Форум » Конкурсы, фикатоны, челленджи » FoF: Конкурсный фик №6: "Бессильные мира сего", R, СС/ГГ, ангст, драма. Автор - Гуамоколатокинт » Ответить
FoF: Конкурсный фик №6: "Бессильные мира сего", R, СС/ГГ, ангст, драма. Автор - Гуамоколатокинт
Модератор: Автор: Гуамоколатокинт Название: "Бессильные мира сего" Бета: – Рейтинг: R Пейринг: Северус Снейп/Гермиона Грейнджер Жанр: angst/drama Диклаймер: Персонажи и весь мир Гарри Поттера принадлежат Дж. К. Роулинг. Коммерческих целей не преследую, славы писателя не ищу. Саммари: Он был сильным мира сего. Правой рукой Темного Лорда. Но единственная встреча с женщиной из его прошлого разрушила все. Предупреждение: Смерть героев. Извинение: Название истории совпадает с названием романа Бориса Стругацкого (С. Витицкого). К сожалению, я узнала о существовании этой книги уже после начала работы над текстом и – увы – после того как придумала название. Посему я имею наглость оставить заголовок прежним. Искренне прошу прощения у всех поклонников творчества Бориса Натановича. Примечание: Вдохновение и идеи были почерпнуты из стихотворения Иосифа Бродского «Одному тирану», песни группы «Сплин» «Романс», романа Джорджа Оруэлла «1984» и фильма Лилианы Кавани «Ночной портье». Явного и неявного плагиата вроде бы нет, но на всякий случай – предупреждаю. Категория: Недруг
Ответов - 36, стр:
1 2 All
Модератор: Ветер никак не мог оставить его в покое – забирался под воротник уютного теплого пальто, зло трепал спутанные волосы и заставлял слезиться глаза. В горле уже першило – першило на редкость мерзко, словно обещая мучительный надсадный кашель и горький вкус лечебного зелья, но он все равно не двигался с места, подставляя холодному ветру болезненно-бледное лицо. Здесь, на смотровой площадке замка Вавель было совершенно пусто – кроме него ни один турист не хотел состязаться с ветром; и весь город, разбегающийся внизу мокрым лабиринтом тесных улиц, словно бы принадлежал сейчас только ему. Ему одному. Он достал из кармана смятый глянцевый буклет, брезгливо расправил страницы нервными бледными пальцами. На фотографии тоже был Краков, и был замок Вавель, но были они совершенно не похожие: рамка невинно-голубого неба, радостные брызги зелени и множество улыбающихся туристов. Ниже было коротко сказано на четырех языках что-то об истории замка и города, и еще какая-то глупая магловская байка о рыцаре и драконе. Читать он не стал. Путеводитель был куплен еще утром в одном из этих кричаще-вульгарных туристических киосков, что обещают всем новоприбывшим все мыслимые и немыслимые эстетические радости и блага. Конечно, не стоило бы этого делать и не стоило бы тратить время на эту прогулку, а надо было с самого начала предупредить о своем прибытии, и у него уже был бы лучший гостиничный номер, какой только можно найти в городе. И даже, вероятнее всего, это был бы как раз номер в гостинице простецов, ведь здесь, в Польше, тоже наверняка наслышаны о его магловских пристрастиях и тоже наверняка находят это экстравагантным и забавным. Еще бы – Северус Снейп, само имя которого произносят лишь шепотом и с оглядкой, – тот самый Снейп, поговаривают, любит носить магловскую одежду, предпочитает жить в магловских домах, разбирается во всей этой ужасной магловской технике и – но это уже сколь возможно тихим, шелестящим шепотом – платит за любовь магловским женщинам. Впрочем, все это ничего. Ему можно. Только ему. Quod licet Jovi… Ветер дул не постоянно – он словно подчинялся ему одному ведомому ритму, налетая на человека рваными промежутками, то ослабевая почти до легкого бриза, то вновь обретая силу урагана. Особенно резкий порыв швырнул ему в лицо горсть мокрых осенних листьев. Он брезгливо поморщился. Следовало уходить. Он сознавал это, как сознавал и то, что понапрасну теряет время, но что-то неясное удерживало его здесь, на продуваемой всеми ветрами древней крепостной стене. Что ж, возможно прохвост Люций был прав в своем саркастическом замечании, и все эти метания и иррациональные беспокойства последних дней – действительно лишь признак подступающей старости. Он усмехнулся своим мыслям. В последнее время они все чаще принимали подобный оборот, и это немного пугало его. Ведь – в конце концов – он еще достаточно молод по меркам своего мира; более того – он «сильный мира сего», а, значит, все к его услугам – деньги, целители, самые дорогие зелья, самые сложные и секретные чары. И много, очень много лет впереди… Снизу послышались голоса – судя по всему, на площадку поднимались еще люди. Да, пожалуй, это был повод уйти. Он сложил путеводитель, намереваясь вновь сунуть его в карман пальто. И замер. Они поднялись на площадку вдвоем – точнее, мужчина галантно пропустил женщину вперед. Впрочем, Снейп, наверное, и не заметил тогда, что был еще и мужчина. Потому что, замерев, смотрел только на нее – смотрел, и все никак не мог насмотреться. Это было страшное, давно забытое им ощущение, когда все окружающее вдруг словно уходит в небытие, дрожью прошивает насквозь, и трясутся руки. Он смотрел на нее – тоненькую и стройную даже в этой нелепой магловской куртке; смотрел ей в глаза – испуганные, как будто потемневшие, уже с еле заметными следами будущих морщинок вокруг. Этого просто не могло быть – ведь она умерла, он был абсолютно уверен, он сам видел ее мертвое тело. Это было почти десять лет назад, да, без малого десять лет, и он все это время жил, жил без нее, с этим простым сознанием того, что она умерла. Но она подняла руку к лицу – как будто защищаясь, и этот, такой естественный жест страха вдруг убедил его, что это не сон и не иллюзия, и действительно – она перед ним, и она его боится. Он вздрогнул, перевел дух и вдруг с отвращением и страхом понял, что только что впервые за долгие годы перестал контролировать выражение собственного лица. – Анни, что-то случилось? – спутник женщины с тревогой заглянул ей в лицо. Его рука крепко сжимала ее локоть. – Кто это? Ты его знаешь? Она дернулась, как будто пытаясь стряхнуть мужские пальцы, и отвела взгляд. – Нет, нет, нет… Уйдем отсюда. Пожалуйста… Уйдем. Мне нехорошо здесь… – Но… – мужчина смешался. – Ты же сама потащила меня смотреть этот чертов замок... Она замотала головой: – Нет, я не хотела… мне холодно. Уйдем. Он притянул ее к себе. Поцеловал в висок. – Ты сегодня странная, малыш. Ладно. Мы уходим. Так лучше? Снейп отвернулся, оперся рукой о холодный камень. Вдруг заныла левая сторона груди. Не сердцем – но словно все мышцы враз сжало в тугой комок. Нет, это не старость – рассеянно, как будто и не о себе, подумал он. Это все этот город – отвратительный мокрый город, где посеревшие здания и черные осклизлые ветви деревьев. Ему стоило бы убраться отсюда, да и вообще сделать передышку, наконец, и осесть на неделю-другую где-нибудь в тропиках, чтобы море, беззаботные загорелые люди и не надо ни о чем думать… Это было невозможно. Это не могла быть она. Она умерла. Он должен догнать, должен найти ее. Необходимо вернуть ее. Ему следует немедленно покинуть Краков. Непременно найти ее. Сейчас же вернуться в Англию. Она жива. В его руке по-прежнему был зажат туристский путеводитель; он заметил это – отшвырнул безнадежно испорченные, скомканные страницы. Сухой щелчок – и там, где только что стоял сутулый мужчина в черном пальто, закружились потревоженные осенние листья… …Ее волосы все никак не желали отрастать после тюрьмы, и из-за этой чересчур короткой стрижки она все время казалась похожей на ощетинившегося ежа. И еще – на ребенка, на печального худенького мальчика с нелепо оттопыренными ушами. Он протянул руку, прикоснулся к ее затылку, провел пальцами вниз – к тоненькой шее. Пальцам было щекотно. Она обернулась, посмотрела на него в упор. Ужасно громко тикали часы на стене – тяжело, веско, каждый раз с каким-то чахоточным всхрипываньем. Солнечные лучи лились на пушистый ворс ковра сквозь замутненные стекла. В длинных световых полосках было видно, как кружится еще не осевшая пыль. Из-за этого света – солнечно-пыльного – все было словно в тумане. Даже звуки казались приглушенными, как будто пробирались сквозь пыльную завесу. Часы с хрипом пробили три. Она вздрогнула – и вдруг на мгновение прижалась щекой к его руке. Так, словно искала ласки. Или защиты. В тот день он видел ее в последний раз. – И еще кое что… Свяжитесь с магловскими