Форум » Библиотека-3 » "Игрок", Том Риддл и УпСы "первого призыва", джен, PG-13, главы 15-28 » Ответить
"Игрок", Том Риддл и УпСы "первого призыва", джен, PG-13, главы 15-28
rakugan: Название: "Игрок". Автор: rakugan. Бета: ddodo. Жанр: драма. Рейтинг: PG-13. Герои: Том Риддл и УпСы "первого призыва". Дисклеймер: все права принадлежат Дж. К. Роулинг. Аннотация: формирование "первого призыва" УпСов - кто они и почему пришли к Тому Риддлу. Действие происходит в 1938-1946 годах. POV Рэйналф Лестрейндж. Предупреждения: фик содержит описание азартных игр, возможна сильная лексика. Комментарии: огромная благодарность автора принадлежит Ассиди - за идею, ddodo - за то, что превратила сырой текст в литературное произведение, а также chergarka, d_tonks, menthol_blond, miss_dippet, polina_dear и risteyana — за вдохновение и поддержку при написании фика. Отношение к критике: приветствуется. Главы 1-14 - http://fanfiction.fastbb.ru/?1-6-0-00000178-000-10001-0-1175186975 Главы с 15 по 28 выложены в данной теме. Главы 29-37 - http://fanfiction.fastbb.ru/?1-0-0-00009167-000-10001-0 Глава 38 и далее - http://fanfiction.fastbb.ru/?1-0-0-00009285-000-0-0-1202397051
Ответов - 25
rakugan: Глава 15. Тридцать первого августа я навестил нашего ростовщика, чтобы выплатить проценты за четыре месяца и получить расписку. Я никогда раньше не видел ростовщиков и ожидал, что это будет персонаж из детективного романа: какой-нибудь толстяк с отвратительными маленькими усиками над верхней губой и зловещим холодным смехом. А меня встретил очень молодой, не старше тридцати, волшебник, так коротко подстриженный, что казался почти обритым, с жесткой линией губ и быстрым, внимательным взглядом. Выйдя от него, я направился в лавку старьевщика в Косом переулке. Долго и почти машинально рылся в стопках старых учебников, одновременно высчитывая в уме, сколько у меня остается денег, как много я смогу оставить маме на жизнь, сколько потребуется для игры на Рождество... Купленные книги перевязал бечевкой и завернул в мантию, чтоб не бросались в глаза, а потом привычно пошел играть — жаль было терять последнюю ночь и лишние несколько галлеонов. Я собирался задержаться часов до двух ночи, но опомнился только в семь утра, смутно вспомнил, что должен куда-то ехать, и бросился домой. Мама уже собрала все мои вещи и была вне себя от беспокойства. Она что-то долго говорила, одновременно пытаясь заставить меня съесть хотя бы пару гренков и несколько ложек каши. Посреди ее речи я встал из-за стола и ушел к себе. Вернувшись, выложил на стол тридцать галлеонов, по привычке сложенных аккуратными столбиками. Потом подумал и добавил еще пять. — Это вам до Рождества. Извините, больше не получится. Она как-то странно умолкла и долго смотрела на меня. — Нужно что-то еще? — я, наконец, не выдержал. — Нет, и этого-то много... Такие деньги... Просто... — О чем тогда речь? — Иногда я боюсь за тебя... Я так и не понял, к чему она это сказала, так что только пожал плечами и опять погрузился в вычисления, машинально допивая чай. Тридцать пять галлеонов — не слишком ли я расщедрился? — Ты стал такой странный, мне кажется, что бы я ни говорила, ты даже не слышишь... На зиму остается всего полторы сотни. — И постоянно такой злой, раздраженный, ну, это, наверное, от усталости... А мама ведь потратит все деньги черт знает куда. — Я не представляю, что с тобой происходит, и куда ты пропадаешь, ты ничего не рассказываешь о своей работе, а ведь я мать, я должна знать... Ладно, ей тоже надо иногда хоть чуть-чуть порадоваться. — Да, — ответил я и по маминой реакции понял, что невпопад. — Да, мама, все хорошо. *** Осень 1941 года обещала быть пасмурной и дождливой. С самого утра 1 сентября в воздухе висела противная морось. Дым Хогвартс-экспресса стелился низко над платформой, оставляя на одежде и руках едва заметную липкую пленку сажи. Совы в клетках топорщили влажные перья и недовольно ухали. Возле вагона мама опять попыталась расплакаться. Я держал ее руку в заштопанной перчатке и повторял в сотый раз, словно заезженная пластинка, что со мной все будет в полном порядке. Стыдно признаться, но мне стало гораздо легче, когда мама, наконец, поцеловала меня и направилась к общественному камину в конце платформы, низко опустив голову и пряча лицо от дождя. Однокурсники встретили меня весело. Даже Альфард Блэк в кои-то веки принялся расспрашивать, как мои дела. Видно, все боялись, что я могу и не вернуться в Хогвартс после каникул. Я отделывался ничего не значащими словами. Не хотелось никому ничего говорить, даже Колину. Вдобавок я как никогда остро чувствовал, что мои сверстники живут в совершенно другом мире, а я словно отделен от всех стеклянной стеной. После ночи в игорном клубе глаза закрывались сами собой, так что я забился в угол купе, отказался от предложенных Эйвери бутербродов и, кажется, заснул раньше, чем тронулся поезд. Проснулся ближе к вечеру. Шел проливной дождь, так что за потоками воды, стекавшими по оконному стеклу, ничего было не разглядеть. В коридорах и купе уже зажгли лампы. Все наши куда-то ушли, один только Том Риддл сидел у окна с книгой. Он попробовал разговорить меня, я отвечал общими фразами. Голова была словно набита ватой, ноги затекли от неудобной позы. Вдобавок я с ужасом понял, что после сна меня первым делом тянет покурить. Без никотина я, кажется, даже глаз разлепить не смогу. Как же я буду в школе? Черт побери... Я встал и вышел в тамбур, на ходу вытаскивая из кармана мантии пачку дешевых сигарет. Но не успел сделать и пары затяжек, как появился Том. Он захлопнул дверь, и мы остались вдвоем в замкнутом пространстве. Поезд так раскачивался, что было почти невозможно удержаться на ногах, не опираясь о стену. Это было странно и почему-то грустно. Словно мы были заключены, как в кокон, в падающий от лампы круг света, и наш крохотный яркий, теплый мир с безумной скоростью несся куда-то в неизведанное, в угрожающие темные бездны. — Может быть, ты мне все-таки расскажешь? — спросил Том. Хогвартс-экспресс, дав высокий гудок, как раз проезжал мимо магловской станции. Полосы света от станционных фонарей скользили по лицу Риддла и пропадали. — Что именно? Он отмахнулся от облачка сигаретного дыма. — Об игре, Рэй. И о долгах. — Ты откуда знаешь? — меня эти расспросы почему-то выводили из себя. — У Розье, что ли, язык за зубами не держится? Всем уже растрепал? — Не всем. Только мне, — сказал Том невозмутимо, словно в этом была принципиальная разница. — Я же просил — никому! Риддл только пожал плечами. Я отвернулся от него и уставился в темноту, жадно и быстро затягиваясь. — Ну, хочешь — слушай... Он слушал. Долго, внимательно. Временами, когда в тамбур выходил с сигаретой кто-то из старшекурсников, я умолкал и отворачивался к окну. Том тоже молчал, причем так красноречиво, что пришедший быстро начинал чувствовать себя досадной помехой и, торопливо затушив окурок, убегал. Время от времени Риддл задавал вопросы, но больше слушал. Я за это время выкурил почти полпачки, и было заметно, что Том старается не делать глубоких вдохов. Кажется, ему стало нехорошо, он ведь совершенно не переносил табачного дыма. Однако не уходил и никак не показывал своего состояния — не знай я его так долго, мог бы и не заметить. А я не собирался его щадить, прикуривая одну сигарету от другой. Бесцеремонность Риддла меня раздражала. Где-то в глубине души хотелось, чтобы он за нее расплатился. Хотя бы так. Но сбить с Тома самоуверенность оказалось не так просто. Услышав о планах Фредди, он резко оборвал меня: — Этого нельзя делать. — С чего вдруг?! — А ты сам не понимаешь? Рэй, ты не знаешь, с кем имеешь дело? Чем это грозит? Только не прикидывайся дурачком! Окажешься в Азкабане, и ахнуть не успеешь! — Пока что никто не предложил лучшего! — я тоже начал заводиться. — Ты разве не слышал? У меня долги, это не ясно? Уж не ты ли их выплатишь, господин умник?! Том привалился к стене и закрыл глаза. Лицо у него было белое, как полотно. — Может быть, и я. — Ах, да что ты говоришь! И каким образом? — Пока не знаю. — Вот когда узнаешь, тогда и поговорим! — Все равно ты туда не пойдешь, — упрямо повторил он. — Не указывай! Тоже мне, лорд нашелся! Том посмотрел на меня, как-то странно прищурившись. А потом ударил. Собственно, это даже ударом назвать было нельзя. Просто слегка хлопнул кончиками пальцев по щеке, куда смог дотянуться. Не то чтобы он вдруг испугался и остановился — скорее, ни на что большее не хватило сил. Меня и самого уже мутило от выкуренных натощак крепких сигарет, так что я даже ответить не смог. Только оторопело хлопал глазами. Риддл тем временем развернулся и быстро вышел, грохнув дверью тамбура. Оставшись один, я закурил новую сигарету и уставился в темное окно, в котором смог разглядеть только свое мутное отражение. Что это на него нашло?! Будь я девушкой — решил бы, что это ревность. Запоздало подумал, что мы с Томом за три года ни разу не дрались. Даже не ссорились серьезно. А тут вдруг... Дикость какая-то. Когда я минут через десять вернулся в вагон, Том сидел в купе. Увидев меня через стеклянные створки, поднялся и вышел, загородив мне дорогу. Я молча смотрел на него. Лицо у Тома было мокрое, на рубашке расплывалось влажное пятно. Он, казалось, еле держался на ногах, но двигаться с места явно не собирался. — Извини, — сказал наконец, глядя мне в глаза. — Я был неправ. Просто не говори со мной больше в таком тоне, ладно? Мне очень хотелось ответить: "Да что ты за цаца такая, что тебе слова сказать нельзя?!". Но случившееся было до того нелепо, что не стоило и ворошить. Так что я просто ответил: — Хорошо. Не буду. Я только не понял, с чего ты так взъярился. — Не хочу, чтоб ты связывался с этими людьми. — И что дальше? Ты не хочешь, я тоже не хочу — а какой выход? — Рэй, я знаю, что тебе нужны деньги. Я найду. — Где?! Сирота из приюта. Найдет мне тысячу галлеонов. Чушь. — Еще не знаю. Но найду. Обещаю тебе. — Вот когда сделаешь, тогда и... Том, не надо больше об этом, пожалуйста. Даже если бы ты мог помочь — почему ты должен решать мои проблемы? — А кто, если не я, должен решать ваши проблемы? Это была уже полная белиберда. — Ваши — в смысле, чьи? Нас всех? Он пожал плечами. Потом толкнул дверь: — Все, пойдем. Розье встретил нас настороженным взглядом. Блэк, чуть приподняв брови, переводил взгляд с меня на Тома и обратно. Но Риддл молчал, и я тоже. Сел и демонстративно уткнулся в книгу. Говорить ни с кем не хотелось. За окном уже было совсем темно. Через час поезд стал сбавлять ход. Мы подъезжали к Хогсмиду. *** Заново привыкать к школе оказалось трудно. Я чувствовал себя пришельцем из другого мира. Все разговоры казались пустыми и глупыми, чужие проблемы — надуманными. Однокурсники искренне старались меня поддержать — даже Блэк, страшно смущаясь, спросил однажды, не нужна ли мне помощь. Я, естественно, отказался. Не знаю, кто из нас чувствовал себя более неловко в тот момент. С Томом после инцидента в поезде разговаривать не особенно хотелось, а на Розье я все еще злился за то, что он выболтал мою тайну. Так что общался в основном с Маркусом Флинтом и, как ни странно, с Эрвином Либгутом. Оба они прошли через такое, что я по сравнению с ними жил, как в раю. Мне даже было немного стыдно за то, что я считаю свое положение трудным. Почти сразу же начались проблемы с учебой. За лето я привык жить навыворот — днем спать, а ночью заниматься своими делами. Поэтому на уроках неодолимо клонило в сон, зато вечером я никак не мог заснуть и сидел в общей гостиной до трех-четырех часов ночи. Пытался делать домашние задания или просто смотрел на огонь в камине и думал о своем. Хогвартсские эльфы сначала стеснялись при мне убирать — ведь считается, что их не должно быть видно, — но потом привыкли. Даже приносили мне чай и лепешки. Ставили угощение на стол совершенно бесшумно и незаметно, так что казалось, будто все само собой возникало из воздуха. Учиться было сложно. Я постоянно думал о посторонних вещах, и занятия меня мало интересовали. Гора ненаписанных рефератов и невыученных заклятий росла, как снежный ком, так что получить за контрольную "удовлетворительно" тогда было для меня счастьем. Потом начались отработки — вечер за вечером бесконечное переписывание текстов или приготовление ингредиентов для Слагхорна. Я ненавидел эту рутину всеми фибрами своей души, но терпел. Так осел день за днем привычно и обреченно ходит по кругу, вращая мельничный жернов. На факультете появились новые ученики. Большинство я не знал и знать не хотел, но одно лицо было знакомым — та самая Эйлин Принс, что жила у нас раньше. Вот уж не ожидал, что она окажется в Слизерине... Мне не очень-то хотелось с ней общаться. Эйлин после нескольких попыток тоже поняла, что это бесполезно, и сама стала меня избегать. Впрочем, она, кажется, вообще ни с кем не дружила — просиживала все вечера одна в дальнем углу общей гостиной. Читала или делала уроки, низко наклонив голову и почти касаясь носом пергамента. А еще, как и прежде, мне постоянно хотелось затянуться. За август я привык выкуривать самое меньшее десять сигарет в сутки, и теперь на уроках у меня начиналась знакомая любому табачному наркоману "ломка". Риддл заметил это однажды на перемене после истории магии: — Чего ты нервничаешь? — Курить хочу, — ответил я шепотом. — Может, на факультет быстро сбегать? Курить в слизеринских подземельях было относительно безопасно — старосты хоть и ворчали, но не выдавали своих. Остерегаться следовало только редких визитов Слагхорна с инспекцией. А вот в школе это было уже рискованно — там свирепствовал смотритель, отлавливая злостных нарушителей. Риддл потянул меня за рукав. — Пошли, покажу. Розье увязался с нами, хотя он тогда еще не курил. Я не стал возражать — уже устал обижаться на него. Пускай идет, не жалко. Мы спустились на первый этаж и свернули в узкий коридор, где были в основном пустые, неиспользуемые классы. День был сумрачный, дождливый. Я подумал, что мы идем во двор, — нет, туда не стоит соваться, там Прингл живо ухватит нас за шиворот… Но Том остановился у одной из дверей, подергал ручку, потом тихо побарабанил костяшками пальцев: тук-тук, пауза, тук-тук-тук. За дверью что-то зашуршало, и нам открыли. Внутри обнаружилась целая компания: Долохов, стряхивавший пепел в пустую чернильницу, Малсибер, удобно устроившийся на парте, Нотт и Дэйвис, Кармайкл с Рэйвенкло... В классе было полутемно, дым стоял коромыслом. Кармайкл быстро оглядел коридор и запер дверь за нами. Колин с интересом озирался. Я закурил еще чуть ли не на пороге. Том поморщился, прошел к окну и распахнул его, потом уселся на подоконник, не обращая внимания на залетавшие внутрь капли дождя. — Слушай, ну какого черта?! — возмутился Дэйвис. — Здесь дышать нечем, — невозмутимо ответил Риддл. — Да, а сейчас кто-то с улицы увидит, и нас застукают. — Никто не увидит. Дураков нет болтаться там под дождем. — Все равно. Еще спалимся, и будет, как в том году, — буркнул Дэйвис, сворачивавший кулечек из пергамента. — А что было в том году? — спросил я, жадно затягиваясь. — Ой, — отмахнулся Колин — он из любопытства стрельнул у меня сигарету и теперь осторожно принюхивался к ней, не решаясь закурить, — все это уже сто раз слышали. — Я не слышал. Я и вправду не слышал. Весна прошлого курса прошла для меня, как в тумане. Даже если бы в школу забрел горный тролль, я бы узнал об этом последним. — Да, а что было-то? — поддержал меня Малсибер. Он учился на Рэйвенкло и не знал наших баек. — В прошлом году, — принялся объяснять Дэйвис, стряхивая пепел в кулечек, — мы ходили курить в каморку за классом чар. Там стоят шкафы со всяким ненужным барахлом, и никто не заглядывает. В общем, хорошее было место. Правда, посидеть негде, зато тепло... Но потом нас, наверное, заметил Пивз, настучал смотрителю. Вот Прингл нас и подловил. Все разбежались, а нас с Ноттом он поймал и поволок к себе в кабинет. Я-то легко отделался, а вот Тед... — Ой, да заткнись ты! — Нотт явно не жаждал предаваться воспоминаниям. — Подожди, мы хотим послушать, — Кармайкл придвинулся ближе к Дэйвису. Тот не заставил себя упрашивать: — В общем, пока Прингл заполнял журнал наказаний, а мы ждали в коридоре, Тед от большого ума запихал себе в штаны какую-то тетрадь. Прингл со мной закончил, вызвал Нотта. Велел наклониться и только изготовился врезать ему тростью — а тетрадь зашуршала... Пришлось вытащить. Слышали бы вы, как Прингл разорался! Дескать, учителя вас, оболтусов, учат, силы свои гробят, а вы эти знания, значит, вон куда! Короче, отделал бедного Нотта, как дурень поросенка. Тут звонок на урок. Он нас отпустил, мы побежали на трансфигурацию. Влетаем в класс, я плюх за парту, а Тед стоит. Брэдли объясняла-объясняла новый материал, потом вдруг остановилась и спрашивает так вежливо: "Что это вы, Нотт, стоите? Присаживайтесь", — а он... Ай! Нотт попытался стукнуть Дэйвиса, но тот ловко отскочил и спрятался за парту, скороговоркой досказывая историю: — Он возьми и ляпни: "Мне так лучше слышно". А Брэдли, вы же знаете, в карман за словом не лезет. Пожала плечами и говорит: "Раз так, я, конечно, не возражаю. Я еще с предпоследней контрольной подозревала, что вы слушаете именно этим местом ". — Что вы все ржете?! — Нотт надулся и покраснел, как рак. — Очень смешно, да... *** Долохов затушил окурок и уселся на подоконник рядом с Томом. Он даже не улыбнулся. С лета этого года он держался отстраненно, и видно было, какими тупыми и детскими кажутся ему наши шуточки — да, в общем, так оно и было... Все началось в конце июня. Не помню, что был за день, — кажется, воскресенье, накануне экзамена по трансфигурации. За завтраком кто-то развернул принесенный совами "Ежедневный пророк". Двухдюймовые буквы с первой страницы только что не кричали: «МАГЛОВСКАЯ ГЕРМАНИЯ НАЧАЛА ВОЙНУ С РОССИЕЙ!». Долохов бесцеремонно выдрал газету у владельца из рук, пробежал глазами начало статьи, потом швырнул "Пророк" на стол и ушел. Пока он почти бежал к двери, казалось, что весь Большой зал смотрел только на него. А когда высокая тяжелая дверь со страшным грохотом закрылась, стало так тихо, что мне на секунду показалось, будто я оглох. Впрочем, через минуту все уже опять болтали и звенели приборами. Я тоже заглянул в газету — там говорилось, что наряду с маглами в войну вступил Гриндельвальд. Я посмотрел на Маркуса — он съежился в комок, будто старался занимать как можно меньше места. Потом обернулся к Тому и обнаружил, что тот уже вышел вслед за Долоховым, но так тихо, что этого никто не заметил... — Кстати, а вы знаете, куда Руквуд ходит курить? — тем временем лениво спросил Долохов. — Он хитрый... — И куда же? — с интересом спросил Малсибер. — На третий этаж. Там есть женский туалет, который постоянно заливает, так что им мало кто пользуется. Его еще называют "туалет со змейкой", потому что на одном кране изображена змея — черт ее знает, зачем. Вот Руквуд и ошивается поблизости, а потом, когда убедится, что в туалете никого нет, быстренько запирает дверь изнутри и курит. — Ну, и зачем такие сложности? — Так ведь гарантия железная. Прингл-то шастает по мужским туалетам, а в женский не сунется никогда в жизни. Представляете, какой гвалт бы поднялся... — Вот бы он разок зашел по ошибке, — размечтался Нотт. — Может, девчонки так разозлились бы, что его прямо там и утопили! — А ты почему туда не ходишь? — поинтересовался Малсибер у Долохова. — Делать мне нечего — каждый раз по полчаса выжидать, пока девки уберутся... Кроме того, это ведь Августу нельзя попадаться — он у нас пай-мальчик, отличник, метит в старосты школы. А мне-то что? Моя репутация не пострадает. — Кстати, — вдруг спросил Риддл вполголоса, кутаясь в мантию, — так ты был... ну, там? — Да, — Долохов досадливо передернул плечами. — Получил от ворот поворот. Сказали, что нужно быть совершеннолетним, иначе и говорить не о чем. Еще пройти целительскую комиссию, но это уже мелочи... — А у тебя когда совершеннолетие? — В мае. Но я до тех пор ждать не собираюсь, дудки. Хотя что делать — тоже не знаю. — А что, если..? Том наклонился совсем близко к Долохову и что-то зашептал, чертя пальцем по подоконнику. Мне уже стало совсем хорошо. Голова слегка кружилась от крепкой сигареты, и я как-то лениво подумал, что оставшиеся нужно растягивать — кто знает, когда будет случай пополнить запасы в Хогсмиде. Да еще надо узнать у остальных, где там покупать сигареты — открыто же школьникам никто не продаст. Из того, что говорили Том с Долоховым, я улавливал только обрывки: "юг Франции", "маки", "нет, туда не проберешься"... В памяти всплыло полузабытое: "маки"* по-французски означает, кажется, густые заросли кустарников. С чего это Долохов вдруг увлекся французской флорой? — Все, идем, а то сейчас звонок будет, — Кармайкл уже нетерпеливо топтался у двери. — Да не забудьте дым убрать из воздуха и окурки уничтожить! — Ладно, я пошел, — Долохов соскочил с подоконника. — Все, пока. Потом вдруг оглянулся: — Спасибо. Том лишь коротко качнул головой: — Так ведь не за что. — Все равно. Просто... Долохов еще постоял, будто хотел что-то сказать, потом повернулся и вышел из класса. Остальные осторожно потянулись следом. _________________________ * Маки (ударение на последнем слоге, "ма-КИ"; вариант — "маквис", от французского maquis) — густые заросли кустарников, типичный ландшафт в юго-восточной Франции. Во время Второй мировой войны и немецкой оккупации Франции слово стало общим названием для подпольного партизанского движения Сопротивления. «Уйти в маки» означало стать партизаном.
rakugan: Глава 16. В сентябре почти сразу стало ясно, что Риддл принял тот разговор о способах заработка всерьез. В первые недели учебного года мы с ним несколько раз ходили в Запретный лес — Том подзывал к себе с десяток змей, долго уговаривал, а потом осторожно сцеживал яд в чистую склянку. Потом мы фасовали его по крохотным бутылочкам и отправляли с совой объявление в "Ежедневный пророк": "Продается свежий змеиный яд отличного качества. Недорого. Писать: Хогсмид, "Три метлы", до востребования Джеку Робинсону". Сам не знаю, почему мы взяли это прозвище из расхожей поговорки*. Но не сообщать же настоящую фамилию... Я подозревал, что школьные правила не одобряют занятия учеников коммерцией. На змеином яде удалось заработать галлеонов двадцать, но уже в октябре бизнес пришлось свернуть. Погода была почти все время плохая, дождь лил каждый день, и конца этому не предвиделось. Так что вечерами в общей гостиной теперь было не протолкнуться. Я помню один такой вечер, когда мы сидели всей толпой за столом, делая уроки. Альфард, правда, был не с нами — устроившись у камина в кресле, он, как обычно, помогал с домашними заданиями братьям, а заодно Друэлле Розье. Хотя было всего пять вечера, за иллюзорным окном уже совсем стемнело. Спать в такую погоду хотелось ужасно, даже крепкий чай не помогал. Напрягая все силы, чтобы не заснуть прямо за столом, я сражался с таблицами по арифмантике. Том читал какую-то толстенную книгу, быстро перелистывая страницы и умудряясь одновременно раскачиваться на стуле. Я мельком взглянул, что именно он читает. Шарль де Костер, "Легенда об Уленшпигеле". Отрывки из Костера входили в хрестоматию по магловедению на этот год. Я так и не понял, зачем Тому понадобилось в свое время записаться на этот предмет — уж кто-то, а он знал о маглах не понаслышке. Но Том, смеясь, отвечал, что нужно уметь посмотреть на все со стороны. И учился очень старательно. Например, того же Костера никто не требовал читать целиком — в хрестоматию входили всего два отрывка, да и те такие мрачные, что девочки из нашей группы наотрез отказались их изучать. Но Риддл ко всему подходил основательно. Наверное, и заданное на завтра сочинение по «Уленшпигелю» уже написал... Вспомнив о сочинении, я чуть не застонал вслух. Видно, эта же мысль пришла не только мне, потому что Эйвери спросил у Риддла: — Ты эссе-то закончил? Не поднимая глаз от книги, Том сунул руку в портфель и протянул Эйвери стопку исписанных листов, скрепленных шнуром. Тот скривился. — "Охота на ведьм... как средство уничтожения политических противников... в Европе XVI века". Тимоти полистал сочинение и зачитал кусочек вслух: — "Так называемая "метка дьявола" могла существовать в реальности, будучи опознавательным знаком участников тайных подрывных сообществ...". Мерлинова борода, Том, почему ты вечно пишешь не по теме?! Задавали же совсем другое... Эйвери вытащил из-под стопки учебников дневник. — Вот, на выбор. "Как проходила охота на ведьм у маглов — на материале первой части "Легенды об Уленшпигеле"", или "Как маглы объясняют себе существование оборотней — на материале глав 43-44 третьей части". Ну, и?! — Профессор Эддоуз ничего не имеет против, — равнодушно ответил Том, переворачивая страницу. Это была чистая правда. Учителя охотно позволяли Риддлу писать работы на выбранные им самим сложные темы и просто-таки млели от результатов. "Потрясающе талантливый мальчик", — сказала когда-то Брэдли. Но зато наша компания была недовольна: эти нестандартные эссе ведь не спишешь... — Дай хоть зельеварение содрать, что ли, — жалобно сказал Эйвери. Все так же не глядя на него, Риддл наощупь нашел в портфеле тетрадь и бросил через стол. Вышеупомянутое эссе тем временем перешло к Маркусу Флинту, который из вежливости полистал его и тут же вернулся к домашнему заданию по чарам. Розье, зевая, тоже взял сочинение, взвесил его на ладони. — Ничего себе! А вы знаете, сударь мой Томас, что много учиться вредно? Как говорит Долохов, от этого, может, мозги и развиваются, зато кое-что другое усыхает... Том отмахнулся, давая понять, что не считает существенным мнение Долохова по данному вопросу. — Да и голову так набивать знаниями не годится. А то еще разлетится на семь кусков, как та тыква. Том, кажется, не понял шутки и очень серьезно спросил: — Почему именно на семь кусков? — Я откуда знаю? — Розье отодвинул конспекты и потянулся. — Поговорка такая... Черт, как достало это все. Сейчас бы пойти погулять, так нет же — на улице такое болото, что и водяной потонет. — Почему все-таки на семь? — настаивал Том. — Если тыкву расколоть, она распадется на половинки, или на шесть частей, или на восемь, это же логично… Колин помахал рукой у него перед лицом. — Да ты совсем заучился, как я погляжу! Нипочему, Томми. Ни-по-че-му. Просто число такое, красивое, самое сильное в магии, вот потому и говорят: на семи ветрах, на семи холмах, на семь частей, — ну, или там в зельях вечно надо добавлять по семь капель всякой дряни... Слово "семь" по ассоциации напомнило мне о картах и покере. Это было неприятно, и я огрызнулся: — Может, хватит болтать про всякую чушь? Тут люди вообще-то учиться пытаются! — Ой-ой, какие мы серьезные, — начал было Колин, но отвлекся на что-то, происходившее в другом конце гостиной. Риддл покосился на меня и спросил шепотом: — Нервничаешь из-за денег? — Нет, — зло ответил я. — Просто сейчас все переписывать придется. Я, оказывается, в самом начале сделал ошибку. И немудрено, когда у тебя постоянно орут над ухом! Потом подумал и для справедливости добавил: — Хотя ты прав. Из-за денег тоже. Том с тоской посмотрел в окно. — Змеи уже все ушли спать на зиму, теперь до марта толку не будет. Надо придумать что-нибудь другое. У меня есть одна идея... — Какая? — Пока не буду говорить, ладно? Я еще прикидываю... Договорить он не успел. Розье внезапно вскочил и бросился к камину. Все уставились на него. Еще не успев сообразить, в чем дело, я уже понял, что назревает скандал. *** Друэлла Розье строила глазки Альфарду Блэку уже давно. Пожалуй, с той самой прошлогодней вечеринки на зимних каникулах. Каждое утро она выходила к завтраку в Большой зал причесанная так затейливо, словно собиралась на светский раут. Потом садилась рядом с Альфардом и почти без умолку щебетала высоким, звонким голоском. Чуть ли не специально для Блэка надевала тонкие серебряные кольца и сшитые на заказ приталенные мантии из ткани с легким фиолетовым отливом. Узнать о приближении Друэллы можно было издалека — по кокетливому цоканью высоких каблучков. Среди угловатых, неловких, прыщавых сверстниц с их туго заплетенными косичками, мешковатыми форменными мантиями и грубой обувью, похожей на мужскую, легкая, как облачко, светловолосая Друэлла казалась райской птицей. Совершенно несовместимой с такими низменными материями, как учебники или навоз в теплицах, где проходили занятия по гербологии. Нельзя сказать, чтобы это всем нравилось. Профессор Брэдли, например, любила язвительно поинтересоваться, не перепутала ли мисс Розье кабинет трансфигурации с бальным залом в особняке министра магии. Староста, Милли Кларк, несколько раз таскала Друэллу на перемене в туалет и чуть ли не силой заставляла смывать с лица пудру и снимать кольца и серьги. Друэлла выходила из себя и кричала на Милли не хуже разъяренной банши. Зато мужская часть Хогвартса была настроена совсем иначе. Профессор Флитвик на уроках улыбался Друэлле и на каждую ее неудачу в чарах лишь ласково говорил: "Ну что же вы, деточка! Старайтесь, вы такая умница, у вас все получится...". Профессор Эддоуз как-то, остановив ее в коридоре, принялся расписывать прелести магловедения и спросил, запишется ли мисс Розье в следующем году на его курс. Мальчишки с других факультетов, правда, иногда свистели ей вслед, но быстро поняли, что не стоит этого делать, если они не хотят иметь дело с Колином. Зато несколько старшекурсников со Слизерина уже всерьез приударяли за Друэллой, таскали ей из Хогсмида сладости и наперебой хвастались кто чем: одни — собственными успехами в квиддиче, другие — успехами в бизнесе своих папаш. Друэлла же, казалось, видела лишь одного человека. Остальных она в лучшем случае терпела — хотя не отказалась бы, конечно, чтобы из-за нее подрались на дуэли. Это ведь так интересно, совсем как в романах. А прочие девчонки умрут от зависти... Но главной и единственной ее целью оставался Альфард Блэк. Друэллу можно было понять. Любой из этой семьи был завидной партией, а уж Альфард и подавно. Красивый, умный, взрослый (с точки зрения Друэллы, конечно), обаятельный, да еще вдобавок наследник младшей ветви Блэков, будущий владелец очень и очень приличного состояния... Неудивительно, что у Друэллы, в которой загадочным образом уживались романтичность и редкий практицизм, от такого сочетания голова пошла кругом. Альфард, конечно, видел ее уловки насквозь, но только посмеивался — должно быть, "маленькая Розье" казалась ему забавной и безобидной. Он позволял ей ходить за ним следом и как бы случайно попадаться на его пути по дороге на занятия. Не удивлялся, когда через пять минут после его появления в библиотеке туда же приходила и Друэлла и садилась напротив, притворяясь — весьма неубедительно, — что страшно увлечена каким-нибудь томом "Энциклопедии заклятий". По вечерам она подсаживалась к Блэку в общей гостиной и нежным голоском просила разъяснить то или иное место из учебника. Альфард снисходительно объяснял, а Друэлла слушала его так восторженно, словно перед ней был охотник на драконов, повествующий об очередном подвиге. Колин, глядя на это, страшно злился. Несколько раз он пытался серьезно поговорить с сестрой, но толку не было. Друэлла возмущенно фыркала и с видом оскорбленной невинности уходила в спальню девочек, а Колин возвращался к нам красный и злой и отводил душу, раздирая в клочки ни в чем не повинные свитки пергамента. Я предложил ему написать родителям, но он только отмахнулся. — А толку?! Дрю все равно вывернет все по-своему, и я же останусь виноват: мол, наговариваю на нее... Но в этот раз положение, кажется, было совсем серьезное. Друэлла умудрилась устроиться в одном кресле с Альфардом, так что они сидели почти в обнимку, склонясь над каким-то конспектом. Младший брат Альфарда, Сигнус, не отрываясь смотрел на них. Уши у него пылали. И еще кое-кто заметил, что происходит. — Как же это называется? — язвительно поинтересовалась подошедшая Вальбурга. — Что такое, Вэл? — устало спросил Альфард, оторвавшись от разговора с Друэллой. Но тем временем Розье, подскочив к сестре, рванул ее за руку так, что Друэлла чуть не упала. Блэк тоже вскочил, но Колин оттолкнул его. Потом, кое-как собрав в стопку учебники Друэллы, ткнул их ей в руки. Развернул сестру в сторону спальни девочек, еще и чувствительно подтолкнул в спину. — Быстро! Чтоб я тебя тут не видел! Друэлла, как ни странно, не стала спорить. Она все-таки тоже была Розье и отлично знала взрывной характер своей семейки. Так что сочла за лучшее подчиниться — слишком велик был риск получить трепку от любящего брата прямо здесь, на глазах всего факультета. Раскрасневшаяся, с полными слез глазами, она удалилась, держа подбородок высоко вздернутым, а спину — идеально прямой. — Пошли, надо поговорить, — громко (пожалуй, даже слишком громко) сказал Колин Альфарду, кивая в сторону нашей спальни. Они ушли. Эйвери с тоской посмотрел им вслед — ясно было, что в ближайший час туда не стоит и соваться. А он собрался было вздремнуть перед ужином... Я дернулся, но Маркус придержал меня за руку. — Ш-ш-ш. Пускай разберутся, пар выпустят. Тебе-то какое дело? Он был прав. Действительно, никакого. Один только Риддл о чем-то напряженно раздумывал, не обращая внимания на шум вокруг. Все обсуждали случившееся, гостиная гудела от версий и сплетен. Эйлин Принс молчала, исподлобья наблюдая за событиями из своего угла. Но мне показалось, что она чем-то очень довольна. *** Минут через сорок я не выдержал и все же пошел в спальню. Блэка нигде не было видно, зато комната выглядела так, словно по ней пронеслись орды Аттилы. Розье сидел на своей кровати и тихо ругался сквозь зубы. Под левым глазом у него наливался внушительный синяк, а нижняя губа распухла и кровоточила. По всему было видно, что благородная магическая дуэль, подобающая чистокровным волшебникам, в какой-то момент переросла в банальную драку на кулаках. Срывающимся от злости голосом он пересказал мне ход беседы. — Я прямо спросил, какие у него намерения относительно Дрю и когда будет помолвка. А он сказал, что вовсе не собирается делать ей предложение! Я спросил, какого черта тогда морочит ей голову, — и знаешь, что он ответил?! "Я ничего никому не морочил; раз Друэлле так нравилось, я просто не мешал ей развлекаться". Каково, да?! Намекает, что это моя сестра сама вешалась ему на шею! Ублюдок! Конечно, Друэлла именно что вешалась на Альфарда , и Колин знал это не хуже меня. Но напоминать ему об этом в данный момент было, мягко говоря, неразумно. — Еще сказал, что мне, мол, не о чем беспокоиться — он ни за что не позволил бы себе лишнего. Вот спасибо, сделал одолжение! Значит, мог бы позволить! А почему нет, раз она сама напрашивается?! Ну, ничего, я еще с Дрю разберусь, я выясню, что между ними было. Если узнаю, что он ее хоть раз в щечку поцеловал, — я ему кишки выпущу! Напишу отцу, пускай приезжает из армии и заставит этого мерзавца обручиться! Логики тут не было никакой — с выпущенными кишками Альфард вряд ли мог бы считаться завидным женихом. Но я опять смолчал. — Думает, тварь, что ему все можно, потому что он Блэк. У них-де такая семья, такие связи! А мне плевать, будь он хоть наследник Слизерина, — я его на три фута в землю закопаю! И Дрю тоже хороша — ведет себя, будто последняя... Ладно, я ей объясню, что к чему и как Альфард к ней на самом деле относится. Чтоб не питала иллюзий! Тем временем Альфард вернулся, прижимая к лицу мокрое полотенце. Выглядел он не лучше Колина — бровь рассечена, нос странно свернут набок. Розье мгновенно поднялся и вышел, даже не удостоив противника взглядом. — Тебе не кажется, что ты заигрался? — спросил я Блэка. Он фыркнул из-под полотенца. — Да, наверное. Но я правда не думал, что до такого дойдет... — Ты действительно не хочешь на ней жениться? — Нет, — раздраженно ответил он. — Друэлла очень хорошая девчонка, но... Но я просто не хочу связываться вообще ни с кем. Зачем это нужно? Да и родители все равно не позволят. Сами подберут невесту, моего мнения даже не спросят. Потом добавил с горечью: — И уж точно не из Англии. — Почему? — Потому что для моей матери все девушки здесь недостаточно богаты и высокородны. К тому же она немка, а сейчас... Ладно, Рэй, извини, я не хочу об этом говорить. — Дело твое, но только ты бы вел себя поосторожнее. Рано или поздно нарвешься — парой синяков не отделаешься. — Прекрати, — устало сказал Альфард и лег на кровать, бросив полотенце на пол. Розье вернулся в спальню ближе к полуночи и тоже сразу уснул. На следующее утро на Друэллу было жалко смотреть — так бросалось в глаза, что ее мечты потерпели крах. Она впервые не причесалась, как следует, а просто наспех скрепила перепутанные волосы шпильками. Глаза у нее были красные и опухшие от слез. Колин попытался свести синяк с лица, пользуясь колдомедицинским справочником. Но не преуспел в этом — "фонарь" только раздулся еще сильнее, закрыв собой весь глаз, и стал жуткого багрового цвета. Пришлось идти в лазарет. Слагхорну тем временем кто-то донес о драке, и на большой перемене он вызвал Розье и Блэка к себе. Альфард, правда, повел себя достойно — не моргнув глазом, стал заверять декана, что сам случайно споткнулся и упал. Колин заявил, что с ним случилось то же самое. Слагхорн, разумеется, не поверил. Был очень зол, долго распространялся о недопустимости драк и о том, что не ожидал такого от мальчиков из приличных семей. Наконец отпустил обоих, пригрозив Розье карцером, если случившееся повторится. — Сволочь! — разорялся Колин, выйдя от декана, — Альфард, конечно, ни в чем не виноват — а как же, кто бы сомневался! Он ведь любимчик у старого Слизня! К тому же Блэки не чета нам, простым смертным, они же якобы королевских кровей, чуть ли не древнее самого Мерлина, чтоб их черт побрал... Колин раздраженно сплюнул на пол. — Чтобы посадить Блэка под замок, требуется, должно быть, решение полного состава Визенгамота. А меня, значит, можно, потому что я черная овца и позор факультета! — Успокойся, — попросил я. У меня уже голова болела от всей этой истории. — Я его утоплю, — сказал Розье. Я, впрочем, так и не понял, кого он имел в виду — Слагхорна или Блэка. Вечером в общей гостиной Друэлла пару раз осторожно глянула в сторону Альфарда, но тот делал вид, что вообще никого и ничего вокруг не замечает. Колин же следил за сестрой, как коршун. Потом Друэлла сдалась и просто молча сидела, опустив голову, а на пергаменте перед ней расплывались чернильные пятна от капающих слез. Сигнус Блэк, устроившийся рядом, неловко ерзал. Потом оглянулся и, убедившись, что ни Колин, ни Вальбурга не видят, робко протянул Друэлле шоколадную лягушку. Сначала лягушка чуть не полетела в стену. Но потом Друэлла передумала и, всхлипывая, стала ее разворачивать. Подняла глаза — на ресницах дрожали слезы — и даже попыталась улыбнуться Сигнусу. Тот жутко покраснел и тут же полез под стол, сделав вид, что уронил перо. ________________ * Джек Робинсон — мифический персонаж, имя которого используется в разговорном английском для обозначения очень короткого промежутка времени. "… before you can say Jack Robinson" — "Ты и ахнуть не успеешь, как...". Неизвестно, откуда пошло это выражение. Наиболее распространенная версия гласит, что в XVII веке в Англии жил человек по имени Джек Робинсон, который так часто менял свое мнение, что мог зайти в гости и тут же убежать, так что хозяева даже не успевали с ним поздороваться.
