, а сам полез в шкаф, где у него хранились остатки последней передачи, вытащил бутыль с вишневым морсом и пустил ее по кругу. — Такое было замечательное время, — говорил Маркус. — Мы же не только маршировали! Мы еще ездили летом в волшебный лагерь, учились колдовать, играли в квиддич и пели песни вокруг костра. И ты никогда не был один, всегда рядом были товарищи, мы должны были во всем помогать друг другу, быть преданными, верными... Ну, еще выполняли разные поручения — помогали пожилым волшебникам, всякое такое. Это называлось "служба". Мы так гордились тем, что служим, как взрослые. Уже потом, когда я учился в Фогельбурге, можно было всегда сказать: "Профессор Шмидт, у меня дела по службе", — и тебя отпускали с уроков без всяких вопросов... — А почему вы уехали? — спросил я почти шепотом, потом отхлебнул морса и передал его гриффиндорцу. Тот чуть отпил и протянул бутыль Розье. Колин сначала дернулся, но потом взял и даже улыбнулся. — Я не хотел уезжать, — так же шепотом рассказывал тем временем Маркус. — Мне было хорошо. Правда, уже потом, когда началась война, все стало совсем не так весело... Я помню, как у нас из класса, еще в подготовительной школе, выгнали нескольких евреев. Евреям не разрешалось колдовать, у них отбирали палочки, выставляли из домов, чтобы шли жить с маглами. Это было как-то так жутковато, но я все время думал: нельзя сочувствовать евреям... Нас ведь учили, что они не совсем люди, хуже маглов, что от них все зло, что это они устроили так, чтобы маглы нас преследовали и боялись. Потому что хотели, чтобы волшебники отделились от маглов, а евреи бы тогда захватили власть в магическом мире... Что они уже правят многими странами, и Англией тоже... Он осекся и тревожно замолчал, но потом успокоился, увидев, что никто не возмущается и не уходит. А для нас тогда как будто открылось окно в другую жизнь, совершенно безумную и непонятную. Не верилось, что тысячи людей могут так жить. Казалось, достаточно зажмуриться — и наваждение рассеется, исчезнет... — В общем, я не хотел уезжать, — продолжал Маркус, вертя в руках палочку. — А родители хотели. Это уже тогда было смертельно опасно. Если бы кто-то узнал... Поэтому мне до последнего не говорили правду... Он помолчал, потом заговорил опять, быстро, торопливо. Наверное, ему нужно было выговориться. — Волшебники теперь постоянно гибнут, наверное, в Германии скоро ни одного не останется. Я иногда думаю, что Гриндельвальд, наверное, ненавидит волшебников, потому что сам полукровка... — Полукровка?! — я даже подскочил. — Да. Это только считается, что он чистокровный, а папа мне по большому секрету сказал, уже во Франции, что у него дедушка или кто-то был магл. Поэтому он и связался с маглами, и началась вся эта катавасия... Папа говорит, что маглы не могут не воевать. Особенно у нас в Германии. Или дерутся с соседями, или истребляют друг друга. У нас была Тридцатилетняя война — мы учили в школе, что тогда можно было идти целыми днями и не встретить ни единого живого человека. Думаете, почему немецкие волшебники так ухватились за Статут о секретности, когда его только приняли? Потому что верили, что вот сейчас отделятся от маглов — и все будет нормально. Пускай они воюют между собой, сколько хотят, хоть под корень сами себя изведут — нам-то что? И все ведь было хорошо, волшебники не воевали друг с другом, все было спокойно... Маркус смотрел прямо перед собой, но ничего, казалось, не видел, только машинально скручивал и раскручивал край покрывала. — А потом появился Гриндельвальд, затеял все это дело — и началось. Стали делиться — немцы, евреи, англичане, французы... Потом война, всех погнали на фронт. Я этого тогда не понимал, говорю же, я думал, как все замечательно, как нам повезло, что мы родились в Германии и живем в одно время с таким великим магом, как Гриндельвальд... Уже потом, когда пожил во Франции, как будто очнулся. Он вздохнул. — А у нас там до сих пор никто ничего не понимает. Гриндельвальда все поддерживают. Верят, что он даст волшебникам свободу... Том чуть пошевелился, устраиваясь на стуле поудобнее. От двери потянуло дымом — это Долохов, склонив голову, раскуривал от палочки очередную сигарету. Продолжение следует.
Slav: rakugan, вот здесь протекает: «крыша то и дело давала течь, а насос для воды приходилось перезаклинать каждую неделю, иначе он начинал так гудеть и трястись, что, казалось, стены сейчас рухнут» Обращение "сэр" ничуть не коробит, а ритуал с целованием руки, наверно, в мое мещанское воспитание не вписывается. Но это отнюдь не значит, что я права. Действительность должна быть объективной.
Элвайза: rakugan, вот что хотела спросить - в "Игроке" будет упоминание об Эйлин Принц?
rakugan: Элвайза Будет. Она поступит в 1941 году (это я вычислила по дате издания учебника из "ГП и ПП"). Но я пока не знаю, насколько развернуто о ней будет.
assidi: А что такое "Юнгзаубершафт"? Это магический Гитлерюгенд? А как переводится?
rakugan: assidi Дословно - "Сообщество юных волшебников". Нет, это по аналогии не с Гитлерюгендом, а с Юнгфольк. В Гитлерюгенд вступали с 14 лет, а дети с 10 до 14 были как раз в Юнгфольк.
Lecter jr: rakugan Стильно, красиво, профессионально. Отличный фик.
Slav: Ох, мистер Руквуд не знает, чем его сын в школе занимается... от души посмеялась.
Malice Crash: Автор - гениален. Великолепнейшая вещь.
rakugan: Lecter jr Спасибо. Я очень стараюсь сделать его достоверным. Slav Я думаю, если не знает, то догадывается... Небось, все в свое время так развлекались :)
rakugan: Malice Crash Спасибо *смущенно*
Slav: rakugan, я преимущественно на шухере развлекалась :))
УпивающаясяСнейпом: rakugan Мой диагноз: великолепно. Повествование настолько захватывает, что я даже 2 пары в инсте прогуляла, чтобы дочитать фик. Томчик хорош, сразу видно из него вырастет большой человек. Вы хорошо подметили, что усадить детей за учебники можно только ради большой пакости. Особый респект за хождения по парапету - такого ещё ни у кого не было.
полная версия страницы