властями. Мне нужна информация обо всех, кто прибыл в Краков… Они впервые пришли смотреть Вавель – следовательно, в городе они недавно. – …за последнюю неделю. Всех, кто был зарегистрирован в гостиницах, на базах отдыха, в туристических центрах – не важно. Низенький колдун в полосатой мантии так и замер в почтительном полупоклоне: – Простите, господин… Вы говорите обо всех… маглах? Снейп устало посмотрел на него поверх стакана огневиски: – Разумеется, идиот. Иначе, при чем бы здесь магловские власти? – Да, да, конечно… – забормотал человечек, мелко кланяясь. – Через час вам доставят всю информацию… Если вам что-либо понадобится, то вот… Неожиданно мягким, как будто кошачьим движением, он достал из внутреннего кармана мантии круглое тусклое зеркальце и положил его на стол. Снейп глянул мельком и отвернулся. – Не скрою, всех нас в Совете удивило ваше решение остановиться здесь, среди простецов, где невозможно организовать каминную связь… – Мне не нравится, когда в моей комнате всякую минуту может появиться голова какого-нибудь пустобреха из вашего Совета… У тебя еще что-нибудь? – Нет, нет, это все… – к двери гость предпочел пятиться. – Не забудьте, в замке воеводы Горновского, причем ровно в девять… у них принято… Снейп откинулся в кресле, отхлебнул виски. Испуганно взвизгнула закрывающаяся дверь. Он закрыл глаза. …То была совершенно невероятная счастливая случайность – что она оказалась в том секторе Азкабана. Если бы ее поместили вместе с аврорами и немногими из уцелевших членов Ордена Феникса, то, вероятнее всего, она была бы мертва уже в первые несколько часов – казни в те дни шли непрерывным потоком. Но – намеренно или случайно – тот парнишка, Френсис Эберт, что ведал сортировкой заключенных, отправил ее в северный сектор, где содержались грязнокровки и все прочие, кто имел несчастье каким-либо еще образом вызвать подозрение у новых хозяев мира (Френсис через две недели умер от так и не распознанного, но достаточно скоротечного заболевания – Снейп позаботился). Потом – в неразберихе первых дней – про нее попросту забыли. Позже она сказала ему, что была без сознания, когда попала в Азкабан. Он не стал проверять, но допускал, что она могла намеренно назваться чужим именем. Она ведь была умной девочкой и наверняка понимала, что далеко не все из Упивающихся смертью знали подругу Гарри Поттера в лицо. Кроме того, она ведь ужасно боялась… В окно постучали – негромко, но настойчиво. Он поднялся, поставил стакан на стол, расплескав виски. Распахнул окно – ветер не преминул воспользоваться этим; тут же стало неуютно. Пакет, принесенный совой, оказался толще, чем он ожидал. Сверху пачка обычной магловской бумаги – длинный список, распечатанный на принтере. Поверх текста, очевидно от руки и очевидно пером был старательно выписан телефонный номер в шесть цифр. Звоните в любое время, пан Снейп, – телефон прямой. Всегда к вашим услугам. Всегда готовы к сотрудничеству. Он мельком взглянул на распечатки – и отложил в сторону. Под ними были листы пергамента – все доступные материалы по делу, которое привело его в Краков. Все это было уже хорошо знакомо ему, так что он позволил себе ограничиться лишь беглым просмотром. Долго вглядывался только в потемневшую от времени волшебную фотографию, на которой заразительно улыбались и махали руками светловолосый парень и девушка в нарядной мантии. Не стоило ему сюда приезжать, ох, не стоило. Он отодвинул фотографию и вновь взялся за магловские документы. Оформлено все оказалось как нельзя более удобно: сортировка была проведена по гражданству новоприбывших. Они говорили по-английски, причем мужчина – довольно чисто. Соединенные Штаты, Канада, Австралия? Сейчас ей, кажется, двадцать семь лет, а значит… Он нахмурился, потер переносицу. Мартин Андерсон тридцати двух лет и Анна Андерсон – двадцати семи. Подданные Канады. В Польше – со вчерашнего дня. Отель «Амадеус». Он – участник международного медицинского симпозиума. Она – сопровождающее лицо. Он чуть слышно застонал и с силой, до боли, сдавил пальцами виски. ...Узники жались по углам, словно крысы, испугавшиеся света его волшебной палочки. Он поднял руку выше, чтобы осветить их лица – и тут же увидел ее. Она съежилась у стены, подтянув колени к подбородку; тонкие стиснутые пальцы белели на темной ткани мантии. Она смотрела на него. И она боялась его – в одно мгновение он понял и прочувствовал это; страшно боялась. Ведь он – единственный – сейчас знал, кто она такая, и что ей действительно грозит, и он – единственный – держал сейчас в своих руках ее жизнь. Это было болезненное, щемящее душу ощущение его безграничной власти над другим человеческим существом, и это ощущение захлестнуло его, накрыло с головой, ведь он впервые был почти богом – богом для другого человека. Это было странно и удивительно – именно она, боящаяся. Все они, другие из Ордена Феникса – они не боялись, они ненавидели и жаждали отмщения, но не боялись, не боялись так, как она. И в их смерти, в каждой подобной смерти не было для него победы – ведь противник, что до последнего держит голову высоко поднятой, не повержен до конца; он не жертва, но только проигравший. Она же вовсе не походила на своих товарищей, она ведь всегда была чуточку умнее, рассудительнее, а, значит, хорошо, до капельки понимала и ощущала, что такое смерть и конец всего. И это понимание было куда выше пресловутого гриффиндорского безрассудства, ведь, на самом деле, это была вовсе не ее война, но внутреннее дело изначально чужого для нее мира, и не совсем не должна была она платить за это жизнью, ей ведь было-то лет восемнадцать-девятнадцать, и она хотела жить, просто жить… Все эти мысли в мгновение пронеслись в голове, пока он смотрел на нее. Он даже не понимал, что больше поразило его – ее беспомощность и страх, либо сознание собственной силы. Кто-то приказал ей встать и подойти, и он с каким-то отстраненным удивлением осознал, что это говорит он сам. Она поднялась, сделала несколько шагов к нему… Рукав короткой школьной мантии был разодран до плеча, кожа предплечья в неровном свете волшебного огня казалась алебастрово-белой. Сосредоточенное лицо ее ничего не выражало, на нем жили, казалось, только глаза – огромные, тусклые в густой тени ресниц. Всего год тому – да что там, меньше, гораздо меньше года, они были – школьный учитель и старательная, пожалуй, даже немного надоедливая старшекурсница. И были уроки, экзамены, СОВы, ее всезнайство и его раздражение…Меньше года… Со смятением он понял, что только что – впервые – увидел ее по-другому, и от этого вдруг сделалось страшно и весело, и он еще почувствовал боль – жмущую, горячую боль глубоко внутри себя. Он протянул левую руку и схватил, стиснул пальцы на ее плече, намеренно причиняя боль ей. Вдруг он понял, что все эти люди в камере – все волшебники, чьих лиц он не мог разобрать в темноте, смотрят на них, и, наверняка, гадают, что же он сделает сейчас и что ему нужно. Он отворил дверь заклинанием, толкнул девушку вперед себя – прочь из камеры. В коридоре отпустил ее, отдышался. Он все ждал, что она скажет что-нибудь, может быть, попросит о пощаде или, наоборот, проклянет, но она все молчала и даже, кажется, больше не смотрела на него – неподвижная, застывшая в своем страхе. Он также молча указал ей путь – и они пошли вперед. Там были камеры, множество тюремных камер, бесконечные ряды дверей, за многими из которых – он знал это – уже не было никого. Он эгоистично радовался, что не взял себе провожатого для осмотра тюрьмы, и еще радовался отсутствию дементоров – после фиаско в хогвартской битве Темный Лорд лишил их права быть тюремщиками. Ее спина была напряжена, локти плотно прижаты к бокам, голова высоко поднята. Несколько долгих минут, пока они шли вдоль по тому коридору, он бездумно смотрел на трогательно-тонкую девичью шею, на эту беззащитную спину. Наконец, он остановился, рукой толкнул боковую дверь. Та заскрипела – тонко, жалобно, протяжно... Ему вдруг нестерпимо захотелось выругаться – длинно и во весь голос. Или удариться головой о стену, швырнуть бутылку в окно – со звоном, с разлетающимся стеклом, пинком опрокинуть стол – шумом, буйством, болью, чем угодно заглушить рвущее душу воспоминание. Он поднялся из-за стола, налил себе еще виски, выпил залпом. Прошел в ванную комнату, набрал в горсти