rakugan: Глава 17. Колин дулся на Альфарда почти до самого Рождества и постоянно донимал меня разговорами о том, какой Блэк мерзавец. Я не разделял этого мнения; к тому же мне самому становилось все тяжелее и тяжелее с Розье. Я смотрел на него с той стороны, и оттуда он казался инфантильным, не способным повзрослеть, не понимающим самых очевидных вещей. Конечно, гордиться тем, что твой опыт богаче и сложнее, чем у другого, потому что достался трудным путем, — не меньшая глупость, чем гордиться тем, что тебе все дается легко. Это не более чем психологическая самозащита, причем довольно жалкая: "Да, мне тяжело, и я неудачник, зато знаю жизнь получше, чем некоторые!". Позже, когда я это понял, то уже не позволял себе такого. Но тогда, в четырнадцать лет, просто-таки упивался мыслями об испытаниях, выпавших на мою долю, и о том, как мужественно, без жалоб и просьб о помощи, я их преодолеваю... И сам себе врал. Помощь таки была. Том не делился со мной идеями относительно заработка, хотя в мыслях явно что-то "прокручивал". В начале ноября он наконец принялся осуществлять свой план, о котором я на тот момент ничего не знал. Не помню, какой это был день, — кажется, пятница. Так пасмурно, что лампы в коридорах и классах еще горели, хотя время уже шло к полудню. В коридорах второго этажа царила, как обычно на перемене, толкотня — все торопились побыстрей спуститься вниз на ланч. Толпа второкурсников с воплями вывалилась из кабинета истории магии. Несколько мальчишек немедленно принялись драться портфелями — просто так, от переизбытка сил, а еще от счастья, что лекция Биннса все же закончилась. Выйдя из кабинета магловедения, мы оказались в самой гуще драки; чуть впереди профессор Эддоуз аккуратно лавировал между учениками, неся груду схем и таблиц. Том чуть задержался, завязывая шнурок. Толпа понемногу редела. Когда мы двинулись к лестнице, в коридоре перед нами маячил только один второкурсник в гриффиндорской мантии. Зато какой! Я разглядывал его с любопытством — это был тот самый Хагрид, который сразу после поступления прославился тем, что наглядно иллюстрировал поговорку: "Высока фигура, да дура". В Хагриде уже сейчас было метра два с половиной, хотя на вид это был совсем пацан — круглощекий, нескладный, с вечно разлохмаченными черными волосами. В каждом кабинете для него стояла отдельная парта, и учителя умоляли его не вставать, когда он отвечает, иначе мебель вокруг с грохотом разлеталась. Ботинки Хагрида были такого размера, что в каждом могла бы спокойно уместиться кошка с котятами, а сумку он носил большую, как сундук, и в ней вечно что-то шевелилось. Все знали, что Хагрид глуп, как пробка, да еще и со странностями, так что он не смог завести друзей даже на собственном факультете. Однако у него была репутация существа безобидного и отзывчивого. Вдобавок недавно он потерял отца и теперь носил на рукаве черную повязку. Для меня это была все еще болезненная тема, и я втайне сочувствовал Хагриду. Даже надавал по ушам парочке наших младшеклассников, когда те принялись рассказывать в слизеринской гостиной какой-то анекдот по этому поводу. Хагрид шел перед нами, чуть косолапя и согнувшись под тяжестью сумки. Мы почти догнали его, когда Риддл вдруг огляделся и, убедившись, что коридор пуст, вынул палочку, направил ее на Хагрида и шепотом произнес: — Diffindo! Сорвавшись с плеча великана, сумка лопнула по шву и рухнула на пол. По коридору разлетелось ее содержимое: учебники, перья, чернильница, моток ниток, костяные бабки для игры в "стукалку"... А еще во все стороны прыснуло с полдюжины маленьких белых мышек. Смешно всплеснув руками, Хагрид бросился их ловить. Я хотел пройти мимо — шутка не показалась мне ни удачной, ни особо смешной, — но Том, к моему огромному удивлению, вдруг кинулся помогать Хагриду. Я открыл было рот, но он только махнул мне рукой — иди-иди, мол. Я пожал плечами и двинулся дальше. Обернувшись на повороте коридора, увидел потрясающую сцену: Риддл ползает на коленях рядом с Хагридом — вместе они смотрелись, как щенок со взрослым сенбернаром, — и собирает сбежавших зверьков. Учитывая, что Том в принципе не переносил никаких животных, кроме змей, это было очень забавное зрелище... На ланч Риддл так и не пришел. Уже раздался звонок на урок, а его все не было. Наконец он влетел в класс трансфигурации за две секунды до Брэдли и упал рядом со мной за парту, торопливо вытаскивая из сумки тетрадь и учебник. От расспросов отмахнулся, а после занятий сразу куда-то исчез и появился лишь за ужином. Долохов окликнул его через стол: — Ты что, с увальнем задружился? Часа полтора с ним протрепался в коридоре на втором этаже. Как ни иду, вы там стоите... — Он много знает о животных, и с ним интересно, — невозмутимо ответил Том. — Ф-ф! — Розье скривился. — Еще бы! Помню, когда-то распинался в библиотеке, пока ему Дэйвис не велел заткнуться. Дескать, у них дома были куры, козы и кабанчик. Кабанчика он так любил, так любил, аж плакал, когда его зарезали. Даже колбасу есть не стал. — Ну и дурак... Эх, сейчас бы кровяночки! — Долохов с отвращением посмотрел на вареную капусту в своей тарелке. — Представляете? — не унимался Розье. — Свинья, курятник... И этот верзила в придачу, копается себе в навозе... — Знаешь, — сказал я вдруг с неожиданной злостью, — у нас тоже есть курятник. А были бы деньги на свинью, я бы и свинарник завел. Потому что мне надо как-то жить! И тоже выгребал бы навоз, как миленький, потому что эльфов у нас нет, их продали, черт возьми, с аукциона! Не знаю, что бы я еще наговорил — срывался уже на крик, — но Колин мгновенно стушевался. — Рэй, ну чего ты, ну я же не хотел сказать, что... — Вот и помолчал бы! Розье глянул на меня, но почел за лучшее не развивать тему. Тем более что на нас уже косились с рэйвенкловского стола. Эйвери что-то тихо пробурчал себе под нос, кажется, насчет того, что Хагрид туп, как флобберчервь. — Ты считаешь? — спросил Том, глядя ему в глаза. Эйвери сделал вид, что страшно заинтересован своим картофельным пюре. *** На следующее утро Колин долго извинялся передо мной, пока остальные были в умывалке. Я был не против помириться — как ни крути, причина для ссоры была идиотская. — И на кой Тому сдался этот здоровый придурок? — вздохнул Колин, сидя рядом со мной на кровати. Я промолчал. Я уже, кажется, понимал, зачем, но не хотел это ни с кем обсуждать. А Риддл с тех пор стал проводить с Хагридом много времени, возвращаясь на факультет лишь ближе к вечеру. Помогал ему с чарами и трансфигурацией, проверял домашние задания. Обычно они устраивались где-нибудь в пустом классе — в библиотеку Хагрид не любил заходить с тех пор, как ненароком свалил там книжные шкафы. Когда Хагрид сидел, а Том стоял, они были как раз одного роста. Иногда я пытался к ним присоединиться, но Хагрид сразу начинал смущаться и торопился уйти. Мне казалось, он не хочет ни с кем делить Риддла. А Том с Хагридом даже разговаривал иначе, чем с остальными, — певучим голосом, терпеливо и мягко, как с маленьким ребенком. Мне иной раз казалось, что неуклюжий увалень принимает его за птицу — звонкоголосую, хрупкую, редкую, будто явившуюся прямиком из рая. Он готов был ходить за Томом, словно привязанный, везде и всюду. До того он точно так же таскался за школьным егерем. Том никогда не приводил его в нашу компанию, да Хагрид и сам не стремился бывать у нас. Он вообще старался не разговаривать с Томом на людях — вечно звал его с собой в Запретный лес или еще куда-нибудь, словно стеснялся появляться с ним рядом, стыдился своих огромных рук и ног, своего уже совсем не детского баска. Чудилось, что, будь его воля, он и Тома бы упрятал в укромный уголок, в клетку, как одного из своих бесчисленных питомцев. Кормил бы зернышками, поил самой лучшей, тщательно очищенной водой, на ночь набрасывал на прутья покрывало — и слушал бы, и любовался бы, ни с кем не деля, никому не показывая свое сокровище. Сам Риддл не мог не чувствовать этого, но только посмеивался. А Хагрид дарил ему подарки: то канарейку, то головастиков, то блестящих, будто лакированных жуков, и даже невесть откуда взявшегося детеныша сольпуги, мохнатого и невозможно уродливого. Все это хозяйство жило в нашей спальне. Канарейку выпросил себе Эйвери, а за остальными, рассаженными по клеткам и банкам, приходилось смотреть мне. Это раздражало, но Риддл был уверен, что мы сумеем их продать, и, не теряя надежды, периодически отправлял объявления в "Пророк". На сольпугу, кстати, даже нашелся покупатель. Но она к тому времени подралась с одним из больших жуков, и тот откусил ей голову. Без головы сольпуга протянула еще двое суток и чувствовала себя, судя по виду, прекрасно — мы даже стали подозревать, что она отрастит себе новую или что голова для нее не так уж и важна. Но потом членистоногое все же сдохло, наверное, от голода, а мы лишились законных пяти галлеонов. Между тем уже наступила зима. Вокруг школы теперь было по пояс снегу, и каждое утро начиналось с шарканья лопаты — егерь расчищал дорожки. В один из выходных мы ходили в Хогсмид. Пожилая ведьма, закутанная шалью так, что только нос торчал, продавала на улице жареную рыбу с картошкой. Скинувшись, кто сколько мог, мы скупили у нее чуть ли не весь товар и, сидя на занесенной снегом каменной скамье перед входом в магазин перьев, наелись так, что не могли потом двинуться с места. Розье сбегал в "Три метлы" и принес сливочного пива на всех. Пока бутылки открывали и передавали по кругу, я чесал за ухом бродячего пса, которому скормил остатки своей еды. Потом к нам подошли несколько ребят в красно-желтых шарфах, в том числе Аластор Моуди, которого я уже знал. В последнее время Моуди часто проводил время с нашей компанией — он всегда хорошо относился к Тому, а теперь смотрел на него как-то даже по-новому, узнав, что тот помогает Хагриду. Гриффиндорский увалень и вправду делал успехи — научился, наконец, превращать жуков в пуговицы, а содержимое его котла на уроках зельеварения перестало напоминать вар для ремонта дорог. Кто-то из гриффиндорцев принес еще сливочного пива, потом еще... В результате, когда через два часа мы вернулись в школу, мне хотелось только одного — как можно скорее добраться до кровати и спать, спать, спать. Я так и сделал. Проснулся от того, что кто-то щекочет мне нос, и долго не мог сообразить, где я и что вокруг. В спальне горела одна-единственная свеча, за иллюзорным окном крупными хлопьями шел снег. Розье спал, свернувшись калачиком под одеялом. Из-за полога кровати Эйвери слышался громкий храп. Блэка нигде не было видно... А рядом со мной сидел Риддл и водил по моему лицу чем-то похожим на прядь волос или моток ниток для вышивания. — Это что? — спросил я, протирая глаза. Он загадочно улыбнулся, аккуратно опустил нежный, молочно-белый комок рядом со мной на подушку и придвинул свечу. Когда я рассмотрел то, что он притащил, остатки сна мгновенно слетели. — Волос единорога! Ничего себе! И так много! Он же стоит кучу денег... — Не кричи, — Том прижал палец к губам. — Да, пять галлеонов за волосок. А здесь штук двадцать как минимум. — Где взял? — Хагрид сегодня ходил в Запретный лес, оттуда и принес. Я приглядывался к волоскам, стараясь не дышать, чтоб ненароком не смахнуть с подушки сокровище. Потом заметил нечто странное: — Они же сострижены! Вон какие концы ровные. А я думал, Хагрид их снял с куста какого-нибудь... — Нет. Просто взял ножницы и отрезал незаметно. Как я и просил. — Его что, единороги к себе подпускают?! Он же парень! — Наверное, не воспринимают как человека... ну, или как совсем человека. Впрочем, неважно. Главное, что принес, правда? Они с егерем делают кормушки в лесу, кладут туда сено, куски каменной соли, а единороги каждый день приходят поесть. Так что Хагрид может их стричь сколько угодно, они не против. — Мрак... Дурацкое словечко, но я не мог выразить свои чувства никак иначе. — Угу, — Том аккуратно собрал волоски, свернул их жгутом и сложил в конверт. — Завтра их осторожненько промоем, высушим, расфасуем и пошлем объявление в газету. Даже если продавать большой партией, со скидкой, все равно получится очень и очень. Так что, думаю, к каникулам лишняя сотня точно будет. — Спасибо тебе, — сказал я искренне. — За что? Кстати, слушай — если продажи пойдут нормально, я возьму из наших денег часть для Антонина, хорошо? У него мать болеет, нужно на лечение. — Конечно. Вообще-то это твои деньги, если честно. — А мне они зачем? В Хогвартсе я ничего не трачу, а в приюте галлеоны без надобности... На кровати у двери заскрипели пружины, и Риддл замолчал. Послышалось сонное бормотание Флинта на немецком, потом опять стало тихо. Том отложил конверт и толкнул меня в бок: — Подвинься. Потом прилег рядом, опираясь локтем на подушку, и заговорил шепотом: — Знаешь, чего я не могу понять? Почему, кроме нас, никто не заметил, что Хагрид — это золотое дно. Ведь это же очевидно, правда? — Мне, например, было не очевидно. Том задумчиво смотрел на меня, накручивая прядь волос на палец. — Все оттого, что люди не знают, куда надо смотреть. Ты вот знаешь, просто не всегда... помнишь об этом, что ли. А большинство народу и подавно обращает внимание только на внешнее. На форму. Сколько человек зарабатывает, или как учится, или кто у него родители... А смотреть нужно на внутреннее. На суть. Я молчал. Глаза опять слипались. Тома было интересно слушать, но только не сейчас... — Понимаешь, Рэй, — говорил тем временем Том, — люди — они как шахматные фигуры. Всего-то и нужно, что ставить каждую именно на ту клетку, которая ей предназначена. И все получится. Но для этого как раз надо видеть суть. — А ты тогда кто? — спросил я, зевая. — Игрок, в смысле шахматист? — Нет, — сказал он очень серьезно. — Я не игрок. Я — игра. Ой, что-то его опять заносит на ночь глядя. — Шел бы ты спать, — посоветовал я, укутываясь в одеяло. — Завтра с утра контрольная по зельям, а потом еще возни с этим волосом единорога... Том засмеялся, будто стряхивая наваждение. — Точно. Ну, давай, спокойной ночи. Слез с моей кровати и ушел. *** Еще через пару дней произошло событие, которому я тогда не придал значения. Мы сидели в библиотеке — был уже поздний вечер, я зевал над рефератом по чарам, а Том напротив листал пыльные подшивки "Ежедневного пророка", одновременно насвистывая какую-то мелодию. К тому времени он уже разочаровался в своей надежде найти хоть каких-нибудь Риддлов и теперь ухватился за последнюю зацепку: свое второе имя, данное в честь деда по матери — Марволо. Мадам Локсли научила его поисковым заклятьям, и он деловито шуршал страницами, прикасаясь к ним палочкой и шепча нужные слова. Но все было напрасно — легкое синее свечение так ни разу и не появилось. Мне казалось, что Том делает это уже без особого желания. До закрытия оставалось минут десять, за длинными столами почти никого не осталось, мадам Локсли ходила по читальному залу и гасила лампы под зелеными абажурами — как вдруг Том сказал: — Рэй, посмотри на меня. Я поднял голову. Том бросил на меня короткий взгляд и улыбнулся. Я никогда еще не видел у него такой улыбки. Казалось, он на моих глазах раскрывается, как цветок, светится изнутри, сияет радостью и непонятной, нездешней надеждой, одновременно трогательной и уверенной. И все это — только для меня. Я так и не понял, что случилось, но поймал себя на том, что улыбаюсь в ответ, и спать уже совсем не хочется, наоборот — хочется жить, смеяться и сотворить что-нибудь потрясающее, о чем потом будут рассказывать долго-долго. В то же время где-то в глубине души я прекрасно понимал, что именно он делает. Компания у Тома тогда была уже довольно большая и разношерстная, и я впервые стал замечать, что он устает от нее. А еще — что ему надоедает придумывать для каждого отдельные «зацепки». Такую роскошь, как индивидуальный подход, Том с тех пор оставил только для самых близких или самых важных для него людей. Для всех прочих предназначался набор стандартных приемов — довольно обширный, надо сказать, — которые Том применял в зависимости от ситуации. Так хороший повар, не глядя, выбирает нужный нож из дюжины разложенных перед ним сверкающих лезвий. На мне он сейчас тренировался. И ничего более. От этой мысли стало чуть-чуть обидно, но ненадолго. К тому времени я уже привык, что Том меня не стесняется, — иногда это было неприятно, но чаще я ценил это как особое доверие. Оценив результат, он довольно кивнул и опять вернулся к газетам. Коснулся палочкой очередной страницы, на минуту замер — и вдруг его лицо погасло, как-то даже посерело. Углы губ опустились, и на меня смотрел будто внезапно постаревший человек. — Ты что? — я напрягся. — Да ничего, — небрежно махнул он рукой. — Просто устал улыбаться. И тут же захлопнул подшивку так, что вверх взлетело облачко пыли. — Пошли, что ли, на факультет. Собирая книги, я бросил взгляд на картонную обложку подшивки, где чернилами было выведено: "Сентябрь-декабрь 1925 года". На следующий день, забежав на перемене в библиотеку, я вытащил этот том, развернул на столе и принялся листать, пытаясь вспомнить, на каком примерно месте было открыто. Кажется, почти в самом начале... Да, вот оно. В выпуске за 15 сентября, на шестой странице, в рубрике "Происшествия" притулилась небольшая заметка. "Морфин Гонт, 32 года, проживающий по адресу: Неттли-Хауз, Малый Хэнглтон, Сассекс, вчера предстал перед Визенгамотом по обвинению в нападении на магла. Суд установил, что вечером 27 августа текущего года Морфин Гонт, находясь в состоянии алкогольного опьянения, напал на местного жителя и нанес ему телесные повреждения средней тяжести, одновременно оскорбив его в словесной форме. На место действия были направлены обливиатор и представитель Департамента магического правопорядка. Ввиду отказа Гонта явиться на слушание дела в Министерстве он был задержан сотрудниками Департамента, несмотря на сопротивление при аресте. Обвиняемый ранее уже привлекался к ответственности по аналогичным нарушениям. Учитывая эти обстоятельства, Визенгамот приговорил Морфина Гонта к трем годам заключения в тюрьме Азкабан. Вместе с Морфином был задержан его отец, Марволо Гонт, 63 года, также оказавший сопротивление сотрудникам Департамента. Он был приговорен к отбытию наказания сроком шесть месяцев. "Семейство Гонтов давно привлекало внимание Министерства, — сообщил корреспонденту "Пророка" Роберт Огден, сотрудник Департамента магического правопорядка. — Хотя Гонты, по некоторым данным, являются змееустами и последними из потомков Салазара Слизерина, они уже давно исключили себя из магического сообщества, отказываясь направлять детей на учебу в Хогвартс и платить установленные законодательством налоги и сборы. Практически полная изоляция привела к закономерному итогу — за последние пятьдесят лет представители семьи неоднократно привлекались к ответственности по обвинениям в хулиганских действиях, нападениях на маглов, аморальном поведении. У них немалый "послужной список", и нынешнее нарушение стало последней каплей, переполнившей чашу терпения Департамента"...". Дальше я читать не стал. Неужели Том действительно нашел своих? Если так, то радоваться здесь особенно нечему... Я не стал спрашивать его о Гонтах. Сделал вид, что ничего не знаю.
rakugan: Глава 18. Бизнес на волосе единорога шел успешно — к Рождеству у нас уже было сотни полторы галлеонов. Или примерно столько — я не знал точно. В мои обязанности входила расфасовка товара, а Том делал все остальное: во время визитов в Хогсмид получал на почте письма от покупателей, отправлял им посылки, вел бухгалтерию. Хагрид оказался очень полезным приобретением, как ни крути. Пожалуй, и хорошо было, что больше никто не оценил его по достоинству. То, что Риддл с ним общался, у нас на факультете считали блажью. Однажды на перемене конопатый третьекурсник Берти Доббс прицепил к спине Хагрида листок с надписью "Пни меня". Следующие полчаса Хагрид напоминал медведя, которому досаждают пчелы, — никак не мог понять, почему студенты других факультетов то и дело подбегают и изо всей силы наподдают ему ногой под зад. Большого вреда это причинить не могло — при таких-то размерах, — но Хагрид каждый раз очень забавно оглядывался и отмахивался, хотя даже не пытался ударить в ответ. Слизерин и Рэйвенкло играли в эту игру с особенным увлечением. В конце концов кто-то из гриффиндорцев заметил листок и снял его. Хагрид в этот день не пошел в лес к единорогам — он ревел в каком-то закутке, вытирая опухший, покрасневший нос платком размером с наволочку. К несчастью для Доббса, тот имел неосторожность вечером в общей гостиной похвастаться своей выдумкой. Мы с Розье в это время совместными усилиями сочиняли реферат по трансфигурации, а Эйвери заглядывал через плечо и нудил: — Давайте быстрее, а? Том, помоги хоть чуть-чуть, ну? Риддл не отвечал — он с головой ушел в толстенные "Теоретические основы зельеварения", которые ему дал почитать Слагхорн, и то хмурился, когда чего-то не понимал, то лихорадочно кидался делать записи, то подолгу смотрел на какой-нибудь абзац, словно пытался выучить его наизусть. Пока Берти распинался, Том молчал. Потом поднялся со стула, медленно отложил книгу, словно не мог от нее оторваться, и с тем же задумчивым и отрешенным выражением лица прошел к столу третьекурсников. Остановился рядом с Доббсом и, прежде чем тот успел что-то понять, вцепился ему в волосы и рывком сдернул со стула. А потом резко ударил коленом в лицо. И еще раз. И еще. Это произошло так быстро, что не только Доббс, но и прочие, кажется, не успели даже удивиться. Виновник происшествия рухнул на пол, хватаясь обеими руками за нос. Лицо у него было в крови. А Том уже вернулся к нам, уселся, закинув ногу на ногу, будто его ни капельки не смущало кровавое пятно на брючине, и опять весь ушел в книгу. Тем временем в гостиной, наконец, поднялся гвалт. Кто-то поднимал Доббса, кто-то визжал. К нам уже спешил староста, Мэтью Бэгнолд. Том как раз выписывал что-то из книги себе на свиток пергамента, когда Бэгнолд его окликнул. Розье подался вперед, опираясь локтями о стол и переводя тревожный взгляд с Риддла на старосту. Том неохотно поднял голову от книги и сказал, не оборачиваясь: — Да, Мэтью? Бэгнолд выглядел смущенным и нервно поправлял очки. — Риддл, тебе не кажется, что ты... э-э... ты... В этот момент к нам подошел Долохов и, опершись о стол, с большим интересом посмотрел на Бэгнолда. Тот окончательно стушевался. Выждав паузу, Том резко развернулся на стуле. Так неожиданно, что Бэгнолд чуть не подскочил. — Мэт, — проникновенно сказал Том, глядя на него снизу вверх. — Ты же сам понимаешь, что вот этот, — он кивнул на Доббса, — поступил сегодня не как слизеринец, а как дерьмо собачье. Я его просто... скажем так, остановил. Я знаю, что ты бы и сам это сделал. Я поторопился. Извини, пожалуйста, ладно? И улыбнулся Бэгнолду той самой ослепительной, "расцветающей" улыбкой. Бэгнолд неловко помялся на месте, потом неуверенно улыбнулся в ответ и промямлил: — Да, конечно... ну, да. И ушел. Об этой драке Слагхорн так и не узнал. А Хагрида никто с нашего факультета — да и с прочих — трогать уже не рисковал. Таким образом, наше маленькое предприятие могло спокойно развиваться дальше — душевное равновесие главного исполнителя было обеспечено, и бизнес не страдал. *** В то время Колина Розье также обуяла жажда заработка. Поначалу он донимал меня расспросами о покере и требованиями, чтобы я научил его и поиграл с ним. У меня же сама мысль об игре вызывала тоску — все равно что у зельевара, который в кои-то веки отправился в отпуск и обнаружил, что и там его осаждают просьбами сварить "простенькое зелье от чирьев". Поэтому я даже слушать ничего не хотел. А Колин, наоборот, заразился азартными играми. Руквуд свел его со своим однокурсником с Хаффлпаффа Бруно Бэгменом, который подпольно принимал ставки на забеги гиппогрифов и квиддичные матчи. Розье стал постоянным клиентом Бэгмена, а мысль о том, что это против школьных правил и что за такие игры могут исключить из Хогвартса, только придавала затее дополнительную прелесть. Бэгмен подходил к делу серьезно, можно сказать, профессионально. Он постоянно расширял список услуг, предлагаемых клиентам, и вскоре дошел до того, что принимал ставки на романы с продолжением, печатавшиеся в "Ежедневном пророке" и других газетах. Девочки предпочитали длиннейший сериал «В силках любви» и ставили на то, кто там на ком женится. А среди мальчишек популярностью пользовалась «Смерть с накрашенными ресницами», выходившая в еженедельнике Amusing stories. Действие романа происходило в женском общежитии Академии зельеварения, где в числе прочих училась и загадочная убийца. Судьба этой девушке выпала нелегкая — ей приходилось каждую неделю расправляться с одной из товарок, причем каким-нибудь особо изощренным способом. Иначе, считал автор, время читателей будет потрачено зря. Ставки на некоторых героинь романа уже шли десять к одному, и Колин увяз в игре по уши. Каждую субботу за завтраком он не мог проглотить ни кусочка, пока не прилетят совы с почтой. Потом нетерпеливо раздирал коричневую бумагу, в которую был упакован журнал, и прямо-таки проглатывал очередной выпуск детектива. Иногда повороты сюжета доводили его до истерики. — Ненормальная! Кретинка! — разорялся он одним снежным, холодным утром. — Вот зачем она это сделала, кто-нибудь мне ответит?! — Кто? Что? — спросил Флинт, поглощая овсянку. — Дорин! Призналась, что она — убийца! А этого не может быть. Это должна быть Энди, я поставил на нее галлеон! — Почему Энди? — Потому что она самая тихонькая. Такие всегда оказываются потом преступниками, это же и низлу ясно. Кроме того, именно Энди сказала аврору, что видела Кэролайн с тем усатым волшебником, и на Кэролайн пало подозрение... Неужели непонятно, что она сама все и провернула? — Так чего ради, — спросил я, — Дорин-то призналась? Не то чтобы мне это было очень интересно, но хотелось сделать Колину приятное. — Да черт ее знает, — он лихорадочно листал журнал, — наверное, потому что дура, как все ба... Ах, вот оно что! Да! Я так и думал! — Что именно? — Следователь решил вызвать легилимента. Заподозрил, что это наведенные воспоминания. Ей внушили, понимаете? Я лично так сразу и понял. В жизни это случается сплошь и рядом. — Да ну? — усомнился Эйвери. — Ты поменьше читай всякой чепухи. — Не хочешь, не верь. Когда-нибудь тебя подставят, и попадешь в Азкабан ни за что ни про что, тогда будешь знать. — Не верю, — буркнул Эйвери и стащил из-под локтя Розье джем. — А он прав, — неожиданно вмешался Альфард. — Преступники и вправду используют наведенные воспоминания. Редко, но бывает. Я где-то читал. Розье сначала оторопел от того, что Блэк выступил в его защиту, но потом, видно, решил, что поддержка сейчас важнее ссоры, и едва заметно кивнул. — Надо спросить у Меррифот, — упорствовал Эйвери. — Вот и спроси. — Чего сразу я-то? — Я спрошу, — сказал Риддл. — Как раз в понедельник ЗОТИ третьим уроком... Тимоти, варенье, между прочим, здесь не для тебя одного. Эйвери, вдвойне обиженный тем, что с ним не согласны и что отобрали джем, опять накинулся на Колина. — Вот как укокошат твою Энди в следующем выпуске... — Во-первых, она не моя, — Колин потянулся за гренком. — Во-вторых, в следующий раз убьют Ванессу. — Ты откуда знаешь? — Потому что здесь подробно описано, какая на ней мантия. А так всегда делают, если потом в этой мантии найдут труп. Сейчас пойду поставлю на Ванессу десять сиклей. — Но ведь это может быть кто-то другой в ее мантии, — заметил Альфард тоном академика, возражающего почтенному коллеге. — Ванесса может одолжить ее подруге, которой вздумалось погулять под луной. А убийца ошибется и... — Верно, — Колин почесал в затылке. — Кто же тогда? Вот смотри, — он придвинулся поближе к Альфарду, решив, видно, окончательно с ним помириться. — Еще есть Дженнифер, Сьюзи, Барбара — ой нет, эту, кажется, уже убили... Марджори... Да, точно! Марджори в прошлый раз болтала, что видела у Барбары записку и якобы даже адрес отправителя на ней. Так что сам Мерлин велел ее пришить. Нет, это ж надо так трепать языком! Все-таки бабы редкие дуры... — Совершенно с тобой согласен, — от всей души сказал Альфард. *** Кроме возможности делать ставки, у детективов с продолжением было еще одно полезное свойство. Они помогали отвлекать на уроках не кого-нибудь, а саму Галатею Меррифот. Профессор Меррифот преподавала в Хогвартсе уже почти пятьдесят лет. Бывший эксперт-криминалист в Департаменте магического правопорядка, она в свои уже весьма почтенные годы не оставила старых привычек — стриглась под "ежик", носила брюки, по-мужски заправленные в сапоги, а когда хотела показать, что недовольна классом, цепляла на нос пенсне. В остальное время профессор Меррифот отлично видела и так. Занятия она вела интересно, но спрашивала беспощадно. Еще она обожала контрольные и устраивала их чуть ли не на каждом уроке, а потом выставляла в классный журнал аккуратную колонку "ужасно" и "удовлетворительно". Получить у Меррифот "выше ожидаемого" удавалось лишь редким уникумам, а на "отлично", по ее мнению, ЗОТИ знал только сам Мерлин. В общем, преподавателя, который так мало соответствовал бы своей фамилии*, я не видел ни до, ни после. Первые пару лет мы просто изнывали под грузом домашних заданий и рефератов, которыми Меррифот нас заваливала. Потом выяснилось, что шестикурсники знают какой-то способ ее отвлекать. Мы скинулись всем курсом по галлеону и купили у них секрет. Он оказался прост, как все гениальное. Преподавательница ЗОТИ любила криминалистику. Хотя Меррифот давно оставила практику, она, видимо, скучала по былым временам и постоянно следила за новинками в своей профессии. Еще она очень любила, когда задавали интересные вопросы, и, увлекшись, могла отвечать, пока не прозвенит звонок с урока. Мы часто прибегали к этой уловке, особенно в последнее время, когда к ЗОТИ добавились основы колдомедицины. Вопросы обычно придумывали Риддл или Блэк, как самые подкованные. Вот и в тот понедельник, не успела Меррифот записать на доске тему очередной контрольной, как Том поднял руку. — Простите, что отвлекаю, мадам, но мы тут поспорили... Скажите, пожалуйста, а преступники могут использовать наведенные воспоминания, чтобы свалить вину на кого-то другого? Меррифот отложила мел и сняла пенсне. — Это ты к чему, Риддл? Ах, да, поняла, — она улыбнулась. — Наверное, тоже читаешь повесть Мэри Кларк? Но, ребята, нельзя же серьезно к этому относиться. Она подошла к окну и открыла форточку, не обращая внимания на залетавшие внутрь снежные хлопья. Потом обернулась к нам. — Такого рода опусы сочиняют домохозяйки из сельской местности. Заняться им нечем, а лишние деньги не помешают — вот они и строчат роман за романом о вещах, в которых ничего не смыслят. — Значит, наведенных воспоминаний не бывает? — спросил Блэк. — Ну, почему же, — Меррифот пожала плечами. — Бывают, но крайне редко. Это сложная область ментальной магии, и чтобы ее освоить, нужно быть нерядовым волшебником. А преступники, как правило, умом не блещут... Собственно говоря, иначе они бы не нарушали закон. — Вы думаете, в преступники идут только недалекие люди? — спросил Риддл. — Конечно. Насмотрелись бы вы этой публики, как я... Вот типичный случай — муж поссорился с женой из-за сгоревшего ужина. В порыве эмоций применил непростительное заклятие, потом ужаснулся содеянного, трансфигурировал труп в садовую скамейку, а в Департамент сообщил, что жену похитили неизвестные. И уже считает, что он все замечательно предусмотрел... Таких большинство, и это естественно. Неужели ты думаешь, Том, что умный человек захочет попасть в Азкабан из-за сиюминутной выгоды или порыва эмоций? — Но ведь не все же попадаются... — Все, — веско сказала профессор. — Запомните — не бывает такого преступления, которое рано или поздно не было бы раскрыто. Эйвери, сидевший наискосок от нас, зевнул. Эту фразу Меррифот повторяла так часто, что мы выучили ее наизусть еще в первом семестре первого курса. Но Том не отставал. — А если преступник все тщательно запланирует и... — Угу, — Меррифот остановила его кивком и без малейшего смущения уселась на преподавательский стол. Устроившись поудобнее, продолжила: — Я поняла, о чем ты. Да, действительно, была такая теория, очень популярная в свое время. Будто бы существуют некие гении преступного мира, которым удается проворачивать свои делишки так, чтобы и комар носа не подточил. Томас Лоуренс — это был очень талантливый аврор — даже написал об этом книгу под названием "Идеальное убийство". Конечно, она распространялась только под грифом "Для служебного пользования". Я как раз тогда преподавала в школе авроров, и помню, у нас были такие дебаты на этот счет! Однако я должна тебя разочаровать. В прошлом веке это, может, и удалось бы. Но сейчас, при нынешних успехах криминалистики... Идеальные преступления остались разве что в книгах, да и там все шито белыми нитками. Вот приведи мне пример такого рода, а я тебе скажу, где именно автор передернул. — Ну, например... — Риддл задумался. Остальные в классе расслабились — кажется, Меррифот таки "завелась", и контрольная отменяется. Эйвери вытащил из сумки сэндвич и принялся отщипывать от него кусочки под партой, украдкой отправляя их в рот. — Я читал в одной книге, — медленно начал Том, — как человек хотел убить своих знакомых, и наутро их нашли мертвыми, без видимых повреждений, только с выражением панического ужаса на лице. Полиция ничего не могла понять, а на самом деле убийца бросил в камин корень одного азиатского растения, дым от которого вызывает остановку сердца, и... Меррифот подняла бровь. — Неплохо. А что это за книга? Том слегка запнулся. — Магловская. Вы, наверное, не знаете... — Понятно, — она махнула рукой. — Маглы чего только не накрутят для объяснения простейших вещей. Я думаю, что корень там был только для отвода глаз, а вообще это типичнейшая картина гибели от авады. Никаких повреждений — и выражение смертельного ужаса. Это когда жертва понимает намерения убийцы, но уже не успевает ему помешать... Как правило, такие дела расследуются очень просто — проверяют палочки всех причастных, и дело с концом. — А если убийца возьмет чужую палочку? — И здесь ничего сложного — как правило, когда выясняют, кто где был на момент преступления, истина все равно выходит наружу. В крайнем случае, есть легилименция, которая расставляет точки над i. — А что, если преступник не просто воспользовался чужой палочкой, но и изменил память тому человеку? Вот как у Мэри Кларк... — Да, да, — вмешался Розье, лично заинтересованный в вопросе. — Как было с Дорин. Вы же читали, профессор? Меррифот сморщила нос. — Говорю вам — в жизни такого не бывает. Это слишком сложно. Но если чисто теоретически... Для хорошего легилимента тут работы на пять минут. Видите ли, дело в том, что наведенные воспоминания сохраняются в памяти... как бы поточнее... в виде текста, а не "картинки". То есть человек может уверенно и со множеством подробностей рассказать, как именно он совершил преступление, — но на месте собственно воспоминания легилимент увидит черный провал. И все сразу станет ясно. — Значит, Дорин оправдают? — оживился Колин. — Да что вам так далась эта Дорин? — изумилась Меррифот. — Влюбились в нее, что ли, все поголовно? Разумеется, ее оправдают! Это же законы жанра. — А в жизни? — поинтересовался Том. — И в жизни, скорее всего, оправдали бы. Разве что у этой Дорин оказалось бы бурное криминальное прошлое. Если она какая-нибудь темная личность... Тогда могли бы и не тратить время на легилимента, раз без него все ясно. Тем более сейчас, в военное время, когда легилиментов не хватает... Том открыл рот, чтобы еще что-то спросить, но тут Эйвери уронил бутерброд, и тот сочно шлепнулся на пол. Меррифот встряхнулась, словно просыпаясь от сна. Потом решительно встала и закрыла окно. — Все, больше никаких вопросов! Думаете, я не знаю, зачем вы это затеяли? Чтобы не писать контрольную! Что скрывать, я, конечно, люблю поговорить — но делу время, а потехе час, ребятки... Кстати, Риддл, раз ты так интересуешься ментальной магией, может, напишешь к следующему понедельнику два свитка реферата на эту тему и зачитаешь нам? Литература, правда, в Запретной секции, но я дам тебе допуск. Том пожал плечами: — Как скажете, профессор. — Вот и отлично. А Эйвери тебе поможет... Я, правда, не знаю, как ему это удастся. Он ведь, бедняжечка, так занят, что нет времени даже поесть толком. Приходится жевать на уроках... Но ты уж как-нибудь постараешься, правда, Тимоти? — грозно закончила она. Эйвери ничего не смог ответить — от постигшего его бедствия он словно окаменел и лишь бестолково открывал и закрывал рот. Меррифот хлопнула в ладоши. — А теперь записываем вопросы контрольной! И быстро — у нас мало времени. В наступившей тишине, нарушаемой только шелестом пергамента и скрипом перьев, послышался обреченный голос Эйвери: — Ну почему всегда я? __________________ * Меррифот (Merrythought) — досл. "веселые мысли".
rakugan: Глава 19. В конце декабря Риддл спросил, можно ли ему приехать ко мне на рождественские каникулы. Я только обрадовался — будет веселее. Правда, я не ожидал, что зрелище полупустого дома так его поразит. Сам я уже привык и с трудом вспоминал, что когда-то все было иначе, а вот Том помнил наше жилище совсем другим. Мне даже показалось, будто он пожалел, что напросился в гости. Мама заперла на зиму левое крыло и бывшую оранжерею, чтобы не тратиться на отопление. Большая часть нашей жизни проходила в кухне. Здесь было всегда тепло, да и вообще кухня мне нравилась — пока отец был жив, мне запрещали туда ходить, так что помещения для прислуги по-прежнему оставались слегка таинственным и притягательным местом. В старинных кухонных шкафах темного дерева посуды почти не осталось — всю распродали. Ее место заняли банки с вареньем. На стенах, выложенных кафельными плитками с бело-синим голландским рисунком, мама развесила косы из лука, связки сушеных грибов и пучки трав. В углу стоял большой ящик с яблоками, пересыпанными песком для сохранности, а под стульями вольготно расположились тыквы. Лабораторию наверху тоже заперли на зиму, так что мама разделила плиту тонкой белой чертой на две части — для готовки и для зелий, — и это деление соблюдалось с почти религиозной скрупулезностью. Точно так же была поделена посуда. Когда на второй день после нашего приезда мама обнаружила, что я посмел нарезать лук на доске для ингредиентов, она впала в такой ужас, будто я совершил святотатство. Мама долго извинялась перед Риддлом. — Том, мне так жаль, что мы не можем принять тебя как следует. Видишь, что с нами сталось? Потому-то здесь почти никто не бывает. Мне стыдно, я не хочу, чтобы кто-нибудь видел, как мы опустились... Потом она слегка успокоилась и подрядила нас делать елочные украшения — клеить бумажные корзинки, вырезать из салфеток узоры на окна и красить золотой и серебряной краской скорлупки от орехов. На следующий день Том с раннего утра куда-то ушел. Я уже успел сходить в лес и вынуть попавшихся в силки зайцев, притащить и установить елку — а его все не было. Вернулся он только к обеду, когда за окном уже начинало смеркаться — все-таки конец декабря. Принес чай, фунт сахара, немного муки и свиного жира для пудинга. — Ты где все это взял? — восхитился я. — В Хейбридже. Два часа болтал с продавщицей в кооперативном обществе, пока она не согласилась принять мои лондонские карточки. Жир купил у какой-то тетки на рынке. — А деньги откуда? Том чуть помедлил с ответом. — Мне прислали. Потом расскажу. Мама обрадовалась подаркам, хотя долго сокрушалась, что Том не должен был так на нас тратиться. Вечером позвала нас размешивать пудинг и, как полагается, загадывать желание. Я украдкой стащил из мисочки сушеную сливу и подумал, что у меня нет никаких желаний, кроме одного — чтобы Рождество тянулось подольше. Отправляться играть после почти полугодового перерыва было ужасно тяжело. — Не трогай цукаты, милый, — рассеянно сказала мама. Потом очень серьезно, будто священнодействуя, сняла с левой руки и бросила в тесто для пудинга свое обручальное кольцо. Вслед за ним отправились монетка и наперсток. Монетка на следующий день попалась мне, а кольцо вытащил Том. Мама очень смеялась и долго расспрашивала, есть ли у него на примете девушка. Ей достался наперсток, и мама сказала, что так и должно быть, потому что наперсток означает незамужнюю жизнь. Она к тому времени уже сняла вдовью вуаль и подвязывала волосы забавной косынкой в горошек, когда готовила. Намного позже я узнал, что к маме в мое отсутствие сватались несколько "приличных" пожилых волшебников. Кстати, один из них даже приезжал следующим летом, и это была большая глупость с его стороны. После того, как он посмел обратиться ко мне "сынок", я выставил его из дома и швырнул ему вслед зонтик. — Рэй, нельзя так, — сказала тогда мама. — Я все равно не собираюсь ни за кого замуж, но люди ведь с лучшими намерениями... — Пускай еще кто-нибудь явится с лучшими намерениями — я спущу на него собак. Мама ничего не ответила. Только почему-то вздохнула и взъерошила мне волосы. *** О деньгах Том рассказал мне поздним вечером, когда уже готовый пудинг был отправлен "доходить" в буфет, а мама ушла спать. Подвесив пойманного днем зайца за задние лапы, я снимал с него шкурку. Собаки с интересом наблюдали за мной, устроившись в теплом месте у плиты, и ждали, когда им что-нибудь перепадет. В тяжелой чугунной сковороде на плите уже жарилась морковка с луком. Риддл сидел за столом с чашкой чая и рассказывал, глядя куда-то в пространство: — В общем, этим летом случилось кое-что. Я тебе не говорил — если честно, боялся, что ты начнешь от меня шарахаться, что ли. Уже потом, когда узнал о Фредди и всем таком, то решил, что ты-то как раз поймешь. Именно ты. Но уже к слову не пришлось. Короче говоря, когда нас вывезли в Хоуптон... — Куда? — переспросил я, снимая зайца с крюка и раскладывая на доске. — Это деревня такая в Сассексе. Раньше нас возили на море, но это было до войны. А потом приют стал арендовать на лето дом в Хоуптоне. Там неплохо. Правда, у меня там нет своей комнаты, потому что спальни все огромные, человек на двадцать. Знаешь, как в больнице — стены, побеленные известкой, кровати железные рядами... У нас под окном было осиное гнездо, и осы все время вились в комнате, а еще подоконник грызли. Как мыши, честное слово. Им, наверное, нужно дерево, чтобы строить свои гнезда. Потом ос потравили... Ну, неважно. Том поднялся и помешал морковку. — В деревне нас, конечно, недолюбливали: опять, мол, явились приютские, будут теперь яблоки воровать и драться с местными мальчишками. Но мы в деревню особо и не ходили. Только в церковь каждое воскресенье, как в Лондоне. Маглы вообще такое любят. В приюте у нас была молитва три раза в день самое меньшее. Он сел на место и опять взял чашку. — Так вот, однажды вызывает меня к себе миссис Коул, директриса, и говорит: дескать, знакомься, это мистер Уоллес, один из местных землевладельцев. Я его раньше уже видел в церкви — лет шестидесяти, благообразный такой, седой. Улыбается, руку пожимает. Спросил, не хотел бы я у него пожить, потому что ему, мол, нужен мальчик, чтобы помочь составить каталог библиотеки... Том говорил ровным, ничего не выражающим голосом, только пальцы стискивали ручку фарфоровой чашки, словно хотели раздавить. — Я сразу понял, что тут дело нечисто. Каталог библиотеки ему понадобился! В военное-то время, самое оно... Сказал миссис Коул, что не пойду. А она: "Мистер Уоллес нам так помогает, жертвует на нужды приюта, а тебе, можно подумать, трудно помочь нашему благодетелю!". Проще было согласиться, чем слушать ее нытье. Тем более я сначала думал, что ему просто прислуга нужна. У нас так многих разбирали по фермам. Ребятам даже нравилось — хоть и пашешь в поле от зари до зари, зато кормят лучше, чем в приюте, да и несколько лишних шиллингов можно заработать... Так что я подумал и решил отправиться к этому Уоллесу. Он отставил чашку и потер виски руками. Майк широко зевнул, подошел, стуча когтями, и уселся у стола — так просто, чтобы я не забыл о его существовании. — Все оказалось, как я и ожидал, — тем временем говорил Том. — Библиотека у него хорошая, но он ею не особо интересовался. В доме горничная, кухарка, экономка, садовник. Меня не заставляли ничего делать. Думаю — что тогда? Непонятно. А Уоллес все меня обхаживал. Кормил хорошо, купил новую одежду, деньги давал на карманные расходы, в шахматы со мной играл. И все расспрашивал — кто я, что я, да неужто совсем ничего не знаю о семье? Спрашивал, где учусь, — я сказал, что в колледже, изучаю химию. Это такая магловская наука, вроде зельеварения... А он все твердил, какой я умный и талантливый, да как жаль, что я вынужден расти в приюте, мне там совсем не место, с моими способностями. Не идти же мне, дескать, рабочим на фабрику. И еще — что мне нужно найти хорошего покровителя, который поможет устроиться в жизни, сделать карьеру... Тут-то до меня и дошло, к чему он клонит. — И к чему? — тупо спросил я. Пока что ничего ужасного в рассказе Тома мне не виделось. Может, этот Уоллес решил его усыновить? Том сначала посмотрел на меня искоса, потом, убедившись, что я не прикидываюсь дурачком, а искренне не могу взять в толк, о чем речь, — досадливо сказал: — Да просто он любитель красивых мальчиков. Понятно?! — Нет, — честно сказал я. Потом все же припомнил кое-что из давно прочитанного. — Как в Древней Греции, что ли? — Именно, — Том внимательно смотрел на меня. — Ты всерьез? Но это же ненормально! — А маглы вообще бывают нормальными? Я даже нож отложил. — И ты хочешь сказать, что он... Бр-р! — Ну, так прямо он меня не домогался, — Том фыркнул в чашку с чаем. — По крайней мере поначалу. Он, видишь ли, все же стеснялся своих... пристрастий. В глубине души. Видно, не очень знал, как перейти к делу. Потом осмелел — то приобнимет, якобы по-дружески, то коленку потрогает... Он скривился, словно от зубной боли. — Мерлин великий! А почему ты не ушел оттуда, не рассказал вашей директрисе? — Рэй, ну подумай сам! Я приютский ребенок, подкидыш, черт знает чье отродье — а он уважаемый человек, столп местного общества, оплот морали... Кому бы скорей поверили? К тому же мне ведь особенно ничего не угрожало. Колдовать только не хотелось без крайней нужды, чтоб не огрести неприятностей от Министерства. Но я и без палочки могу за себя постоять, ты же знаешь. Он подтянул к себе испачканный кровью нож и принялся машинально чертить им по поверхности стола. — Ну, а однажды он решился-таки. Как раз, когда мы с ним разбирали один из шкафов в библиотеке. Обнял и попытался поцеловать. Я вывернулся — получилось в щеку. Меня передернуло. — Ага, — сказал Том, не глядя на меня. — Я же говорил — будешь шарахаться. — Не буду. Просто... Я коленом отпихнул Расти, который встал на задние лапы и принюхивался к мясу. Вот только пса сейчас не хватало. — Противно, да, — кивнул Том, по-прежнему не отрывая глаз от столешницы. — Знаешь — я ведь так долго к этому готовился, прикидывал, как поступить... А тут вдруг впал в ступор. И противно, и как-то страшно. Будто оцепенение напало. Не то что палочку вытащить не мог — руку поднять, чтоб дать ему в зубы. Одно желание — сбежать поскорей и вымыться. Как будто грязью измазали. Что же делать, думаю, надо ведь как-то от него отделаться... И тут меня озарило. Прикинулся невинным ягненочком — дескать, ничего не знаю, ничего не понимаю, — и как давай нести чушь: ах, мистер Уоллес, вы ко мне так хорошо относитесь, я никогда не знал своих родителей, а вы мне заменили папу, я так вам благодарен, вы мне и вправду, как отец, а ведь у меня никогда не было настоящего детства... Ну, и такое прочее. До того в роль вошел, даже чуть не расплакался. А этот Уоллес... Я же тебе говорил — он, в общем, человек совестливый. И так его это поразило — что я-де на него смотрю с такой благодарностью, а он себе позволяет черт знает какие мысли. В общем, оставил меня в покое и ушел, до следующего утра не показывался. А я бегом в ванную. Все казалось, что отмыться не могу. Остановился только, когда уже кожу до ссадин стер. Потом ничего, успокоился... С тех пор Уоллес ко мне больше не приставал. Видно, чувствовал себя виноватым. Даже попросил разрешения мне писать. Я ему дал адрес до востребования в Хейбридже — мол, я там рядом учусь в школе. Вот он мне эти деньги и прислал... Я у него еще месяц прожил, прежде чем уехать к Розье. — И ты после такого остался там жить?! — А куда мне было деваться, Рэй?! Обратно в приют? Вот там были бы рады-радешеньки! Директриса и так спит и видит, как бы от меня избавиться. Уже намекала, что, мол, не пора ли поискать работу с жильем? У маглов ведь обязательное обучение только до четырнадцати, а дальше из приютских мало кто учится. Уходят наниматься на фабрику или еще куда. — Ты хочешь сказать, тебя выставили на улицу? — Ну, этим летом не выставили, но вот в следующем году выгонят точно. Мне ведь уже будет пятнадцать — кто меня станет содержать? Совет попечителей не позволит. Сейчас и так с деньгами трудно, а детей новых много — война же, сироты... Так что выдадут новый костюм, фунтов десять на первое время — и до свидания. — Переезжай жить к нам. — Нет. Он решительно покачал головой. — Нет, Рэй. Чего ради я стану вам мешать? Еще дай бог, чтобы ты этот дом не потерял. Ничего, не пропаду. Попробую устроиться на лето в Хогвартсе, может, найдется работа. Ну, или… есть еще кое-какие шансы, я пока не хочу говорить, ладно? Потом, если получится, расскажу. Я кивнул, вынул палочку и призвал другой нож. — Я не хочу жить где-то из милости, понимаешь?! — говорил Том. — Я вообще не хочу больше принимать милостыню. Хватит, разок попробовал. И ведь теперь не остановиться. Знал бы ты, как я ненавижу себя за то, что беру у Уоллеса эти деньги! Пускай это мелочь, пять, десять, двадцать фунтов — но получается, что я продаюсь. Разве нет? — Ты же не... — Какая разница?! Главное ведь не форма, а суть. Я потому так и боялся тебе говорить. Думал, презирать начнешь. — Не начну. Я не стану тебя презирать, что бы ты ни сделал. Серьезно. Том молчал, глядя на огонь в плите. Потом сказал: — Знаешь, когда я в одиннадцать лет узнал, что поеду в Хогвартс, то так радовался... Мне казалось — начинается новая замечательная жизнь, все будет иначе. А оказалось, что и здесь все то же самое. Есть богатые, есть бедные. У одних все, у других ничего. Одни командуют — а другие унижаются, лебезят, подставляют друг друга, лезут к успеху по головам. Если ты не такой, как все, — тебя ненавидят. Попробуй сделать шаг влево или вправо — тут же в тебя вцепится школьное начальство или министерские чиновники. Ах, как он мог, как посмел, это же нарушение закона! В лучшем случае карцер, в худшем — Азкабан. Получается одна огромная ловушка. Я отрезал от зайца голову и бросил собакам, чтоб унялись. — Мне Слагхорн говорил, — продолжал тем временем Том, — мол, закончишь школу, устрою тебя в Министерство, сделаешь там карьеру. Понимаешь, Рэй? Пресмыкаться, тащить на себе всю работу, выслуживаться — чтобы к сорока годам стать главой отдела, к шестидесяти получить департамент, а в восемьдесят, если повезет, занять место среди таких же старых пней в Визенгамоте. И я должен быть счастлив до обморока, что мне предлагают потратить на это свою жизнь?! — Все так живут. — Значит, я — не все! Он спрятал лицо в сцепленных пальцах и глухо сказал: — Я не хочу. Понимаешь? Еще летом для себя решил — не буду. Мне не нужны ни подачки, ни те деньги, которые надо зарабатывать, вылизывая ботинки начальству. То, что я посчитаю нужным, я просто возьму сам. По праву сильного. — Загвоздка одна, — сказал я, бросая куски зайчатины на сковороду, — как стать сильным? — Ты тоже об этом думал, да? Я для себя еще пока не решил. Но... Он опять принялся вертеть в пальцах нож. — Знаешь, Рэй, один неглупый человек сказал: "Будьте чисты, как голуби, и мудры, как змеи". Вроде бы просто красивые слова, а на самом деле... Вот этот нож, смотри. Им можно делать все, что угодно, правда? Снимать шкуру с зайца, выпускать кишки — но сам нож остается чистым. Перепачкай его в крови и требухе, потом скажи: "Evanesco" — и лезвие засверкает, будто ничего и не было. Вся грязь на поверхности, а суть ножа не меняется. Вот так надо жить. Я налил ему и себе еще чаю и уселся напротив. Мое участие в разговоре почти не требовалось. Видно было, что Тому нужно выговориться. Глаза у него странно блестели, а голос иногда срывался, но он не обращал на это внимания. Только временами останавливался и замолкал ненадолго, будто прислушивался к чему-то в самом себе. — У маглов есть такое выражение: "Бич Божий". У волшебников нет? В общем, если коротко, это тот, кто искореняет грехи и пороки мира. Нам в воскресной школе рассказывали. Так вот, я, когда был младше, еще до Хогвартса, — хотел стать таким. А сейчас понимаю, как это глупо. За собой бы уследить... С собой бы не пойти на сделку. Потому что только тот, кто не потеряет себя, рано или поздно приобретет весь мир. — А тебе нужен весь мир? — спросил я, накрывая сковороду крышкой. — Еще не знаю, — задумчиво ответил Том. — Может быть, и нужен.
rakugan: Глава 20. На следующий день после Рождества я отправился в Лондон. Там было тихо — в последние полгода бомбежек почти не случалось. Немцы переориентировались на Ливерпуль и Бирмингем, да и вообще заметно поутихли. Слишком прочно увязли на востоке, где русские, если верить радио, все же сумели отбросить их от Москвы. Зима была снежная и очень холодная, так что прохожие на улицах не задерживались, торопились скорее добраться домой. Косой переулок словно вымер, а в Ночном жизнь продолжалась, как обычно — бомбежки или мороз, а бизнес есть бизнес, — но пряталась по подворотням и забегаловкам. Даже попрошайки носа наружу не казали. Игорный клуб с августа почти не изменился, разве что добавилась одна рулетка. После выплаты процентов ростовщику у меня еще оставалась приличная сумма, так что я рискнул перебраться за стол, где ставки были повыше: два галлеона в первом интервале, десять во втором. Но игра шла ни шатко ни валко. То ли я так устал за семестр, то ли, наоборот, слишком расслабился и перестал бояться будущего. Дни шли, до конца каникул оставалось всего ничего, а у меня на руках было тридцать галлеонов сверх игрового минимума — и все. Вдобавок Фредди не появлялся. Мы договаривались встретиться и обсудить дела в первых числах января, но за неделю я ни разу не увидел ни его, ни ребят из "фирмы". Игорный дом, впрочем, работал, как обычно, да и девчонки, которым Фредди покровительствовал, никуда не делись, так что я не слишком беспокоился. Занят, должно быть. Рано или поздно придет. Сам я его найти не мог — адреса не знал и даже примерно не догадывался, куда мы с ним аппарировали в августе. Утром третьего января, за три дня до Хогвартс-экспресса, я встал из-за стола измотанный и взвинченный. У меня был минус почти в пятьдесят галлеонов, игровые деньги таяли на глазах, и Трэверс был нужен более чем срочно. В пабе, куда выводила лестница из клуба, меня остановил незнакомый широкоплечий волшебник средних лет. — Ты и есть Рэй? Зайди-ка, тебя ждут. Поговорить надо. Я выдохнул с облегчением. Наконец-то. Послушно прошел вслед за ним в кабинет, отделенный от паба резной деревянной перегородкой. Бармен проводил нас взглядом и принялся протирать стойку. Но Фредди в кабинете не было. За столом с парой бутылок огневиски сидело несколько человек. Среди них я узнал Бобби Крэйна, которого видел летом на свадьбе. — Присаживайся, — Бобби улыбнулся и подмигнул мне. Подвинул стул. Я осторожно сел на краешек, одновременно быстро оглядев комнату. Я еще не знал, что происходит, но дело нравилось мне все меньше и меньше. Волшебник, который меня привел, встал у двери, привалившись к косяку. Сидевшие за столом рассматривали меня без особого интереса. — Что же ты, — спросил Бобби, — уже который день в Лондоне, а все не заходишь? Посидели бы, поговорили... Хочешь сэндвич? — Нет, спасибо. — Как скажешь. Но, Рэй, нехорошо вот так. Старших надо уважать. — Простите, сэр, я не знал, что вы хотите меня видеть. Если у вас есть какие-то вопросы, мне кажется, вам лучше задать их мистеру Трэверсу. Я чуть отодвинулся от стола. — Не спеши, — Бобби положил руку на спинку моего стула. — На улице холод собачий, успеешь еще нагуляться. Давай-ка лучше поговорим. Я тебя немножко расстрою, ты уж как-нибудь постарайся переварить. Он хмыкнул и потянулся за зубочисткой. — Вредно все-таки сидеть в Хогвартсе и быть оторванным от мира, не знать новостей... В общем, нет больше Фредди. Так что все вопросы теперь будешь решать с нами, мальчик. — Как — нет? — спросил я глухо. Язык не слушался. — А вот так, — Бобби опять улыбнулся уголками губ. Это было больше похоже на оскал. — Жизнь коротка, и все мы, знаешь ли, смертны. Кто-то из его спутников рассмеялся и тут же умолк. — На, выпей, — Бобби подтолкнул ко мне бокал с огневиски. — Легкой ему дороги на Авалон, пускай не держит зла. Если до этой фразы у меня еще были какие-то сомнения в том, какую роль Бобби сыграл в гибели Трэверса, теперь их не оставалось. Старинная волшебная формула. Чтобы ушедший не мстил убийце. Я опрокинул свою порцию залпом, обжигая горло. — Но для тебя ничего особо не изменится, — Бобби откинулся назад и расслабился. — Я думаю, мы поладим. Ты умный мальчик, Фредди тебя ценил. У меня есть для тебя работа. Он говорил долго, но ничего нового я не услышал. То же предложение, что и летом, — поставки зелий особого рода в Хогвартс. Все оставалось в силе. — Работа непыльная. Конечно, надо иметь крепкие нервы и голову на плечах, но ты справишься, я думаю. Подучишься, осмотришься... После выпитого на пустой желудок алкоголя у меня уже порядком кружилась голова. Хотелось спать, а еще больше — убраться отсюда. — Я подумаю, — ответил я, когда Бобби умолк. — Давай, — кивнул он. — Прямо сейчас. Это место ничем не хуже любого другого, чтобы думать. И побыстрее, у меня еще дел полно. Может быть, если бы я был менее уставшим и не таким пьяным, я бы как-нибудь выкрутился. Но самое большее, на что я был способен в тот момент, — ответить вежливо и уклончиво, в надежде, что отказ удастся как-то замаскировать. Не сработало. — Грустно, — подвел итог Бобби. — Что ж, на нет и суда нет. Насильно мил не будешь. Ладно, не будем дальше рассусоливать. Можешь идти, счастливо. Я поднялся, пошатываясь. Бобби внимательно следил за мной взглядом. В комнате было сильно натоплено, от сухого воздуха першило в горле. Я попрощался и сделал шаг к двери, пытаясь одновременно держать в поле зрения всех присутствующих и нащупывая рукой палочку в кармане. Стоявший у двери человек отступил в сторону, чтобы дать мне пройти, но, когда я уже взялся за ручку, вдруг стремительным броском перехватил мое запястье и вывернул. Я выхватил палочку, но она мгновенно улетела в дальний угол, а моя правая рука тоже оказалась в тисках. Я резко дернулся назад, чтобы ударить нападавшего головой в нос, но он уклонился и выкрутил мне руку до предела, так что я почти услышал хруст ломающейся кости. От боли я ничего не мог различить. — Рэй, хочешь совет, причем совершенно бесплатно? — спросил Бобби. Он даже не двинулся со стула. Сидел, рассматривая меня, и лениво вертел в пальцах палочку. — Не будь таким заносчивым, парень. Не надо думать, что ты умнее всех. Все равно ведь придется делать, что сказано. Только вот цацкаться с тобой и предлагать приличные условия уже никто не будет. Возьмешь, как миленький, что дадут, и еще бегом побежишь, умолять станешь, чтоб я тебя посчитал полезным, дал второй шанс. А то ведь бесполезные — они знаешь где... Но я к людям привык по-хорошему, даже если они ко мне по-плохому. Так что поживи до лета, подумай о своем поведении. Здесь только не появляйся, если не хочешь больших неприятностей. Игрок, тоже мне. Много чести... Когда надо будет, тебя найдут. А пока — подарочек небольшой. На память, так сказать. Я не успел и глазом моргнуть, как из палочки Бобби вылетел тонкий белый шнур и захлестнул мне горло. Он затягивался все туже и туже, а я не мог даже руку высвободить, чтобы оттянуть его. Только бестолково дергался и пинал ногами во все стороны, чувствуя, как легкие разрываются от нехватки воздуха. Судорожно пытался ухватить хоть глоток — и не мог. В ушах звенело, я уже ничего не видел, меня бросило в страшный жар, по штанам что-то текло ... Дальше я ничего не помню. *** Когда я очнулся, было еще темно, но небо на востоке посерело — значит, около восьми утра. Меня вытащили из паба и оставили под стеной какого-то дома кварталом выше. Мантии на мне не было, ботинок тоже — вряд ли это постарались люди Бобби, скорее, кто-то из местных жителей. Еще очень повезло, что вообще пришел в себя, — мог бы и замерзнуть насмерть. И палочки не было, а это уже совсем плохо. Идти я поначалу не мог — скорее, полз вдоль стены, цепляясь руками. Тело сводило дикой болью, мышцы не слушались. Зато холода я почти не чувствовал, руки и ноги казались чужими, словно ледяные костыли, которые кто-то прицепил ко мне заклятьем. Путь до Косого переулка, который я обычно проходил за десять минут, занял около часа. Парочка встречных прохожих от меня попросту шарахнулась. По дороге я сообразил, что у меня нет денег и вдобавок я не могу говорить. Но деваться было некуда. Канцелярский магазин, в вестибюле которого находился общественный камин, уже открыли. Внутри было так натоплено, что в первый миг воздух показался обжигающим. Отогревшиеся пальцы рук кололо, словно сотней иголок; на ноги в обледеневших носках я старался не смотреть. В стекле витрины я успел разглядеть свое отражение — волосы запорошены снегом, глаза красные от лопнувших сосудов, под носом засохшая кровь и сукровица, на шее ссадины и четкая багровая полоса от петли. Пришлось поднять воротник рубашки, чтобы кое-как это скрыть. Дремавшая у камина пожилая ведьма встрепенулась и выронила вязанье, услышав мои шаги. — Моргана-защитница! Что случилось?! Я ничего не мог ей ответить, но она уже все додумала за меня. Ограбления тогда были не редкостью. — Надо вызвать патруль! Я отчаянно замотал головой — только встречи с патрулем мне сейчас не хватало. Вывернул карманы, чтобы показать, что у меня нет и пяти сиклей, чтобы расплатиться за пользование камином. Посмотрел умоляюще, но нужды в этом не было. Вид у меня и без того был — краше в гроб кладут. Кое-как нацарапал ей свой адрес на бумажке и полез в камин. Тетушка кивнула — ей не впервой было таким манером отправлять клиентов по домам, особенно тех, кто навеселе. Бросив мне под ноги горсть летучего пороха, она прочла адрес по бумажке — хвала Мерлину, правильно, иначе меня бы занесло невесть куда. Это было последнее, что я успел подумать. Меня уже кружило и несло мимо чужих каминов, сквозь пятна света и провалы тени, и наконец вышвырнуло на пол в гостиной. Дома было темно и тихо — похоже, все еще спали. Я добрался до спальни, упал на кровать и укутался одеялом. Горло невыносимо болело, я никак не мог согреться. В голове вертелись обрывки мыслей и воспоминаний о случившемся. В таком полубреду я пролежал около часа, потом, наверное, заснул. Проснулся от стука в дверь — сначала тихого, потом все более настойчивого. В комнате было темно по-прежнему, и мне казалось, что я только что задремал. Ответить я бы все равно не смог, но и подняться был не в силах. Хотел только одного — чтобы меня оставили в покое. Но стучавший не унимался. Потом дверь заскрипела, на стену упало размытое пятно света от свечи. — Ты выспался? Вставать собираешься? Ужин готов. Я уткнулся в подушку в надежде, что Том решит, будто я крепко сплю. Но он попытался стянуть с меня одеяло, чтобы разбудить. Удивленно застыл на мгновение, а затем рывком перевернул меня на спину. Прерывисто выдохнул и провел пальцами по следу от петли. Я не видел его глаз, но чувствовал, что с ним творится что-то странное. Руки у него так дрожали, словно по телу шла вольтова дуга. Потом он спросил странно сдавленным голосом: — Как это вышло?! Я качнул головой, показывая, что не могу говорить. Было уже не холодно, а, наоборот, невыносимо жарко, и страшно хотелось пить. Но Том ничего и не спрашивал — поставив свечу на столик у кровати, он метался по комнате. Порылся в шкафу в поисках пижамы, потом чуть ли не волоком дотащил меня в ванную и обратно, переодел, долго поил водой с ложки. При этом сопровождал свои действия такими отборными приютскими выражениями, каких я никогда в жизни от него не слышал. Я не мог глотать, вода проливалась на одеяло. Том укрыл меня и замотал шею шарфом, чтобы спрятать борозду от петли. — Подожди, я сварю зелье. Твоей маме скажу, что ты сильно простудился. Смотри, чтоб шарф не сполз. Дверь захлопнулась, и я услышал, как он сбегает вниз по лестнице, перепрыгивая через ступеньки. А я и вправду простудился. У нас не было почти никаких ингредиентов, и то зелье, которое Том умудрился сварить, проявив чудеса изобретательности, помогало слабо. Температура каждые два часа взлетала до сорока градусов, из-за этого все тело сводило такими мучительными судорогами, что будь я в силах встать — точно выбросился бы из окна. Мама сидела со мной днем и ночью, но лучше б она этого не делала — от ее слез и причитаний становилось еще хуже. Временами ее сменял Том. Я написал ему на листе бумаги, что со мной случилось. На следующий день он побывал в Лондоне и купил зелья, подержанную палочку и какую-то обувь для меня на распродаже. Но теперь от наших капиталов осталось всего с десяток галлеонов. А путь в Ночной переулок был мне закрыт если не навсегда, то очень надолго. О том, на каких условиях я смогу туда вернуться, не хотелось и думать. *** Том все время говорил, что мы выберемся, мы непременно выберемся, но я видел, что он и сам не очень в это верит. Он был очень подавлен. Казалось, что жизнь загоняет нас — каждого по отдельности и обоих вместе — в клетку, как крыс. И ни выхода, ни просвета. Мама не хотела, чтобы я сейчас возвращался в Хогвартс, но я понимал, что если останусь дома, то просто сойду с ума. Уж как-нибудь доползу до поезда. А в школе главное — избежать осмотра в лазарете, если к тому времени голос еще не вернется. По ночам мне постоянно снились кошмары, а утром перед отъездом привиделся особенно жуткий. Мне снилось, что я попал в магловский приют. Во сне это не казалось странным, хотя приютов я никогда не видел и представлял их себе только по рассказам Тома. Там был длинный зал с бесконечными столами, за которыми сидели одинаковые дети в серой одежде. Хмурые взрослые тетки с костлявыми лицами и красными руками раздавали кашу, швыряя в каждую тарелку пару ложек чего-то вроде оконной замазки. Снаружи приют походил на тюрьму. Грязноватое каменное здание с рядами маленьких окон, разве что без решеток. Во внутреннем дворе, вымощенном булыжником, не было ни травинки. В углу двора виднелось маленькое строение, похожее не то на сарай, не то на увеличенную до размеров сарая собачью будку. Откуда-то мне было известно — во сне не задаешься вопросами, откуда, — что каждый месяц в приют приезжает неприметный человечек, похожий на бухгалтера. В потертом старом портфеле он привозит топор. После этого в сарайчик во дворе отводят кого-то из детей, и что происходит дальше — неизвестно. Другие дети в это время сидят в классах за учебниками. Ребенок больше не возвращается, и спрашивать, куда он делся, не принято. А на следующий день за обедом будет праздник — жаркое из ягнятины. Во сне я знал об этом еще до того, как попал в приют. Мне снился приемный покой, где я стоял в очереди к врачу вместе с десятком других детей. Дети вокруг казались маленькими, лет по восемь-девять. Себя я не видел, но полагал, что и мне примерно столько же. Я ежился от холода — босиком-то на кафельном полу, — когда вдруг услышал странный запах, словно от сильно нагретого камня. Обернувшись, увидел, как в открытое окно влетает маленькая шаровая молния. Она медленно, будто в толще воды, двигалась над очередью детей, то дергаясь вперед, то замирая подолгу на месте. От нее шли искры, пахло озоном и опасностью. "Не двигайтесь!" — выкрикнул врач. У мальчишки рядом со мной зубы стучали от страха, а мне совсем не было жутко. Я сам не понимал, почему, но был совершенно уверен, что молния как-то связана с сараем во дворе. Что тем, кто с ней соприкоснулся, — прямой путь туда. Однако это не пугало. Наоборот, я был необыкновенно счастлив. Я знал, что уйду из приюта. Даже если этот путь лежит через сарай. Потому что это тоже — выход. А молния каким-то неведомым образом проведет меня через... Через что? Я протянул руку, и огненный шарик коснулся моей ладони. Я успел подумать: как странно, он совсем холодный. А дальше уже ничего не было, потому что молния разрядилась, залив все вокруг ослепительным светом. Он поглотил меня, я растворился в нем, и это было невозможно хорошо, и в мире не было ничего лучше... Спасибо, сказал я кому-то в слепящем свете. Спасибо. Спасибо. И проснулся от того, что Том дергал меня за руку. — Да что ты заладил — спасибо, спасибо?! Поднимайся, ехать пора. Было почти девять, до Хогвартс-экспресса оставалось два часа. Том ушел, а я еще лежал минут десять, закрыв глаза. Вставать не хотелось. Хотелось как можно лучше запомнить эти два ощущения, которые почему-то казались мне необыкновенно важными. Слепящий свет под веками. И молния в моей ладони.