холодной воды, ополоснул лицо. Достал расческу, причесал длинные седеющие пряди. Внимательно всмотрелся. Зеркало отразило бледное худое лицо, плотно сжатые губы и нехорошо горящие черные глаза. Усилием воли он подавил рвущееся наружу смятение и придал лицу выражение холодной презрительности – наиболее уместное для роли, которую ему вскоре предстояло сыграть. В той камере была только кровать – очень узкая, накрытая грязным и рваным одеялом. Он подвел ее, усадил – и она послушно села, прижалась спиной к почернелой стене и подняла на него глаза. Он и сам не знал, что собирается сделать с ней – да и собирается ли что-то делать вообще, так что он просто стоял и ждал – малодушно ждал хоть какого-то намека, знака того, что она понимает, зачем они здесь и что ему нужно. Но она по-прежнему молчала и только смотрела на него. Ее волосы уже были коротко обрезаны, и он вдруг вспомнил, что прежде в Азкабане не применяли подобных заклятий, и еще подумал, что, вероятнее всего, это нововведение тоже имело целью максимально унизить другого человека, потому что только на этом прежде всего основывалась теперь их власть – унизить, согнуть, растоптать и – тем самым – возвыситься над жертвой. Он вздрогнул: мысли очевидно принимали совершенно ненужное направление. Она тоже поежилась – в камере было холодно. Он сделал шаг, опустился перед ней на одно колено. Она смотрела – смотрела серьезно и одновременно печально, как очень умные маленькие дети наблюдают за глупыми и жестокими поступками взрослых. Тогда он прикоснулся к ее руке, провел пальцами вверх до плеча, замер. Несколько минут они не шевелились, да и время – казалось ему – замерло, во всяком случае, вокруг было совершенно тихо, словно они были глубоко под водой – совершенно одни. Ее губы дрогнули – и он понял, что она знает и понимает все, понимает, может быть, даже лучше, чем он сам… Пан Горновский громко произнес что-то по-польски – Снейп разобрал только свое имя. Все лица тут же обернулись к ним. Снейп поморщился: ему было досадно это громкое представление; он предпочел бы войти незаметно, ибо это больше соответствовало его планам. Дамы в парадных мантиях старательно улыбались. Некоторые из мужчин – очевидно, самые смелые или самые значительные здесь, в этом городе, – уже направлялись к нему, заранее протягивая руки. – Здесь не все достаточно хорошо понимают английский, – обратился к нему хозяин дома. – Но вы можете рассчитывать на мою помощь с переводом… Говорил он очень правильно и почти без акцента; от этого его речь казалась какой-то неживой; слишком, неестественно, чистой, словно дистиллированная вода. – Вы неплохо изучили язык, – буркнул Снейп и, не глядя, сбросил плащ домовику. – Приходилось часто бывать в Англии? Он автоматически пожал несколько протянутых рук, всякий раз внимательно вглядываясь в лица подходивших к нему волшебников. Горновский повел плечами, располагающе улыбнулся: – В молодости я увлекался квиддичем – целый год провел в Ирландии, тренировался. Надеялся когда-нибудь играть за сборную… – Понятно, – оборвал его Снейп. – Мы можем где-нибудь поговорить наедине? Несколько мгновений Горновский колебался. – Через полчаса, если вы не возражаете… Иначе будет невежливо по отношению к гостям. Снейп сухо кивнул, взял у домовика бокал, отошел в сторону. При его приближении некоторые из волшебников напряженно замерли, самый высокий, только что быстро вещавший что-то окружающим, замолчал – не то почтительно, не то испугано. Все они наверняка знали – или хотя бы догадывались, зачем он в Кракове, а, значит, он был угрозой для каждого из них, и все они боялись. Он прислонился к окну, скрестив руки на груди. Чуть наклонил голову, как бы позволяя всем, кто все еще смотрел на него, вернуться к своим делам и разговорам. Пить из бокала не стал. К нему подскочила какая-то девица в голубой мантии, очевидно, самая бойкая из всех, затараторила что-то приветственно-бессмысленное, ломая и путая английские слова. Он снисходительно слушал. Осматривался. Изнутри замок пана Горновского вовсе не выглядел мрачным, как это обычно случалось с другими, столь же древними постройками – было заметно, что хозяева подробно поработали над интерьером. Теплые тона в оформлении стен, мебели, пола, широкие и высокие окна, сияющие тысячами огоньков отраженных свечей – все это как будто скрадывало изначальную величественность и мрачность огромного помещения. Здесь, наверное, было бы совершенно уютно, если бы не напряжение, застывшее на лицах всех собравшихся колдунов, если бы не эти скованные или, наоборот, слишком развязные жесты, не этот неестественно громкий смех, не эти старательно наклеенные улыбки… – Гражина, да я гляжу, ты уже совсем заговорила нашего гостя, – подошедший хозяин аккуратно взял девушку под локоть. – Ничего страшного, – сухо возразил Снейп. – Мы уже можем пойти? – Если вы так желаете… Мой кабинет в верхнем ярусе. Там нас никто не услышит – вы ведь этого хотите? Снейп не ответил. Уже у дверей он оглянулся – Гражина смотрела ему вслед. Лицо ее было растерянным и печальным. …Они долго поднимались по бесконечной лестнице, ведущей на самый верх замка. С каждым пролетом свечей становилось все меньше и меньше, темнота вокруг сгущалась. Шли молча. Наконец, Горновский остановился перед высокой дверью темного дуба и достал палочку. – Алохомора. Дверь оставалась запертой. – Простите, – хозяин нервно пожал плечами и виновато улыбнулся Снейпу. – Дом старый, вечно какие-то чары выходят из строя. Алохомора! – Не трудитесь, – гость на мгновение извлек из рукава волшебную палочку и беззвучным заклинанием отпер дверь. – Дом здесь не при чем… Это сделал я. Он первым прошел в кабинет и сделал приглашающий жест. Горновский поколебался мгновение, но последовал за ним. Лицо его было бледным. – Вы хотите сказать… Коротким движением палочки Снейп разжег огонь в камине. Другим – свечи. – Я вывел вашу палочку из строя. Недавно изобретенное заклинание. Разумеется, хранится в глубокой тайне. Весьма полезно, правда, требует предельной концентрации и умения… и может применяться только если волшебная палочка не находится в руках у своего человека. Экспеллеармус! Длинная, необычно тонкая палочка светлого дерева выскользнула из пальцев Гроновского. Снейп ловко поймал ее. – Только прошу вас, без глупостей: не надо теперь бросаться на меня, пытаться душить и всей этой прочей гадости… У меня отменные рефлексы, да и волшебная палочка в руке – вам просто не хватит времени. Горновский покачал головой. В его лицо потихоньку возвращались краски. Он постоял немного, затем, не торопясь, в несколько широких шагов пересек комнату и опустился в кресло. Снейп настороженно и внимательно следил за его движениями. – Да садитесь же вы, – Горновский сделал нетерпеливый жест рукой. – Не стану я вас душить… не могу я так. Снейп сел в кресло напротив. – Выходит, вы все знали? – быстро спросил Горновский. – Это легилименция, или… – Это логика, – спокойно произнес Снейп. Руку с зажатой волшебной палочкой он аккуратно опустил на подлокотник. – Во-первых, по нашим данным, вы самый влиятельный и уважаемый колдун в Кракове. Знаменитый старинный род, обширные связи… столь широкую сеть мог создать только очень и очень влиятельный человек. Во-вторых, методы, которыми вы действовали… все эти ваши затеи с секретными школами для маглорожденных, тайные лаборатории, ночные собрания… эксперименты с заклинаниями, листовки эти дурацкие, наконец… От всего этого за сто миль веяло наивной детской глупостью какой-то, совершенно уж, простите, пошлой романтикой… Грязнокровки наверняка придумали бы что-нибудь получше… В-третьих, у вас – единственного – были вполне очевидные причины заварить всю эту кашу. Горновский откинулся в кресле, прищурился. – Если вам с самого начала все было известно, зачем было напрашиваться на прием в мой замок? Неужели вы не боялись, что вас здесь убьют? – Я прекрасно понял, что вы собираетесь меня убить, – возразил Снейп. – Для чего, собственно, и заманили меня сюда, в этот ваш… кабинет. Что же, это вполне естественно – я ведь для вас первый враг, что-то вроде носителя абсолютного зла, не так ли? Он потер запястье – рука, сжимавшая палочку, вдруг начала неметь – и продолжил: – Но вы ведь благородный человек, пан Горновский. Честный. Справедливый. Таких как вы у нас по старинке называют