rakugan: Глава 21. Cказать, что мне было плохо в первые недели две после возвращения в Хогвартс, — значит ничего не сказать. Будто сплошная черная вода вокруг, и я тону в этой воде. Я не помню, как отбивался от попыток старосты, Мэтью Бэгнолда, отправить меня в лазарет, как убеждал его, что моя "простуда" сама пройдет. Не помню ни занятий, ни домашних заданий, ни лиц, ни разговоров. Единственным моим желанием тогда было как можно быстрее отделаться от всех, отбыть уроки, вернуться на факультет — и спать. Я ничего не чувствовал, кроме страшной усталости. Разговаривать с кем-либо было мучительно; каждое обращенное ко мне слово ощущалось, как ожог или порез. Зато во сне было хорошо. Кошмары меня больше не мучили. Наоборот, снилось почти всегда одно и то же. Берег моря, песчаные замки, которые кто-то строит, а потом разрушает. Медленно закрывающиеся перламутровые раковины. Жемчужно-серые туннели. Мне не понадобилось много времени, чтобы понять, что означают эти сны, и однажды, проснувшись ночью, я вдруг с непривычной четкостью подумал, что это, должно быть, не самый плохой выход. Сдохнуть — и все. Очень просто. Ночь — не лучшее время, чтобы думать, поскольку человек все же дневное существо, и в темное время суток мозги у него слегка "набекрень". Как ни странно, несмотря на мою привычку покерного игрока жить по ночам, — а может быть, как раз поэтому, — я уже тогда знал, что ночью нельзя принимать серьезные решения. Но когда мысль никуда не делась и на следующий день, я расслабился и принял ее как дело решенное. С этого момента я уже не сидел с мрачным видом на уроках, не срывался на однокурсников. Стал смеяться и вести себя так, словно ко мне вернулась надежда. Никто не знал, что всем этим я был обязан жемчужно-серому туннелю, с которым уже так сжился, что считал его лучшим другом. Туннель отделял меня от мира. Он вел куда-то далеко-далеко, где меня не будет, где прилив смоет меня, словно башенку из песка, и наконец наступит покой. Существует обывательское представление, что, мол, "грань переступают" только эгоисты и истерички, не думающие о своих близких. На самом деле это совершенно не так. Я помнил о маме, но был уже в таком состоянии, когда мне стало все равно. Мои проблемы казались неразрешимыми, помощи ждать было неоткуда — а если меня не будет, маму, по крайней мере, никто не тронет. Да, она потеряет дом, но всегда сможет переехать к тете Мирабел. Зато ее не навестит никто из Ночного. Краем сознания я понимал, что маме в этой ситуации не будет никакого дела до дома, что удар может оказаться для нее разрушительным — но все равно ничего не мог поделать. Я слишком устал, чтобы что-то чувствовать, я уже сделал шаг в серый туннель, и мне хотелось только свернуться калачиком на его теплом полу — и спать. Больше всего времени ушло на то, чтобы придумать, как сделать случившееся похожим на несчастный случай. Мне казалось, что так маме будет легче. Меня притягивала Астрономическая башня, и однажды я подумал, что проще всего будет сбросить оттуда телескоп, а потом прыгнуть самому, чтобы казалось, будто я его уронил и слишком сильно наклонился через парапет, пытаясь призвать обратно с помощью Accio. Потерял равновесие, вот и все. Оставался, конечно, риск, что сработает стихийная магия, но тут уж ничего нельзя было сделать. Если бы я играл в квиддич и у меня была своя метла, можно было бы набрать большую высоту и прыгнуть оттуда, чтоб наверняка. Но метлы у меня не было, а на школьной можно было подняться разве что на сорок-пятьдесят футов. Чтобы отсечь себе путь к отступлению, я напросился на дополнительные занятия по астрономии — так можно было получить разрешение ходить на башню по ночам во внеурочное время. Главное было не струсить в решающий момент. Впрочем, это не должно быть страшно. Не страшнее, чем прыгнуть вниз с высокого обрывистого берега Дервента. *** Том в это время доставал меня, пожалуй, больше всех. Он вбил себе в голову, что хочет научиться легилименции и окклюменции. Натащил кучу книг из Запретной секции, но читал их только в спальне, чтоб не демонстрировать свой интерес перед всем факультетом. Официально в Хогвартсе легилименцию никогда не преподавали. На этот счет были строгие министерские правила — изучать ментальную магию можно только в высших учебных заведениях или на специальных курсах, а потом нужно обязательно получить лицензию и зарегистрироваться. А то, что в качестве партнера Риддл выбрал меня, тоже было, в общем, неудивительно — я и так знал о нем то, что Том предпочел бы держать в тайне. Я не хотел с ним заниматься. Я хотел, чтоб от меня все отстали. Я боялся, что он увидит у меня в голове намерение совершить самоубийство. Потом все же решил попробовать — в конце концов, как я уяснил из пособия для начинающих, "увидеть" в сознании другого человека планы и замыслы куда сложнее, чем уже свершившиеся события. Для занятий нам приходилось прятаться — выбирать время, когда в спальне никого не было, искать пустые классы, стараться, чтоб не застукали другие ученики, преподаватели или привидения. Сразу же выяснилось, что просто все только в теории: взмахнул палочкой, сказал: "Legilimens" — и пожалуйста, лови волну. У нас же поначалу выходило меньше, чем ничего. Мы таращились друг на друга, словно играли в гляделки, но, кроме головной боли и рези в глазах, ничего не получалось. Том стал злиться — он всегда злился, когда ему что-то не удавалось. А я хотел, чтоб он отстал от меня, но это было невозможно, Том прицепился, словно клещ. Однажды мы укрылись для занятий легилименцией в каморке Прингла под лестницей первого этажа. Там было полутемно, только через щели в двери падали полосы света из холла. Вокруг громоздились швабры, поставленные одно на другое ведра, ящики с брусками мыла и побелкой, а за дверью носились, поднимая страшный гвалт, первокурсники — шла большая перемена. Я пытался уйти, потому что обещанные Томом "каких-нибудь десять минут" давно прошли, а мне хотелось успеть на обед. Но в этот раз Риддл перешел уже все пределы. Он просто блокировал мои попытки выйти. Отбрасывал от двери, как котенка. — Нет! Я сказал — нет! Ты выйдешь отсюда, когда тебе удастся легилименция, или никак! Я не мог говорить. Я так устал, что каждое слово давалось страшным трудом. Да что ему от меня надо? Пускай найдет себе другую подопытную крысу! Попытался врезать ему кулаком в лицо, раз, другой, третий, но эта сволочь, смеясь, уклонялась, и плевать ему было, что вокруг с грохотом падают швабры — все равно за гвалтом из коридора ничего не было слышно. Я хотел только одного — чтоб он сдох. Если б мог, я бы убил его. Наверное, так матери, измученные бессонными ночами, душат младенца подушкой, чтобы потом, наконец, лечь на пол рядом с кроваткой и спать, спать, спать. Но Том был сильнее меня и опытнее в драках, и я не мог не то что задушить его, а даже просто как следует толкнуть. Вот тогда-то, дойдя до крайней степени отчаяния, я поднял палочку и сказал: "Legilimens"... Кто ищет, тот найдет. Класс с поцарапанными партами, оглушительные вопли детей. Кто-то переворачивает над партой чернильницу и убегает, а блестящее, словно живое, пятно чернил растекается по книге. Усатый человек в магловском пиджаке орет: "Риддл, ты испортил учебник, после уроков зайдешь к директору!". Хихикающие мальчишки на задней парте, записка — "Так тебе и надо, приютское дерьмо". Ослепительно яркое солнце, бьющее в незанавешенное окно директорского кабинета. Если смотреть в окно, видно, как девчонки внизу играют в классики, нарисованные мелом на брусчатке школьного двора. За спиной взвизгивает выдвигаемый ящик стола, директор на минуту замирает над ним в сомнениях — выбрать линейку или узкий кожаный ремень. Внизу, во дворе, один из давешних обидчиков выходит на крыльцо. Потом "картинка" странно дергается, будто прыгает. Мальчишка внизу спотыкается, хватается за перила в поисках опоры — и падает вниз головой, так быстро, что его приятель застывает с разинутым ртом. Звук падения, словно кто-то рассыпал горох. Девчонки прекращают игру и пялятся, а мальчишка поднимается, шатаясь, как пьяный, проходит пару шагов, и его выворачивает на брусчатку. "Картинка" плывет и смазывается окончательно. Штукатурка на подоконнике вся в трещинах, а у директора пальцы в мелу... ...Земля, сухая и комковатая. Привядшая трава, сложенная кучками, пружинит под ногами, едкий сок пачкает руки. Ряды морковки кажутся бесконечными, горизонт дрожит легкой дымкой. Пегая кобыла, неторопливо ступая, везет бочку с водой. На соседнем ряду переговариваются две девчонки в белых косынках — через час работа закончится, за каждый прополотый ряд платят по пол-пенса. Чуть поодаль высокий белобрысый парень хвастается, что жена фермера подарила ему кролика. "Если только кое-кто его не стырит, как мою губную гармошку", — громко говорит он, глядя на Риддла. "Мне плевать на твою гармошку, сунь ее себе в ...!". "Да все знают, кто у нас главный ворюга!". Том выпрямляется и запускает в парня комком спекшейся сухой земли, тот угрожающе замахивается тяпкой. Ряды морковки подпрыгивают — маленькое землетрясение; отдаленные холмы вздрагивают, словно кто-то смял рисунок. Вечером Том чистит картошку в кухне, толстая повариха что-то мешает в котле, в саду под навесом девочки накрывают на стол. Мимо идет тот самый парень с охапкой травы и парой яблок, направляясь к загончику из проволочной сетки в дальнем конце сада. Через минуту слышится его крик. Том опускает голову, рассматривая нож — тот уже совсем истерся посередине, ручка перемотана клейкой лентой. В саду визжат девчонки. Том вырезает из картофелины пирамидку и бросает ее в кастрюлю.... *** Я даже не сразу понял, что мне удалось, — так быстро все произошло. Понял только, когда несущиеся со скоростью дилижанса картинки остановились, и я опять увидел свалку швабр. Том пристально смотрел на меня. — Видишь? Получилось. Вот теперь, если он не даст мне уйти, я его убью. Но Том не двинулся с места, а я даже пошевелиться не мог. Легилименция, оказывается, отнимает так много сил... Так что я просто сел на перевернутое ведро и закрыл лицо руками. "Ушастого не встречали?!" — проорал кто-то за тонкой стенкой. "Он на квиддичный стадион вроде пошел", — отозвался другой голос. — Что? — спросил Том сквозь зубы. — Не понравилось то, что увидел? — Отвали. Голова болит. — Извини, — тихо сказал Том. — Мне нужно было тебя вывести... Да, я сволочь. Я даже отвечать не стал. — Когда? — вдруг коротко спросил Том. Понятно было без дальнейших пояснений, о чем он спрашивает. — Откуда ты знаешь? Увидел? — Нет. У меня пока не получается, ты же в курсе. Просто понял. По мелким деталям. — А... Примерно через две недели. Мне мешала профессор Синистра, которая не оставляла меня на башне одного. Но ей на тот момент уже порядком надоело сопровождать меня по ночам. В конце концов, я не первокурсник, справлюсь и сам. Так что я предполагал, что совсем скоро останусь без надзора. А и не останусь — плевать. Можно и днем. Тогда не выйдет похоже на несчастный случай, но мне уже было все равно. — Хорошо, — просто ответил Том. Не стал меня отговаривать. И на том спасибо. — Если ты кому-то скажешь, это будет самый дерьмовый поступок в твоей жизни. — Не скажу. Мне стало полегче. Наверное, мне повезло, что именно Риддл догадался. Пожалуй, он единственный, кто не станет мне мешать или сдавать меня учителям. — Все, я не хочу больше об этом, — я сел ровно и закурил. Даже захотелось в кои-то веки поговорить. — А что случилось с кроликом? — Повесился. — В смысле — ты его?.. — Нет. Сам. — Как?! — Стихийная магия. Ты же знаешь. — Я бы так стихийкой ни за что не сумел. — Я бы — сейчас — тоже. От сигареты стало полегче, головная боль постепенно отпускала. — А какая стихийка у нормальных детей? — спросил Том. — Ну, какая-какая... Обычная, я не знаю. Просто чего-то сильно хочешь, и оно случается. Например, бах! — учебник математики превращается в ворону и улетает. Только это все равно бесполезно — его тут же вернут и превратят обратно. — Да нет, я не о том. Что ты при этом чувствуешь? — Чтоб я так помнил... Кажется, ничего. Ну, как бывает, когда во сне вертишься, вертишься, и падаешь с кровати. Только что спал — и уже лежишь на полу вместе с одеялом, и сам не можешь понять, как это случилось. — У меня было совсем иначе... Как будто, знаешь, есть, например, наш мир, в котором Вилли Стаббз называет меня ворюгой — и есть другой мир, почти такой же, как наш, но в котором кролик Вилли Стаббза повесился на перекладине. А я просто перехожу из этого мира в тот. Я это в детстве называл "сделать шаг в сторону". Не совсем так, но лучше объяснить не могу. — Забавно. — Да. Это не всегда получалось, конечно. Сейчас совсем не получается. Наверное, из-за того, что я привык колдовать с палочкой. Ты никогда не замечал, что палочка мешает? — Нет. — А мне да. Но так ведь положено, значит... Хм, смешно. Я сам уже забыл, что когда-то умел такие вещи. А теперь вот вспомнил. — И часто ты делал этот "шаг в сторону"? — Да нет... Но мне иногда кажется, что мир, в котором я жил с самого начала, был вообще без волшебников и без Хогвартса. А потом я перепрыгивал, перепрыгивал — и добрался вот сюда. — Ты бы поаккуратней, а то однажды черт знает куда попадешь, — только и смог сказать я. Когда Тома вот так заносило и он начинал болтать всякую чушь, это был верный признак, что ему нужно срочно съесть что-то или поспать. Он и сам это знал, и даже носил всегда в кармане какую-нибудь еду на такой случай — кусок хлеба, оставшийся от завтрака, или конфету-тянучку из Хогсмида. Но только через четверть часа мне удалось убедить его пойти на обед. *** Прошло меньше двух недель — кажется, дней десять, — и однажды за завтраком Том протянул мне позаимствованный у кого-то "Пророк". Заголовок маленькой заметки на шестой странице гласил: "Арестован главарь бандитов". В заметке сообщалось, что накануне в баре "Черный принц" в магическом районе Лондона произошло столкновение между двумя "преступными группировками", в результате которого два человека погибли и еще шесть получили серьезные ранения. Патруль прибыл раньше, чем участники драки успели аппарировать, так что почти все они были арестованы, включая лидера одной из банд, некоего Роберта Крэйна, более известного в соответствующих кругах как Бобби "Ныряльщик". Последнее прозвище ему дали из-за привычки спускать своих жертв на дно Темзы, привязав груз к ногам. Я долго молчал, потом спросил: — Это очередной твой "шаг в сторону"? — Видимо, да. Не уверен. Или боюсь быть уверен, так точнее. — Если бы все было так просто, как ты рассказываешь... Но я это говорил, лишь бы сказать что-нибудь. Мне было так странно — и легко, и в то же время не по себе. Может быть, потому, что я уже приготовился умереть... Даже обидно было бросать теперь эту затею. Да нет, глупость, конечно. — Как знать, может, он еще выйдет. — Ты почитай, сколько на нем всего висит. Хватит на пожизненный Азкабан. Даже если выйдет, ему будет не до тебя. Я кивнул и посмотрел в окно. Небо над Хогвартсом было ясное и синее-синее. Как в детстве. Надо сказать, что Том оказался прав лишь отчасти. Бобби действительно получил пожизненное, но в 1958 году вышел по амнистии. Из Азкабана он вернулся почти развалиной; все его старые дружки были или в тюрьме, или в могиле, оставшиеся после его ареста деньги семья почти растратила, и Бобби открыл паб, чтобы хоть так заработать кнат-другой. Пару лет спустя нам потребовалось провести операцию в Ночном переулке — некоторые люди там не хотели делиться контролем над прибыльным бизнесом и вообще не намерены были воспринимать организацию всерьез. С этим следовало что-то делать. При составлении списка тех, кем следовало заняться в первую очередь, Темный Лорд вдруг кое-что вспомнил: — Рэй, а хочешь, мы включим сюда Крэйна? У тебя скоро день рождения — я хочу сделать тебе подарок. — Да нет, спасибо, милорд. Он уже старый человек, давно не в бизнесе... Зачем? — Как знаешь. Тогда я сделаю подарок себе. Я не люблю, когда обижают моих людей, а еще у меня хорошая память. Предстоящая операция, как обычно в таких случаях, была "многослойной", словно пирог. Следовало провести доразведку на основе агентурных данных, спланировать собственно ликвидацию, ювелирным образом рассчитать и отработать действия боевой группы — тем более сложные, что нужно было почти одновременно, в течение двух часов, убрать около дюжины человек. Одновременно предстояло обеспечить боевке алиби и "чистое жилье", где они могли бы укрыться, если что-то пойдет не так, позаботиться о юридическом сопровождении, если кто-то будет арестован, а после операции — провести быстрый перехват управления и денежных потоков в интересующем нас бизнесе. Неудивительно, что работы у всех было по горло, и я вспомнил о нашем разговоре лишь месяца три спустя. Когда я спросил, что с Крэйном, Темный Лорд некоторое время непонимающе смотрел на меня, потом кивнул: — Ах да, Крэйн... Кажется, он в фундаменте строящегося дома, или что-то в таком роде. Тебе дать адрес? — Нет, — сказал я и улыбнулся. — Нет, спасибо, милорд.
rakugan: Глава 22. Весна в 1942 году была холодная и ненастная — в начале марта разгулялась такая метель, что отменили поход в Хогсмид, а спустя две недели ураганом выбило стекла в школе и поломало деревья в Запретном лесу. Единороги ушли от стихии подальше в глубь леса, и Хагрид не видел их почти до конца апреля. К тому времени мы уже посвятили в секрет и, соответственно, в долю нашего своеобразного "бизнеса" на волосе единорога Эйвери и Нотта (Розье и так все знал). Просто потому, что скрывать дальше было невозможно. Вдобавок нам были нужны еще люди. Дело в том, что по школе поползли слухи — Хагрид по наивности проболтался, несмотря на строгий запрет Тома. Несколько гриффиндорцев были возмущены тем, что их однокашника эксплуатируют, и пожелали сами оказывать ему "покровительство". На военном совете мы обсудили возможность поделиться, но, как выразился Том, "раз поделишься — потом не слезут". Решили воевать. "Умников" было с десяток, а нас шестеро. Разыгралась короткая, но кровопролитная война, которую мы все же выиграли, хотя и не без труда. Хагрид же был строго наказан. Риддл лишил его своего общества, не разговаривал с ним, не позволял к себе подходить и при случайной встрече смотрел сквозь него — насколько вообще можно не замечать полувеликана. Наконец Хагрид сумел застать нас в туалете второго этажа и попытался заговорить с Риддлом. Мы с Розье хотели уйти, но Том остановил нас жестом. Хагрид что-то мямлил, мол, не подумал, не знал, что это так важно, — Том рассматривал исписанную и изрисованную стену, кусая губы. Потом вдруг спросил: — Рубеус, ты не знаешь, как следует просить прощения? — Том, пожалуйста, — сказал Хагрид и шмыгнул носом. Я отвернулся. Мне хотелось сбежать куда-нибудь от этой сцены, а еще покурить, а еще было почему-то жаль Хагрида — несмотря на свои размеры, он ведь все равно оставался ребенком, растерянным, напуганным, брошенным. — Я жду, — сказал Том и, видимо, отвечая на невысказанный вопрос, добавил: — Да, при всех. Я обернулся и, не веря своим глазам, увидел, как Хагрид, всхлипывая и вытирая нос рукой, неловко, медленно опускается на колени — прямо на грязные плитки пола — и целует край школьной мантии Риддла. — Ну, вот и молодец. Ты же больше так не будешь, правда, Рубеус? Хагрид замотал головой. — Можешь встать. Умойся и ступай. После обеда встретимся в библиотеке, я посмотрю, что у тебя там с домашним заданием по чарам. Пока Хагрид, все еще всхлипывая, плескал себе в лицо водой — в каждую ладонь у него помещалось, наверное, с ковшик, — все молчали. Как только за ним закрылась дверь туалета, я сглотнул. Розье рассматривал Тома так, будто впервые видел. — Что? — спросил Риддл. — Да нет, ничего... Знаешь, Том, а ты страшный человек. — Глупости, — нетерпеливо ответил Риддл. *** Тем временем у нас возникли новые проблемы. Разгромленные гриффиндорцы в долгу не остались — кто-то настучал Диппету, что Риддл занимается незаконным предпринимательством. Слагхорн вызвал Тома для разбирательства и стал кричать, что такое поведение позорит школу, что от лучшего ученика на факультете он не ожидал подобного и что Тому пора собирать вещи — его завтра же отчислят. Впрочем, уже через час он сменил гнев на милость. Тому удалось убедить декана, что Хагрид приносил нам волосы единорога всего один раз, и лишь потому, что мы хотели сделать самому Слагхорну сюрприз по случаю окончания учебного года. Но раз уж так вышло, то подарок придется преподнести сейчас... Слагхорн получил половину имевшегося у нас на тот момент товара — двести галлеонов сделали нам ручкой и уплыли в синюю даль. Вдобавок и в дальнейшем Том ежемесячно относил ему десять-двадцать волосков — "скромный подарок". Зато Слагхорн отныне, подобно дракону, обрушивался на любого, кто посмел бы возвести поклеп на Риддла. Он и раньше симпатизировал Тому, а теперь просто был от него без ума — постоянно зазывал к себе в гости, поил чаем с засахаренными фруктами, обсуждал с ним последние статьи из журнала "Зельеварение сегодня" и уверял, что на следующий год Том непременно станет старостой. В ночь на 1 мая, которую на континенте называют "Вальпургиевой" и которая в этом году совпала с майским полнолунием — Белтайном, мы отмечали всем факультетом день рождения Долохова. Часам к трем ночи все уже разошлись, осталась только наша компания. Мы сидели в темной гостиной на ковре у горящего камина. Долохов, привалившись к ножке кресла, мелкими глотками пил дешевое красное вино, которое мы купили в Хогсмиде. Розье курил, сбрасывая пепел в камин, Эйвери разлегся рядом и, кажется, уже дремал, Маркус отковыривал кусочки подгоревшей корочки с традиционного белтайнского пирога, а Том, скрестив ноги по-турецки, машинально собирал кучкой разлетевшиеся по ковру лепестки боярышника — остатки майского венка — и пересыпал их из руки в руку. Болтали мы, по большому счету, ни о чем. Кто чем займется после школы, кто чего хочет... Все знали, что Долохов на следующий день уходит из Хогвартса, чтобы завербоваться в Силы самообороны — теперь он уже был совершеннолетним, так что имел право. Но эту тему старательно обходили молчанием, словно все нормально и Долохов просто намерен устроиться на работу. Один только Розье посетовал было, что Тони повезло, а к тому времени, когда нам будет по семнадцать, война уже кончится и мы не успеем на нее попасть. Но Долохов посмотрел на него так насмешливо, что Розье быстро свернул на менее опасную дорожку. — Том, — поинтересовался он, — а ты бы чем хотел заняться после школы? — Не знаю. Не думал пока. — Мне почему-то кажется, — сказал Долохов, развалившись на ковре, — что из него вышел бы хороший целитель. Только не наш, а магловский. Знаете, из тех, которые режут людей скальпелем — как они называются? Такое странное слово, похожее на "сержант". — Surgeon. Хирург. — Да, именно. Из тебя, Том, вышел бы хороший хирург. Риддл засмеялся, но ничего не ответил. — А ты, малыш Рэй? — Ну, я намерен после школы стать приличным человеком... Что-то только язык меня не слушался. — Вот расплачусь с долгами, и сразу стану. Честно-честно. Моя тирада почему-то вызвала у всех остальных приступ неконтролируемого смеха. — Правда, что ли?! — спросил Розье, вытирая слезы. — Ой, пойди это расскажи кому-нибудь другому! Рэй, ты сам будто еще не понял, что тебе уже никогда не стать приличным? Ты ведь уже хлебнул — как это сказать — рисковой жизни. Просто не сможешь теперь иначе, понимаешь? Я промолчал, хотя у меня было другое мнение на этот счет. Тем временем Риддл, словно что-то вспомнив, полез в карман мантии, вынул маленький сверток, в котором позвякивали деньги, и протянул Долохову. — Держи, твоя часть заработка. Маме оставишь. — Спасибо, — Долохов протянул руку и сгреб деньги. — Я тебе адрес дам — заедешь к ней на каникулах? А то она совсем одна остается... — Конечно, не вопрос. Мы постараемся потом переслать ей еще что-нибудь. Нотт спросил: — Тони, ты уже точно решил? — Да. Не знаю только, записываться в армию или все-таки пробираться... — Куда? — спросил Том, не поднимая головы. — Через всю Европу и потом через линию фронта? Если тебя по пути не убьют, все равно русские примут тебя за шпиона и отправят в лагерь. — Есть такой шанс. Ну, а вдруг повезет? Я хочу по-настоящему воевать, понимаешь?! А тут, у нас все сидят, сложа руки... — Вот-вот откроют второй фронт, а ты как раз пока пройдешь учебку. — Да какой там второй фронт! Уже год почти, и его ни слуху ни духу. Наши все только обещают... О втором фронте в то время много писали — это я помню, — но открытие его постоянно откладывалось. Зато в прессе пели хвалы Советской России, "которая спасает нас от Гриндельвальда", а в "Ежедневном Пророке" мелькали колдографии русских волшебников в магловской военной форме — молодых, круглолицых, ясноглазых, по всему видно, недавних выпускников Дурмштранга. И почти все с пометкой "Награжден орденом... посмертно", "посмертно", "посмертно"... — В любом случае учебка не помешает. Перед присягой ты всегда сможешь сбежать. — Чтоб меня еще ловили как дезертира... Ну да ладно, там видно будет. — На Рождество отец приезжал, — сказал Розье, оторвавшись от сигареты. — Говорит, маглы, наверное, вообще не хотят открывать второй фронт. Их премьер, Черчилль, рассчитывает справиться силами волшебников. В подробности отец, ясное дело, не вдавался, но я так понимаю, что наших попытаются использовать для покушения на Гитлера, ну или что-нибудь в таком роде. — Если так, — вмешался Маркус, — то это без толку. Там, помимо магловской, еще магическая система безопасности, очень сильная. Гриндельвальд бережет Гитлера, как зеницу ока. Взять хотя бы тридцать девятый год — тогда он ушел с места покушения за несколько минут до взрыва бомбы. Маглы, конечно, решили, что это случайность... И такая история не одна была. Так что я не знаю, как у них что-то может получиться. Только людей зря положат. — То-то и оно, — Розье зло сплюнул в камин. — Отец не говорит ничего, но я так подозреваю, что... Черт, его могут заслать как раз в эту мясорубку! А сделать ничего нельзя. Наш министр смотрит в рот Черчиллю. Так им восторгается — тошнит просто... Готов пообещать что угодно, нас всех сдать с потрохами, лишь бы эта магловская толстая свинья похлопала его по плечу и сказала: "Молодец, мальчик". Черчиллю-то что? Ему выгодно выехать на волшебниках. Может, он думает, что мы всесильны, а может, просто не хочет кидать в бой маглов. Причем все, кого ни спроси, это знают. Все! Но никто ничего изменить то ли не хочет, то ли не может. — А кто будет что-то менять? — спросил Нотт. — Фосетта поддерживает Дамблдор и половина Визенгамота, а вторая половина — это старые пни, которые уже совсем выжили из ума и собственных имен не помнят. Так что... — Так что ничего хорошего не светит, — резюмировал Долохов. — Маглы так и будут загребать жар чужими руками. То наших волшебников, то русских. Сами между собой сцепились, а теперь хотят чужой кровью обойтись. — Я не понимаю, отчего наши с ними церемонятся? — сказал Нотт. — Наложить империо на того же Черчилля, и... — Ну, конечно, без тебя б никто не догадался, ты один такой умный! Это же запрещено! Империо, чтоб ты знал, — подсудное дело, вон Меррифот сколько талдычила. Ты как вообще ЗОТИ умудрился сдать, родной? — Мне кажется, это страшная дурость. Раньше никто с маглами не носился, как с писаной торбой. Это только в наши дни — империо нельзя, то нельзя, се нельзя. Если хочешь знать, то мой дядя считает, что принятие закона о защите маглов 1923 года было роковой ошибкой... — Тед, хватит умничать, я чувствую себя, как на лекции у Биннса! — бросил Розье. — В смысле, — с усмешкой спросил Долохов, — тянет рисовать в тетради голых баб? Ты ж ничем другим на уроках у Биннса не занимаешься. — Тьфу, тролль тебя съешь, Тони, я не про то, и вообще мы говорим о серьезных вещах! — Тогда давайте определим повестку дня и установим кворум, — сказал Нотт. Розье фыркнул, а я подумал, что на Нотте дурно сказывается общение с дядей — видным деятелем оппозиции, ненавидевшим Визенгамот с тех самых пор, как его туда не избрали. — Почему вообще волшебники должны участвовать в магловских войнах? — спросил Маркус. Так просто спросил, в пространство. Очевидно, что вопрос был риторический. Мне не хотелось встревать в разговор. Так было хорошо, тепло, сонно от вина. Риддл тоже отмалчивался, но слушал внимательно, переводя взгляд с одного спорщика на другого. Зато Эйвери проснулся и решил принять активное участие. — Ага, точно-точно, — заметил он, зевнув. — Дедуля тоже говорит, что маглы собрались на нас сесть и ножки свесить. Что Фосетт вообще может нарушить Статут о секретности, и тут-то за нас возьмутся магловские военные. Вот я лично на месте нашего министра даже не думал бы наносить визиты всяким там премьерам и королевам. А то гоблин их знает, этих маглов... Скажут одному, второму, третьему, потом вся Англия будет знать, и нам каюк. Дед, короче, говорит, что... — Ой, твой дед известный параноик, — отмахнулся Розье. — Кто в прошлом году на Рождество всех выгнал на улицу, потому что ему почудилось, будто в ваш дом попала магловская бомба? Три дня искали — забыл? Сам же ругался, что, мол, дед окончательно спятил и решил разобрать дом по кирпичику. — И что, ну и что?! — отбивался Эйвери. — Дедуля хоть и любит почудить, но у него ума побольше, чем у кое-кого! Что толку прятаться вечно, как крысы, по углам, если маглы уже нами крутят, как хотят? И вон грязнокровок сколько развелось. Дедуля говорит, мы ахнуть не успеем, как они начнут наводить свои порядки, потому что грязнокровки те же маглы. И будет всем... — Конец, — засмеялся Розье. — Тимоти, детка, мал ты еще выражаться! — Ты сильно взрослый и умный, сидишь тут!.. — Хочу и сижу, — Колин небольно щелкнул Эйвери по носу и тут же заговорил громко, не давая тому возмутиться, как следует: — А вообще, знал бы ты, Тони, как я тебе завидую! У тебя уже все — взрослая жизнь, настоящая война, а мы тут должны сидеть, как пришитые, и зубрить правила превращения черепахи в чайник. Как бы я хотел быть на твоем месте... — Так кто тебе мешает завербоваться? — Под обороткой, что ли? Далеко я уйду... Отец говорил, в силах самообороны таких умников отлавливают человек двадцать каждые каникулы. — Так вы бы, ребята, тут занялись делом. Не сидели бы, сложа руки, придумали что-нибудь. — Что мы придумаем? — Да хотя бы пробрались в Букингемский дворец или где там сидит магловское правительство, и наложили империо на того же Черчилля, чтоб открыл второй фронт. У меня, между прочим, очень скоро будет в этом шкурный интерес. — Не у тебя одного, — буркнул мгновенно помрачневший Колин. — А это мысль! – оживился Нотт, почувствовавший себя в своей стихии. – Но для начала нам нужно создать тайный союз, как во времена гоблинских войн. И этот союз будет бороться... бороться за... После нескольких бутылок вина сформулировать, за что он станет бороться, было несколько затруднительно, но идея вызвала всеобщий интерес. Была извлечена очередная бутылка, чтобы подстегнуть процесс размышлений. — Бороться за свободу, — выручил Нотта Долохов. — Да. Точно. Свободу от диктата маглов, и Визенгамота, за права человека и демократические реформы — это можно будет уточнить у дяди. Аккуратно, конечно, чтоб он не понял, зачем я спрашиваю. И еще у нас будет тайный шифр, и опознавательные знаки, по которым мы будем отличать своих, и круговая порука, и клятва молчания, и... В общем, это все можно продумать потом, главное — идея. Дядя говорит, что когда он в свое время пытался создать оппозиционную фракцию в Министерстве... — Давай уже к делу, хватит о политике, — оборвал его Розье. Долохов откровенно веселился, наблюдая за нами, как за детьми в песочнице. Риддл перехватил его взгляд и улыбнулся ему, но потом неожиданно посерьезнел. Даже аккуратно сложил горкой и отодвинул в сторону лепестки, которые до того рассеянно перекладывал из руки в руку. — Мне не нравится эта затея, — с сомнением сказал Маркус. — С такого начинал Гриндельвальд. — Учиться невредно и у врагов, — попенял ему Нотт. — Тимоти, хватит лопать — это последний пирог! — А что? — возмущенно сказал Эйвери с набитым ртом. — Я сижу, слушаю... Вы умные, вот и думайте. И вообще, сочинили бы для начала, как мы будем называться. — "Resistance", — предложил Нотт. — Не пойдет, — покачал головой Розье, — это уже есть у французов. Плагиат. — Тогда "Герои сопротивления". — Вы еще пока не герои, — заметил Долохов, очень старавшийся не смеяться вслух. Теперь уже все говорили, перебивая друг друга. — Надо что-нибудь красивое, на латыни... — Нет, лучше кельтское, как у ирландцев... — Ты у нас знаешь ирландский, да, умник? — Нет, но можно спросить О'Флаэрти с Рэйвенкло. — Который такой трепач, что завтра вся школа будет знать и потешаться над нами... — Почему потешаться, если мы... — Потому что Тони прав, и надо сначала что-нибудь сделать толковое, а потом изощряться с названиями. — Я знаю! "Освободительная армия"! — Хороша армия, три калеки... — О, я придумал! "Братство полной луны"! Красиво, и ни на что не похоже. — Фу-у! Это уж совсем по-девчачьи. — Придумай лучше, деловой ты наш! А почему нет? Сейчас полнолуние... — Да разве это главное?! — закричал вдруг Розье. — Черт с ним, с полнолунием! Сейчас у нас что? Вальпургиева ночь! Самая волшебная ночь в году... — Не ври. Самая волшебная ночь в году — это ночь после сдачи всех экзаменов. — Замолчи! Вы что, не заметили, что мы это придумали именно в Вальпургиеву ночь, да еще и совпавшую с Белтайном? Вам не кажется, что это охренительно символично?! Нотт скривился, раздраженный тем, что его собственные варианты были отвергнуты. Но Флинту и Эйвери мысль понравилась. — Тогда как назовемся? Общество... — ...трезвенников, угу. Не, "общество" не пойдет. Надо что-то более возвышенное. Например, "Братство Белтайна". Или "Рыцари Вальпургиевой ночи". Так даже лучше, потому что это насчет мстителей, как будто дикая охота... В общем, как-то так. Довольный собой, Розье закурил. — М-м, ну, если с оговорками, — начал Нотт. — Ладно, сейчас проголосуем. Тони? Долохов смог только махнуть рукой и поспешно ушел в темный угол, чтоб там отсмеяться, делая вид, будто кашляет от дыма. — Маркус? Флинт пожал плечами и кивнул. — Рэй? — Мне все равно. Пускай будет. — Тимоти? — Я за, — сказал Эйвери. — А что, пирога точно больше нет? Нотт отмахнулся и с любопытством посмотрел на Риддла: — Том, ты ни слова еще не сказал. Ты не согласен? Риддл какое-то время молчал, потом вдруг сказал нечто совершенно неожиданное: — Тимоти, я полагаю, пирог еще есть. Никто не понял, к чему это было, но Том явно и не собирался объяснять. Вместо этого, подвинувшись к остальным, он коротким движением палочки наколдовал небольшую чашу, вылил в нее вино из бутылки и достал откуда-то пирог, тщательно завернутый в салфетку. Потом оглядел всех и позвал: — Тони! — Что? — Долохов обернулся, все еще ухмыляясь. — Иди сюда... Флинт изумленно моргал, наблюдая за священнодействиями Тома, Розье прищурился, Нотт хотел было что-то спросить, но не решился. Один только Эйвери, кажется, не задавался вопросами, с вожделением глядя на пирог. А Том уже успел разломать его на семь примерно равных частей и теперь, обмакнув каждую в вино, принялся раздавать всем по кругу. "Прикольно придумано", — одобрил Нотт, принимая свою часть. Один только Долохов посмотрел как-то странно, хмыкнул и сказал: — Ой, Томми, Томми... Но кусок пирога взял. А я даже немного протрезвел. Обычная подростковая игра в эту минуту превратилась в нечто большее. Мы разделили хлеб и вино, как будто заключили незримый союз. Никто из нас не знал, что он значит и что нам принесет — но было тревожно и весело одновременно. Розье слизывал вино с пальцев, Нотт был торжественно-серьезен, а Том... А Том Риддл, раздав нам пирог, опять отодвинулся в тень и принялся выкладывать из лепестков боярышника сложный и непонятный узор.
rakugan: Глава 23. На следующее утро после Вальпургиевой ночи у нас жутко болела голова. Жиденький чай за завтраком совершенно не помогал. После завтрака Долохов перехватил Диппета и протянул ему свиток пергамента с письменной просьбой об отчислении. Диппет сначала недоумевающе посмотрел на него, потом позвал Слагхорна. Когда мы уходили на урок, эти трое все еще стояли у преподавательского стола. Судя по жестикуляции, директор и декан пытались переубедить Долохова, но тот не желал ничего слушать. Позже я проходил по коридору и увидел его в окно. Закинув на плечо рюкзак со скудными пожитками, Тони легкой походкой шел по дорожке к школьным воротам. Прингл отпер замок, толкнул тяжелую кованую створку. Не знаю, сказал ли он что-нибудь на прощание. Во всяком случае, Долохов даже не обернулся, чтоб посмотреть на Хогвартс. А наша жизнь шла дальше своим чередом. Приближались экзамены, к которым я безуспешно пытался готовиться. Вдобавок у Тома наконец стала получаться легилименция, да еще как! После множества неудач он все же сумел прорваться в мои воспоминания — жуткое чувство, будто тебя пропахали, как плугом, и выворотили на поверхность даже то, о чем ты сам не подозревал. С этого момента Том продвигался вперед семимильными шагами. В будущем ему предстояло стать сильнейшим легилиментом Британии — при том что, как это ни странно, он никогда не был хорошим окклюментом. Должно быть, это в порядке вещей. Точно так же в животном мире одни виды специализируются на защите, а другие — на нападении. Впрочем, не так много находилось людей, желающих проникнуть в мысли Тома Риддла... Но тогда мне еще приходилось это делать — по его же просьбе, — и я знал, что Том плохо сопротивляется. Обычно он предпочитал в качестве способа защиты не окклюменцию, а встречную легилименцию или же прятал одни воспоминания под другими, "заваливая" меня массой не относящихся к делу деталей, разобраться в которых было просто невозможно. У самого Тома способности к легилименции были не просто большие, а еще и довольно странные. Обычному легилименту нужно сосредоточиться и приложить усилия, чтобы вторгнуться в сознание другого человека. Том же очень скоро начал "слышать" чужие мысли. Он никогда не мог толком объяснить, как это происходит, — по его словам, это напоминало обрывки картинок и голосов, перемежающиеся шумом. Будто ты слушаешь радио, но прием очень плохой, да еще и помехи забивают эфир. Зато так легче было оценить других людей и при необходимости заняться их "считыванием" всерьез или же приблизить к себе. Именно так в нашу компанию вошла Эйлин Принц, которая до того держалась в стороне. На вопрос, зачем она нужна, Риддл коротко ответил: "Интересно думает". Но у всего есть оборотные стороны. Поначалу, когда "приемник" только заработал, Том не мог находиться в комнате, где было больше трех человек, — он говорил, что слышит вокруг беспрерывный шум множества голосов, от которого болит голова и можно сойти с ума. Потом, пользуясь тем, что Слагхорн дал ему круглосуточный доступ в свою лабораторию, он принялся тайком экспериментировать с зельями, подбирая такие, которые в качестве побочного действия подавляли бы способности к легилименции. Дело шло с переменным успехом — несколько раз он сильно отравился. Я по-прежнему играл роль лабораторного животного, хотя порядком устал от этого. Особенно когда Том принялся за совсем уж непонятные штуки — например, просил меня подробно рассказать, что я делал с такого-то часа по такой-то, а потом показывал ранее сделанные моей рукой записи, где говорилось совершенно другое. Так он тренировался в создании наведенных воспоминаний. А я боялся, что однажды он что-то напутает, и я свихнусь. Позже мне много раз приходилось подчищать и менять воспоминания — и свои, и других людей. Дело это не самое безопасное: ты никогда не можешь достоверно сказать, что и как было на самом деле. Хотя пугает это лишь поначалу, а потом привыкаешь. *** После экзаменов Том, как всегда, уехал в свой приют. Ясно было, что это ненадолго — теперь его уже точно должны были выставить за порог. Потом он собирался заехать к матери Долохова, а дальше поискать какой-нибудь заработок, так что тем летом я его не ждал. Я опять играл каждую ночь, балансируя на грани убытка, но уже не особо волнуясь, как мы заплатим проценты и заплатим ли. Мне было все равно, будто что-то выгорело внутри. В тот день я вернулся с игры рано. Карта шла плохая, стол был, что называется, "холодный". Я пересел за другой, но это не помогло, так что нечего было торчать в клубе — только проигрываться без толку. Дома я сразу лег спать. Снилась какая-то чепуха — сборы в Хогвартс, платформа 9 и ¾. «По вагонам!» — кричал гоблин в форме проводника, но поезд все никак не отправлялся, а двери купе хлопали и хлопали… Злясь на задержку, я открыл глаза, непонимающе уставился на потолок спальни и вдруг сообразил, что грохот, который я слышу, доносится снизу, и это стук дверного молотка. Пришлось выбираться из кровати. Я спустился по лестнице, споткнулся о крутившегося под ногами пса, выругался вполголоса и, сопровождаемый звонким лаем, отпер дверь. На пороге стоял Том. Усталый, весь какой-то встрепанный, с рюкзаком за спиной и холщовой сумкой в руках. — Привет. Прости, что без предупреждения... У вас можно будет пожить пару дней? — Да хоть все лето, — ответил я, широко зевая. — Пошли. Мама еще спала, и в доме было так тихо, что каждый шаг Тома по каменным плитам пола отдавался эхом. — Есть хочешь? — Нет. Только чаю. Крепкого. От него пахло потом и почему-то бензином. А, ну да, наверное, ехал на попутных машинах. Откуда, интересно? От Долоховых или прямиком из приюта? Я мотнул головой в сторону лестницы, ведущей вниз, на кухню, и Том направился туда, не выпуская сумку из рук. В подвальной кухне всегда было темно, так что приходилось зажигать лампу. Когда загорелся свет, стеклянное окно с частым переплетом, отделявшее кухню от коридора, стало по контрасту совсем темным, и в нем смутно отражались наши искаженные силуэты. Я разжег плиту и поставил чайник. Обернулся — Том сидел, поставив локти на стол и сжимая ладонями виски. — Слушай, по-моему, ты засыпаешь на ходу. Он не ответил, только поморщился. Потом потянулся одной рукой к сумке, брошенной у ножки стула. Приподнял ее за угол, встряхнул... С легким шорохом, разлетаясь в стороны, на пол посыпались магловские деньги. Их было много, в основном двадцати- и пятидесятифунтовые банкноты. Одни новенькие, аккуратные, другие засаленные. На глазок — пара тысяч фунтов. Игра научила меня быстро считать в уме. — Откуда это?! Том только головой покачал. Потом наклонился, стал собирать деньги в стопку — и вдруг рассмеялся и никак не мог остановиться. Он уже задыхался и кашлял, а до меня все не доходило, что у него истерика. Наконец я догадался схватить первую попавшуюся чашку и, наполнив водой, сунуть ему в руки. Тем временем на плите пронзительно засвистел закипевший чайник. Из его носика валил пар. Я схватил чайник рукавом пижамы, обжигаясь и шипя, отставил его в сторону, обернулся к Тому — у того стучали зубы, вода тонкой струйкой лилась на пуловер. — Может, тебе виски чуть-чуть? — Не надо, — сказал он, все еще вздрагивая от смеха. — Лучше сигарету, если есть. — Ты же не... Ну да неважно. Курить он все равно не смог. Затянулся пару раз и тут же, подавившись дымом, вернул мне сигарету. Зажав ее в зубах, я налил ему чаю. — Так откуда деньги? Остаток фразы "Мне нужно понять, что сейчас делать, и быстро" я проглотил. Это и так было понятно. Если речь идет об ограблении — а где еще приютскому подростку взять такую сумму? — то все не так страшно. Наверное, взял кассу в каком-нибудь магловском магазине. Нужно лишь удостовериться, что он как следует стер маглам память... — Помнишь, я обещал тебе, что случится чудо? Ну, так чем не чудо? — Том смотрел куда-то перед собой, держа чашку обеими руками. — А деньги я взял у папы. Последнее слово он будто выплюнул. — Значит, ты все-таки разыскал его... Мелькнула мысль, что отец Тома, наверное, давно женат. Вот и решил откупиться, чтоб семья не узнала, что у него есть ребенок на стороне. И ведь немаленькую сумму отвалил, лишь бы отпрыск исчез и больше не появлялся... Но Том отрицательно покачал головой. — Я его, скажем так, заставил. — Империо? — шепотом спросил я. Он молча смотрел на меня и ничего не говорил. Так долго, что Расти успел, цокая когтями, пройти по коридорчику и сунуть нос в приоткрытую дверь кухни. — Угадал, — медленно сказал Том. — Почти. Посмотрел на чай в чашке и добавил: — Можешь меня выгнать. Я пойму. Мало кто захочет оставаться под одной крышей с убийцей. — Не дури, — машинально ответил я. Губы еле двигались, совсем не слушались. Зато сон как рукой сняло. — А как ты его... — Авадой. Кстати, она и вправду зеленого цвета, совсем как в учебнике по ЗОТИ. И очень яркая — даже слепнешь на несколько секунд. У меня сначала не получалось... а потом вышло. Я торопливо зажег новую сигарету. Руки так дрожали, что я никак не мог прикурить. — Где он живет? Тебя видел там кто-нибудь? — Видели, — Том потер виски руками. — Его родители... мои дедушка и бабушка, то есть. Он криво улыбнулся. — Но их можно сбросить со счетов. — Ты... — Да. Их тоже. Я почти упал на стул. Зато Том уже успокоился и казался равнодушным, почти сонным. — Еще свидетели были? — Насколько мне известно, нет. — Хорошо, что это маглы... Их полиция не догадается, что... Черт, лишь бы наши не докопались! — Какая разница? — спросил Том устало. — Если все будет нормально, то мы используем эти деньги и заплатим твой долг. Если нет — ну, значит, тебе придется еще год-другой играть... Почему-то меня это страшно разозлило. — Ты вправду думаешь, что меня сейчас волнует долг?! — Не знаю, — безразлично сказал он. — Извини, я очень устал, всю ночь не спал. Можно, я пойду лягу? Или, если хочешь, уеду прямо сейчас. Ты говори откровенно, я не... — Еще раз скажешь про "уеду" — получишь по физиономии. — Хорошо, — он пожал плечами и опустил голову на стол, спрятав лицо в скрещенные руки. — Да подожди же ты, не спи! Сейчас пойдешь наверх. Но мне надо знать, что говорить, если вдруг... Как это все вышло? Как ты нашел отца? — Да случайно. Я ехал вообще не к нему, я даже не знал о нем, — Том говорил глухо, не поднимая головы. — Нашел только родственников по матери, давно еще... тебе не говорил... — Я догадался. — А-а… Ну и молодец. В общем, я нашел отца матери, его звали Марволо Гонт. Он зевнул и замолчал на время. Мне показалось, что между двумя фразами он успевает заснуть. — Он жил в Сассексе, в деревне Малый Хэнглтон. Не совсем в деревне, а... Хотя это неважно. Вот я и решил его навестить. Хотел узнать, как вышло, что моя мать уехала оттуда и родила в Лондоне, и почему никто не явился за ребенком. Я думал, что она, должно быть, забеременела неизвестно от кого, а дед выгнал ее из дома. Такое ведь случается... Так что, когда меня выставили из приюта, я заехал сначала к миссис Долохов, а от нее — туда. — Она знала, куда ты собираешься? — Нет. Я сказал, что к тебе... До Хэнглтона добрался на поезде, сошел на станции, в ближайшей рощице отыскал гадюку и расспросил, где здесь живут люди, говорящие на парселтанге. Я ведь, оказывается, в материну родню змееуст, они потомки Слизерина, это чистая правда... Смешно, да? — Что смешного-то? — Сейчас объясню. Обхохочешься. Так вот, когда я нашел дом... Рэй, видел бы ты его! Покосившаяся хибара, в какой даже бродяга не стал бы жить. Внутри все заросло грязью, вонь, как в свинарнике... Он странно сглотнул, словно его тошнило, но потом взял себя в руки. — Деда не было. Он, оказывается, давно умер. В доме оказался только Морфин, брат моей матери. Дядюшка, то бишь. Пьяный в стельку, и выглядит так, будто десять лет не мылся и не стригся — настоящий Бен Ганн.* — Кто? — Да неважно. В доме всего одна комната — он в ней, видно, и жил, и спал, и... Везде валяются пустые бутылки, на полу дохлая змея. Я заговорил с ним на парселтанге, и он меня понял, хотя сильно удивился. А я, знаешь, был так зол... Не на него — на себя. Я ведь навообразил бог весть чего. Ждал, что увижу потомков Слизерина, могущественных темных магов, которые ушли от мира, чтобы... Да много чего накрутил, дурак. А меня жизнь раз — и лицом в дерьмо. Так мне и надо, Рэй. Чтоб не слишком мнил о себе. Я молчал, не знал, что ответить. Мне хотелось, чтобы он быстрее перешел к делу — внутри тревожно тикали невидимые часы. В любой момент могут явиться авроры... Но было ясно, что если Тома сейчас начать подгонять или спрашивать, он просто встанет и уйдет. Совсем. Том повернул голову и теперь смотрел на меня одним прищуренным глазом. — Я бы, собственно, не стал там задерживаться, но Морфин начал рассказывать о моем отце... Он остановился и повторил несколько раз вполголоса последнее слово, словно пробуя его на вкус. — И так я узнал, что отец у меня магл. Сын местного сквайра, живет в большом доме недалеко от деревни. В свое время моя мать сбежала с ним, и они поженились. Представляешь? Я-то думал всегда, что я бастард. А оказывается, родился, как приличный, в законном браке... Том рассмеялся, а я испугался, что у него опять начнется истерика. Но ничего, обошлось. — Не прошло и полугода, как отец ее бросил и вернулся домой. Он больше никогда о ней не вспоминал. Знаешь, когда Морфин рассказал мне об этом, почему-то стало так спокойно... Мысли ясные-ясные. Я оглушил Морфина, взял его палочку и пошел в деревню. Уже смеркалось, было почти темно. По дороге мне встретились две женщины, одна ехала на велосипеде, другая шла ей навстречу от усадьбы. Я на всякий случай спрятался за живой изгородью, а они остановились, и давай болтать. Та, которая из усадьбы, спрашивает: "Миссис Хэтчли, вы ехали мимо кино — не обратили внимания, какой сегодня фильм?". А та ей — у вас что, свободный вечер? Первая отвечает, мол, у всей прислуги по четвергам свободный вечер. «Мы, — говорит, — накрываем хозяевам к ужину и уходим". Я еще подумал — как все складывается... Ты заметил, да? Прямо один к одному. Потом, когда я уже подходил к дому, то загадал: если будет свет в окнах справа, значит, все сложится хорошо, если слева, то случится какая-нибудь гадость. Но светилось справа... Он потянулся за чашкой, отпил воды, облизнул губы. — Они как раз сидели за чаем. Отец — я его сразу узнал, очень похож на меня. И его родители, пожилые, такие солидные... Я на самом деле хотел только посмотреть на них, поговорить. Ведь, может быть, когда отец уходил от матери, он просто не знал, что у нее будет ребенок. Мало ли как могло получиться... Но они сразу поняли, кто я такой. Они все знали, Рэй, они как будто ждали, что я когда-нибудь приду... Мне с порога заявили, чтоб убирался вон. Дескать, если я собрался их шантажировать, то мог бы не утруждаться, потому что все равно ничего не получу, и они сейчас вызовут полицию. А я стоял там, рассматривал дом — дорогую мебель, картины, фарфор, бронзу, — и думал, что ведь мог бы расти среди всего этого. Это было мое по праву! А мне достались лишь мытые хлоркой полы да заштопанные сорочки... Том опять замолчал, крутя в пальцах чашку. — Пришлось их слегка припугнуть, чтоб не звонили никуда. Я достал палочку и поджег шкаф с посудой. Тут они поняли, что я волшебник, и очень испугались. У старухи даже щеки затряслись... Мерзко. И с этой минуты, знаешь, у меня не осталось никакой обиды или злости. Было только противно, и хотелось скорее все закончить и уйти. Будто давишь слизня каблуком... Он прищурился, вспоминая. — Потом они стали спрашивать, чего я хочу. Предлагали деньги — я подумал и сказал, что возьму. Нельзя было выпускать их из поля зрения, так что я заставил всех троих пройти в ту комнату, где стоял сейф. У них было много — я так понял, что они не доверяли банкам, или что-то в таком роде. Отец сам достал деньги, сам сложил в эту сумку. Я вообще старался ни к чему в доме не прикасаться. Там еще были облигации, но мне-то они не нужны. И драгоценности — ну, эти тем более ни к чему, их продать сложно, только внимание зря привлекать. Потом я отконвоировал всех троих обратно в столовую, велел сесть за стол... Я встал и пошел к плите, чтобы снова поставить чайник, — мне надо было чем-то отвлечься. — Они немного успокоились, но потом увидели, что я восстанавливаю заклятьем сгоревший шкаф, чиню разбитую чашку... И, кажется, поняли, зачем я это делаю. Знаешь, у них на лицах появился такой панический ужас. Как у животных... Но они совершенно не сопротивлялись. Я так и не понял, почему. Я бы на их месте пытался хоть что-то сделать. А эти — как бараны на убой... Неважно. Ну, вот. И все на этом. Он опять замолчал. — Зачем? — тихо спросил я. — Неужели недостаточно было обливиэйта? — Не знаю, — он закрыл глаза. — Обливиэйт — это слишком рискованно, хороший легилимент вскроет... Да нет, дело не в этом. Сам не знаю. Понимаешь, все к тому шло, все ведь получалось... Как будто идешь с фонарем в руках, а тропинка сама возникает у тебя под ногами. Мозаика складывается, все соединяется воедино... И ты просто думаешь: "Сейчас я это сделаю". Извини, не могу объяснить лучше. Я ничего не ответил. В коридоре в лучах света плясали пылинки, под стулом завозился и притих пес. — Потом я вернулся обратно к Гонту. Стер ему память, создал наведенные воспоминания, чтобы он был уверен, что он убийца. Положил на место его палочку и ушел. — Никто тебя не видел по дороге туда и назад? — Кажется, нет. Если и видели, — Том усмехнулся, — мы скоро об этом узнаем. — Ты уверен, что как следует навел Гонту воспоминания? — Я ни в чем не уверен. Но возвращаться и переделывать уже поздно, тебе не кажется? — Давай я тебя "считаю", посмотрю, как ты закрываешься... — Не сейчас, Рэй. Я сейчас ни на что не способен. Он встал, пошатываясь. — Пойду спать, а то уже на ногах не держусь. — Давай. Твоя комната там же, где всегда, постельное белье в шкафу… А если, не приведи Мерлин, ты где-то прокололся, и явятся авроры? — Плевать. Придут — скажи, что я приехал в гости сегодня утром, а больше ты ничего не знаешь. Не вздумай меня выгораживать, понял? — Не командуй, сам разберусь. Деньги убрать в надежное место? — Да черт его знает... Ну, спрячь куда-нибудь. Если что, это я тебе дал и попросил спрятать, а откуда они, ты понятия не имеешь. Он ушел, а я принялся осматривать кухню — не осталось ли там чего лишнего. Деньги сложил обратно в сумку, туда же бросил уродливый старинный перстень с черным камнем, который выпал у Тома из кармана. Потом перенес все в тайничок, устроенный под песчаным берегом ручья в нашем лесу. Когда я вернулся, оказалось, что мама уже встала и спустилась вниз. — Рэй, у нас кто-то есть? Одна из гостевых спален, кажется, занята... — Это Риддл приехал. Сегодня рано утром, когда вы еще спали. — А-а... Ты хоть покормил его завтраком? — Нет, он не был голоден, только очень хотел спать. — Ладно, не стану его будить, пускай отсыпается. Уходя, я бросил взгляд на стену кухни и увидел, что на отрывном календаре все еще вчерашняя дата — 16 июля. Мама вечно забывала срывать эти листки, так что, если бы не я, один и тот же день у нас тянулся бы неделю. Мелькнула мысль, что это может как-то пригодиться... Но как, я пока не знал. Заглянул к Тому — он спал мертвым сном, даже дыхания почти не было слышно. Я добрел до собственной спальни, рухнул на постель и тоже мгновенно уснул. ________________ *Бен Ганн — персонаж романа Р.Л. Стивенсона «Остров сокровищ», проживший три года на необитаемом острове.
rakugan: Глава 24. Будильник поднял меня через три часа оглушительными воплями: "Пора вставать! Открывай глаза, лежебока!". В обычный день я бы его выключил и спал себе дальше, как убитый, но тут меня словно пружиной выбросило из кровати. Я вспомнил все и сразу. Убитый... убийство... укрывательство... соучастие... В голове невесть откуда всплыли годичной давности мысли о той стороне. Где я сейчас? Скорее всего, ни там, ни там. Я все еще не принадлежал нормальному, упорядоченному миру и вовсе не был уверен, что вернусь туда. Я был азартный игрок, должник. Срок моего рабства в мире карточных столов, менял, ростовщиков, грабителей и проституток еще далеко не истек, я отбыл в лучшем случае треть, в худшем... Но я не был и там, где находился Том. Если сравнить ту сторону с морем, то я стоял на мелководье, где глубина всего по щиколотку и прибой выбрасывает на берег пену, обрывки водорослей и обломки деревяшек. А Том уже подошел туда, где бутылочно-зеленая вода сдавливает грудную клетку, плещется у горла и стремительно становится холоднее. Еще шаг — и тяжелые соленые волны покроют его с головой. Не стоит врать — в тот момент мне стало страшно. Мелькнула даже подленькая мыслишка, что правильно было бы предоставить Тома его судьбе, его выбору. Но я тут же отбросил ее. Том был преступником — а я разве нет? Он уже был вне закона, отделенный стеной своего преступления от других (почему-то на языке вертелось — "живых") людей. На его стороне не было никого. А раз так, значит, кто-то должен встать на его сторону. Одевшись, я спустился вниз. В доме было спокойно, мама возилась в саду. Я смотался в Косой переулок через камин и спустя пятнадцать минут вернулся обратно. Достаточно было мельком пролистать "Пророк" в газетном киоске, чтобы убедиться, что об аресте Морфина Гонта или убийстве маглов пока ничего нет. Впрочем, полагаться на это не следовало. Рано или поздно в аврорате обратят внимание на странную гибель Риддлов. Меррифот говорила, что там внимательно читают магловскую прессу. Тогда могут выйти и на Тома. Все равно у нас еще было время, хоть и неизвестно сколько. Час? Два? Полдня? До тех пор нужно было продумать и осуществить план защиты. Почему-то я не сомневался, что это моя задача. Том был куда сильнее, деятельнее, опаснее, но притом и куда уязвимее. Как, скажем, клинок из дамасской стали — им легко проткнуть человека насквозь, но тот же клинок, приложив усилие, можно сломать через колено. В одиночку Том не смог бы создать себе прикрытие. А если честно, то и не стал бы. Закончив дело, он быстро терял к нему интерес. А я не мог вот так все оставить. Боялся за него. Когда я вошел в спальню к Тому, он спал, закинув руки за голову и улыбаясь во сне. Влажные от пота волосы прилипли к вискам, простыня сползла на пол. Но, едва я вошел, он почти мгновенно открыл глаза. С тех пор, как у Тома обнаружились необычные способности к легилименции, он просыпался, словно от удара, едва "услышав" чьи-то мысли рядом с собой. Ему потребовалось лишь несколько секунд, чтобы окончательно проснуться — взгляд из сонно-рассеянного стал жестким, пристальным. — Что-то случилось? — спросил он, не двигаясь. — Пришли? — Нет. Пока вроде все тихо. Не засыпай снова! Все равно надо уже что-то делать. Например, посмотреть, что там у тебя в мозгах. — Может, потом? — спросил он без особой убежденности, но подчинился. Подвинулся, а я забрался к нему под простыню и лег, опираясь на руку. Том старательно, совсем по-детски потер глаза кулаками и выжидательно уставился на меня. — Ну? — Legilimens... Перед глазами с такой быстротой полетел знакомый водоворот картинок и звуков, что меня почти затошнило. Поезд, жесткая лавка, люди, сидящие в проходах. Баулы, чемоданы, у кого-то бидон с молоком. Женщины в перешитых довоенных платьях, мужчины в форме, болтовня, смех… Рабочие в комбинезонах дремлют по дороге на фабрику. Кондуктор выкрикивает названия станций: "Следующая — Шеффилд, конечная". Старуха в вязаной кофте присматривается к Тому: "Тебе плохо, внучек? Да ты, наверное, давно ничего не ел". Кто-то кивает: в военное время голодный обморок — обычное дело. "Возьми лепешку, мальчик"... Рука в темных старческих пятнах протягивает лепешку, но внезапно вместо вязаной кофты появляются старомодные пожелтевшие кружева. Опрокинутая чашка, пятно пролитого чая на скатерти; у старухи дрожат губы, она пытается что-то сказать, судорожно цепляясь за ворот блузки. Мужчина средних лет, до ужаса похожий на Тома, если не считать морщин и обвисшего подбородка, смотрит прямо на нас. Как медленно стекленеют глаза после авады, вовсе не мгновенно, что бы там ни писали в книгах… Вспышка зеленого света отражается в начищенной до блеска выпуклой поверхности серебряной ложечки. Ночной мотылек бьется о стекло лампы. Калитка скрипит почти неслышно, гравий шуршит под ногами...". — Ну? — нетерпеливо повторил Том. — Плохо, — я закрыл глаза, чтобы остановить головокружение. — Хвосты торчат. Давай еще раз. Вторая попытка оказалась и вовсе катастрофической. Под "наваленными" сверху воспоминаниями довольно быстро удалось распознать и убийство Риддлов, и темную, грязную хибару, где жил Морфин Гонт. — Надо что-то делать. Закрывать, как следует, иначе... — Ты вправду думаешь, что это так легко?! — рассердился Том. — Может, это воспоминание будет преследовать меня всю жизнь! Во всяком случае, так пишут в книгах. И вообще, Рэй, перестань беспокоиться. Вечно поднимаешь шум из ничего. Все устроится само собой, поверь мне. А не устроится — так что ж… Я все возьму на себя. Тебя не обвинят в соучастии, не бойся. — Вот дурак! Я уткнулся лицом в подушку и закрыл глаза. Иной раз хотелось придушить Тома за его непробиваемую уверенность в собственной удаче. — Эй, не злись, — он подергал меня за плечо. — Пойми, что-то делать бессмысленно. Я все равно не сумею спрятать это воспоминание лучше, чем сейчас. — А если ты сам себе сотрешь память? — Чтобы легилимент увидел черный провал? С тем же успехом можно сразу подписать признание... — Да нет же! — я резко сел. — Том, посмотри на это со стороны! Есть ты, пятнадцатилетний школьник. И есть этот самый Морфин Гонт, подозрительный тип, который наверняка балуется темной магией. Руку даю на отсечение, что он уже имел дело с авроратом! Ну, и что подумает, глядя на это, любой нормальный человек? Да тут все ясно, как день. Ты побывал у Гонта, тот при виде тебя вспомнил старые обиды, кровь бросилась в голову… Поэтому он, недолго думая, стер тебе память и выгнал, а сам отправился мстить Риддлам. Вот видишь? Все просто! — А ничего, что у самого Гонта под наведенными воспоминаниями пустота? — Ну, и что? Даже если легилимент до этого докопается — при чем здесь ты? Твоему дядюшке надо меньше пить, тогда и дыр в памяти не будет. Том, прикусив губу, задумчиво смотрел на меня, потом вдруг улыбнулся. — Рэй, а это же совсем неглупо... Даже очень неглупо... Да! Так мы и сделаем. — Только не сейчас. Надо сначала все хорошо обдумать. Сколько времени у тебя заняла дорога оттуда до Дербишира? — Чтоб я помнил... От Морфина я ушел, должно быть, около одиннадцати. На попутной машине к полуночи добрался до Чичестера. Там сидел на автостанции, хотел поспать на лавочке, но не смог уснуть... В пять утра шел автобус до Лондона, а потом я семичасовым поездом с Сент-Панкраса отправился сюда. — Хм... А если бы ты уехал, не заходя к Риддлам? — Да почти ничего бы не изменилось. Ну, был бы здесь на два часа раньше. Поезда все равно ночью не ходят. Я лихорадочно думал, кусая ногти. — Слушай, мне кажется, нужно будет кое-что сыграть... Воспоминания ведь не газета, на них дата не стоит, так? Поэтому легилименту придется ориентироваться на календарь и часы, а это можно подделать... А тебе придется стереть память, начиная с того момента, как ты уехал от миссис Долохов. — Так много? — Гонт бы не церемонился, правда? — Рэй, а как ты сам закроешь то, что я тебе рассказал? У тебя, знаешь ли, тоже торчат хвосты длиной в... — Пересказ закрыть куда проще, чем то, что сам видел и слышал. Но я еще не знаю. Том задумался, глядя в потолок. — Послушай, я не хочу забывать то, что случилось. — Ага. Это ж такое приятное воспоминание... — Не мели чепухи. Причем тут удовольствие? Это моя жизнь, какая б она ни была. — Ну, сделай копию и спрячь. — Я не умею пока вынимать копии воспоминаний из памяти, хотя знаю теорию. Нет, я лучше так... — Как? Он свесился с кровати и стал что-то искать в рюкзаке, брошенном на полу. — Когда меня выставили из приюта, то выдали пять фунтов на первое время. Вот я из этих денег и купил... Смотри. Он продемонстрировал мне тетрадь в черном клеенчатом переплете, с вытисненными на обложке цифрами "1942". На форзаце быстрым косым почерком Тома было выведено "Т.М. Риддл", а внутри оказалось несколько коротких записей, последняя — от пятнадцатого июля. — Ты спятил, писать о таком в дневник?! — Я потом заколдую его, чтобы нельзя было прочесть. И ты же не думаешь, что я буду бросать его где попало? Мне эта мысль все равно не нравилась, и мы еще долго и ожесточенно препирались. Потом я сдался. — Вляпаешься — твои проблемы. — Да уж не твои, — весело ответил Том и потянулся. Настроение у него заметно улучшилось. — А еда какая-нибудь есть? За обедом он оживленно и подробно рассказывал моей маме о том, что слышно у маглов. Лондон к тому времени уже практически не бомбили, да и вообще в небе Британии наступило затишье. Основные бои шли в Северной Африке, ну и еще на восточном фронте, где германские войска двигались вдоль излучины Дона к городу под названием Stalingrad. После обеда Том ушел в свою спальню, засел там за дневник и не отрывался до глубокой ночи. Дверь из-за жары была полуоткрыта, и каждый раз, проходя по коридору, я слышал скрип пера и видел на стене его тень. *** В восемь вечера я опять побывал в Косом переулке, чтобы купить газеты. Но только специализировавшийся на криминальной хронике "Вечерний бульвар" поместил небольшую заметку: в Сассексе совершено убийство трех маглов; подозреваемый — местный житель — арестован, ведется следствие. Имена в заметке не приводились, но и так было ясно, о ком речь. С той минуты меня не оставляла лихорадка — казалось, секунды летят с безумной скоростью. Нужно было успеть проделать все задуманное до восьми утра следующего дня. Если авроры появятся раньше — что ж... Значит, судьба. Будь, что будет. Том никуда не торопился и выглядел беззаботным и совершенно спокойным. К трем часам ночи он дописал свою историю, которая заняла дюжину страниц убористым почерком. Потом заколдовал текст так, что без специальных заклятий можно было увидеть лишь чистые листы, и отдал мне тетрадь, чтобы я спрятал ее в том же тайнике, где и деньги. Спать мы в ту ночь так и не ложились, еще и еще раз отрабатывая детали "игры". Наконец Том поднялся из-за кухонного стола. — Пора... Голос у него неожиданно дрогнул, и я вдруг понял, что он волнуется куда больше, чем в ту ночь, когда убил Риддлов. Мы вышли в сад. Солнце, поднявшееся уже довольно высоко над горизонтом, слепило глаза. Со стороны леса полз туман, закрывавший деревья и клумбу с пионами. От сырости нас обоих била дрожь. Том, с рюкзаком за плечами, растрепанный и уставший после бессонной ночи, и вправду выглядел так, словно только что приехал на попутке. — Написать, что ли, на руке, как меня зовут? А то придется так много стирать... Чего доброго, потом сам себя не узнаю. — Не бойся, напомню… Слушай, может, давай я это сделаю? — Не надо, я сам. Ты иди, приготовься пока, сосредоточься. Мне все равно нужно выжечь минут пятнадцать, чтобы был промежуток между одним воспоминанием и другим. Я поднялся наверх и, дрожа от холода, с наслаждением забрался под одеяло в своей спальне. Веки слипались, в ушах крутились какие-то бессмысленные фразы, обрывки слов... Послышался шум, и я с трудом заставил себя открыть глаза. Внизу в дверь колотили так, словно хотели ее высадить. Взглянув на будильник, я вскочил, как ошпаренный. Вот тебе и сосредоточился на пятнадцать минут! Успел заснуть и проспал почти час. Хоть бы мама не услышала! Том в саду, должно быть, уже околел от сырости. — Ну, ты и дрыхнешь! Я уже думал, вы уехали куда-нибудь, — пробормотал он, стуча зубами, когда я впустил его в дом. — Привет. А ты откуда? — зевая, спросил я. Зевота была почти не наигранной — я и вправду жутко хотел спать, а вдобавок нервничал. Нам с Томом сейчас нельзя было позволить себе ни одного лишнего слова. Легилимент, который может увидеть только "картинку", а не то, что мы при этом думаем, должен быть свято уверен, что это наша первая встреча за каникулы. — Да меня же выставили-таки из приюта. Я еще навестил мать Долохова, а оттуда сразу к тебе... Том запнулся. Взгляд у него был растерянный. — Как добрался, нормально? — Вроде бы да... Странное дело — я почти не помню, как к тебе ехал. Вот спроси меня сейчас — не отвечу. То ли так разоспался в машине, то ли... Он был вполне искренне удивлен. В ту минуту он, стерев себе память, и вправду не помнил, что произошло за последние пару дней. Усадив его в кухне за стол, я мельком бросил взгляд на часы. Без четверти девять, но это потому, что я спал и не слышал стука в дверь. В воспоминаниях сохранится, так что все достоверно. А в принципе мы рассчитывали на восемь утра — если бы Том накануне уехал из Малого Хэнглтона, не заходя к отцу, то примерно в это время был бы в Дербишире. На листке календаря все еще стояло позавчерашнее число — 16 июля. Наш нынешний разговор якобы происходил утром семнадцатого, и ночью мы обсуждали, стоит ли сорвать листок, но потом решили этого не делать. Когда все мелочи совпадают, это-то и вызывает подозрение у следователей. А так все логично: никто же не спешит, едва продрав глаза, заменить дату на календаре. Все должно выглядеть естественно, обыденно, нормально. Том что-то рассказывал мне о Долоховых, о Лондоне, временами останавливаясь и начиная тереть глаза. Меня просто раздирало желание «считать» его, чтобы посмотреть, не осталось ли ненужных воспоминаний. Но как раз этого делать не стоило… Так что я в свою очередь болтал всякую чушь, собираясь в то же время с духом, чтобы осуществить последнюю часть плана. Сейчас наибольшую опасность для нас обоих представляли мои воспоминания — по ним можно было вычислить, что случилось. Но стирать их было нельзя. Если вдруг авроры выйдут на Тома, то станут допрашивать и меня как свидетеля, так что два Obliviate — это слишком подозрительно. Оставалось одно: "перекрыть" воспоминания чем-нибудь очень мощным, но при этом таким, что оправдывало бы сопротивление при легилименции. Ведь именно сопротивление и вызывает вопросы. Честному человеку нечего скрывать и, соответственно, незачем «выталкивать» легилимента из своего сознания. Это оправдано только, если речь идет о чем-то очень личном или, наоборот, очень болезненном. В таких случаях большинство людей сопротивляется инстинктивно. Как говорилось в учебнике по ментальной магии, обычно это происходит, если воспоминание касается интимной близости. Но у меня не было девушки, а тратить деньги и время на шлюху из Ночного переулка казалось бессмысленным. Оставалась боль — чем сильнее, тем лучше. Когда мы придумывали эту часть плана, все казалось легким и простым, но теперь, когда нужно было привести замысел в исполнение, мне стало страшно. Я, как мог, оттягивал жуткий момент, но нельзя же было откладывать бесконечно… Проще всего было сделать это быстро, не задумываясь. Я очень старался, чтобы со стороны не было видно, как у меня дрожат руки. Том как раз говорил что-то насчет очередей за мылом в магловских магазинах, когда засвистел закипевший чайник. Я потянулся к нему, чтобы снять, — а потом словно бы случайно перевернул его на себя. Кипяток выплеснулся удачно — задело икры и колени. Это мы отрабатывали ночью: как сделать, чтобы не попало выше. Закрывать воспоминания — конечно, дело нужное, но вдруг мне в будущем захочется иметь детей… В первое мгновение я совсем не почувствовал ожога. Наоборот, показалось, что к коже приложили лед. Боль пришла несколькими секундами позже, зато такая, что я не то что кричать — дышать не мог. Том бросился ко мне, опрокинув стул. От лужи кипятка на полу шел пар, чайник нелепо валялся на боку, задрав носик. Остаток утра я помнил очень смутно. Заявись тогда авроры — им пришлось бы убраться, не солоно хлебавши, потому что мы оба были слишком заняты, чтобы отвечать на вопросы. Том разрезал на мне брюки и стащил ботинки, потом умчался наверх за колдомедицинским справочником, велев пока лить на ожог холодную воду. Я сидел, зажимая зубами рукав, чтобы не орать, и старался не смотреть, как на ногах вздуваются жуткие белесые волдыри. Минут через пять, которые показались мне вечностью, Том вернулся с толстым "Справочником практикующего целителя" и принялся, руководствуясь его инструкциями, залечивать ожог. Должно быть, он делал это не совсем правильно, потому что от заклятий жгло так, что я чуть не рычал от боли и цеплялся за его плечо. Сам потом ужаснулся, какие там остались синяки. За кухонной дверью подвывали и скреблись собаки. Тому пришлось отвлечься и впустить их, иначе они разбудили бы маму, а было очень важно, чтобы она не знала об ожоге. Спайк попытался помочь лечению, облизав мне правое колено. Впечатление было такое, словно остатки кожи содрали наждаком. Я ударил его по голове и чуть не разревелся, от жалости то ли к себе, то ли к псу. Тома я был готов прибить. Подумать только, такие мучения из-за того, что ему вздумалось укокошить трех маглов! К одиннадцати утра, когда мама обычно спускалась вниз, Том уже кое-как залечил самые жуткие волдыри, смазал остальное мазью от ожогов и забинтовал. Потом починил мои брюки и прибрался в кухне. Боль утихла, но не до конца. Меня все еще трясло, как в лихорадке. Я запретил Тому рассказывать маме о случившемся — якобы хотел уберечь ее от волнений. На самом деле мне ужасно хотелось, чтобы она обняла меня и пожалела. Но нельзя было — тогда мама могла бы проговориться на допросе, что я обжегся не в то самое утро, когда Риддл приехал, а позже. Том помог мне добраться до спальни и лечь, пристроив простыню на спинку кровати, чтобы она не задевала больную ногу. К вечеру должно было стать легче. Одно утешало: если легилимент попробует теперь забраться в мои воспоминания, то едва он «прикоснется» к истории с ожогом, я вышвырну его, как пробку. И буду иметь на то полное право. *** Сейчас, вспоминая наши тогдашние метания, я понимаю, насколько несовершенным, детским был наш план защиты и как много было в нем уязвимых мест. Но, так или иначе, на тот момент это было лучшее, на что мы были способны. К счастью, даже это оказалось лишним. Ни в тот день, ни на следующий, ни через неделю авроры так и не появились. Следствие по делу Морфина Гонта прошло ускоренными темпами — я потом читал о нем в "Пророке". Подследственный свою вину с готовностью признал, а время было военное, и у всех были дела поважнее, так что копать глубоко никто не собирался. В середине августа Гонта приговорили к пожизненному заключению и отправили в Азкабан. О наличии племянника и о том, что племянник побывал у него накануне убийства, так никто и не узнал. К концу августа я окончательно успокоился и перестал ждать непрошеных визитеров. Даже рискнул обменять деньги Риддлов на галлеоны в Ночном переулке — маленькими порциями, чтобы не привлекать внимания. В холщовой сумке, привезенной Томом, оказалось больше, чем я думал, — около трех тысяч фунтов; а фунт тогда ценился высоко, так что я выручил почти шестьсот галеонов. С учетом того, что мы накопили, торгуя волосом единорога, и еще пары сотен, которые я наиграл в клубе, как раз хватало на выплату основного долга за дом. Оставались еще неуплаченные проценты — почти четыреста галлеонов, — но с ними ростовщик согласился подождать до Рождества. Рассчитавшись с ним и получив обратно закладную на дом, я почувствовал себя так, словно проснулся от долгого сна. В то лето я вообще был невероятно, безумно счастлив и, казалось, мог летать, не касаясь земли. Уже можно было не опасаться потерять дом, не бояться авроров, не страшиться вообще ничего. За многие годы, прошедшие с тех пор, я всего несколько раз испытывал подобное чувство полноты бытия — словно Felix Felicis проливался с неба золотым дождем. Мое освобождение от долга — Тому я сказал, что это на выигранные деньги, — мы отпраздновали, изготовив самодельный сидр. Яблок в тот год было так много, что от них ломились ветки. Правда, наколдовать из досок что-то, хоть отдаленно похожее на пресс, удалось только с пятой попытки. Да и технологию освоить оказалось сложно, и мы до хрипоты ссорились насчет того, что и когда добавлять и как долго давать бродить. Банки с сидром стояли в моей комнате, где воцарился стойкий запах бражки. Одна или две, помнится, взорвались, украсив потолок живописными фестонами яблочной гущи. Терпения ждать, пока процесс закончится, у нас не хватило, так что однажды днем мы унесли одну из банок в сад и там, устроившись среди зарослей акации, пили недобродивший кислый сидр, заедая хлебом. Алкоголь поначалу совсем не чувствовался, но когда банка опустела, выяснилось, что мы оба почему-то не можем встать на ноги. Нам это показалось потрясающе смешным. Мир вокруг забавно расплывался, а землю кто-то заколдовал, чтобы она качалась, не давая сделать и шага. В таком состоянии нас нашла моя мама и ужаснулась. Она была убеждена, что теперь мы непременно станем алкоголиками и закончим свои дни под мостом. Припомнила какого-то кузена тетушки Мирабел, который пропил собственную волшебную палочку, потом троюродного дедушку Бамберта, который дошел до того, что пил портвейн до завтрака… Но наконец выдохлась и, убедившись, что внушения проходят без толку, наколдовала нам одеяла, чтоб мы не замерзли, а потом ушла, конфисковав остаток сидра. Я помню, как мы потом лежали на одеяле и смотрели на небо через кружевные листья акаций. Ветер быстро гнал облака, и, несмотря на жаркое солнце, уже чувствовалось приближение осени. Том сорвал созревшую коробочку татарника и дул на нее, чтобы семена с пушистым хохолком-парашютиком разлетались во все стороны. Их кремовое облачко, взлетев, зависало в воздухе, а потом пушинки медленно опускались — на землю, на одеяло, на одежду и лицо, — запутывались в волосах и щекотали нос. Спайк пытался ловить их, щелкал зубами и оглушительно лаял, а Расти, считая, что такие щенячьи игры ниже его достоинства, свернулся клубком и спал у меня в ногах. По нашему одеялу проложили дорожку муравьи; я ставил перед ними преграды из высохших стручков акации и камушков и смотрел, как они суетятся вокруг. В конце концов они всегда находили обходной путь, и это отчего-то было здорово. Мне вообще тогда все казалось замечательным. Все было хорошо.
Aplikacia: rakugan пишет: Припомнила какого-то кузена тетушки Мирабел :) Ну да, все ж волшебные семьи друг другу родственики...