гриффиндорцами. Вы не стали бы убивать меня из-за угла или пользуясь преимуществом в силе. Только честный бой, один на один… Ну что же, вы его получили. – Не вижу здесь никакой честности. Я ведь безоружен. – Простое преимущество мерзавца над честным человеком... Хотя, на самом деле, я вовсе не считаю вас таким уж честным и благородным… Мне ведь известно про вас и вашу жену. Да ведь вы сами отдали эту грязнокровку нам в руки, а теперь, десять лет спустя, вдруг начали корчить из себя героя, и затеяли это дурацкое сопротивление… Вы же просто трус и подлец, Якуб, просто трус… – Вы правы, – Горновский отвел взгляд и устало усмехнулся. – Я трус… И я действительно хотел вернуть свою жену… И всех остальных… кого еще можно… Весь наш мир, который вы уничтожили… – Вы не только трус, вы еще и глупец, если рассчитывали победить нас. Это же все равно, что идти на дракона с мухобойкой. Нынешний порядок несокрушим. Власть Темного Лорда бесконечна. – Волшебники еще помнит, как было до вас… Снейп покачал головой: – Ошибаетесь, Якуб. Почти десять лет все наши газеты и радио трубят о том, что наш мир совершенен. И, что самое интересное, это ведь правда. Разве вы не видите? Мы разобрались с грязнокровками и изменниками, мы избавились от сумасшедших и сквибов, покончили с преступностью, мы вернули волшебникам их истинную сущность… Мы дали миру колдунов все, чего ему прежде не доставало. Величие. Благородство. Чистоту. Пройдет еще двадцать, тридцать лет, и люди забудут о том, что бывают еще и маглорожденные волшебники. Грязнокровок будут бояться, матери будут пугать ими своих детей… Горновский смахнул со лба упавшую прядь. Волосы у него были светлые и очень мягкие – как у ребенка. – Я не понимаю… Вы же умный человек, господин Снейп. Неужели вы действительно верите… Зачем вам это? Зачем вы в это ввязались? Снейп усмехнулся и пошевелил рукой, пытаясь совладать с судорогой, сводившей пальцы. – Вы непроходимо глупы, Якуб, и мне не стоило бы вам отвечать. Но – вам ведь уже нечего терять. Все очень просто. Дело во власти. – Во власти? – непонимающе переспросил собеседник. – Во власти. В абсолютной власти над умами или, если хотите, душами волшебников… Вы удовлетворены моим ответом? – Нет. Я не понимаю, зачем… – И не поймете. Причина все та же – вы непоправимо глупы. Вы затеяли глупое дело, вы по-глупому провалили его, вы глупо ведете себя сейчас. – Возможно. Я просто хотел вернуть свою жену. – Почему вы решили, что вашу жену еще можно вернуть? – тон, которым он задал этот вопрос, не был саркастическим – хотя поначалу Снейп собирался сказать именно так. На самом деле он спрашивал почти с горечью: ведь ему очень хорошо был известен ответ. – Ей стерли память, – Горновский дернул головой, как будто отгоняя непрошенное видение, – стерли память и отправили в мир маглов. Я знаю… знаю, сейчас вы снова скажете, что я должен был отправиться с ней… мне ведь предлагали… но я действительно испугался тогда… страшно испугался… Но теперь я больше не боюсь вас. Даже сейчас – не боюсь. Он лгал: на самом деле он боялся, до дрожи боялся. Снейп это чувствовал. – Вам солгали. Байка про стирание памяти – всего лишь сознательная ложь придуманная единственно для того, чтобы не вызвать лишних волнений среди лояльных чистокровных колдунов. Все… или почти все грязнокровки были убиты или умерли в тюрьмах. Человек в кресле взметнулся, его лицо исказилось – но Снейп был готов к этому. Когда Горновский вновь поднялся, в его лице не было ни кровинки. Шатаясь, он сделал несколько шагов к креслу – и упал. – Я же просил: не надо всей этой гадости, – Снейп с некоторым сожалением изучал поверженного противника. – Я искренне сочувствую вам по поводу вашей супруги. И даже готов простить это смешное намерение убить меня… но, Мерлин великий, нельзя же бесконечно прощать глупость… – Ваш мир обречен, – Горновский тяжело дышал, но голос его звучал четко. – Вы сами вырыли себе могилу. Без подпитки извне раса волшебников вымрет… – Якуб… – Снейп поднялся, подошел к нему, – неужели вам никогда не приходило это в голову? Нам же все равно, что случится с миром волшебников. Что будет после того, как умрем мы. Всякое поколение на земле хочет быть последним. Мне ведь наплевать на будущее… Мне. Вообще, – рот его болезненно скривился. – На. Все. Наплевать. – А как же ваш хозяин? – Горновский посмотрел на волшебника снизу вверх и вымучено улыбнулся. – Он же бессмертен… – Темный Лорд найдет себе новые игрушки… Меня это не касается, – Снейп опустился на корточки и заглянул Горновскому в глаза. – Якуб, ваше дело… оно ведь и гроша ломанного не стоило; я хотел было прислать кого-нибудь из этих мелких сошек Совета… и вас бы ждал Азкабан… пытки… Макнейр… отсечение головы… ужасно неприятное зрелище, скажу я вам… И все-таки, я приехал сам… хотя и понимал, что вы попытаетесь убить меня… это, впрочем, неважно… я приехал чтобы сказать вам, как вы страшно, непоправимо глупы. Горновский глубоко вздохнул. – Когда-нибудь вас уничтожат… Всех вас. Снейп поморщился. – Вы только что самым глупым образом испортили впечатление, Якуб. Скажите, вы действительно предпочитаете умереть лежа? Горновский заворочался, неуклюже поднялся, цепляясь за кресло. Его шатало. Волосы надо лбом были мокрые от пота. Снейпу даже не потребовалось произносить заклинание вслух. За все эти годы он хорошо наловчился; пожалуй, мог бы убивать во сне. Мир вспыхнул зеленым.
Модератор: Он никогда не знал, о чем она думает – все время, даже в самые интимные минуты ни звука не слетало с ее губ, а если он сам – первый – заговаривал с ней, она отвечала односложно или не отвечала вовсе. То же было и с ее взглядом – когда он смотрел ей в глаза, он видел лишь странное отстраненное выражение человека, который бездумно следит за происходящим на экране телевизора, прекрасно осознавая при этом, что ничего важного он не увидит и что вся настоящая жизнь проходит далеко отсюда. Иногда он представлял себе, что на самом деле она жаждет его смерти и лишь ждет, когда ей представится возможность отомстить, – и от таких мыслей он в ужасе просыпался по ночам и подолгу сидел на постели, прижимая ладонь к груди, успокаивая сердцебиение. В такие часы он всякий раз клялся себе, что никогда больше не вернется, даже не переступит порог Азкабана. Но наступал день – и он забывал свои страхи; жизнь текла дальше, и продолжались эти безумные, парадоксальные в самой сути своей отношения. На острове тоже давно привыкли к его визитам – они ведь прекрасно знали, кто он такой, и понимали, что не вправе что-либо спрашивать или мешать ему. Сам он никогда не опускался до объяснения причин – зачем он приходит снова и снова: едва ли есть что-то более подозрительное, нежели ненужные оправдания. Порой он почти понимал – или только догадывался – что и она, она сама нуждалась в нем и в его возвращениях. Ведь он был единственным – живым – человеком из мира ее прошлого, мира, в котором она провела семь лет своей жизни, и за пределами которого уже не помнила и не знала ничего. И оттого, что все люди, которых она любила, к которым она была привязана, были уже мертвы, она не могла не тянуться к нему – через ужас, через ненависть – ведь он был последним, единственным доказательством того, что происходившее с ней, все еще была – реальность. Кроме того, она действительно зависела от него, всей своей теперешней жизнью зависела, так что любые упования и надежды могли быть связаны с ним – и только с ним. Впрочем, если он и понимал – по-настоящему – какие мысли владеют ею, то он ни коим образом не извлекал выгоду из своего понимания. Неизменно предусмотрительный, привыкший до мелочей рассчитывать последствия каждого своего поступка, он отчего-то боялся просчитывать и заглядывать в будущее, которое могло иметь отношение к ней. Их связь была как бы за пределами здравого смысла – и уж, во всяком случае, вне пределов того, что мог позволить себе человек его положения. Если хочешь сохранить секрет, надо скрывать его и от себя. Прежде он никогда не позволял себе обманываться – так; но здесь, теперь ему легче было притворяться даже перед собой и всякий раз, снова и снова делать вид, что эта грязнокровка не имеет никакого значения для его жизни. Возможно дело было в том, что он боялся. Боялся, что у него не достанет смелости – самому – это прекратить. – Якуб Горновский