Zmeeust: rakugan, спасибо вам большое, то что вы пишете - всегда шедевр. С нетерпением жду продолжения и этой повести, и конечно Cazus Belle.
rakugan: Aplikacia Zmeeust Спасибо :)
rakugan: Глава 25. Ближе к концу августа мы получили из Хогвартса письма со списками учебников. К письму Тома был приложен значок старосты. Он посмотрел на него, усмехнулся, повертел в руках и небрежно бросил в рюкзак. О дневнике он не вспоминал, ну и хорошо. Перед тем, как он стер себе память, мы договорились, что я оставлю дневник пока у себя и верну только к Рождеству, да и то если все будет нормально. На платформе 9 и 3/4 первого сентября было как всегда людно, но настроение царило подавленное. Министр Фосетт все же сдержал обещание помочь маглам, но сделал это крайне неудачно. В ночь с тринадцатого на четырнадцатое августа наши провели массированную атаку на магические щиты оккупированного побережья Франции. Эффект был такой, что по всему югу Англии вышла из строя техника. Маглы списали это на вспышку космического излучения или что-то в таком роде. Однако из-за несогласованности действий между маглами и волшебниками магловская атака на порт Дьепп началась на несколько дней позже — в ночь с 18 на 19 августа, — а к тому времени не только были восстановлены магические щиты, но и представители Гриндельвальда предупредили магловское немецкое командование о грядущем нападении. Результат был просто катастрофический — у маглов погибла или попала в плен половина десанта, у волшебников около трети. В их числе, как позже выяснилось, был отец Колина Розье. Колин в последний раз написал нам двадцатого августа — в тот день сова принесла его матери свиток из Сил самообороны с темно-коричневой печатью. Коричневая печать означала, что мистер Розье пропал без вести. Это было лишь немногим лучше, чем черная — для похоронок... А потом Колин как сквозь землю провалился, перестал отвечать на письма и каминные вызовы. Казалось, в их доме все вымерли. Потому я безумно обрадовался, когда первого сентября увидел его и Друэллу на платформе. Радоваться, строго говоря, было нечему. На Колина было страшно смотреть. Он, казалось, стал старше сразу на несколько лет, как будто выгорел изнутри. Дрю, наверное, впервые в жизни была одета кое-как, в мантию, не подходящую по тону к туфлям. Глаза у нее покраснели и опухли. Мама подошла высказать сочувствие миссис Розье. Та благодарно улыбалась нам и кивала, хотя и мы, и она прекрасно понимали, что утешения, по сути, пустые. Да, оставалась надежда, что ее муж, возможно, просто попал в плен или был ранен и сейчас прячется от немцев где-то на побережье. Но надежда эта оставалась призрачной. Все и так уже обсуждалось сотни раз, во всех мыслимых вариантах, но что толку от слов… В купе мы в этот раз сидели урезанным составом — Риддл как староста должен был патрулировать коридоры поезда, а еще выслушать инструкции от префекта школы, которым в этом году стал Августус Руквуд. Колин кратко пересказал нам историю последних десяти дней — как они уехали в Лондон к родственникам и там почти что ночевали в Министерстве, надеясь узнать что-нибудь об отце. Через неделю Колин сбежал от матери, купил в Ночном переулке поддельную лицензию на аппарацию и пытался завербоваться в Силы самообороны. Но его быстро вычислили и отправили домой в сопровождении офицера, чтоб опять не удрал. Пока он рассказывал, Маркус Флинт ушел и почти все время простоял в коридоре, глядя в окно. Он знал, что никто из нас не винит его за то, что он немец, но все равно очень мучился и нервничал, когда кто-нибудь с факультета получал похоронку. Рассказывал Колин почти спокойно, как то, что уже утратило первоначальную остроту. Но потом, когда мы пошли покурить в тамбур, произошла безобразная сцена. Там уже курили несколько шестикурсников-гриффиндорцев; Хупер, выходя, случайно толкнул Розье, а тому, как обычно, хватило крохотной искры, чтобы взорваться. Колин схватил Хупера за воротник, не давая ему уйти, и так рванул на себя, что у того затрещала рубашка. — Какого черта?! — начал было Хупер. — А какое ты имеешь право задирать нос и ходить тут, как король? Думаешь, я позволю толкать себя какому-то грязнокровке?! Где твой отец, дрянь такая? Где твой вонючий папаша-магл? Почему он не на фронте? Я видел его с тобой на платформе — почему он в штатском?! Я попытался оттащить его назад, но Розье вывернулся — он был твердо намерен нарваться на драку. — Да какое тебе дело? — Хупер попытался отодвинуть его с дороги. — Отец у меня инженер, у него бронь! Так что заткнись, понял?! — Бронь? Знаю я эту бронь! Он просто прячется в тылу, как крыса! Почему мы должны дохнуть за маглов? Почему наши должны умирать, чтобы твой папаша-магл мог спокойно сидеть дома и не отрывать от кресла свою засранную задницу?! Это уж точно было слишком. Естественно, Хупер не мог стерпеть такое и схватился за палочку. Гриффиндорцы кинулись в атаку, а Розье только того и надо было. Я поневоле присоединился к нему, внутренне честя друга на все корки. Места в тамбуре для пятерых не хватало, драка вышла короткая и до крайности бестолковая. Отраженные заклятия рикошетом били в стенки, и те гудели, как внутренности железной бочки. Через полминуты один из гриффиндорцев задел меня проклятьем — лицо словно кипятком обожгло, и я почувствовал, как из носа хлещет вонючая желтая слизь, стекая по подбородку и шее. Говорить я теперь не мог, потому что слизь залепила губы, так что просто ударил противника ногой по коленке. Он охнул и согнулся. Я ударил его еще и в лицо, но тут же получил от другого гриффиндорца такой пинок, что влетел лбом в окно. Стекло уцелело, но бровь я таки разбил, и из нее потекла кровь. Теперь я вдобавок ничего не видел. Попытался стереть кровь и слизь рукавом, но тут услышал, как совсем рядом со мной Розье кричит: — Crucio! Я наослеп кинулся в сторону, толкая его, — рука с палочкой дрогнула, и заклятие с грохотом ударило в стену. Должно быть, там осталась немаленькая вмятина. Колин отшвырнул меня в угол, но я заорал: "Стой", и опять вцепился в него, как клещ. Мы страшно мешали друг другу, и гриффиндорцы не замедлили этим воспользоваться, чтобы, швырнув в нас напоследок таранталлегрой, убраться, утащив оглушенного Хупера. — Finite incantatem! Розье, у которого ноги все еще по инерции пытались пуститься в пляс, добрался до меня и врезал кулаком. — Ты чего меня за руку хватал? Совсем спятил?! — Это ты голову потерял, идиот — бросаться непростительными! Хупер же сразу после приезда побежит стучать учителям! Хочешь, чтоб тебя отчислили? — Да плевал я на Хогвартс! — Вот твой отец обрадуется в плену, если узнает, что ты ко всему прочему вылетел из школы… — Заткнись! — он ударил меня ребром ладони по горлу, так что у меня перед глазами звезды поплыли от боли. — Заткнись, сволочь, я сейчас убью тебя! Как ты смеешь... Я наощупь искал палочку — если Розье сейчас не вырубить, то он и вправду может меня прикончить, он ведь уже ничего не соображает. Но он вдруг оставил меня в покое. Когда я кое-как отдышался и протер глаза, то увидел, что Колин сидит на заляпанном кровью и слизью полу тамбура, закрыв лицо ладонями. Я присел рядом на корточки. — Слушай, прости... Я же не хотел... — Рэй, — спросил он глухо, не отнимая рук от лица, — ты правда веришь, что он не погиб, а в плену? — Да. Он вернется. Вернется, вот увидишь. Все будет хорошо. — Рэй, мы с ним так поссорились летом... Он приезжал в отпуск на три дня, заодно посмотрел табель, который прислали из Хогвартса, и разозлился из-за моих оценок. Я огрызнулся, он мне что-то ответил, а ты же знаешь, какой у нас обоих характер... В общем, я схватился за палочку... — Ты поднял палочку на отца?! — Ага. Я, конечно, сразу остановился, но... Короче, он со мной потом не разговаривал, а дальше уехал на фронт и... Больше я его не видел. Даже сову не отправил, чтоб извиниться! Какая же я скотина... И теперь ничего нельзя исправить, понимаешь, да? Я молчал. А что тут можно было сказать? Если мистер Розье вернется — то ясное дело, что никто и не вспомнит об обидах. А если нет... Все и без того было глупо до невозможности — и драка, и истерика Колина, и те проблемы, которые теперь ждут нас в школе. Сначала Риддл со своими похождениями, теперь этот… Словно нынешним летом мы все сошли с ума. Колин посмотрел на меня и вдруг засмеялся, хотя смех был больше похож на всхлипывание. — Ну и видок у нас с тобой! А уж запах... Давай почищу тебе рубашку. Чувствую, если эта вонь от слизи не пройдет, мы с тобой будем ехать до Хогвартса в пустом вагоне... *** Когда мы шли обратно по коридору, нам навстречу вылетела Друэлла. Оказывается, гриффиндорцы уже успели нажаловаться своему старосте, а тот приходил разбираться к Риддлу. Но Том вроде бы совсем не злился, только предупредил Колина: — Когда приедем, сиди тише воды, ниже травы и не высовывайся. Я сам пойду поговорю со Слагхорном и Диппетом. Колин отмалчивался, даже не отвечал Друэлле, которая отчитывала его громким шепотом. Позже к нам заглянул Мэтью Бэгнолд, шестикурсник — он был старостой в прошлом году. — Ну, как первый день? — поинтересовался он, усаживаясь напротив Тома и вытягивая ноги через проход. — Нормально, спасибо. — Гасси Руквуд не достал тебя своими наставлениями? Кстати, ты ему наобещал с три короба — и что успеваемость поднимем, и что кубок школы возьмем в этом году... Я уж не стал вмешиваться, но вообще хотел бы дать тебе несколько советов, у меня все-таки есть опыт... Бэгнолд поправил очки и принялся разглагольствовать. Он чувствовал себя в своей стихии — в кои-то веки мог поучать кого-то с высоты прожитых лет. Том слушал его очень вежливо, кивал и даже что-то переспрашивал, но в глазах у него мелькали едва заметные искорки иронии. Бэгнолд тем временем распинался о способах поддержания дисциплины. Потом, покосившись на нас, предложил Тому выйти в коридор — подышать свежим воздухом у открытого окна. Вернувшись, Том захлопнул стеклянную дверь и сказал, смеясь: — Колин, меня уже предостерегли относительно тебя. Чтоб я, мол, не спешил покрывать проступки своих дружков, потому что это разочарует учителей, а тогда мне в жизни не стать старостой школы. И, кроме того, как сказал Бэгнолд, это дешевый авторитет. Вот так-то. Нотт хмыкнул: — Милый старина Бэгги... Он такой правильный. Когда-нибудь на его доме повесят мемориальную доску: "Самый послушный ученик Хогвартса ". Ты, надеюсь, не называл при нем Слагхорна "старый Слизень"? А то Бэгги хватит удар, и до мемориальной доски он не доживет. Эйвери заржал. Розье коротко посмотрел на него и отвернулся. *** На станции Хогсмид, когда к нам, дребезжа и вздрагивая на разбитой колее, подъехала карета, мне вдруг стало очень любопытно. Я придержал Тома за рукав. — Скажи, а ты... видишь, кто везет карету? Сам-то я ничего не видел. Отец умер не при мне, так что я ни разу в жизни не был свидетелем смерти и, соответственно, тестралов знал только по картинкам в книжках. — Конечно, — нетерпеливо ответил Том. — Тестралы. А что? Рэй, давай быстрее, мне еще надо Слагхорна перехватить до ужина. Черт! Даже если он не помнит истории с Риддлами, подсознание, видимо, не обманешь... — А ты все время их видишь? В смысле, каждый год, или только сейчас рассмотрел? — Каждый год, естественно. Или ты имеешь в виду, что на этот раз запрягли каких-то других? Я не разбираюсь в их породах. Рэй, почему ты вдруг спросил? Раньше тебя это не интересовало. — Да просто в голову не приходило. Значит, ты когда-нибудь видел... То есть, были случаи, когда кто-нибудь умирал у тебя на глазах? — Ну да. Один пацан в приютском лазарете, когда была эпидемия дифтерии. Потом еще женщина на улице в Лондоне, зимой сорокового года, когда бомбили. И что? Почему ты спрашиваешь только сейчас? Раньше стеснялся? — Ничего, просто вдруг подумалось... Том внимательно посмотрел на меня, потом пожал плечами: — Тогда поехали. Или будем предаваться воспоминаниям до утра? Всю дорогу до школы он расспрашивал Розье об обстоятельствах драки, а я мысленно ругал себя за то, что полез с вопросами. Ну да ладно, авось обойдется... В Хогвартсе Том сразу же побежал разыскивать Слагхорна — ему надо было представить декану нашу версию событий, прежде чем явится с претензиями глава Гриффиндора. Самой Брэдли нигде не было видно — должно быть, она готовила первокурсников к церемонии распределения. Наконец двери Большого зала распахнулась. Рассеянно оглядывая цепочку притихших и немного напуганных новичков, я вдруг заметил знакомое лицо и встрепенулся. Скуластенький, темноволосый Вилли Трэверс, младший сын Фредди, стоял во второй паре от начала и, задрав голову, рассматривал усыпанный звездами потолок. Я ждал его фамилии с огромным нетерпением. Сам Фредди учился на Хаффлпаффе, хотя закончил всего три курса. Я думал, что Вилли попадет туда же — и потому чуть не подскочил на месте, когда Шляпа, устроившись поудобнее на его голове, подумала немного и выкрикнула на весь зал: — Слизерин! Он растерянно сошел с возвышения. — Вилли! — я вскочил с места и стал махать ему рукой. — Давай к нам, сюда! Он, видимо, не сразу вспомнил меня, но наконец заулыбался и подошел к скамье, чуть косолапя. Я толкнул Эйвери, чтоб потеснился, и усадил Трэверса рядом с собой. Несколько уже распределенных к нам первокурсников завистливо посмотрели на него с дальнего конца стола. Вилли поначалу дичился взрослых ребят, но потом освоился и даже смог отвечать на мои вопросы нормальным голосом, а не шепотом. Я познакомил его с нашей компанией. Мне было немного стыдно, что за своими проблемами я совсем забыл о семье Фредди, даже ни разу не попытался выяснить, где они живут, и навестить. Вилли скороговоркой пересказал неутешительные новости. После гибели Фредди семья была вынуждена сильно затянуть пояса; вдобавок Грегори серьезно ранили на фронте, и он сейчас лежал в госпитале Святого Мунго, а мужа Даниэль призвали в Силы самообороны, и она осталась одна с маленьким ребенком. Я дал себе мысленную клятву наскрести каких-нибудь денег, чтобы помочь им. После распределения со своего места встал Диппет и произнес длинную скучную речь о том, что в этот трудный для всей Британии час наша первейшая обязанность — хорошо учиться и вырасти полноценными членами общества. Потом объявил минуту молчания в память павших. Все встали. Розье закрыл на минуту глаза, выдохнул и стал смотреть поверх голов на противоположную стену. Его пальцы так впились в крышку стола, что даже костяшки побелели. Вилли смотрел куда-то себе под ноги. Потом потянулся за кубком с водой и быстро сделал глоток. *** После ужина Том опять исчез, попросив Лорин Яксли — красивую светловолосую девочку с нашего курса, тоже старосту, — отвести первокурсников на факультет. В общей гостиной толпилось полно народу, в первый вечер никто не собирался рано ложиться спать. Но ни Эйвери, ни Нотта, ни Блэков не было — Слагхорн пригласил их, как и Тома, на традиционную вечеринку по случаю нового учебного года. Розье в этот раз не звали; видимо, после сегодняшнего инцидента он оказался в опале. Впрочем, он и сам был не в том настроении, чтобы веселиться. Мне же на эти вечеринки хода не было с тех самых пор, как умер отец и семья скатилась в нищету. Я зашел на минутку к первокурсникам, убедился, что у Вилли Трэверса все в порядке, и ушел в нашу спальню. Оказалось, что у Колина в чемодане припрятана бутылка огневиски. Это было очень кстати — после сегодняшних событий следовало выпить. Отхлебнув обжигающую горло маслянистую жидкость, Розье закашлялся. Потом улегся на кровать, закинув руки за голову. — Ты у кого круцио-то научился? — спросил я. — Да самостоятельно. Что там учиться... Это как раз когда отец пропал без вести. Настроение все время было мерзкое, вот я и ходил в Лондоне на один заброшенный пустырь, чтоб никто не видел, и там тренировался на голубях. — Получалось? — На птицах нет, а вот на бродячей собаке один раз получилось. — Ну, ты даешь! Собаку?! — Знаю. Самому тошно стало — она так скулила, визжала... Я ей потом костей принес, чтоб загладить свою вину, но она не взяла. Все убегала от меня, боялась. Я тогда еще думал, что больше никогда, ни за что... Жутко было. — А какое ощущение, когда выполняешь круцио? — Надо сильно-сильно злиться. Так, чтоб в глазах было темно, чтоб ничего не соображать. Чтобы хотелось кого-нибудь приложить головой о камень и бить, бить, бить, пока мозги не вылезут наружу. Будто багровая волна поднимается внутри, и ты не можешь ее удержать. Но в то же время, знаешь… Это приятно. Очень приятно, Рэй. Такой особый кайф... Его передернуло. — Ненадолго, правда. Потом волна схлынет — и внутри становится противно и пусто. Все равно, что напиваться — на час-другой легче, зато потом самого себя видеть не хочется... А ты чего расспрашиваешь? Хочешь попробовать? — Нет. — И не надо. Гадость. Да еще и тянет потом повторить. Сам же понимаешь, что дерьмо — а хочется... Чтоб напряжение сбросить. Я вот сегодня, видишь, сорвался. Не хотел ведь, а с языка само слетело. — А... аваду ты пробовал? — спросил я осторожно. — Нет. И не хочу. Ну его к черту, еще узнает кто-нибудь. И так неприятностей уже успел нажить — хорошо начинается пятый курс, нечего сказать... Дверь с грохотом распахнулась — в спальню влетел веселый, разгоряченный Эйвери. — Слушайте, там такие дела творились! Слизень разругался с Брэдли прямо на вечеринке, представляете? Раскраснелся весь, наступает на нее пузом вперед, пыхтит, как паровоз: "Да что вы говорите? Нет, голубушка, это моих студентов спровоцировали! Нет, это как раз ваши первыми схватились за палочки! Попрошу без инсинуаций, коллега!". Я толком не слышал, они потом с Диппетом ушли в сторонку и заглушку поставили. Брэдли сначала очень злая была, кричала насчет отчисления, но дальше, смотрю, успокоилась. Выпили со Слагхорном вишневой наливки и помирились. Риддл ужом вокруг них вился. Не знаю, что он там наговорил, но вроде как-то все уладилось. Кстати, а вы в курсе, с кем он пришел на вечеринку? Тимоти потянулся к бутылке с огневиски. — С Яксли? — Розье хмыкнул. — Она же вроде его очередная поклонница. Теперь у нее есть шанс. О-о, это совместное патрулирование коридоров! Оно так сближает… — Нет! Причем тут Яксли! Ни за что не поверите… Хотя, Рэй, ты-то точно знаешь. В общем, помните, еще весной... Он не договорил, потому что дверь опять открылась, и вошел Альфард. Тимоти мгновенно заткнулся — все знали, что Альфард терпеть не может сплетен. А Блэк, устало вздохнув, прошел к своей кровати, снял и принялся аккуратно складывать парадную мантию. — Ну и народу было на вечеринке... Колин, ты как? Однако и шум из-за тебя поднялся! — Зато жить не скучно, — внешне беззаботно откликнулся Розье, но я видел, что на самом деле он нервничает. — Виски будешь? Кстати, может быть, ты слышал, к чему там пришли Слизень с директором? — Нет, не слышал, но, кажется, ничего особенно страшного. Во всяком случае Риддл выглядел довольным. Альфард помолчал и, глядя Розье в глаза, прибавил: — Хотя, если хочешь хороший совет, Колин, я бы на твоем месте не играл в такие игры. И не слишком радовался, что Риддл тебя защищает. — А лучше было бы, если бы он молчал в тряпочку и не вступался за друга, да? Я бы, знаешь ли, посчитал это подлостью. — Я не о том, — Альфард досадливо поморщился и заговорил тише. — Представь себе, что у меня есть собака. Если кто-нибудь захочет ее ударить, я, разумеется, не позволю, потому что это моя собака. Но если я сам посчитаю нужным ее наказать, то сделаю это, не задумываясь. И уж будь уверен, мои команды она будет выполнять беспрекословно. Ты меня понял? — Мне. Не. Нравятся. Твои. Намеки, — четко и раздельно сказал Розье. — Ты имеешь в виду, что в обмен на помощь Риддл сделает меня своей комнатной собачкой? Так? Эйвери следил за ними, округлив глаза. — Зачем же комнатной? — Альфард был совершенно спокоен. — Охотничьей или сторожевой. Но ошейник он на тебя наденет. Причем железный. — Вот сейчас ты уже перешел все рамки! — Колин вскочил. Я схватил его за рукав. Да что за черт! Не хватало нам второй драки за день. — Я просто тебя предупредил. По-дружески, — Альфард пожал плечами и отвернулся. — Не хочешь слушать, твое дело. — Альфард, — сказал я, как мог, вежливо, — вообще-то Том и мой друг тоже. И мне он немало помогал. Ты хочешь сказать, что на меня он тоже наденет ошейник? Блэк обернулся и очень странно посмотрел на меня. — Нет, Рэй. Не наденет. — На него, значит, нет, а я, по-твоему, идеально подхожу на роль пуделя?! — все еще кипятился Розье. Он, кажется, так и не понял истинного смысла слов Альфарда, который до меня дошел прекрасно. Так, что на мгновение стало очень жарко, будто мне дали пощечину. Не наденет. Потому что уже надел. Вот так, значит... — Альфард, я не хочу больше слышать таких разговоров от тебя. Никогда. Иначе нам придется... тебе придется принять мой вызов. Прямо сейчас. Со стороны это, должно быть, выглядело смешно — такие высокопарные слова в устах подростка, у которого еще не прошли юношеские прыщи. Вдобавок голос ломался и в самый неподходящий момент давал петуха… Но мне было не до веселья. Альфард пожал плечами и сказал: — Хорошо. Да, я зашел слишком далеко. Прошу прощения. Он опять отвернулся и стал распаковывать чемодан, давая понять, что разговор окончен.
Anilaja: В списке десяти вещей, которые должен сделать настоящий дженовик от Изумрудной Змеи, под пунктом пять значится: "Повесить фик на форум, получить два комментария." Похоже, это тот самый случай! И не могу я мимо пройти, вот и всё! Я практически не пишу комментарии, хотя исправно читаю многие фики, просто комментировать что-то стесняюсь, что ли... Но здесь, думаю, я просто обязана сказать: я вас читаю. Читаю ещё в ЖЖ, не дожидаясь публикации на форуме. "Игрок" - это потрясающе сильная вещь, настоящая литература, даже называть фиком мне его не хочется. И когда вы его закончите, я его обязательно распечатаю. Согласитесь, в наш компьютерный век это в общем то весомый комплимент. Вы чудесно пишите!
rakugan: Anilaja Спасибо :)
rakugan: Глава 26. Том вернулся поздно, около часу ночи. Я проснулся, услышав скрип двери и шаги. Приподнявшись на локте, увидел, как он расстилает свою постель при свете палочки, пристроенной рядом с кроватью. Колина будить не стал — значит, и вправду дело с дракой в поезде ничем серьезным не закончилось, а то не откладывал бы разговор до утра. Пару минут я колебался, стоит ли спросить, как все прошло, но желание спать пересилило. Я бухнулся на подушку и опять уснул. Проснулся я от холода — сползло одеяло. В спальне было темно, небо за иллюзорным окном едва розовело. Часы на стене показывали без пяти минут шесть. Все еще спали; с дальней кровати доносилось похрапывание Эйвери. Постель Тома была пуста и лишь слегка примята. Зевая, я встал, накинул халат и отправился его искать. В общей гостиной никого не было, угли в камине едва тлели, стулья были аккуратно расставлены по местам — значит, эльфы здесь уже прибрались. Из умывальной доносился шум воды. Я направился туда. Том стоял, склонившись над раковиной, в которую из крана хлестала вода, и тупо смотрел на нее, словно не мог понять, что это такое. — Эй! — я тронул его за плечо. Том вздрогнул, словно я вырвал его из дремоты. Лицо у него казалось серым, под глазами залегли огромные синяки. — Привет, ранняя пташка, — я присел на корточки у стены, не обращая внимания, что брызги летят на одежду. Каменная кладка неприятно холодила спину. — Так чем там вчера все закончилось? — Сутками карцера для Розье, на меньшее я уже не смог сторговаться. И еще сняли пятьдесят баллов с факультета, но, в общем, ничего страшного. Гриффиндорцам все равно достанется больше. Я убедил Диппета, что это они затеяли драку. Но вы все равно поосторожнее, ладно? Я потом еще с Колином поговорю. Не стоит бросаться круцио при свидетелях, Диппет и так подозревает, что у нас тут что-то странное. — Что именно? — Не знаю пока. Не удалось четко «услышать». В любом случае кто-то с факультета ему доносит. Надо будет выяснить, кто стукач. Не сейчас, позже… Он потер виски ладонями. — Рэй, а что за ошейник? — Какой ошейник? — я вздрогнул. — У тебя в мыслях. Мелькает картинка. Не могу рассмотреть. — Да глупости… Поначалу я не хотел ему говорить, но потом все же рассказал о вчерашних словах Блэка. — Не обращай внимания. Альфард тебя недолюбливает, это всем известно, так что от него ничего другого ждать и не приходится. — Да, — как-то рассеянно повторил Том. — Конечно. Ладно, будем считать, что я ничего не знаю. Я присмотрелся к нему. — Ты сегодня спал вообще? — Нет. То есть, да. Немножко. — Что случилось? — Ничего, просто голова сильно болела. Слишком много людей, отвык за лето. От чужих мыслей шумно. Я выпил зелье, но, видно, превысил дозу — потом полночи тошнило. Он набрал в ладони воды и плеснул себе в лицо. — Может, ляжешь спать? До подъема еще больше часа. — Все равно уснуть не смогу. Ничего, у меня есть, чем заняться. Посидишь со мной? В гостиной мы разожгли камин и придвинули к огню диван. Я принес старый закопченный чайник — он всегда был здесь, перешел по наследству от предыдущих поколений студентов, — и подвесил его над пламенем. Вымытые эльфами "общественные" чашки — разрозненные, некоторые треснутые, другие с въевшимися намертво пятнами от заварки — как обычно, были составлены на столике у стены. По полированной поверхности вокруг них расплылась лужица воды, в которой мок одинокий сухарик. Том, укутавшись полосатым халатом, уже читал извлеченную из кармана толстую тетрадь в клеенчатой обложке. — Это что у тебя? — спросил я, высыпав в заварочный чайник найденный в столе чай. — Рукопись романа. Меня просили прочесть и сказать, что я думаю. — А кто автор? — Эйлин Принс. — Правда?! — я расхохотался. Маленькая, замкнутая, вечно державшаяся в тени Эйлин никак не производила впечатления писательницы. — Но это между нами, хорошо? — Да, конечно... О чем там речь? Как всегда у девчонок, о любви? — Не угадал. О политике. Это утопия. — Что?! — Ну, такой жанр. Описание того, как, по мнению автора, должна быть устроена жизнь, на примере вымышленных стран... — Том, я знаю, что такое утопия! Можешь не объяснять мне на пальцах. — Прости. Я иногда путаюсь, что для маглов и волшебников общее, а что нет... Я поставил рядом с Томом на подлокотник пузатую фаянсовую кружку с чаем и уселся напротив, скрестив ноги по-турецки. Камин еще только-только разгорелся, и от холода стучали зубы. Спасала только чашка с кипятком, которую я плотно обхватил ладонями. — Если коротко, — он зашуршал страницами тетради, — у Эйлин здесь рассказывается, как в далеком будущем часть британских волшебников эмигрировала, создала себе остров в южной части Тихого океана и живет там отдельно от всего мира. На острове всем управляет Совет мудрых — это чтобы не ставить страну в зависимость от диктатуры одного человека. Все там красивые, здоровые и высоконравственные. Преступников нет, а если кто-то что-то натворит, то это сразу обнаруживают, потому что все население регулярно проходит проверку с помощью легилименции. Больше того — никто не сквернословит, не курит и не употребляет алкоголя... Тебе бы, Рэй, на этом острове тяжко пришлось — у курильщиков там отбирают палочки и отправляют в специальные "поселки перевоспитания". — И что в этих поселках? — спросил я, отхлебнув чаю. — Да ничего особенного. Тяжелый физический труд на природе. Предполагается, что человек так страдает в отрыве от высокой культуры острова, что готов отказаться от вредных привычек, лишь бы вернуться обратно. Тех же, кого этим не проймешь, равно как и преступников, выселяют в Европу, и это самое страшное наказание. — С чего вдруг? — С того, что, — Том полистал тетрадь, — для волшебников из этого прекрасного нового мира даже просто смотреть на нашу здешнюю жизнь — ужасный шок. Вот здесь подробно описаны чувства Аллениуса Кортли — это главный герой, — когда он попадает в Англию. Грязные улицы, смрад магловских автомобилей, озлобленные люди... Да и волшебный мир не лучше: наркотики, банды, войны с применением непростительных. Тут еще есть о какой-то Виктории, которая вышла замуж за магла, и тот измывается над ней... Я забыл сказать, что этот самый Аллениус был недоволен жизнью на волшебном острове и сбежал оттуда, потому что его влекло к свободе. Однако, побывав в Англии, он все понял и вернулся обратно, а заодно прихватил с собой Викторию. В конце, я так подозреваю, они поженятся. — Очень трогательно. А почему ты так морщишься, когда читаешь? Что тебя, собственно, не устраивает? Я пошевелил поленья в камине кочергой и устроился на диване поудобнее, положив голову на подушку. В тепле опять потянуло в сон. — Во-первых, — Том опять принялся листать исписанные крупным, четким почерком страницы, — то, каким путем у нее там люди получают власть. Вот смотри: Совет мудрых состоит из волшебников, которые достигли выдающихся результатов в избранных ими науках. Те же, кто плохо учился или не слишком умен, будь они даже дети высших государственных чиновников, никогда не поднимутся на самый верх — это привилегия отличников... — И что? — я зевнул. — Уж ты бы в этом мире устроился замечательно. — Да, наверное, — он усмехнулся. — Я всегда умел быть паинькой, когда следует. Но, видишь ли, я в принципе опасаюсь умных мальчиков и девочек. Умных, правильных, всегда знающих, как надо и как не надо жить... Такие всегда норовят исправить остальных. Чтоб даже мыслей неверных не было, понимаешь? Будь таким, как положено, или не будь вовсе. Хотя я понимаю, почему эта идея нравится Эйлин. Знаешь, как неприятно думать, что ты умен и талантлив, но никогда не достигнешь в жизни таких высот, как твои тупые однокашники? Просто потому, что у них есть деньги и связи, а у тебя нет. — Ты сейчас говоришь о ней, или о себе тоже? — я прикрыл глаза. — О себе-то? Нет, ну что ты, — Том усмехнулся, судя по голосу. — Я давно понял, что злиться на то, как устроен мир, бессмысленно. Сумеешь его изменить, сломать — измени и сломай. Не можешь — терпи; значит, большего ты и не заслуживаешь. Но я бы никогда не стал переделывать других... Рэй, ты спишь? — Нет, я тебя слушаю, — ответил я, сворачиваясь калачиком. А Том уже, кажется, разошелся и совсем забыл, что у него болит голова: — У Эйлин роман, кстати, очень неглупый. Особенно если учесть, что она всего лишь на втором курсе. Я ведь говорил тебе, что она интересно думает… Так вот, она права в том, что большинство народа такая жизнь вполне устроила бы. Работа, приличная зарплата, все надежно, думать ни о чем не надо. Но всегда есть меньшинство, которое будет чувствовать себя на таком волшебном острове, как в клетке. И что делать с такими? Идеальному обществу придется постоянно искать тех, кто нарушает гармонию, и вышвыривать их из своей среды. Проводить внутренние чистки, которые будут затрагивать все больше людей, в том числе и тех, кто в принципе не замышляет ничего дурного, — хотя бы потому, что машину трудно остановить после того, как она уже запущена... Рэй?! — Угу, — откликнулся я. Сил отвечать уже не было. — Да ладно, спи, не буду тебе мешать, — Том опять зашуршал страницами. Полежав немного, я сумел кое-как раскрыть рот и пробормотал: — А ты бы сам что делал... ну, если бы получил власть? Конец вопроса потонул в зевке. — Пока не знаю. Послышался шорох, и я почувствовал, что у меня укрывают пледом и берут из рук чашку. — Одно могу сказать точно. Я не стал бы перевоспитывать всех и каждого, — Том рассмеялся. — Людей надо принимать такими, какие они есть. Со всеми их недостатками, глупостями и гадостями. Девять человек из десяти будут целую неделю корпеть на нудной работе, если знают, что на выходных смогут почувствовать себя свободными и раскованными, — выпить стаканчик огневиски, поорать на квиддичном матче... А больше им ничего и не надо. Что же касается того одного из десяти, которому этого мало... Знаешь, я думаю, если человек идет в преступники, то это уже определенно сильная личность. И вина властей в том, что такой человек не нашел себе другого применения. Тебе не кажется? — Э-э, — было все, что я смог ответить. — А вот я бы нашел место для каждого, — задумчиво сказал Том. — Я бы дал спокойную, упорядоченную жизнь одним и свободу, власть, опасность, риск — другим. Трудно, но возможно. Если только не подгонять всех под одно лекало и не надеяться, что останешься чистеньким. Когда управляешь людьми, не получается не замарать рук, потому что люди вообще не самые благородные и добрые существа на земле. Собаки, например, куда лучше. Но я предпочитаю иметь дело с людьми, потому что, — он опять засмеялся, — у меня аллергия на собачью шерсть. — Ты поэтому чихаешь, когда у нас живешь? — Ага… Ну, ладно, спи, я не буду больше тебя дергать. *** Но как следует подремать не удалось. Сверху, со стороны спален, уже слышались шаги и голоса. Я сквозь сон лениво подумал, что сейчас в умывальной будет толпа. Может, пропустить завтрак? Интересно, как Риддл умудряется почти не спать — вчера вот где-то бродил до ночи… Я приоткрыл глаза и уставился на Тома. Он читал, быстро скользя взглядом по страницам и отхлебывая чай. — Слушай, а с кем ты вчера был на вечеринке? — Эйвери, наверное, наболтал? Я пожал плечами. — С Минервой Робертсон, — наконец ответил Том. — И после вечеринки с ней разговаривал. Поэтому так поздно вернулся. — До чего ж хорошо быть старостой... Можно шляться до утра, и никто слова не скажет. А о чем вы говорили? — Я сделал ей предложение. — Потрясающе. И когда свадьба? — Не знаю пока. Я надеюсь на рождественских каникулах поехать познакомиться с ее семьей, потом помолвка, а свадьба, наверное, только через год, я же еще несовершеннолетний. — Поздравляю. Я опять закрыл глаза. В коридоре кто-то орал: "Придурки, а ну, трансфигурируйте обратно мои ботинки! Очень смешно!". Ответом ему был громкий хохот. — Рэй, — Том осторожно потряс меня за плечо. — Я серьезно про свадьбу. — Да понял, понял, — ответил я, зевая. — Не забудьте меня позвать, когда будете резать свадебный торт. Попытался повернуться на бок, но тут услышал: — Рэй, это не шутка. Я и вправду собираюсь жениться. До меня стало медленно доходить, что это не розыгрыш и не попытка сострить. — Так это правда? Ты сделал Робертсон предложение, и она согласилась? — Не совсем. Сначала посмеялась, потом сказала, что подумает, но, кажется, ей было приятно. Я думаю, она согласится, просто девушкам всегда нужно обставить это условностями, выждать время... — Слушай, у нее же есть жених. Этот, как его... — И что? — спросил Том. — Они не помолвлены. Вдобавок я не сказал бы, что Минни в него влюблена. Просто привыкла, но это ни о чем не говорит. — Ты же с ней всего раза два встречался! Почему... — Рэй, человека можно оценить по первым пяти минутам разговора. Так зачем тянуть? — Ну, ты даешь… Я никак не мог по-настоящему проснуться, чтобы оценить новость по достоинству. — А ты ее любишь? Этот вопрос как будто поставил Тома в тупик. — Да, наверное, — ответил он, подумав. — Иначе я бы не стал делать ей предложение, правда? — М-м... Ну, не знаю. А почему тебе понадобилась именно она? — Она умная. Намного умнее обычных девушек. У нас много общего. Мне с ней интересно. Вдобавок она становится такая забавная, если ее поддразнивать… Вот. — Этого, по-твоему, достаточно, чтобы жениться? — Почему нет? — Как у тебя все просто… Следующие минут десять я зачем-то спорил с Томом — мол, он совершенно не знает Робертсон, и с чего он взял, что она ответит ему взаимностью, это уж не говоря о том, как он собирается содержать семью... Вокруг ходили люди, с грохотом двигались стулья, кто-то опять подвесил над огнем чайник. Мы говорили почти шепотом. В итоге я добился только того, что Том спросил: — Рэй, да с чего ты так взвился? Положим, это глупость, но ты же сам сказал — не факт, что она согласится. Считай, что это все несерьезно. А ты так злишься, что у меня от твоих мыслей ломит в висках. Он запнулся. — Слушай… А может, Минни тебе тоже нравится, и все дело в этом? — Еще чего! — возмутился я. На самом деле я и сам не знал, откуда внезапно взялось это раздражение, напрочь согнавшее остатки сна. Будь я постарше, то, наверное, понял бы, что так бывает всегда, когда кто-то из компании первым заводит себе девчонку. Остальные при этом чувствуют себя обделенными и вдобавок обманутымию. Как же, какая-то вертихвостка претендует на их приятеля, посягает на святая святых — мужскую дружбу! Потом, по мере того, как остальные один за другим сами обзаводятся подружками, это проходит... Но в тот момент я не был способен мыслить логично. Просто чувствовал, что меня предали. Том еще пытался мне что-то сказать, но я отговорился, что надо собираться на уроки, и ушел, чтоб только больше не слышать ничего о Минерве Робертсон. *** Я очень хорошо помнил тот самый случай весной, о котором упоминал Эйвери. Это было как раз за неделю до экзаменов. Мы тогда сидели всей компанией на лужайке у озера. Кто листал учебники, кто просто так валялся на траве, глядя в небо. Потом Эйвери поднял голову и сказал: — Черт, к нам идет Робертсон. Ну, сейчас начнет цепляться, что мы нарушили какое-нибудь школьное правило — помяли траву, и все в таком роде... Девушку, о которой шла речь, я тоже знал, но никогда с ней не общался. Она была на курс старше, да еще и с другого факультета. Красавицей Минерву Робертсон назвать было трудно, но лицо у нее было интересное — большие глаза, тонкие, всегда чуть нахмуренные брови, придававшие ей строгий вид, чуть выдающиеся скулы... Минерва была чистокровной волшебницей, из очень древнего рода, который восходил к кому-то из шотландских королей, но давным-давно впал в нищету. Говорили даже, что дома, на острове Скай, Робертсоны будто бы живут в одном помещении со скотиной, а еду готовят по старинке, на открытом очаге, дым от которого стелется по полу и выходит через дверь… Постоянный поклонник Минервы был тоже шотландец — широкоплечий, немногословный, слегка сутулящийся Джордж МакГонагалл, который, по рассказам, ухаживал за ней чуть ли не со дня знакомства в Хогвартс-экспрессе. Носил за Минервой сумку, часами просиживал с ней в библиотеке, потом они вместе были старостами Гриффиндора. Не знаю, были ли у них серьезные разговоры насчет свадьбы, но вся школа была уверена, что эти двое поженятся сразу после Хогвартса. На подошедшей к нам девушке была зеленая кофта домашней вязки; недлинные темные волосы прихвачены с одной стороны простенькой заколкой. — Привет. А кто из вас Риддл? Том Марволо Риддл… Том плавно поднялся с земли ей навстречу. — Это я. Чем могу помочь? Он с интересом и ничуть не смущаясь рассматривал ее лицо — глаза, губы. Робертсон слегка покраснела. — Ты брал в библиотеке «Структурные преобразования при ступенчатой трансфигурации» Хэнсома? Во всяком случае, твое имя записано в карточке. Пожалуйста, если книга тебе сейчас не нужна, дай мне на пару дней. Я бы хотела освежить в памяти перед СОВами... Том кивнул. — Она у меня на факультете. Пойдемте, я вам принесу. Потом обернулся к нам: — Я на десять минут, сейчас приду. Они двинулись в сторону замка, держась на расстоянии чуть ли не трех футов друг от друга, так что оба шли не по тропинке, а по траве, приминая одуванчики и подорожник. Посмотрев им вслед, Эйвери откинулся на спину и с выражением отвращения на лице открыл учебник, а я опять углубился в конспект. Но Том не вернулся ни через десять минут, ни через двадцать. Полтора часа спустя мы пришли в школу на ужин и увидели обоих в холле, где они, видимо, так и простояли все время, погруженные в разговор. Минерва обеими руками, словно плюшевого медвежонка, прижимала к себе толстенный фолиант "Структурных преобразований", а Том ей что-то говорил и смеялся. Когда мы проходили мимо, он бросил: "Я сейчас", и тут же вновь обернулся к собеседнице: — Так, значит, ты считаешь, что опыты Бэкинсейла... Но Минерва почему-то смутилась и торопливо сказала: — Ладно, мне уже пора бежать. Извини, что так задержала. Спасибо за книгу. И, поплотнее запахнув кофту, быстрым шагом пошла к мраморной лестнице на второй этаж. Когда я это вспомнил, то почему-то разозлился еще сильнее. Том нашел в кого влюбиться… И ведь наверняка все лето о ней думал, а мне хоть бы словечком обмолвился. Друг, называется! Почему-то это было до крайности обидно. Я так привык, что Том доверяет мне больше, чем другим. Значит, когда надо было создавать ему алиби после убийства родственников, я был хорош, а вот поделиться личными тайнами... Ну, ладно-ладно. Я сам понимал, до чего это глупо, но не мог успокоиться. Попутно досталось и всем остальным. Я ни с того ни с сего огрызнулся на Флинта, когда он меня о чем-то спросил, а потом наорал на Розье, когда тот, разыскивая в чемодане школьный галстук, свалил свои вещи на мою кровать. Когда пришел Том, я сделал вид, что ужасно спешу на завтрак. *** После завтрака дела пошли чуть лучше. Еда вообще всегда повышает настроение, так что я успокоился и даже спросил Риддла, что интересного было на вечеринке Слагхорна. Оказалось, что немало. В частности, он краем уха слышал разговор между профессором Меррифот и директором Диппетом: оказывается, Меррифот хотела летом уйти в отставку, но Диппет ее не отпустил. — Она, кажется, болеет, — пояснил Том. — Что-то с поджелудочной, насколько мне удалось понять. Не рак, но что-то серьезное. И за весь вечер не выкурила ни единой сигареты, а ведь обычно смолит, не переставая. Его слова подтвердились в тот же день. Урок ЗОТИ был у нас последним по расписанию. Когда мы подошли к классу на втором этаже, из двери галдящей толпой выбегали третьекурсники. Рядом Меррифот, не обращая ни малейшего внимания на шум, разговаривала с Брэдли: — ...