руководил тайным обществом, деятельность коего была направлена на свержение Темного Лорда, – пальцы Снейпа путались в завязках плаща; он спешил. – Дом окружен. Сразу же после моего ухода будет проведена стандартная процедура допроса; мы выясним, кто из вас действительно виновен. Он резко развернулся на каблуках и посмотрел на всех этих волшебников – бледных, безмолвных, боящихся… Дети. Настоящие дети, заигравшиеся в солдатики. Не то, что раньше… Не стоило ему сюда приезжать. – Не советую сопротивляться. Он ждал этого, он очень сильно ждал – заклятья в спину, малейшего, самого непродуманного и наивного сопротивления. С каким бы удовольствием он бы тогда выхватил палочку и показал бы всем этим разряженным франтам, чего он действительно стоит. Но – они стояли неподвижные, ошеломленные, сокрушенные его волей, абсолютно и целиком подчинившиеся его власти. – Прощайте, господа… Он аппарировал тут же, не открывая двери – даже символически, и это, разумеется, было ужасно невежливо и даже, пожалуй, оскорбительно, но он единственный здесь имел право игнорировать приличия. …У себя в номере он долго мерил шагами спальню. Заклинанием сжег фотографию Марты и Якуба Горновских. Позвонил обслуге, заказал коньяк. Он не должен был искать ее. Это стало бы страшной, непоправимой ошибкой. Сильные мира сего не имеют права ошибаться. Он взял телефонную трубку – осторожно, брезгливо, словно бы это было больное животное или ядовитое растение. – Отель «Амадеус». Он погладил гладкую черную поверхность стола кончиками пальцев. В трубке молчали. Портье в «Амадеусе» не знал английского. Настолько, что потребовалось почти десятиминутное разбирательство, прежде чем Снейп выяснил: сегодня днем пани Андерсон в спешном порядке покинула гостиницу. Нет, его не нужно было соединять с паном Андерсоном. Он, не глядя, бросил телефонную трубку. Разумеется, промахнулся. Трубка закачалась на шнуре. Прошло два месяца прежде чем он решился, и он вовсе не был уверен, что поступает правильно. Но – тянуть дальше становилось просто невозможно. Дементоры были слепы, но теперь на острове-тюрьме хозяйничали люди и рано или поздно кто-нибудь должен был задуматься над его посещениями и – может быть – даже попытаться проникнуть в его тайну. Он прекрасно понимал, что теперь совершает непоправимый, абсолютно бесповоротный поступок. Все, что было прежде – пусть при известной доле попущения – все равно могло быть объяснено, а, следовательно, и прощено. Он всегда умел выходить сухим из воды. Но теперь, тайно забрав ее из Азкабана, он тем самым как бы подтверждал постыдность и непростительность своих действий. Спрятать ее – это был шаг в никуда, это был самый необдуманный из всех возможных рисков, это было заведомое поражение. Он не должен был бы, он не смел поступать так… Была и другая причина для его сомнений: он действительно страшился – страшился того, что в его дом войдет женщина. Пусть так, пусть будто бы целиком зависящая от него и подчиненная ему. Всю жизнь он был одиночкой, он презирал и ненавидел людей, и в особенности же он презирал и ненавидел женщин. Теперь же выходило, что он сам поддался слабости, которую всегда так зло и жестоко высмеивал в других. Выходило, что он сам – слаб. Он снова и снова убеждал себя, что в этом нет никакого риска, что это вовсе не слабость – лишь мелкая прихоть, которую он вправе себе позволить, – и, в конце, концов, убедил. – Северус, скажи, зачем мы делаем все то, что делаем? – Малфой медленно поворачивал бокал, наблюдая за игрой света в хрустале; как правило, это значило, что он уже давно и безнадежно пьян. Снейп скептически посмотрел на развалившегося в кресле у камина волшебника. Сейчас ему отнюдь не улыбалось философствовать или – тем более – откровенничать. К тому же, несмотря на весь продолжительный срок их знакомства, он вовсе не был уверен в отношении к нему Люциуса, особенно после той – десятилетней давности – июньской ночи, когда он, Северус Снейп, убил старика Дамблдора. Впрочем, если Малфой и затаил обиду на обошедшего его бывшего декана Слизерина, то у него, по крайней мере, хватило ума и выдержки ни коим образом этого не демонстрировать. Да и сам Снейп, не вполне даже отдавая себе отчет в собственных побуждениях, немало сил приложил к тому, чтобы оплошавшего экс-фаворита оставили «при власти». Привычное зло всегда лучше, да, и, признаться, ему импонировали манера Люциуса держать себя, его изысканный вежливый цинизм и специфическое чувство юмора. С прочими Упивающимися смертью Снейп, даже оказавшись на самой вершине этой своеобразной «карьерной лестницы», все равно чувствовал себя чужим, их общество угнетало его. В компании Малфоя же он мог позволить себе расслабиться; за все годы он привык к редким уютным вечерам в мрачном старинном замке, к хорошему вину, к спокойным обстоятельным разговорам – здесь, в мягких креслах у камина. Конечно, никогда он не позволял себе полностью потерять осторожность, так как слишком хорошо понимал, сколь сильно может быть опасен раб, от которого отвернулся его господин, но, все-таки, он выделял Люция среди всех прочих и – единственного – ценил. – О чем ты, Люций? – он поднес бокал к глазам, посмотрел сквозь – на каминное пламя. – Брось… ты же прекрасно все понимаешь… – Малфой неприятно суховато рассмеялся, и Снейп вдруг почувствовал, что не так уж он и пьян, как хочет казаться. А значит, следовало быть осторожным. – Я о нас, – продолжил Малфой, – о тебе, обо мне, обо всех верных приспешниках Темного Лорда… зачем нам это?.. Снейп не ответил. Пока что молчание представлялось ему лучшей из возможных линий поведения. – Я знаю… ты думаешь, что все дело во власти… в удовольствии, которое заключено в ней… Я и сам ведь прежде так думал, но… Ты думаешь, я не понимаю? Власть – это для таких, как ты, как Он… для тех, кто всю жизнь к этому стремился. И знаешь, почему? Вот ты, например, ты же всю жизнь был изгоем среди волшебников, полукровка, магловское отродье, вечно без денег, вечно в обносках… И ты мечтал, ты же всю жизнь мечтал, как все эти чистокровные богатенькие мальчики и девочки будут у твоих ног, будут ловить каждое твое слово, пресмыкаться будут… И Он… – Хватит, – отрезал Снейп. Теперь он понимал, что ошибся: Малфой был пьян, куда пьянее, чем бывал когда-либо прежде, – ты пьян, и тебе стоит замолчать. Просто чтобы не накликать беду. – Ну уж нет, – Малфой протестующее поднял руку, – я хочу сказать, и я скажу. Долгое время мне действительно нравилась эта ваша игра. Мне нравилось быть волшебником хорошего рода, нравилось презирать маглов и ненавидеть грязнокровок, Мерлин знает, как мне это нравилось… Но это были наши игрушки, и наши игры, и только наши, а потом пришли вы, полукровки, нелюбимые дети маглов, презираемые, чужие для всех, – и в своем полуправе отчего-то именно вы встали впереди, возглавили нас… – Люций, ты говоришь о Наследнике Слизерина, о самом великом Темном волшебнике всех времен? – раздражение Снейпа почти исчерпало себя, и теперь в его тоне звучал только сарказм. – Я говорю о себе. Послушай, мне ведь действительно нравилась война… нравились интриги, заговоры, тайные встречи, вся эта безумная жизнь, что была у меня тогда. Но теперь мне душно… душно в это новом мире, который мы, якобы, построили. Мне страшно. Северус… – рука Малфоя дрогнула, вино пролилось на ковер, – ты думал о том, что будет после? Снейп внимательно посмотрел на него: в отблесках камина лицо Малфоя казалось бледнее обыкновенного, глаза лихорадочно блестели. Впрочем, вполне возможно было, что так сказывалось опьянение. – Лет через десять-двадцать Темный Лорд создаст себе настоящую армию – из тех детей, что пока еще ходят в школы – и отправится завоевывать мир маглов, – наконец, сказал он. – Ты это хотел услышать? – Очевидно, – Малфой усмехнулся. – Выходит, не я один так считаю… Все эти школы, где учителя сейчас внушают: дескать, волшебники – избранная раса. Я ведь знаю, чему нынче учат: Темный Лорд – твой лучший друг, он заботится о тебе, слушайся и повинуйся, малыш. Лаборатории, эксперименты с новыми зельями, с новыми ядами, новыми заклятиями. Мы готовим еще одну войну, теперь уже – со всем остальным миром. – И что тебя так задевает? – Знаешь, Северус, Драко ведь нынче – учитель, директор в этой новой школе… в Шотландии… никак не могу запомнить название… И я знаю, чему он учит. И я знаю – как. Я боюсь собственного сына, Северус. Я боюсь его учеников. Когда они вырастут – мы станем уже не нужны. У Хозяина будут новые люди. Новое – совершенное – поколение, которое вовсе не умеет думать, а умеет только исполнять приказы. Я ведь не идиот, Северус…Рано или поздно, но Он от нас избавится. – Прекрати истерику, Люций, – Снейп отхлебнул вино, поморщился, поставил бокал на изящный инкрустированный столик черного дерева. – Когда есть те, кто способен лишь исполнять приказы, должен быть кто-то, кто будет их отдавать. Мы по-прежнему будем ему нужны. Не все, разумеется, а лишь самые умные… Те, кто понимает. – То есть, ты? – Малфой неловко поднялся, подошел к камину, протянул к огню руки. – То есть – я. – Зачем? – Люциус, пожалуйста, – Снейп тоже встал, – ты просто устал. Ты устал, и ты слишком много выпил. – Не заговаривай мне зубы… – Малфой резко обернулся; его пальцы сжимали волшебную палочку. – Нет, Люций, – Снейп медленно, очень плавно опустил руку в карман мантии. – Ты ошибаешься. Я вовсе не заговариваю тебе зубы. И ты перестань лгать. Зачем все эти красивые фразы? Конечно, куда легче сказать, что это все мы, алчные до власти полукровки, вторглись в ваш чистый красивый мир, свалились, как снег на голову, но ведь ты же сам привел его к власти, ты же целую жизнь потратил на него и на всю эту борьбу. А теперь ты просто обижен. Ты боишься, боишься, что тобой попользовались – и выкинут за ненужностью. И, я скажу тебе, это – чистая правда, Люций. Так и случится. Потому что ты такой же идиот, как и прочие чистокровные колдуны. Ты главного не понимал… А знаешь, что здесь главное? – Нет, – прошептал Малфой. Ему было заметно не по себе – рука с зажатой волшебной палочкой бессильно поникла, губы тряслись. – Главное… Снейп чуть подался вперед – и молниеносным движением выхватил из кармана волшебную палочку. – Обливиейт! Малфой пошатнулся; его глаза на мгновение стали пустыми и прозрачными. Снейп быстро подхватил его под мышки, усадил в кресло. Несколько секунд постоял рядом, выжидая. Наконец, голова Малфоя опустилась на грудь; дыхание сделалось тяжелым и ровным. Снейп помедлил, бросил последний взгляд на спящего хозяина, аппарировал. Оказавшись дома, он долго стоял неподвижно, не открывая глаз. Его мутило. Дело было не в Малфое – точнее говоря, дело было не совсем в Малфое. Его куда больше пугала мысль, что сдает он сам, что тот безошибочный инстинкт, которым он руководствовался всю жизнь и который десять лет назад дал ему власть и славу, и богатство, вот-вот, кажется, должен был готов подвести его. А ведь он сейчас – на самой вершине, и падать оттуда страшно и больно, и даже, скорее всего, это – верная смерть… Он подошел к бару, достал початую бутылку огневиски, отхлебнул прямо из горла. Он был уже на той стадии опьянения, когда мог пить, не пьянея, только вот на сердце всякий раз от такого пития становилось тяжело и неспокойно, и голова делалась не по-хорошему ясная – до кристальной чистоты мыслей и ощущений. Магловское отродье, вечно без денег, вечно в обносках... Пожалуй, следовало признать – Люциус был прав. Только вот откуда бы чистокровному отпрыску богатого рода знать, каким зорким делает человека такая жизнь. Вот его, Северуса Снейпа сделала. Сорок лет без малого он терпел все это – насмешки, неприязнь, откровенную ненависть, унизительную участь шпиона, но – дождался своего. Это он перехитрил Дамблдора – единственного волшебника, которого когда-либо боялся Тот-кого-нельзя-называть, он выдал Темному Лорду Орден феникса, он сумел остановить мальчишку и доставить его Хозяину. Пока эти чистокровные зазнайки размахивали волшебными палочками и прятались за блестящими серебряными масками, изображая из себя темных магов, он один сделал всю грязную работу. Для них это была красивая игра в войну, для него – жизнь, ведь у них было все, а у него – ничего. И действительно, никогда им не понять и не осознать все удовольствие, которое получаешь от власти, потому что вся их власть – фикция, а лишь он и Темный Лорд – настоящие сильные мира сего. Ведь только Темный Лорд – еще один нищий полукровка, проживший свое детство и юность под позорной магловской фамилией Риддл, мог знать, что такое Северус Снейп, и насколько он может быть опасен. И он – он ведь тоже всецело понимает Хозяина, он единственный его понимает, и знает, зачем нужна еще война. Ведь всякая власть порождает желание еще большей власти, и процесс этот бесконечен, а значит, нельзя остановиться на мире волшебников, так что давно пора начать заниматься маглами, а кто лучше сейчас знает и понимает маглов, как не полукровка Снейп... Он сделал слишком большой глоток виски, закашлялся, в сердцах отшвырнул бутылку. Зазвенело разлетающееся стекло. Она. Он не мог не думать о ней. Он жаждал вновь увидеть ее. Найти ее. Увидеть. Хотя бы раз – увидеть. Тогда, в Кракове, он дал себе слово не пытаться разыскать ее, и инстинкт долго и довольно шептал ему, что так правильно и только так будет лучше. Но в Лондоне вновь навалилась тяжелая глухая тоска, и ничего не помогало. А теперь еще и Люций… Он сел, положил голову на стол – черные, с сильной сединой волосы рассыпались по темной блестящей поверхности. Сердце стучало тяжело, не в такт. Было больно. Это произошло в первую же неделю. В первую же неделю после того, как она оказалась в его доме. Он не знал, как она смогла проникнуть в ящик, где хранились инструменты. И потом тоже – не стал спрашивать. Только положил тяжелый широкий нож для разделки жестких древесных корней на место и навесил на замок новые защитные чары – такие же несложные. Все было продумано достаточно хорошо. Наверное, она могла бы убить его – если бы хорошо прицелилась – но ей не повезло: он почти увернулся и удар пришелся по касательной, только ссадило кожу на лбу. Но – хлынула кровь, на удивление много крови, может быть, он даже на секунду потерял сознание, и от неожиданности и боли выронил волшебную палочку и не сразу догадался подхватить ее, только стоял и жмурился от крови, заливавшей глаза. Неловкой рукой он вытер лицо, и понял, что драгоценное мгновение она все-таки выиграла – палочка была у нее в руке. Мысли заметались – он не представлял, как она поступит сейчас, какое заклинание произнесет первым. Империо? Авада Кедавра? Боль нахлынула в мгновение, он даже не успел понять, что происходит. Была только невыносимая боль: он мысленно видел, как обугливаются мышцы, как отстает от костей почерневшее ссохшееся мясо… Мерлин, как больно… Он понял, что лежит на полу, и что она рядом, на коленях, наклонилась над ним, и внимательно смотрит на него – бледная, очень серьезная. Говорить не хотелось. Двигаться не хотелось. Хотелось провалиться в черную пустоту и лежать там, долго-долго, не открывая глаз. Он разлепил губы и сказал: – У тебя потрясающие магические способности. Она молча покачала головой. Наклонилась ниже, медленно вытерла ладонью кровь с его лица. Поднесла испачканные пальцы к губам, лизнула. Наклонилась к его груди – он почувствовал ее горячее дыхание сквозь ткань мантии и отстраненно удивился тому, что уже не чувствует никакой боли – так, словно вовсе не он несколько минут назад корчился под пыткой. Часы на стене хриплыми вздохами отсчитывали секунды. Было жарко. Боль уходила, забывалась. На ней было то белое платье, что он купил на Оксфорд-стрит, – она распрямилась, медленно потянула платье через голову. Он смотрел на напрягшиеся мышцы живота, на маленькую красивую грудь, на трогательные тени под ключицами... Ему вдруг стало странно, странно оттого, что ее тело вовсе не возбудило его. И дело было не в пережитом заклятии – боль уже ушла, и осталось лишь смутное воспоминание о боли. Просто его вдруг охватило томящее чувство неповторимости этого момента, когда вдруг понимается, что в мире есть только ты и эта минута. И больше уже такое никогда не повторится, потому что это будешь уже совсем другой ты и совсем другие мгновенья, и их таких – умирающих – мгновений и состоит жизнь. Его жизнь, которая потихоньку заканчивается. И ему вдруг захотелось закричать – только вот он не знал о чем, и от этого тоже стало странно и страшно, и он, кажется, даже хотел тогда сказать ей, что любит ее, и что она нужна ему, но – отчего-то так и не сказал, а потом наступила другая минута, и было уже поздно.