Ты не хуже меня знаешь, каково это — пытаться что-нибудь вдолбить Армандо. Я ему одно, он мне другое. "До конца войны даже не думай, Гала"… А кто знает, когда закончится война?! Я ему говорю: "Вот ты дождешься, что я упаду замертво прямо в классе, тогда будешь знать!". Он думает, мы здесь все двужильные... Брэдли сочувственно кивала, держа в руках классный журнал. — Где, спрашиваю его, я сейчас найду замену? — возмущалась Меррифот. — В такое время, как наше, когда каждые руки на счету... Вот пускай бы совет попечителей побеспокоился! И представляешь, Венди, что он мне ответил? "Возьми кого-нибудь со старших курсов". А? Каково?! — Кстати, не такая уж глупая мысль, если хочешь знать мое мнение, — заметила Брэдли. Она хотела сказать что-то еще, но тут один из третьекурсников подставил ножку прыщавой девчонке в толстых роговых очках. Та споткнулась, врезалась лбом в стену и разревелась. — Миртл Фиппс, что вы рыдаете на всю школу?! — резко обернулась Меррифот. — Ну-ка, прекратите шум! А вы, Марбери, даже не думайте, что я ничего не заметила! Минус пять баллов с Рэйвенкло, и я еще поговорю с деканом о вашем поведении! Она повернулась к Брэдли и продолжила, как ни в чем не бывало: — Венди, ну как ты себе это представляешь? У меня здесь боггарты, водяные, красношапочники, да кого только нет... Нужно строжайше соблюдать технику безопасности. Как я могу взять выпускника? Он не справится! — Вот и начинай искать прямо сейчас, заодно успеешь подготовить… Меррифот бросила взгляд на нас. — Пятый курс, что вы стоите?! Заходим в кабинет! И не тяните время, нам сегодня нужно много успеть. В этом году у вас будут СОВы, так что готовиться начнем с первого же дня. — Опять, — пробормотал Эйвери, пнув дверной косяк. — С самого утра одно и то же: СОВы, СОВы, СОВы... Еще только второе сентября, а у меня уже от них голова болит! Пока я вытаскивал из сумки тетради, к нам подошла Яксли. — Том, у тебя не найдется запасного пера? Я свое где-то потеряла. Она наклонилась, отодвигая меня плечом, так что ткань платья очень выразительно натянулась. От Яксли пахло цветочными духами. Интересно, что Том нашел в Робертсон? Лорин, конечно, дура, зато намного красивее, и грудь у нее больше... Яксли еще что-то щебетала, вертя в пальцах перо, и никак не хотела уходить, но тут вошла Меррифот, и ей поневоле пришлось вернуться на свое место. Меррифот и вправду сильно сдала за лето, теперь я это видел. Она еще больше похудела, так что привычные бриджи висели мешком. Под глазами залегли тени. Вместо того чтобы, как обычно, начать расхаживать по классу, Меррифот тяжело опустилась в кресло за преподавательским столом. — Ну что, начинаем? Тишина! Итак, СОВы — это экзамен, к которому вы должны отнестись со всей возможной серьезностью... В одном, впрочем, она осталась верна себе — на первом же уроке устроила нам контрольную по всему материалу за четвертый курс, так что до звонка мы писали, не разгибаясь, и то успели ответить в лучшем случае на две трети вопросов. После урока, когда все уже вышли, Риддл все еще копался, засовывая учебник в сумку. Я понял, что он ищет случая поговорить с преподавательницей ЗОТИ наедине, и хотел было уйти, как вдруг из подсобки за кабинетом послышался возмущенный голос Меррифот: — Вот ведь зараза, а?! Ну, что ты будешь делать! — Что-то случилось, профессор? — Да сбежал один… Меррифот подошла к двери и жестом позвала нас внутрь. В подсобке громоздились шкафы, клетки с животными, свернутые в трубку плакаты. У двери стоял аквариум, откуда на нас ничего не выражающими белесыми глазами пялился гриндилоу. А сама профессор, скрестив руки на груди, разглядывала пустую клетку с выломанными прутьями. — Здесь был красношапочник, я его показывала третьему курсу. Тогда еще заметила, что защитные чары "поплыли" — и что бы мне, дуре старой, сразу не поправить? Нет, решила после уроков! А он, голубчик, сломал клетку, да и сбежал через форточку. Она выглянула в окно: — Куда ж ты отправился-то, дуралей? Сейчас пойду искать... — Давайте мы, — предложил Том. Я думал, что Меррифот откажется, но она неожиданно кивнула. — Спасибо, мальчики, вы меня очень выручите, а то я что-то плохо себя чувствую. Вряд ли он далеко ушел. Следы красношапочника были хорошо видны под окном во внутреннем дворике — примятая трава, сломанные ветки кустов. Видно, через полуподвальное окно он забрался в подземелья и там затаился. Мы в это окно не пролезли бы, так что пришлось обходить кругом через холл, спускаться вниз и искать беглеца среди старой мебели и пыльных ящиков. Красношапочник обнаружился за трубой недалеко от котельной. Когда его оттуда вытаскивали, он ожесточенно сопротивлялся, царапался длинными острыми когтями и пронзительно верещал. Измазанные пылью и ржавчиной от трубы, мы наконец дотащили оглушенного красношапочника в кабинет ЗОТИ. Меррифот ждала нас, сидя в кресле у окна. — Молодцы, ребята. Давайте-ка этого паршивца в клетку, я уже ее починила. Сейчас я его покормлю... Достав из массивного дубового шкафа, откуда пахнуло холодом, большую бутыль с маслянистой темной жидкостью, Меррифот налила немного в мисочку и поставила ее в клетку. — Свиная кровь, — пояснила она. Красношапочник, жадно чавкая, стал лакать кровь. Меррифот посмотрела на нас сочувственно. — Ну, вы и извозились. Давайте я вас хоть чаем напою, а то устали, наверное, с ним. Я подумал про себя, что Меррифот, должно быть, воспринимает учеников как еще одну разновидность красношапочников. Но, по крайней мере, чай она налила нам не в миски, а в самые обычные стаканы с подстаканниками. От крепко заваренного, почти угольно-черного чая шел пар. Еще профессор выставила на стол вазочку с галетами и сахарницу, где лежало несколько неровно наколотых серых кусочков. — Что творится у вас на факультете, Томас? Что за история с Розье? — У него просто случился нервный срыв, профессор, — Риддл отложил ложечку. — Вы же знаете, его отец участвовал в дьеппском рейде. Меррифот покивала. — Это был ужас. Несколько моих бывших учеников... В общем, не вернулись ребята оттуда. Честно говоря, если так дальше пойдет... Она не стала заканчивать фразу. — Ладно, это все слишком грустно. А вы как провели лето? Рэй? — Спасибо, хорошо, — ответил я, пытаясь размочить в чае твердую, как камень, галету. — Том? — Честно говоря, не очень... — Что случилось? — насторожилась Меррифот. — Да ничего, — Том неловко улыбнулся и отвел глаза. — Выставили из приюта. Да нет, все в порядке, вы не беспокойтесь. Меррифот принялась его расспрашивать. Я тоже на всякий случай сделал печальное лицо — в данном разговоре я был всего лишь статистом, так что другого участия от меня не требовалось. Том сейчас играл давным-давно отработанную до мелочей роль бедного сиротки. Хм, а он ведь и вправду теперь сирота — папу-то того... Я не удержался, фыркнул и тут же сделал вид, что поперхнулся горячим чаем. Том бросил на меня короткий взгляд, но мгновенно опять переключился на Меррифот. — Ну, я уверена, что с твоими способностями ты легко найдешь работу, — говорила она. — Если нужна будет характеристика из школы, мы, конечно, всегда... Рэй, налей себе еще чаю. Возьми галету, не стесняйся... Скажи мне, Том, а ты уже думал, чем хочешь заняться? У тебя есть какие-то идеи насчет будущей профессии? У меня осталось не так много знакомых вне школы, но, может быть, я смогу с кем-то поговорить на твой счет. — Есть, но... Том уставился на свой чай. На щеках у него появился румянец. — Это такие глупости, профессор. Простите, я не хочу об этом говорить. Он криво улыбнулся, не поднимая на нее глаз. — С чего бы это? — Меррифот отставила свой стакан. — Я же учитель, Том, а учителю, как священнику или колдомедику, можно сказать все. Она засмеялась. — Признавайся уже. — Собственно говоря, — Том по-прежнему смотрел в стол, — я мечтаю после школы остаться преподавать в Хогвартсе. Вот Рэй знает... Я ни разу в жизни не слышал, чтобы Том проявлял хоть малейшую склонность к педагогике. Но сделал вид, что для меня это не в новинку, и кивнул. — Но я понимаю, — продолжал Том, — что это несерьезно. Чтобы стать преподавателем, нужны огромные знания и жизненный опыт, которых я вряд ли смогу достичь. — Не скажи, — возразила Меррифот. — Конечно, тебе придется много учиться, но вообще в этом нет ничего невозможного. Не боги горшки обжигают, поверь мне. Она о чем-то задумалась и привычно полезла в карман брюк за сигаретами, но тут же спохватилась и мрачно махнула рукой. — Кстати, насчет работы... Знаешь, я давно хочу убедить совет попечителей ввести ставку лаборанта по ЗОТИ. Годы у меня уже не те, нужен помощник. Если получится — ты бы согласился поработать? Это, конечно, не бог весть какие деньги, но для начала лучше, чем ничего. Нагрузка будет немаленькая, ведь надо же и учиться, но ты мальчик трудолюбивый, справишься. А там и со служебным жильем на лето что-нибудь решим. Ну? Том поднял голову и смущенно улыбнулся ей — Профессор, я... Он запнулся, покраснел. Меррифот замахала руками. — Погоди благодарить, дело-то еще не сделано. Будем говорить гоп, когда перепрыгнем. Но, если что, я могу на тебя рассчитывать? — Да, — сказал Том и лучезарно улыбнулся ей. Когда мы спустя полчаса вышли из кабинета ЗОТИ и направились вниз по лестнице, я наконец рассмеялся. — Слушай, как ты ее красиво разводил! Такими смотрел несчастными глазами — я чуть не прослезился! — Лучше бы прослезился. Ты своим фырканьем все время мне мешал. Трудно было держать ее внимание. Кстати... Он остановился. В коридоре первого этажа никого не было — все уже собрались в Большом зале на ужин, и оттуда доносился отдаленный невнятный шум. — Что там насчет моего отца? — без всякой связи с предыдущим разговором спросил Том. — В кабинете ты думал что-то о моем отце. Я не мог "считать" как следует, был занят Меррифот. Но все же услышал. Ну? — Понятия не имею. Должно быть, подумал, что ты потерял мать и не знаешь своего отца, так что идти тебе после приюта и вправду некуда. — Это неправда, — спокойно сказал он. — И почему ты сейчас, в эту самую минуту, выставляешь мысленный блок? Что ты от меня скрываешь, Рэй? — Просто не хочу, чтоб ты копался у меня в мозгах без моего разрешения. Ничего больше. Ты тоже, знаешь ли, не все мне доверяешь. — Что именно я тебе не доверяю?! Я же сказал о Робертсон. Тебе первому, заметь. — Ну, спасибо! Для меня, конечно, очень важно знать, с какой девчонкой ты встречаешься. А ничего более существенного в твоей жизни не происходит, так ведь? — Рэй, что с тобой случилось? Ты целый день злишься на пустом месте. Ты же знаешь — если у меня есть какие-то планы, я всегда тебе рассказываю. — Да. Если я случайно оказываюсь поблизости, и не получается их от меня скрыть — как сегодня с Меррифот! — Рэй, я правильно понял, что должен отчитываться тебе о каждом своем шаге? — Не должен. Но и в мои мозги не смей лезть. Какое ты имеешь право контролировать, что я думаю?! Мне начинает казаться, что Альфард был прав насчет ошейника! Я осекся, но было поздно — слова уже вылетели наружу. Теперь не вернешь... — Даже так? — Том холодно посмотрел на меня. — Ладно, Рэй. Прости. Впредь я не стану вмешиваться в твою жизнь и в твои мысли тоже. Он развернулся и ушел, а я остался стоять, как дурак, в коридоре. Конечно, у меня было оправдание. Я сделал это потому, что таковы были условия договора. До Рождества я не должен был сообщать Риддлу о том, что случилось летом и о чем он не помнил. Он же сам меня просил... Я должен был сопротивляться легилименции, должен был отпираться вплоть до скандала. Потом, прочтя дневник, он все вспомнит и поймет, почему я так себя вел. Это было верно, но на душе все равно стало на редкость мерзко. И даже не потому, что мне предстояло еще как-то мириться с ним или терпеть размолвку до Рождества. Дело было совсем не в этом. В глубине души я твердо знал, что сам хотел ссоры. Я намеренно провоцировал Тома и получал от этого странное, смешанное с болью удовольствие. Нарывался, нарывался — и нарвался. Знать бы еще, какого черта мне это понадобилось… Но я не знал.
rakugan: Глава 27. Осень 1942 года была холодной и короткой. Уже к середине сентября на деревьях почти не осталось листьев, от порывов ветра в окнах дребезжали стекла, а пламя свечей вздрагивало. Печи то и дело начинали чадить, и Прингл, ругаясь, отправлялся прочищать дымоходы. Я часто уходил на озеро, облюбовав там маленькую заводь, по берегам поросшую кустами вербы. От заводи сквозь ветки было видно все огромное зеркало озера, которое на ветру покрывалось рябью и напоминало серую черепичную крышу. Временами через облака пробивалось солнце, освещая все странным, фееричным светом. На волнах в это время появлялись рябиново-красные отблески, словно в глубине кто-то рассыпал янтарь. В заводи же вода оставалась спокойной и прозрачной, сквозь нее были видны длинные темно-зеленые плети водорослей и уходящая вглубь старая железная цепь. Не знаю, что было на том конце цепи, — мне так ни разу и не удалось ее вытащить. Я подолгу смотрел на воду и думал о всякой всячине, желательно как можно более далекой от моей нынешней жизни: например, о затопленном городе Ис у побережья Бретани и о том, могут ли его найти магловские подлодки. Говорят, там иногда можно услышать звон колоколов из-под воды. Может быть, и в школьном озере есть что-то подобное? И если нырнуть и поплыть, касаясь рукой железной цепи, то рано или поздно увидишь дома, в окна которых заплывают рыбы, бывшую рыночную площадь, облюбованную русалками, и заросшую водорослями мостовую. Странно даже, что никто до сих пор не решился на такое путешествие. Хотя, возможно, город заколдован, и, поднявшись на поверхность, окажешься совершенно в другом месте или даже в другом времени. Школа и ее обитатели станут невидимками для тебя, а ты — для них, пройдешь мимо и не заметишь... С тех пор, как мы с Томом рассорились, ничего не изменилось. Он несколько раз пытался помириться, но словно какой-то внутренний демон заставлял меня отвечать издевками, так что Том, пожав плечами, уходил. Потом ему, кажется, стало все равно. А мне было тоскливо, но я никак не мог заставить себя сделать шаг навстречу. Мучился, но не хотел первым идти на попятный. Злился, то скучал по нему, то чуть ли не ненавидел — и никак не мог понять, что же, собственно, происходит. Сейчас я понимаю, что это была самая банальная притирка. Внутренне, в глубине души, я уже тогда знал, что с этим человеком мне предстоит работать всю жизнь, и не просто работать, а подчиняться ему, служить ему, быть готовым умереть за него. Именно поэтому мое "я" сопротивлялось. Нам нужно было определить границы допустимого, заново научиться понимать друг друга, выяснить, чем и кем мы будем один для другого в последующие годы. Тем более, что игры, в которые нам предстояло играть, были опасны и, как любые игры, вполне по-детски жестоки. Эта притирка не могла пройти без ссор. Но тогда я этого не понимал, и мне было попросту плохо. По наивности и молодости я решил, что эта размолвка навсегда, и честно пытался научиться жить без Тома, но не чувствовал в итоге ничего, кроме гнетущей пустоты, как будто из моего мира разом вырезали половину. *** Жизнь нашей компании я наблюдал в это время со стороны. Меня из нее не вычеркивали — наоборот, Розье и Флинт несколько раз пытались помирить нас с Томом. Но я сам отстранялся, не хотел ни в чем участвовать. Между тем в жизни не только компании, но и всего факультета происходили перемены. Слизерин медленно, но верно превращался в хорошо организованную, почти военную структуру. Как-то незаметно на каждом курсе выделился неофициальный лидер — их называли "старшими", — и Том в качестве старосты факультета имел дело только с ними. Лидеры несли ответственность за то, что творилось у них на курсе. Они входили в нашу компанию, которую с недавних пор наполовину в шутку, наполовину всерьез стали называть "ближним кругом". Это было во многих смыслах удобно и выгодно, не говоря уже о том, что вызывало зависть. Зато и доставалось лидерам за нарушения их подопечных не на шутку. На втором курсе "старшим" был Селвин, плотный рыжеволосый пацан. На первом — Вилли Трэверс, которого Том очень опекал. Сам Вилли смотрел на Риддла снизу вверх, со смесью восторга и ужаса, и верил ему безоговорочно. Все, за что с факультета снимали баллы, перестало быть личным делом нарушителя — теперь это было чуть ли не намеренным преступлением против всех. Что было вполне в духе Слизерина с давних пор, так что принцип приняли без особой внутренней ломки. Факультет важнее отдельных людей; факультет должен всегда быть заодно; хорошо то, что усиливает Слизерин, плохо то, что его ослабляет; думай прежде всего о факультете, а не о себе; помоги другому слизеринцу, а факультет всегда тебе поможет и никогда не оставит в беде... Этот кодекс никому не приходило в голову записывать; тем не менее, младшим курсам его внушали постоянно, так что они знали эти "заповеди" почти наизусть, словно впитали их в плоть и кровь. На факультете появилась касса, в которую следовало сдавать обязательные взносы. Из них устраивали общие вечеринки и помогали выходцам из бедных семей и тем, у кого родители погибли на фронте. Лидеры контролировали поведение своих подопечных — какими методами, никого не касалось, — потому что за все спрашивали с них, а нарываться на возмездие даже не от самого Тома, а от "ближнего круга" никому не хотелось. Зато во внешнем мире Слизерин никто не трогал — Том брал на себя все переговоры с преподавателями, и почти всегда ему удавалось "отмазать" нарушителей. Да и среди студентов желающих ссориться со слизеринцами было мало, потому что факультет жестко защищал своих. Никто не смеет обижать слизеринца, гласил неписаный принцип; а кого надо, мы и сами обидим... Слагхорна новое положение вещей вполне устраивало — Слизерин с большим отрывом держал первенство школы по баллам. Вдобавок на факультете можно было вовсе не появляться, хотя декан и раньше не утруждал себя посещением студентов. Теперь же Том брал на себя решение любых вопросов, и Слагхорн во всем полагался на него. Новые порядки касались, правда, не всех. Это была чисто мальчишеская система — распространить ее на девочек, этих непонятных и непредсказуемых существ, никому и в голову не приходило, да и нужды не было. Так что девчонки только посмеивались, глядя со стороны на мужские игры в иерархию. Старшекурсники тоже были на особом положении — они не трогали наш курс, мы не трогали их. Тем более что там были входившие в "ближний круг" Нотт и Руквуд, так что обеспечить поддержку новой политики оказалось несложно. Еще не трогали Блэков — те всегда держались особняком, и общие правила на них по взаимному молчаливому согласию не распространялись. Единственным серьезным очагом сопротивления оставалась квиддичная команда. Капитаном в прошлом году стал Эдриен Дэйвис. Раньше они с Томом неплохо ладили, но сейчас Дэйвис, видно, слишком сильно чувствовал угрозу своему авторитету — ведь капитан обычно имеет на факультете большой вес. А тут его, выходит, оттеснили на задний план, и кто? Мальчишка на год младше. Что с того, что он староста? Чего ради заводит свои порядки? Началось с того, что из команды выгнали Нотта — по какому-то надуманному предлогу, кажется, за опоздания на тренировки. Потом Дэйвису удалось заручиться поддержкой почти всего четвертого курса, где учился ловец, Абраксас Малфой, которого сокращенно звали Касси. У Касси было худое узкое лицо, светлые, почти белые волосы и упрямый взгляд. Он происходил из семьи разбогатевших производителей котлов откуда-то из Уилтшира. Говорили, что у деда Касси деловая хватка была как у бульдога, и он буквально душил конкурентов. Фамилия его в те времена звучала как "Мэлфорд", но, поднявшись в высшие слои, дед Касси решил ее облагородить и переделал на французский лад. Очень скоро он узнал, что совершил ошибку, — добрые люди разъяснили значение красивого словечка "Malfoi"*, — но решил оставить все, как есть, к сведению соперников. "Пускай не верят, так и надо, я вот тоже никому не верю, — говаривал он. — А если еще начнут бояться, так мне же лучше". Понятно, что в такой семье и внук отличался сильным характером — во всяком случае, еще на первом курсе, когда Абраксаса Малфоя дразнили из-за дурацкого имени (дедушка считал его очень аристократичным), Касси быстро отбил у насмешников охоту язвить. Он пользовался большим влиянием на своем курсе, и именно ему бы стать лидером и войти в "ближний круг" — но Касси не желал подчиняться и выбрал войну. После нескольких жестоких, но не достигших успеха карательных экспедиций со стороны нашей компании и ответных выпадов четвертого курса установилось вооруженное до зубов перемирие. Том решил не форсировать события — почему-то он был твердо уверен, что Малфой никуда от него не денется. После того, как на факультете заметили, что мы с Риддлом в ссоре, Дэйвис принялся предлагать мне дружбу, очень явно и неуклюже. Я ее не отвергал, но и принимать не спешил. Компания Дэйвиса мне не нравилась — там не было таких интересных разговоров, как у нас, не было такого риска и азарта. Шутки были не особо изобретательны, а войну с Томом они вели слишком примитивно, в лоб, что называется. Помогать им против своих я не собирался, перемывать кости Тому в обществе Дэйвиса — тем более, а на его расспросы отвечал уклончиво. Уж слишком капитан квиддичной команды был любопытен: о чем, мол, рассказывает нам Маркус Флинт, не симпатизирует ли он Гриндельвальду... Вскоре у меня появились подозрения, что Дэйвис-то и доносит на нас директору, стараясь убедить того, что в компании Риддла ведется агитация в пользу немцев и чуть ли не создается подпольная ячейка помощи Гриндельвальду. В условиях войны, при всеобщей шпиономании, это было серьезное обвинение. Люди иной раз попадали в Азкабан и за меньшее. *** Дэйвис был не первым и не последним, кто мечтал отомстить Тому за обиды, очень может быть, что и вымышленные. За свою жизнь я почти не встречал людей, которые были бы равнодушны к Риддлу. Одни его боготворили, другие пытались уничтожить, но всегда были затронуты некие сильные чувства. При этом желающих общаться с Томом было намного больше, чем тех, кого он приближал к себе. Не попавшие в число избранных зачастую начинали мстить — так отвергнутая любовь иной раз перерастает в слепую ненависть. И тогда, и в дальнейшем самыми упорными и яростными противниками Темного Лорда становились те, кто надеялся на его благосклонность, но не получил ее. В то время я более чем хорошо их понимал. Временами я почти ненавидел Тома. Это было совершенно иррациональное чувство, ведь никто, кроме меня, не был виновен в разрыве. Но меня снедала жажда мщения. Причем, в отличие от Дэйвиса, орудие мести все время было у меня в руках, и я мог пустить его в ход в любой момент. Держать у нас в спальне тот самый зашифрованный дневник и кольцо с черным камнем я не рисковал и нашел для них другое укрытие — спрятал в библиотеке на нижней полке одного из шкафов, за слежавшимися от времени стопками газет тридцатилетней давности. Судя по слою пыли, туда годами никто не заглядывал. Достать дневник и переправить его в аврорат было бы делом нескольких минут. Иногда искушение становилось настолько сильным, что я боялся даже подходить к библиотеке. Конечно, рано или поздно, даже много лет спустя, со мной рассчитались бы за предательство. Но удерживало меня вовсе не это. Остатками разума я понимал, что на самом деле хочу не мстить Тому, а, наоборот, с ним помириться — просто злость заставляет меня действовать таким извращенным способом. Так ревнивая жена, узнав, что муж завел любовницу, подливает ему яд в кофе, хотя в глубине души желала бы вернуть его, а вовсе не убить… Чтобы Том не догадался о моих мыслях, я так старательно "закрывался" в его присутствии, что у него, должно быть, от моей окклюменции постоянно болела голова. К счастью, виделись мы редко, Риддлу было не до меня. Он развернул такую обширную деятельность, что непонятно было, откуда берутся силы. Помимо учебы и факультетских реформ, Том в начале октября стал-таки лаборантом у Меррифот. Профессор подошла к делу серьезно и принялась готовить его к роли преподавателя, хотя вслух об этом не говорила. Так что теперь у него были трижды в неделю дополнительные занятия по ЗОТИ; вдобавок Меррифот приносила ему стопки книг из своей личной библиотеки и требовала чуть ли не вызубрить их наизусть. Помимо этого, Том продолжал помогать с уроками Хагриду и вдобавок не отступился от намерений касательно Минервы. Он держался от нее на расстоянии, но не прекращал ухаживаний, иной раз очень изобретательных. Когда Робертсон входила в Большой зал, над ее головой рассыпались фейерверки, или же она шла по ковру из цветочных лепестков; а бывало, что утром перед входом в гостиную Гриффиндора появлялся настоящий сад с яблоневыми деревьями, птицами и травой. Ничего особенного в этом не было — в принципе, на такое колдовство способен любой волшебник, — но иллюзии были очень реалистичны, так что, касаясь ствола наколдованной яблони, можно было почувствовать шершавую поверхность и даже увидеть муравьев, деловито спешащих куда-то по трещинам коры. Столь явные признаки внимания не могли остаться незамеченными — на Робертсон откровенно пялились и болтали у нее за спиной. Все это выводило Минерву из себя. Она разыскивала Тома на переменах и возмущенно требовала, чтобы он прекратил свои штучки. Но потом, с чисто женской непоследовательностью, начинала расспрашивать, какие заклятия он использовал и как закреплял эффект. Спор обычно затягивался до звонка на урок, а на следующей перемене Минерва уже стояла у двери класса, когда мы выходили, чтобы продолжить разговор. Не обращая внимания ни на кого вокруг, она уводила Тома к окну, раскладывала на подоконнике справочники и, то и дело отбрасывая волосы, чтоб не мешали, принималась доказывать ему, в какой формуле он допустил ошибку. В другой раз эти двое могли остановиться поболтать посреди коридора, так что толпа школьников огибала их, словно морское течение — остров. Постепенно от трансфигурации они перешли к литературе и политике и теперь часами бродили вокруг озера, держась за руки — Том в школьной мантии, Минерва в стареньком коричневом пальто и перчатках. Когда он превращал встретившиеся по пути камни в кроликов, Минерва тут же заставляла их обернуться стайками птиц. Подчиняясь движению палочки Тома, птицы становились облаками и проливались дождем — Минерва смеялась и наколдовывала из воздуха зонт, под которым прятались оба. Наверное, ей одной во всей школе еще не ясно было, что это любовь. Все остальные давно уже все поняли. Минерва была анимагом и превращалась в кошку, так что над Томом посмеивались: мол, выбрал жену, которую легко прокормить, мышей она сама себе наловит... Девочки со Слизерина ненавидели Минерву лютой ненавистью, хотя выражали это по-разному. Маленькая Эйлин Принс замкнулась и почти ни с кем не разговаривала, Патриция Деррик рассказывала всем, какая Робертсон дура, да еще и ходит в штопаных чулках, а Лорин Яксли строила планы, как бы подлить ей яду или, по крайней мере, отворотного зелья. Правда, так и не решилась — побоялась ссориться с Томом. Бывший кавалер Минервы, Джордж МакГонагалл, тоже все видел — не слепой, как-никак, — и чем дальше, тем больше выходил из себя. От природы добродушный, он поначалу просто ждал, пока увлечение пройдет. Потом попытался поговорить с невестой серьезно и добился только того, что Минни отказалась сидеть вместе с ним на уроках. Наконец он не вытерпел и прислал Тому записку с формальным вызовом на дуэль — в шесть часов вечера в пустом коридоре четвертого этажа. Слухи о дуэли быстро распространились, и зрителей набралось немало. Кроме гриффиндорцев и слизеринцев, пришли еще хаффлпаффцы, а также Даррен Малсибер и несколько других студентов с Рэйвенкло, всем своим видом показывавших, что они выше подобных глупостей и им невыносимо скучно. Сзади над толпой возвышалась лохматая голова Хагрида, а у стены, небрежно прислонившись к ней и глядя исподлобья, стоял Касси Малфой. Надо же, и этот пришел посмотреть... МакГонагалл сильно нервничал, даже со стороны было видно, как у него дрожат руки. Он явно уже жалел, что ввязался. Прислав вызов, он тем самым публично признал, что его обошли, был смешон и знал это. Том пришел минута в минуту, пробрался через толпу, окружавшую МакГонагалла, и сказал ему так дружески, словно они собрались вместе выпить пива: — Привет. Прости, что заставил ждать. Джордж не удостоил его ответом. Наблюдатели расступились, освобождая место для дуэлянтов. Аластор Моуди с Гриффиндора, который до последнего пытался отговорить МакГонагалла от дурацкой затеи, раздраженно дернул плечом и вышел на середину, чтобы взять на себя обязанности рефери. — Правила все знают? Деретесь, пока один из противников не будет разоружен или не признает себя побежденным. На счет "три" — начинайте. Он отошел назад и, стоя у стены, громко стал отсчитывать: — Один... два... три! — Expelliarmus! — тут же выкрикнул МакГонагалл. Губы у него дрожали, очки сбились набок. Том, стоявший напротив, лишь приподнял бровь и чуть повел запястьем. Летевшее в него заклятие ушло в сторону и ударило в стену, выбив кусок штукатурки. Зрители отскочили подальше. Стало тихо, слышалось только шумное дыхание Джорджа и потрескивание факелов. — Нападай! — потребовал МакГонагалл. Том отрицательно покачал головой. — Трус! Том пожал плечами. Следующее заклятие ударило в него мгновенно, но в нескольких дюймах от Тома словно сам собой появился в воздухе блестящий пузырь магического щита. Яркий луч заклятия срикошетил обратно в МакГонагалла и сбил того с ног. Теперь Джордж окончательно потерял голову. Он весь побагровел и раз за разом слепо бросался в драку, уже ни о чем не думая. Вспышки заклятий летели из его палочки, словно магловские трассирующие пули, но ни одна не достигла цели — они уходили в сторону или возвращались обратно, отшвыривая самого МакГонагалла к стене. Вскоре Том начал развлекаться, сохраняя при этом спокойно-вежливое выражение лица: заставлял заклятия противника на лету менять направление движения, рассыпаться фейерверками, вспыхивать и сгорать, словно угольки, распадаться на бумажные самолетики... Рэйвенкловцы каждый раз громко аплодировали — увидев вместо банальной драки поединок интеллектов, они прониклись к Риддлу симпатией. Расстояние между дуэлянтами постоянно сокращалось — Том был уже всего в нескольких футах от Джорджа, а тот никак не мог в него попасть. Летевший в Тома огненный шар прямо в воздухе превратился в ком снега и лавиной обрушился на обоих. Дуэлянты теперь стояли по колено в снегу, а лицо разгоряченного Джорджа покрылось капельками от тающих снежинок. Вокруг смеялись, в коридоре пахло зимой и хвоей. Драка превращалась в рождественскую забаву, в театральное представление. Палочка Тома чуть дернулась, и на стенах появилась изморозь, а на факельных скобах — искрящиеся отблесками огня сосульки. Коридор покрылся слоем льда; Джордж поскользнулся на нем, размахивая руками, и выронил собственную палочку, которая, вращаясь, откатилась к окну и замерла под подоконником. Раздались аплодисменты. Джордж кинулся было за палочкой, но Моуди схватил его за рукав: — Стой! Ты разоружен, дуэль окончена. — Это нечестный прием! — Кодекс позволяет превращать опору под ногами противника в лед, песок или воду. Риддл же не подножку тебе поставил — он применил заклятие, так что все честно... МакГонагалл, кажется, был готов наброситься на Тома с кулаками, но тут послышался шум, и через толпу зрителей пробилась Минерва. Волосы у нее растрепались, глаза сверкали. — Что здесь происходит?! Как вам не стыдно! Вы ведете себя как варвары, а не как цивилизованные люди! Что вы себе навообразили? Как посмели? Я свободный человек, а не ваша рабыня! Видеть вас обоих не хочу! Ей, кажется, очень хотелось влепить кому-нибудь пощечину, но она никак не могла решить, Джорджу или Тому, так что просто развернулась и ушла. Кто-то попытался засмеяться, но Том нашел взглядом весельчака в толпе и так на него посмотрел, что тот мгновенно заткнулся. Убедившись, что забава окончена, зрители стали расходиться. МакГонагалл тоже ушел, ни на кого не глядя; его приятель Хупер что-то втолковывал ему, бросая на Риддла раздраженные взгляды. Хагрид неловко топтался на месте, раздираясь между восторженным отношением к Тому и лояльностью к собственному факультету. — Спасибо за поддержку, — сказал Том Аластору. — Не за что, — холодно ответил тот. — Я просто следил, чтобы все было по правилам. Он ушел вслед за гриффиндорцами, а слизеринцы потянулись в подземелья. Розье оживленно болтал с Томом; мне очень хотелось подойти, но я не стал. Он и так получит свой звездный час славы — еще бы, такое шоу устроил... Вдобавок на Малфоя он, кажется, тоже произвел впечатление, так что в команде противников наметилась трещина. Ну и отлично. Значит, обойдется без меня. Пошел к черту. *** Я слегка оттаял только к концу октября, и все благодаря походам в Хогсмид, где у нас появилась своя тайна. Тайну звали Милки. Сейчас я не могу даже вспомнить, как ее звали на самом деле. То ли Сьюзен, то ли Мэри. Но все знали ее по прозвищу, которое и вправду очень подходило — такая она вся была молочная. Белокожая, словно из фарфора, полная, теплая, сладко пахнущая, со светлыми, почти соломенными волосами и огромными глазами василькового цвета. Мне Милки казалась очень красивой — настолько, что ее не портила даже густо наложенная губная помада кричащих оттенков. Милки работала в "Сладком королевстве" продавщицей, а до того жила в Лондоне. Но во время одной из бомбардировок ее ранило на улице осколком, и с тех пор она так панически боялась войны, что постаралась уехать от нее как можно дальше и добралась до Хогсмида. Милки была сквибом, но относилась к этому философски — привыкла. Хотя в глубине души, кажется, страдала и очень мечтала выйти замуж за волшебника, в надежде, что хотя бы дети будут нормальными. Характер у Милки был веселый и легкий, она любила ни к чему не обязывающие приключения и новизну. Уж не знаю, кто первым из факультетских старшекурсников открыл в ней это свойство и нашел ему практическое применение — но за четыре или пять лет, что Милки прожила в Хогсмиде, она инициировала во взрослую жизнь не одно поколение слизеринцев. А в этом году наша компания узурпировала Милки для себя, пресекая попытки кого-либо с других факультетов завязать с ней знакомство. Обычно, когда у нас были выходные в Хогсмиде, а у Милки — свободный день, мы уходили с ней на окраину деревни, где уже начинался лес, и там жгли костер, пекли в золе картошку, пили сливочное пиво и болтали о всякой чепухе. Милки была благодарным и нетребовательным собеседником. Ее смешили истории о наших школьных проделках и восхищали рассказы об учебных дисциплинах, которые нам казались скучными, а ей, сквибу, — недоступными и потому фантастически прекрасными. Милки вообще очень любила магию, и мы изощрялись, как могли, чтобы ее развлечь, — создавали для нее из воздуха букеты орхидей, запускали в небо фейерверки, осыпали ее золотым дождем. Это были, конечно, примитивные фокусы, достойные первокурсников, но Милки радовалась и тому. В начале любой из таких наших посиделок Милки всегда была невероятно капризна и разборчива. Чтобы удостоиться права пойти с ней в лес, нужно было поразить ее воображение чем-нибудь этаким. Чаще прочих это удавалось Эйвери — Милки вообще ему симпатизировала. Но после третьей или четвертой бутылки сливочного пива она становилась куда сговорчивее, и там уже шли все остальные по кругу. Зимой мы с Милки отправлялись в "Кабанью голову" — тогда это было место с очень сомнительной репутацией. Встретить там кого-то еще из студентов или преподавателей было маловероятно, а остальным посетителям до нас не было никакого дела. Денег, чтобы снять комнату на час, ни у кого не было, и мы умудрялись уединяться с Милки для быстрого общения в самых странных местах — то в туалете, то вообще в закутке под лестницей. Бармен, кажется, обо всем догадывался, но нас не прогонял. Вспоминая об этом, я поражаюсь нашей беспечности. Подростки военного времени, рано узнавшие об изнанке жизни, во многих вопросах мы все равно были ужасно наивны. Нам не приходило в голову использовать магловские презервативы (даже если бы в Хогсмиде времен войны их можно было достать), потому что это считалось неромантичным, немужественным и вообще пригодным только для маглов. Мы не думали о том, что Милки может забеременеть или заразить нас всех чем-нибудь — вряд ли она расточала свои ласки только студентам Хогвартса... Но, видно, нам просто везло, как всем новичкам, и ничего ни разу не случилось. Альфард с нами к Милки не ходил и брезгливо морщился, когда мы о ней упоминали. Не участвовал в наших "посиделках" и Том. Как ни странно, это немного примирило меня с ним, потому что теперь я уже не чувствовал собственной ущербности — мол, у него есть девушка, а у меня нет. Том, наоборот, оказался по сравнению с нами в невыгодном положении, ведь, зная характер Минервы, было сомнительно, что она позволит ему до свадьбы нечто большее, чем поцелуй в щечку. Розье и Нотт зазывали его с нами, дразнили монахом и предсказывали всякие неприятности от воздержания. Том отшучивался, но так ни разу и не пошел. *** В конце октября Риддлу пришло письмо от Долохова, отрывки из которого он вслух читал в спальне. Тони был в тренировочном лагере где-то недалеко от Глазго — более точные сведения приводить было нельзя по требованиям военной цензуры. Жилось ему там, судя по всему, неплохо — по выходным военнослужащих отпускали в соседний магловский городок. "Я пристрастился смотреть ихнее кино — это вроде долгой-долгой колдографии, ну, ты знаешь, — писал Долохов. — Чтоб не бросаться в глаза, мы носим магловскую военную форму, тем более что и десантироваться, скорее всего, будем вместе с маглами. Так что я научился маскироваться под них будь здоров. Магловские девчонки бывают ничего и к солдатам относятся очень по-доброму. Всеми силами скрашивают нам военные будни — ну, ты понял, о чем я. Еще с нами тут стоят американцы и австралийцы, в целом неплохие ребята. Некоторые из них были под Дьеппом и вообще хлебнули войны, так что по их рассказам я уже представляю, что нас ждет". Куда их отправят потом, Тони не писал, но и так было нетрудно догадаться — в Северную Африку, где британские войска наступали на позиции, занятые немецкой танковой армией, недалеко от городка Эль-Аламейн. Одновременно там шли бои между волшебниками — Гриндельвальду был очень нужен доступ к магическим центрам Египта. Во всяком случае, ничем иным, как его влиянием, нельзя было объяснить, что немцы на тот момент увязли в пустыне вместо того, чтобы захватить Мальту. А ведь это было бы куда более логично и целесообразно. Должно быть, без легкого империо, наложенного на магловское военное командование, тут не обошлось... Но все это я узнал, ясное дело, уже после войны, а в те дни ее логика, скрытая за перемещением флажков на карте, была мне совершенно непонятна. Часть письма Том не стал читать, сказав, что это неважно. У меня почему-то было стойкое чувство, что написанное касается меня. Так что на следующий день, когда Тома куда-то позвали на перемене, я тайком влез в его сумку. На свернутом в трубку пергаменте не было даже простейших шифровальных чар, и я заподозрил, что его оставили там специально для меня. Ну и ладно... В начале письма не было ничего особенно интересного — пара слов о матери, рассказы о знакомых слизеринцах, кто ранен, кто на фронте. Все это Том уже зачитывал. Так что я перешел сразу к концовке — и не прогадал. "Спасибо за "Хоббита". Прикольная книга. Ржали над ней всей казармой. Чего только маглы не напридумывают насчет магии! Это ж надо — перепутать гномов с гоблинами, да еще так все переврать! Но про дракона и троллей здорово, да и хоббиты вроде смышленые ребята, хотя подозрительно смахивают на домашних эльфов. Теперь о прочих делах. С чего вдруг ты решил разругаться с Рэем? Он и сам хорош — ведет себя, как девчонка, дуется не пойми с чего. Но ты-то зачем на это ведешься? Не нравится ему, что ты роешься у него в мозгах, — значит, и не надо. Или хоть не показывай этого так явно. Ты вообще любишь давить на людей, это твоя ошибка, если хочешь знать. И то, что ты сейчас делаешь на факультете, — лучше б так не спешил. Не подставляйся. Хотя это твое дело, конечно, тут я тебе не советчик. Если Рэй что-то знает насчет тебя, но не говорит, так все равно потом скажет. Хоть он и придурок, зато всегда тебя поддержит, что бы ни случилось, в отличие от всей той своры, что сейчас смотрит тебе в рот, а завтра забросает камнями при первой же неудаче. Зачем тебе подпевалы вроде Руквуда и прочих? Ты слишком падок на лесть, как по мне. Если хочешь хороший совет, никогда не ссорься со своими — они прикроют тебе спину в случае чего. Здесь, в армии, начинаешь это понимать как никогда, потому что в любой момент тебя могут прикончить. Тут-то до тебя и доходит, что ценнее всего на свете — верность. Ребята, которые были на фронте, живо бы тебе это объяснили. Так что смотри мне там, без глупостей. И вообще будь поосторожнее, а то ты сильно круто берешь. У тебя и так врагов будет вагон и маленькая тележка, не спеши обзаводиться новыми. Насчет Минни — желаю успеха. Хотя вроде ты пишешь, что у вас с ней все на мази. Пацанам привет, особенно Розье — как он, оклемался чуть-чуть? У нас тут есть пара человек, которые были в одном подразделении с его папашей под Дьеппом, но толком о его судьбе никто не знает, так что и сообщить пока нечего. Не знаю, когда смогу написать в следующий раз, — на днях нас уже отправляют на фронт. Как смогу, пришлю сову. В общем, держись там. Удачи. А.Д.". Ничего нового я в письме не увидел. Разве что раньше не подозревал, что Том настолько доверяет Долохову. Определить собственные чувства я не мог — одновременно и злился, что он посвятил Тони в историю нашей ссоры, и радовался (значит, ему это не так уж безразлично), и был раздражен тем, что меня походя назвали придурком. А вообще Долохов прав — все это так глупо... Война идет, люди гибнут, а мы тут копаемся в своих мелких обидах. До вечера я был под впечатлением от письма, настолько, что оно крутилось у меня в голове, когда я пытался в библиотеке писать реферат по чарам. Было уже совсем поздно, над столами лишь кое-где горели лампы — даже самые стойкие читатели постепенно расходились. Сложив книги, я уже собирался уходить, как вдруг заметил за дальним столом Тома Риддла. А перед ним — подшивку газет. Даже не приглядываясь, я мог бы сказать, что это выпуски примерно за июль. И что текст, который он сейчас читает так внимательно, морща лоб, начинается с чего-то вроде: "Морфин Гонт, 49 лет, проживающий по адресу: Неттли-Хауз, Малый Хэнглтон, Сассекс, арестован по обвинению в убийстве магловской семьи...". Черт, значит, он опять копается в истории Гонтов! Воспоминания о том, что этот путь он уже однажды проходил, скорее всего, стерлись вместе с историей летнего посещения Малого Хэнглтона. Нельзя, чтоб он это делал. А то точно влезет, куда не надо, — он же не знает, что все, касающееся Гонтов, для него сейчас смертельно опасно. Я в три широких шага преодолел разделявшее нас расстояние. Так и есть — в глаза мне бросился заголовок "ЗАДЕРЖАН ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ В УБИЙСТВЕ". Я бесцеремонно захлопнул подшивку, так что Том едва успел отдернуть руку. Он поднял голову и изумленно посмотрел на меня. — Не лезь в это дело, — сказал я тихо, чувствуя, как меня всего трясет. — Не надо. Я тебе сам расскажу на Рождество. Потерпи. Просто поверь мне и не ищи больше ничего о Гонтах, ладно? — Ладно, — ответил он, не сводя с меня пристального взгляда. Я помолчал и неожиданно для себя добавил: — Дэйвис — стукач. Он доносит на тебя Диппету. Будь осторожен. — Я знаю, — спокойно ответил Том. — Я просто пока не решил, что с ним делать. Мы еще с полминуты смотрели друг на друга. Потом он поднялся: — Ну что, возвращаемся на факультет? А то уже закрывают. — Давай только сначала покурим где-нибудь в тихом углу. — Конечно, — согласился он, поставил подшивку на место и перебросил свою сумку через плечо. — Пошли? Я кивнул. Том посмотрел на меня и вдруг улыбнулся, склонив голову набок и зажмурив один глаз. Я фыркнул и сделал вид, что хочу ударить его в живот, он, смеясь, уклонился. А потом я забрал свои книги, и мы ушли. _______________________ * Malfoi, Malfoy (фр.) — досл. «дурная вера», «тот, кому нельзя верить».