Модератор: В Ванкувере уже был вечер – закат прочертил тонкую розовую полоску над морем, и нереально-белые невесомые яхты лениво вздрагивали на спокойной воде. Он аппарировал довольно далеко от ее дома – и теперь шел, шел пешком, в тайной надежде, что, может быть, все-таки хватит силы передумать. Улица отходила от побережья наискось: похожие аккуратные белые домики в колониальном стиле и очень много зелени. Он нашел нужный номер дома, сверился с подробно исписанным листком бумаги – хотя это было совершено лишнее: адрес он знал на память. Обернулся, внимательно оглядел пустынную улицу. Затем достал из кармана волшебную палочку, чуть слышно пробормотал заклинание. …Внутри дома оказалось намного темнее, чем на улице, – как будто были задернуты все шторы. Он помедлил с полминуты, несколько раз моргнул, привыкая к полумраку. Сделал шаг вперед. Он с самого начала был готов к чему-то подобному, и только это помогло ему удержать равновесие, когда она бросилась на него. Блеснуло что-то длинное и тонкое, и понял, что у нее нож, и левой рукой перехватил ее запястье и прижал к стене. Она была слишком близко, он побоялся применять магию, так что она со всей возможной силой вцепилась ногтями в его сжатые пальцы – все это молча, в полной тишине. Он поскользнулся – они упали, покатились по полу. Она боролась отчаянно, изо всех сил, извивалась и царапалась, но он все равно заставил ее выпустить нож, и она сдалась, обмякла под ним. Оба они тяжело дышали; он вдруг осознал, что ее тело прикасается к его, вновь, десять лет спустя, и он слышит ее запах. Он выпустил волшебную палочку – та глухо стукнулась о пол – и поднес руку к ее лицу, убрал выбившуюся прядь. Ее глаза изумленно расширились – и он притронулся к уголку века, ощутил колючее прикосновение ресниц, медленно провел пальцами по щеке, как будто ощупывая контур ее лица. Она вздрогнула – и сцепила руки за его спиной, вонзилась ногтями – было больно даже сквозь одежду. Его пальцы зарылись в ее волосы – густые вьющиеся волосы, он ведь даже, оказывается, не помнил что у нее такие прекрасные волосы. Он покрывал поцелуями ее шею, грудь, разметавшиеся пряди волос, неловко, путаясь, шарил по ее одежде. Нашел – и она оплела его руками, ногами, и это она вновь была с ним, она – настоящая. Его девочка. Наконец, он отстранился, она выскользнула из-под него, села. Ее волосы – чудесные мягкие волосы – рассыпались по плечам. Рубашка на груди была расстегнута, нескольких пуговиц не хватало, и она попыталась запахнуться, прикрыться, но он протянул руку и мягко остановил ее: – Не надо. Оставь так. Она послушалась. Он перевернулся на спину, взял ее руку в свои, легонько сжал. Капали минуты; вокруг сгущалась темнота. Она вытянула пальцы из его ладони и поднялась, прошла, неловко ступая; включила свет. Он слушал ее шаги. – Я сейчас вернусь, – прошептала она одними губами и исчезла в дверном проеме. Он медленно поднялся, пошарил по полу, отыскал волшебную палочку. Волшебством привел в порядок одежду. В просторной, чисто прибранной гостиной было неуютно. Он чуть помедлил, осматриваясь, потом подошел к заставленной безделушками каминной полке, взял в руки фотографию в деревянной рамке. Фотография была магловская: обманчиво неподвижные двухмерные фигуры. Улыбающийся мужчина обнимал за плечи молодую женщину. Она заглядывала ему в лицо – снизу вверх. Он перевернул рамку. На обратной стороне каллиграфическим почерком было выведено: «Анна и Мартин. Монреаль. 2004 год». Ему показалось – какой-то шум. Не выпуская фотографии, он обернулся, прислушался. Вздрогнул. …Когда он вбежал в спальню, она плакала – тихонько судорожно всхлипывала, вздрагивая всем телом, как маленький ребенок, съежившись, зарывшись головой в скомканное одеяло на кровати. Прежде он никогда не видел ее плачущей. Он даже не догадывался, не представлял, что она способна на слезы – и теперь вовсе не знал, как ему быть. Вдруг пришло тяжелое тоскливое понимание: что бы он ни сделал сейчас, как бы ни поступил – это ничего не изменит, ведь самое главное уже решено. Он опустился на угол кровати, положил чужую фотографию и закрыл лицо руками, с силой надавив пальцами на веки. Они долго пробыли так, прежде чем она глубоко вздохнула – и подняла голову. На смятом одеяле оставался мокрый след – отпечаток ее лица. – Я должна написать Мартину. Должна объяснить. Он отнял руки от лица, легонько постучал кончиками пальцев по стеклу, закрывавшему фотографию. – Мартин: кто он такой? Она отбросила с лица прядь волос, улыбнулась – одними губами. Взяла рамку с фотографией, глянула мельком – перевернула лицом вниз. Ее щеки по-прежнему блестели от слез. – Не знаю. Теперь уже, наверное, никто. Он потянулся к ней; она, не глядя, оттолкнула его руку. – Господи… Я же все эти годы пыталась забыть все, строить нормальную обыкновенную жизнь – и ничего не выходило, только какая-то дурацкая, жалкая подделка… Мартин – подделка. И я – подделка. Вся моя жизнь – подделка Я не живу больше, я только доказываю себе, что я могу, что способна просыпаться каждое утро, чистить зубы, готовить завтрак – в то время как я уже мертва, десять лет как мертва… Она запнулась, закусила губу. Он смотрел внимательно, как будто с сочувствием. Потом достал палочку и трансфигурировал фотографию в белоснежный лист бумаги. – Ты хотела что-то написать. Она не пошевелилась. Посмотрела на него тяжело, в упор. – Зачем ты нашел меня? – Я люблю тебя. Он вовсе не собирался этого говорить – слова вырвались сами, против его воли, и он тут же почувствовал, что сказал сейчас верно и единственно правильно, ведь только его любовь могла сейчас служить оправданием – не перед ней, конечно, потому что ей не нужны были оправдания. Но ему – ему нужно было оправдаться перед самим собой. Она ничего не ответила – только подняла пустой бумажный лист, сжала в пальцах. Также молча он протянул ей перо. Она поднялась, села за стол, принялась писать – аккуратно, быстро, без помарок, так, словно была уверена в каждой букве. Потом сложила письмо вдвое, положила на стол. Обернулась. – Все. Теперь я готова. – Ты ничего не хочешь взять с собой? Она вздрогнула, медленно обвела комнату взглядом – так, словно видела впервые. Усмехнулась. – Нет. Мне ничего не нужно. Он сжал ее запястья (частые тревожные толчки пульса под пальцами). Аппарировал. …В Лондоне, на другой стороне земли был день, и дом был до краев наполнен теплым солнечным светом – словно последний подарок осени. Солнечные лучи пробирались сквозь золотисто-багряные листья каштана за окном и, запутавшиеся в дрожащей пятнистой тени, падали на мягкий ворс ковра. Комната была обставлена изысканно, со сдержанной, тщательно продуманной роскошью, но одновременно выглядела нежилой – как будто хозяин был настолько равнодушен к окружающим его вещам, что не внес ни малейшего изменения или дополнения в задумку дизайнера. Она прошла, мягко ступая по толстому ковру. Остановилась у огромного книжного шкафа – он занимал все пространство от пола до потолка. Ровные, четкие, столь милые хозяйскому сердцу ряды книг. Он молчал, ждал. – Значит, ты по-прежнему в фаворе? – в ее тоне не хватало язвительности. – Об этом доме никто из них не знает, – сказал он. – Это мое убежище. Она повернулась к нему, зло рассмеялась. – Убежище… как и всегда! Ты же сам понимаешь, они ведь все равно найдут тебя. Найдут и убьют. – Меня не так просто убить, – серьезно сказал он. – Я знаю, – она обхватила себя руками, прислонилась спиной к книжным полкам, посмотрела на него с вызовом. – Как ты это сделала тогда? Как ты бежала? Она невесело усмехнулась: – Ты так никогда и не научился бережно относиться к своим зельям. – Но… – Феликс Фелицис… Это было главное. Все остальное была чистая удача. – Я видел тело. – Ты забыл: после смерти человека действие Оборотного зелья уже не проходит. Умерев, человек навсегда остается в своем последнем облике. – И кто же?.. – впрочем, он, кажется, знал ответ. – Петтигрю – до него было проще всего добраться – без волшебной палочки. Конечно же, если бы я могла выбирать, я выбрала бы убить Сивого, Малфоя, Лейнстридж… или тебя. Я любого из вас готова была убить. И он – он тоже вполне заслужил это. И знаешь что? Я совсем не испытывала сомнений… или угрызения совести. Это все ты. Ты сделал меня такой. – Я чуть не сошел с ума, – не слушая, сказал он. – Не знаю, как выдержал тогда. Это была ужасная боль… Она дернулась как от удара в лицо. – Конечно! Только твое несчастье, твоя боль! Ты – убийца, предатель, Упивающийся смертью… как ты можешь говорить о своей боли… Словно ты действительно заслуживаешь жалости… Я ненавижу тебя. – Замолчи! – приказал он, и к его удивлению, она послушалась. Только закрыла глаза и еле заметно улыбнулась. – Никогда так не говори со мной больше, – он удивился неожиданным просительным ноткам в своем голосе. Она кивнула, не открывая глаз. Он подошел к камину, одним скупым