Zmeeust: Грюм,Минерва,Хагрид - все они были в хорших отношениях с Томом? И все потом пошли против него? Думаю тогда некоторые сцены например 7 книги выглядели бы по другому. И всё равно спасибо вам большое!
rakugan: Zmeeust Вам спасибо :) Ну, что Хагрид был с Томом в дружеских отношениях, - почти канон. Обратите внимание, например, что в "ГП и ТК" в воспоминаниях Том называет Хагрида по имени, "Рубеус" - что довольно странно, учитывая, что они с разных курсов и разных факультетов. А что касается Минервы и Аластора - почему бы нет? Такой вариант только придал бы седьмой книги многослойность :)
Lecter jr: rakugan Как же ты умеешь писать...заодно и рисовать, вроде как. И озвучивать. Не фик, а фильм. Больше, правда, почему-то похож на документальное кино, нежели на "художку", но это, м.б., и делает фик таким...настоящим, что ли.
rakugan: Lecter jr Спасибо огромное! я так рада, что ты это читаешь и тебе нравится. А я это и вижу как фильм. Даже с закадровой музыкой :))
Zmeeust: rakugan Мне то за что? СПОЙЛЕР ИМХО Хагрид совсем по другому в лесу себя вёл бы . Да и Том не стал бы убивать Аластора не выступив перед этим с длинной, душещипательной речью
rakugan: Zmeeust Вряд ли что-то сильно бы изменилось. Столько лет прошло...
rakugan: Глава 28. Холода становились все сильнее — 1 ноября уже выпал снег, на месяц раньше, чем обычно. Лужайка перед входом в школу напоминала побитую молью шубу, покрытую белыми пятнами там, где черный жесткий мех проели до основания. Просыпаться утром было все труднее, а безвкусная жженая бурда, которую давали за завтраком под видом кофе, ничуть не помогала. Вдобавок у меня кончились сигареты, а до следующего похода в Хогсмид оставалась еще целая неделя. Жизнь казалась мрачной, все раздражало. Вечером в субботу накануне похода в Хогсмид мы сидели в подсобке кабинета ЗОТИ. С недавних пор Том уходил сюда ночевать. Мне он объяснил, что здесь у него не так болит голова от чужих мыслей — к счастью, красношапочники и гриндилоу не имеют привычки думать. Остальные считали, что Тому просто хочется иметь пускай и не совсем настоящее, зато собственное жилье. Он где-то задерживался, и мы уже успели отпереть дверь подсобки и растопить печку. Здесь было куда уютнее, чем в нашей просторной спальне. Маленькое окно вздрагивало от порывов ветра, через приоткрытую створку внутрь просачивался холодный воздух. Печка раскалилась так, что к ней нельзя было прикоснуться. Внизу, за железной дверцей, пеклись в золе картофелины. На подоконнике ярко горела лампа под зеленым абажуром, освещая раскладушку, застеленную тонким серым одеялом, аккуратно сложенные полотенце, мыло, зубную щетку, стопку учебников на полу. Эйвери в отсутствие хозяина развалился на раскладушке и дремал в тепле. Розье, надев на руку толстую стеганую рукавицу, приоткрыл дверцу печки и, морщась от жара, переворачивал кочергой картофелины. Из печки вылетел сноп искр; несколько угольков отскочило на пол и погасло. Я, зевая, подумал, что идиллию портят только странные существа, глазеющие на нас из всех углов. В полумраке за пределами круга света от лампы поблескивали зрачки кикиморы — вцепившись в прутья клетки тонкими костлявыми пальцами, она неотрывно следила за нами немигающим взглядом и что-то бормотала себе под нос. Гриндилоу кувыркался в аквариуме, то всплывая к поверхности, то переворачиваясь и уходя в глубину. В ящике стола возился и тарахтел боггарт. Желто-зеленый каппа, похожий на уродливого младенца с перепонками между пальцев, и костлявый, смахивавший на корягу "Джек-с-фонарем" равнодушно взирали друг на друга из соседних стеклянных емкостей. В дальнем углу зловеще светились глаза оборотня-чучела. Розье словно прочел мои мысли. — Как он тут спит, интересно? Я бы, наверное, глаз не смог сомкнуть. Взять хоть эту красотку... Ай! Кикиморе не понравилось, что он стучит пальцем по ее клетке, и она резко прыгнула вперед. Внушительного размера зубы клацнули по железу, Колин едва успел отдернуть руку. Кикимора взвыла, тряся решетку. — Не трогай их, — сказал Флинт, переворачивая страницу книги. Каппа из своего аквариума глядел на нас, приоткрыв рот. Его щелевидные ноздри едва заметно вздрагивали. Но вспомнив, что за стеклом мы недоступны, он потерял к нам интерес и стал ковыряться в своей миске. Вытащил оттуда что-то, подозрительно похожее на кишки, ополоснул в стоячей воде, налитой в прикопанное в гравий корытце, и впился зубами. Кикимора следила за ним с завистью. Один только красношапочник спал, зарывшись в мох и прикрывшись своим колпачком. — Я бы тут точно свихнулся, — повторил Розье. За стеной хлопнула дверь, я машинально вздрогнул. Пламя в печи, видимое сквозь щель заслонки, загудело и взвилось вверх от сквозняка. Дверь, которая вела в подсобку из класса, открылась, и вошел Том. При его появлении живность в клетках заволновалась. Гриндилоу серебристой полоской нырнул на самое дно аквариума и мгновенно зарылся в ил — только мутное облачко взлетело. Каппа плюхнулся в свое "озерцо" и притаился там, высунув нос наружу. Джек-с-фонарем притворился сломанной веткой. Кикимора отпрянула от решетки, но не стала уходить далеко — села рядом, обтянув какой-то тряпкой худые колени. Даже боггарт в столе затих. — Здорово они тебя боятся, — изумленно сказал Флинт, поднимая голову от книги. — Чем ты их так запугал? — Ничем. Представь себе, я не делаю им ничего плохого. Не кричу, не морю голодом. А они почему-то при виде меня так и норовят забиться по углам. Зато слушаются. Он плюхнулся на раскладушку, чуть не придавив Эйвери, и принялся раскачиваться на ней. — Кто знает, может быть, я тоже нежить? Вот они и чувствуют собрата. Боятся. Он нежно улыбнулся кикиморе. Та улыбнулась в ответ, показав острые зубы, и стала расчесывать пальцами длинные спутанные волосы. Розье вытащил и раздал всем испекшиеся картофелины. Эйвери шумно дул на свою, перебрасывая ее в ладонях, Маркус наколдовал тарелку и вилку с ножом и принялся аккуратно разрезать картошку. Том подержал свою под охлаждающим заклятием, а когда она немного остыла, сел на корточки перед клеткой с кикиморой. Та жадно прильнула к решетке. Том принялся отщипывать куски теплой картофелины и кормить кикимору с руки. — Увидишь, — сказал Розье, глотая воздух, потому что обжегся картошкой, — она тебе палец откусит... Ты чего так долго? С Минни был? — Нет. Принимал отчеты за неделю у младших курсов. — А-а... То, что детишки называют "субботней поркой"? — Да. Понятия не имею, откуда взялось такое дурацкое название. Я на них ни разу даже голос не повысил. — Но они все равно трясутся, как этот каппа. Голос-то ты не повышаешь, но вот то, как ты с ними разговариваешь... — Как? — с интересом спросил Том. — Жутко! — Розье передернул плечами. — Ага, — подтвердил я. — Мягким-мягким, спокойным-спокойным голосом. "Расскажи мне, Селвин, почему ты совершил эту ошибку и как намерен ее исправлять? Я слушаю". И так улыбаешься... Представь себе, даже у меня от этого мороз по коже. Флинт хмыкнул и сказал: — Вот-вот. Прекрати пугать детей, Том. — Им полезно, — весело ответил Том, просовывая каппе сквозь решетку мелко нарезанный огурец.— Ладно, боггарта покормлю утром... Вроде все. — А чем ты кормишь боггарта? — Собой. Выпускаю его и минут пятнадцать смотрю всякие страшные картинки, которые он мне показывает. Потом, как он насытится эмоциями, загоняю обратно в стол. — Нормальные люди используют ридикулус, — сказал Эйвери. — Если я буду гонять его ридикулусом, он с голоду умрет. — А во что превращается твой боггарт? — В разное, — уклончиво ответил Том. — Если начитаться детективов перед сном — то в отрезанные конечности, а если не сделать трансфигурацию — то в разъяренную Брэдли. Я был почти уверен, что это неправда, но промолчал. Том поставил на печку чайник и полез в шкаф. — Где-то здесь у профессора еще завалялись припасы... Колин, ты, говорят, сегодня опять схлестнулся с Хупером на большой перемене? — Он сам ко мне прицепился! — А почему ты позволил себя спровоцировать? Розье закатил глаза. — Ну вот, пришла моя очередь слушать этот твой спокойный тон... Да, сэр. Я полностью признаю свою вину, сэр. Мне сходить за розгами? — Не паясничай, — Том вытащил из шкафа банку с вареньем. — Я ничего не имею против. Но не на людях, Колин, не на людях! Не надо подставляться и подставлять факультет. — А что же, терпеть, как эта сволочь шляется по коридорам? — Зачем же? И до него дойдет черед. Но осторожно, чисто, аккуратно, чтоб никто из наших не пострадал. Только на таких условиях. И не раньше, чем разделаемся с Дэйвисом. Флинт поднял голову и внимательно посмотрел на Тома. — Маркус, — тот поднял ладони, словно защищаясь, — я знаю, что ты не одобряешь таких вещей. Но ты слишком себя накручиваешь. Не будет ни убийств, ни даже тяжелых повреждений. Просто маленький урок. — Я верю тебе. Но не могу понять, зачем это надо. Ты развлекаешься? — Нет. Помогаю своим, — коротко ответил Том, разливая чай. — Тимоти, открой варенье... Так вот, у меня есть мысли насчет Дэйвиса, и я бы хотел ими поделиться — может, я что-то упустил. А для Хупера надо будет придумать что-нибудь другое. Нельзя дважды повторять один и тот же почерк, так что нам нужно несколько не похожих друг на друга планов. И еще... Рэй, мелкий Вилли Трэверс — вроде твой протеже? Я правильно понимаю? — Около того. — Я хочу привлечь его к делу с Хупером. Нам, скорее всего, понадобится человек стоять на стреме. Я чуть не подавился чаем. — Том, нет! Втягивать первокурсника... — Ты не хуже меня знаешь, что у него за семья, — сказал Том. — И какую жизнь ему придется вести, закончив школу. Так что если мы можем научить его чему-то уже сейчас... Я подумал, но потом неохотно кивнул. — Да, ты, наверное, прав. — Вот и хорошо. Значит, Дэйвис... Еще минут сорок мы обсуждали предстоящие действия. Эйвери был в восторге, Розье придирался к каждой мелочи, а Флинт отстранился, помрачнел и делал вид, что его это не касается. Ясно было, что он нам не помощник. Впрочем, этого следовало ожидать — после жизни в Германии Маркус боялся всего, что хоть отдаленно напоминало войну. Но главное, что он нас не выдаст, а остальное неважно. Было уже около двух часов ночи, но по коридорам мы передвигались безбоязненно. В свое время Том потратил немало сил, чтоб подружиться со школьным смотрителем. В частности, когда у того пропали со склада три банки краски, Том за час нашел виновных — нескольких хаффлпаффцев, — и поговорил с ними, после чего они явились с повинной. Еще он никогда не забывал принести Принглу бутылку огневиски из Хогсмида. Так что сейчас смотритель, завидев в коридоре слизеринцев в неположенное время, старательно отворачивался и смотрел в другую сторону. *** Несчастный случай с Дэйвисом произошел меньше чем через неделю. После очередной тренировки по квиддичу на него прыгнула в душевой большая серая крыса и вцепилась в пах. Криков никто не слышал — команда уже ушла, ни в душе, ни в раздевалке никого не было. Дэйвис сумел кое-как отодрать животное от себя и выскочить за дверь; забаррикадировав ее, чтоб крыса не выбралась, он с трудом натянул одежду и в полуобморочном состоянии доковылял до лазарета. Еще через пятнадцать минут душевую обследовала профессор Меррифот. Крыса по-прежнему была там, сидела в уголке, мелко дрожа. Заслышав шаги, она попыталась броситься на человека, но вместо этого ее повело в сторону, и, пытаясь сделать шаг, крыса раз за разом ударялась головой о кафельную стену. Мы узнали об этом от Тома, которого вызвали в девять вечера, — Меррифот хотела, чтобы он помог ей при вскрытии животного. Обычно учеников не допускали к таким вещам, но Меррифот, видимо, уже окончательно считала Тома будущим преподавателем и своим преемником. По его словам, все было строго по правилам: стерильные инструменты, защитная сфера вокруг рабочего места, перчатки, респиратор... Попутно Меррифот, будучи верна себе, устроила ему блиц-опрос по обеззараживающим зельям, а тушку крысы после вскрытия сожгла в печи вместе с перчатками и рабочим фартуком. На крысе обнаружились остаточные следы магии — впрочем, в Хогвартсе сложно было отыскать место или живое существо, на котором их не было бы. Однако Меррифот так и не удалось найти признаков империо или другого ментального воздействия на животное. Осмотр места происшествия также ничего не показал, а датчиков непростительных, фиксирующих каждое запрещенное заклятие, в те годы еще не изобрели. Зато сведенные судорогой, словно каменные, мышцы крысы заставили заподозрить бешенство. Вот это было уже серьезно. Дэйвиса немедленно переправили в клинику Святого Мунго, где несколько суток накачивали зельями. А в школу прибыла комиссия от совета попечителей, осмотрела подвалы, кухню, дом егеря и вольеры с магическими животными, после чего написала заключение о пренебрежении нормами гигиены. Скандал по этому поводу в кабинете директора, по слухам, продолжался часа два. Хагрид ходил по школе зареванный — во время инспекции спален у него конфисковали коробку с яйцами пепловея и стеклянную банку, где жило три бандимана. Из всей школы только наша компания достоверно знала, что никакого бешенства у крысы не было. Но, ясное дело, болтать об этом никто бы не стал. Все прошло гладко и чисто — в конце концов, никого из нас и близко не было от квиддичной раздевалки в тот вечер. Дэйвис вернулся в школу только к началу следующего семестра. Из-за полученной раны у него потом, по слухам, были проблемы с потенцией, но это нельзя было назвать жизненно важной травмой — в остальном-то он был совершенно здоров. Так что Том все же сдержал данное Маркусу обещание. Несмотря на это, Флинт был недоволен. Сначала он предостерегал нас, что мы доиграемся, пытался увещевать, говорил, что мы похожи на подручных Гриндельвальда, но потом отчаялся. С тех пор мы ничего не рассказывали ему, чтоб не нервничал, а он делал вид, что ничего не замечает. А мы и вправду не могли остановиться. Азарт, который появлялся, когда мы придумывали планы нападения, был подобен охотничьему и заставлял забыть обо всем остальном. Риск попасться придавал особый вкус всему предприятию, тем более что в этом случае отчислением мы бы не отделались, вполне можно было загреметь в Азкабан... Затея была сродни прогулкам по парапету Астрономической башни — точно так же будоражила кровь и привязывала к себе не хуже наркотика. На этом фоне все остальное казалось пресным и скучным. За Хупером мы наблюдали уже давно, а всеобщая истерия, начавшаяся после бешеной крысы, облегчила дело. Школу посетила бригада из Департамента по контролю над магическими животными, которая обработала крысиным ядом все подвалы и наземные помещения Хогвартса. Не знаю, как это сказалось на крысах, но половина нюхлеров и гнутрусов у профессора Кеттлберна передохла. Крысиный яд отлично вписывался в план. Собственно, что-то такое после случившегося с Дэйвисом мы и предвидели. Хупер обычно везде ходил с компанией. Это мешало. К счастью, в середине ноября ему за что-то назначили отработки в больничном крыле, на которые он отправлялся сразу после ужина, а возвращался поздно и в одиночку. Еще нам требовался надежный свидетель для алиби, причем незаинтересованный. Вечером в четверг — день, назначенный для расправы с Хупером, — Том, возвращаясь с ужина, привел с собой в гости Аластора Моуди с Гриффиндора. С Аластором они сидели в нашей спальне, чтобы не слишком демонстрировать на публике распитие огневиски. Я по плану якобы учился в общей гостиной и сидел у стены, разложив учебники и гору пергаментов. Раза два или три выходил; заодно остановился поболтать с Бэгнолдом и пожаловался на расстройство желудка, чтоб объяснить длительную отлучку. Проходя мимо полуоткрытой двери нашей спальни, видел там Тома с Аластором и Розье — они о чем-то спорили, рядом на одеяле лежала шахматная доска и валялись рассыпанные фигуры. Около девяти я ушел в туалет и закрылся в одной из кабинок. Минут через пять в дверцу поскреблись. Я отпер ее и впустил Тома. Он вытащил из-под мантии приготовленную фляжку с оборотным зельем и опустил туда свой волос. Зелье забурлило, вспенилось, потом успокоилось и стало цвета кофе с молоком. — Мы как раз говорили о политике маглов в Европе и о том, стоит ли атаковать немцев через Италию, — инструктировал меня Том, пока я боролся с тошнотой после оборотного зелья. — Аластор считает, что наши там увязнут, потому что Гриндельвальд будет изо всех сил защищать Вольтурно и долину реки По, где этрусские гробницы. Это уж не говоря о Риме... Кстати, он уверяет, что этрускам был якобы известен секрет бессмертия. Это интересно. Расспроси его подробнее. Возвращаясь к Италии — я сказал ему, что, кроме немцев, там есть еще и итальянцы, которые сдадутся легче... Я с трудом сдерживал рвотные спазмы. Пока он говорил, я продолжал расти и стал дюйма на два выше. Да и зрение в облике Риддла у меня заметно улучшилось. Надо будет попробовать носить очки, а то я и не замечал, что так плохо вижу... Том палочкой удлинил на мне брюки, поправил мантию. Мы стояли в тесной кабинке, словно зеркальные отражения друг друга. — А вдруг у меня не получится? — Получится. Никто не сыграет меня так хорошо, как ты. Мы вышли из кабинки вдвоем. Из соседней в это же время появились два Розье. Один из них, взмахнув палочкой, набросил на себя разиллюзионное заклятие; секундой позже это сделал настоящий Том. Я остался со вторым, фальшивым Розье, которого изображал Эйвери. Он скептически рассматривал в зеркале свою новую шевелюру и ковырял трещинку на губе. — Надеюсь, за час они обернутся. — Ты, главное, помалкивай, — посоветовал я. Вернувшись в спальню, я первым делом спросил Аластора насчет этрусков. Дальше все пошло в принципе просто — главное было придерживаться стиля разговора Тома, то есть больше слушать и спрашивать, чем самому говорить. А еще не забывать поднимать одну бровь, а не обе, вежливо говорить "Неужели?" вместо "Какая чушь!", понижать тон в конце фразы и не грызть ногти. У Аластора от огневиски уже слегка заплетался язык, и я очень надеялся, что подмены он не заметит. Можно было бы сыграть с ним в шахматы, но я не рискнул — Моуди был хороший шахматист и мог даже в пьяном состоянии заметить разницу в стиле игры. Но время шло, и я начал нервничать. Еще немного — и надо будет идти пить новую порцию оборотного зелья. Да и как знать, вдруг срок его действия сокращается от алкоголя? Если у них там что-то пошло не так, и их накрыли, нам придется туго. И если бы они хоть не брали с собой Вилли — он-то вообще ни за что ни про что вляпается! Эйвери тоже сидел, как на иголках. Маркус Флинт еле-еле поддерживал разговор, и я чувствовал, что, как только Том вернется и мы останемся без посторонних, он выскажет все, что думает. Блэк читал и в наши беседы не вмешивался. Наконец, когда я уже совсем извелся, в дверь постучали, и появился Вилли Трэверс. — Том, тебя можно на минутку? — Извини, — я лучезарно улыбнулся Аластору. — Обязанности старосты... Я ненадолго... Встал, чувствуя, как меня качает, — а ведь выпил всего-ничего, — и вышел в коридор, едва не ткнувшись по дороге лицом в косяк. На Тома алкоголь действовал слишком сильно. У нас шутили, что ему достаточно понюхать пробку, чтобы захмелеть. Забавно, как это передается с обороткой. Понятно теперь, почему он не пьет, если после двух глотков огневиски так все ходуном ходит... Вилли тянул меня за рукав в сторону туалета, а я упорно цеплялся за стену, не желая идти дальше. — К-как все прошло? — Класс! — он показал мне оттопыренный большой палец. — Здорово было! Ну, пойдем, пойдем уже... В туалете я обменялся парой слов с Томом и Розье — оба выглядели ненормально оживленными, Розье то и дело начинал смеяться. Тут прибежал Эйвери — очень вовремя, потому что волосы у него уже стали темнеть. Я заперся в кабинке — теперь можно было не спешить, свою роль двойника я уже отыграл. Руки и ноги неприятно покалывало, по мере того, как к ним возвращался обычный вид. Зато брюки теперь подметали пол. М-да, собственный облик ко мне вернулся, а вот опьянение никуда не делось — должно быть, на это требуется больше времени... Когда я дополз до общей гостиной, вид у меня был вполне достоверно бледный. Рот я старался не раскрывать — от меня за милю несло виски, кто уж тут поверит в расстройство желудка? Примерно полчаса я пытался сфокусировать взгляд на учебнике, испытывая непреодолимое желание упасть на него и уснуть. Эйвери, сидевший у двери, маялся не меньше моего. От гвалта вокруг раскалывалась голова. Подошла Эйлин что-то спросить — я даже не понял толком, что именно. Вилли Трэверс крутился поблизости, и было видно, как его распирает от желания рассказать о случившемся. Но я прижал палец к губам. Не время для болтовни... Неожиданно кто-то обратил внимание, что в дверь стучат, и, похоже, давно. Каменная панель скользнула в сторону. На пороге стояла Минерва Робертсон. Ей было, кажется, не по себе от того, что приходится вот так вламываться в чужую гостиную, и поэтому она смотрела на всех с вызовом, будто была готова в любую минуту броситься в бой. Наши девочки с ненавистью уставились на нее. — Простите, а Аластор Моуди не у вас? Те, кто сидел ближе к двери, стали переглядываться и пожимать плечами. Я хотел сказать, что он здесь, но не мог членораздельно изъясняться. Положение спас Эйвери, который выкрикнул: — У нас, у нас! Он с Томом в шахматы играет. Сейчас позову. Через минуту Моуди спустился из нашей спальни, прыгая через ступеньку. За ним следовал Том. — Аластор, — Минерва шагнула к однокурснику, — срочно иди на факультет! Там с Хупером что-то непонятное, возможно, нападение. Брэдли приходила проверять, все ли на месте. — Здравствуй, — сказал ей подошедший Том. Минерва внезапно вспыхнула и тут же побледнела. Она смотрела на Тома так, словно с момента их последней встречи прошло полгода, а не несколько часов. — Что случилось? Хупер в лазарете? — нарушил тишину Моуди. Он, казалось, мгновенно протрезвел. — Я сначала пойду туда. — Я с тобой, — ответила Минерва, по-прежнему глядя на Тома. — Нет. Вот ты как раз пойдешь в гриффиндорскую башню. Не спорь со мной! — Я провожу ее, — сказал Том. — Ага, — отрывисто бросил Моуди. — Ладно, я пошел. Партию в другой раз доиграем, жалко, что не успели закончить. Спасибо. — Спасибо, — невпопад эхом повторила Минерва. Втроем они ушли. Едва дверь закрылась, гостиная загудела от разговоров — мальчишки рассуждали, что могло случиться с Хупером, девочки перемывали кости Робертсон. Я же наконец получил возможность вернуться в нашу спальню и упасть на кровать. *** О том, как все прошло с Хупером, нам рассказал Розье — наскоро, пока Альфарда не было в спальне. Маркус морщился, но слушал. Как и планировалось, гриффиндорца перехватили, когда он возвращался с отработок. Вилли стоял на стреме, Том и Колин были под разиллюзионным. На Хупера наложили империо, заставив после этого спуститься на первый этаж, где был один из складов Прингла. Подчиняясь приказу, он попытался открыть дверь алохоморой, но это не удалось, потому что там стояло более сложное заклятие. Том помог, взяв палочку Хупера. Вилли под разиллюзионным остался нести стражу в коридоре, но это было скорее перестраховкой — все равно в такое время на первом этаже почти никого не бывает. На складе Хупер по приказу Тома открыл бочку с крысиным ядом и наполнил из нее несколько склянок, которые послушно рассовал по карманам. Позже, на следующий день, Том показывал мне воспоминание об этом. В воспоминании у Хупера были странно пустые глаза, словно подернутые поволокой. Пока ему не отдавали приказа, он тупо стоял с открытым ртом, глядя в пространство. От поверхности яда в бочке шел легкий дымок. Розье, в белой маске-респираторе и перчатках, велел Хуперу сделать пару глотков, и тот, наклонившись, стал лакать темную жидкость языком, как собака. — Хватит! — Том вмешался. — А то еще сдохнет. Хупер послушно выпрямился и стоял над бочкой — яд вперемешку со слюной стекал у него по подбородку. Потом ему, видно, стало хуже, потому что он занервничал, попытался идти, ткнулся в стену и упал на колени. Изо рта у него шла пена. Розье присел рядом, взял Хупера рукой в перчатке за подбородок и повернул к себе. Хупер вздрогнул, увидев перед собой белую маску, попытался встать, но вместо этого у него начались рвотные спазмы. Розье торопливо отскочил. Понятно, почему — меня самого при просмотре этой картинки чуть не стошнило. Убрав беспорядок, Хупера вывели в коридор и заперли дверь. Том легонько коснулся палочкой виска жертвы, накладывая наведенные воспоминания. Теперь Хупер будет убежден, что сам решил стащить немного яда, но надышался парами и отравился. Он по-прежнему еле держался на ногах и, зашатавшись, чуть не упал туда, где стоял Трэверс. Том быстро дернул Вилли на себя и обнял его за плечи, а Розье оттолкнул Хупера в сторону — тот ударился о стену, как тряпичная кукла, и сполз на пол. Розье пнул его в бок, Хупер попытался встать, но смог подняться только на четвереньки. Впрочем, получив пинок под зад, он довольно резво побежал на четвереньках по коридору. — В башню Гриффиндора! — крикнул Том ему вслед. — Далеко не уйдет, — смеясь, сказал Розье. — Свалится по дороге. Спорим, что до четвертого этажа не доберется? — Даже до третьего... Ладно, пошли, нам пора. Вилли, ты идешь под разиллюзионным впереди, в пределах слышимости, чтобы предупредить, если кто-то появится. Но Вилли никак не мог сдвинуться с места — кажется, от зрелища отравленного Хупера ему самому стало плохо. Том набросил на него разиллюзионное — теперь по коридору двигались лишь едва видимые в неровном свете факелов тени. — Пойдем, Уильям. Ну, пойдем же. Ты нам нужен, иначе кто нас проведет до факультета? — с напускной беззаботностью говорил Том. — Все равно что магловские самолеты до авиабазы… Или метлы. Вот представь, что мы с тобой в воздухе. "Клинсвип"-3, "Клинсвип"-3, вас вызывает "Комет"-180... Прием. Последовала длинная пауза, потом Вилли ответил неуверенным шепотом: — Говорит "Клинсвип"-3. Бортовой номер "Лимерик-11". Прием. — "Лимерик", здесь "Марокко-17", — мгновенно откликнулся Том. В это время группа уже двигалась по коридору. Мне был слышен шорох шагов и приглушенный смех Розье. — "Марокко" — "Лимерику". Иду в строю из двух метел с тяжелым бомбовым грузом, держусь курса ноль-три-ноль на высоте девять тысяч футов, прошу посадку в магопорту Эдинбурга. Прием... На этом месте воспоминания я не выдержал и обрушился на Тома: — Вы что, ненормальные? Вас было слышно за милю! — Да наплевать. Если что, сбежали бы. Просто ты же видел, в каком состоянии Вилли. Ему было страшно и очень не по себе. Пришлось придумать что-то, чтобы его успокоить. Судя по воспоминанию, Вилли и вправду увлекся игрой и очень серьезно подавал команды: — "Лимерик" — "Марокко". Метеоусловия в магопорту Эдинбурга неблагоприятные. Поверните вправо и следуйте за мной в зоне прямой видимости, держите строй. Начинайте плавное снижение до восьми тысяч футов. Как слышите? Прием. — "Марокко" — "Лимерику", — шепотом ответил Том, поворачивая на белую мраморную лестницу, ведущую в холл. — Вас поняли. Снижаемся до восьми тысяч футов, не теряем вас из виду. Идем в строю, держим указанный курс. Через холл трое пробрались чуть ли не на цыпочках — в просторном зале каждый звук отдавался эхом. Откуда-то сверху доносились голоса и крики. Видимо, Хупера уже нашли. — Надо бы поторопиться, — сказал Розье сквозь зубы. Перед слизеринской гостиной Вилли остановился: — "Лимерик" — "Марокко". Магопорт Эдинбурга в поле видимости, посадочная площадка готова. Снижайтесь до трех тысяч футов, курс двенадцать-двенадцать-пять. Передаю вас диспетчеру наземной службы. Как поняли? Прием. — "Марокко" — "Лимерику". Вас поняли, — ответил Том. — Видим площадку, снижаемся по визуальным ориентирам, переходим на ручное управление. Удачи вам и спасибо за все. Конец связи. Коротким движением он снял с Вилли разиллюзионное. Тот улыбнулся, потом прошептал пароль, открыл дверь в каменной стене и скользнул внутрь, не забыв замешкаться на пороге, чтобы Том и Колин могли незаметно войти. *** Хупер пролежал в лазарете до самого Нового года. Отравился он так сильно, что началось внутреннее кровотечение. Но версию о нападении преподаватели отбросили почти сразу — в конце концов, Хупер сам рассказал, что решил наворовать яда, хотя и не смог вразумительно объяснить, зачем. В скандальные истории он попадал и раньше, так что никто особенно не удивился. Новости о Хупере нам приносила Минерва. Впрочем, она не любила говорить о нем. Попасться на краже, да еще так глупо... Видно было, что ей стыдно за Гриффиндор. Диппет воспользовался ситуацией, чтобы за завтраком сделать объявление о недопустимости воровства и о том, что отныне наказания за него будут ужесточены вплоть до отчисления. Брэдли пыталась сопротивляться, утверждая, что в истории с Хупером не все чисто, но ее мало кто слушал — понятно же, что она просто пыталась защитить свой факультет. Вилли теперь не отходил от Тома, преданно смотрел на него, со всех ног бросался выполнять поручения. Том его отличал и по-своему заботился — учил, рассказывал ему разные истории, помогал деньгами из общей кассы. В будущем им предстояло стать близкими друзьями. Пройдет всего пятнадцать лет, и Вилли Трэверс будет личным охранником Темного Лорда, а потом главой одной из боевых групп. Как странно думать, что все начиналось с детской игры… Розье после истории с Хупером заметно повеселел — стоило ее вспомнить, как у него поднималось настроение. Флинт поначалу пытался доказать нам, что мы поступили подло, но потом сдался. В конце концов, Хупер ведь не умер; а что его отравили — так сам нарвался. Что же касается Тома... Том, как обычно, в тот же вечер ушел спать в свою подсобку, словно ничего особенного не произошло. Задергивая полог в спальне, я представлял себе, как он там устраивается на ночлег. Лампа уже потушена, и только сквозь печную заслонку виден жар догорающих углей. Окно дребезжит от ветра, а когда облака расходятся, в комнате становится светло от убывающей, но все еще яркой луны. В этом призрачном серебряном свете предметы отбрасывают четкие, угольно-черные тени, а Том лежит, свернувшись калачиком под серым шерстяным одеялом. Каппа высовывается из озерца и, не мигая, смотрит на луну, гриндилоу бешено вращается в аквариуме, словно полупрозрачный шар, а кикимора подставляет под лунный свет сморщенные и темные, как у обезьяны, ладони и смеется тихим безумным смехом: — Ах-х, ах-х, ах-х... В шесть утра Тому нужно вставать и кормить подопечных: кого бараньими кишками, а кого своими собственными страхами. Менять им воду, посыпать дно клеток чистыми опилками, выгребать мусор. Но это будет только завтра, а сейчас он закрывает глаза и медленно погружается в сон. И они все, угомонившись, засыпают вместе с ним, пока серебристая полоса лунного света смещается по полу, переползает на стену, на косяк — и, наконец, покидает этот маленький мирок, отделенный запертой дверью от всего и вся. Продолжение - http://fanfiction.borda.ru/?1-0-0-00009167-000-0-0
полная версия страницы