движением волшебной палочки разжег огонь, другим – раскалил чайник. Перестарался: вода обернулась паром и, сорвав крышку, устремилась к свободе. Пока вновь закипал чайник, они стояли молча, не глядя друг на друга. Он разлил чай по чашкам, волшебством придвинул чайный столик, расставил кресла. Сделал приглашающий жест. Она подошла, села в предложенное кресло. К чашке не притронулась, опустила руки на колени. – После Кракова я все время боялась, что ты найдешь меня. Боялась – и одновременно ждала, каждую минуту ждала. Это так ужасно, так гадко, но, наверное, теперь ты – единственное, что у меня есть. Я как будто снова чувствую, что я – живая. Он медленно встал, подошел к ней, опустился на колени – как когда-то, давным-давно. Она чуть слышно вздохнула, протянула руку, погладила его по седеющим волосам. Он ощутил дрожь ее пальцев – всего один толчок. Тогда он опустил голову – словно ребенок, обнял ее колени, зарылся лицом… Где-то далеко отсюда, на другом конце вселенной тикали часы – почему-то он никогда не мог заставить себя не замечать этого звука… В тот день он впервые разделся перед ней донага. Прежде его пугала даже сама мысль о том, что какая-то женщина увидит его обнаженное тело – худое бледное тело, которое он ненавидел. Но теперь – после того как она намеревалась убить его и не убила – он вдруг ощутил свою особую с ней близость, так, словно бы они двое теперь были – одно. Это не было чувство любви – во всяком случае, он больше не определял его так для себя. Но, все-таки, что-то изменилось. Прежде в его мире был он – и были все остальные, которые были – его враги, впрочем, главное тут было не то, что все они были врагами, но то, что они были – чужие. А теперь вместе с ним была она. Не рядом, не подле него. Вместе. Он вдруг представил, что – избери он другой путь – возможно, они могли бы быть сейчас муж и жена, могли бы жить, ни от кого не прячась, любить друг друга, когда им хочется, может быть даже растить детей… Впрочем, если бы он действительно выбрал для себя то, другое, он ни за что не остался бы в Хогвартсе и – уж непременно – не было бы этой встречи в Азкабане, и, скорее всего, они оба уже были бы мертвы. Она лежала рядом – он мог слышать ее дыхание: спокойное и ровное, словно у спящего человека. Он повернулся на бок, взглянул: она не спала, и снова было видно, что в мыслях своих она далеко отсюда, далеко от него и его нового чувства к ней. Ему вдруг захотелось ударить ее. Или схватить за плечи, с силой встряхнуть как сломанную куклу. Только чтобы она не смотрела больше так – мимо него. Но вместо этого он еще долго лежал неподвижно, глядя на ее профиль, а потом она все-таки повернулась и посмотрела на него, посмотрела без ненависти или страха, только с усталостью и – как будто – с состраданием. И тогда он притянул ее к себе, вдохнул теплый запах ее кожи. Ее губы беззвучно шевелились; он попытался вслушаться, понять, но она шептала беззвучно, и только ее горячее дыхание царапало ему щеку. Он не был в этом уверен, но, скорее всего, он так и заснул тогда – совершенно раздетый. Обнимая ее. Забыв свои страхи, своих демонов – только на одну ночь. – Избавься от нее, – сказал Малфой. Снейп отвлекся от изучения ситуации на шахматной доске, удивленно приподнял бровь (в груди сердце ударило тяжело, с болью). – Ты что-то сказал? – Магла, с которой ты живешь, эта женщина в твоем доме… избавься от нее. Иначе тебе грозят большие неприятности. Снейп взял с шахматной доски коня, повертел в пальцах – поставил. – Шах королю. Я не нуждаюсь в твоих советах, Люциус. Оставь их при себе. – Я знаю, ты мне не доверяешь… – на доску Малфой не взглянул. – Но, все-таки, лучше последуй дружескому совету – пусть и непрошенному. Они все – все сейчас копают под тебя. Уже долгие годы пытаются до тебя добраться. А ты теперь сам – сам даешь им в руки такой козырь. У наших мальчиков прорезались зубки – будь уверен, они сумеют выставить тебя перед Темным Лордом в надлежащем свете… Я ведь на твоей стороне, Северус. – Кто эти «они»? – быстро спросил Снейп. – Драко… Забини… Младший Лэнгдон… Вся наша «золотая молодежь». В последние недели ты явно дал слабину, Северус – и они не преминут этим воспользоваться. Рано или поздно они выследят и тебя и эту твою маглу. Избавься от нее, пока не поздно. – А ведь когда-то я спас жизнь твоему сыну, – тихо сказал Снейп. Несколько фигур на шахматной доске упали, покатились. Взмахами палочки Малфой расставил их по местам. – Детям свойственна неблагодарность. Мальчик теперь вырос, и – можешь мне поверить – он убьет тебя, как только ему представится хороший шанс. Да и меня убьет – если, конечно, увидит в моей смерти хоть какую-то выгоду для себя…Впрочем, я уже стар, вымотан и совершенно бесполезен – как живой, так и мертвый, а вот тебе совершенно не следует расслабляться. Возьми себя в руки, Северус… – Хватит! – Снейп резко поднялся, отшвырнул шахматную доску – фигуры с дробным стуком посыпались на ковер. – Я никого не боюсь, Люциус. И твоего отродья в том числе. Если он действительно жаждет вновь помериться со мной силами – я предоставлю ему такой шанс… – Успокойся, – усмехнулся Малфой. – Ты принимаешь это слишком близко к сердцу. Никто из них еще долгое время не отважится «помериться с тобой силами». Я лишь хотел предупредить тебя, чтобы ты был осторожен – ты слишком уж расслабился в последнее время. – Хорошо, Люциус, – Снейп холодно кивнул и заклинанием призвал свой плащ. – Я выслушал твой совет. – Уже уходишь? – саркастически поинтересовался Малфой. Снейп не ответил. Аппарировал он немедленно, едва ли дождавшись, пока за ним закроется дверь. …Она обернулась при его появлении – толстая книга соскользнула с колен, с глухим стуком ударилась о пол. Он устало прислонился к дверному косяку, посмотрел на нее. – Я хочу уехать. – Уезжай. – Нет, не так. Я хочу уехать и быть с тобой. Просто с тобой. Сейчас и навсегда. Она встала, подошла к нему. – Я тебе не верю. Он положил руки ей на плечи, заглянул в лицо. В ее глазах он увидел себя – бледный некрасивый и немолодой человек. Мешки под глазами. Бисеринки пота на лбу. Победитель. Сильный мира сего. – Ты должна мне верить. Мы уезжаем. – Если ты бросишь все, они убьют тебя. Ты сам это знаешь Он наклонился и быстро поцеловал ее в лоб – целомудренно, как будто по-отечески. – Что-нибудь придумаем. Она положила свои ладони поверх его. Усмехнулась. – Я никогда тебе не верила. Никогда. Они вдруг обнялись – просто, без всяких предисловий, и это вовсе не походило на любовное объятие; так могли бы обниматься двое выживших после кораблекрушения, по прихоти судьбы и против своей воли оказавшиеся на одном необитаемом острове. Или, скорее, не на острове – но только на маленьком утлом плоту посреди безбрежного океана. Вдвоем. Он еще хотел сказать ей – сказать то, что так и не сказал много лет назад, но снова – промолчал. Потому что понял: она знает и понимает все. Он улыбнулся, не разжимая губ – просто безотчетно улыбнулся своим мыслям – и закрыл глаза. * * * Мокрая мостовая была облеплена опавшими листьями, ветер шевелил оголившиеся ветви одинаково подстриженных вязов. Они свернули с людной, несмотря на ранний час, пешеходной аллеи, направились вниз по улице, спускавшейся к самой реке. Выщербленные плитки под их ногами влажно блестели; капли срывались с черепичных крыш. Медленно проехало такси, разбрызгивая колесами грязь мелких луж. Возле закрытого антикварного магазина они перешли на другую сторону. Мужчина взял женщину под руку, снял с ее длинного шарфа пожелтевший лист, протянул: – Тебе на память. – От кого? – она улыбнулась чуть насмешливо. – Не знаю. От осени. – Спасибо. Она взяла лист, сунула веточку в рот. Пошла вперед, балансируя на каменном бортике тротуара. Он шел рядом, разгребая ногами мокрую листву; его рука сжимала ее пальцы. Набережная была совершенно пуста; только единственный грузовик с рекламой мороженого на мокром кузове обдал водой припаркованный на тротуаре «Пежо» и свернул за угол. Они приблизились к гранитному парапету. Река за ним казалась свинцово-серой; по покрытой мелкой рябью поверхности воды расползался туман. Он остановился, посмотрел вниз. Она встала рядом, положила руку в черной перчатке на парапет. Издалека донеся пароходный гудок, приглушенный, похожий на стон. Мужчина вздрогнул, резко обернулся. В десяти шагах от него стояли двое. – Не стоит, профессор Снейп, – говоривший явно выделил голосом это «профессор». Женщина тоже обернулось. Ее лицо стало мучнисто-белым. Две вспышки – с разницей в секунду, не более – на мгновение осветили зеленым тусклый свинец реки. Стая голубей с шумом сорвалась из-под крыши, несколько птиц пролетели совсем низко. Тонкие пальцы женщины царапнули камень парапета, рука бессильно скользнула вниз. Женщина обмякла, ее красивое лицо исказилось – как будто от страха или обиды. Мужчина упал навзничь, неловко подвернув под себя правую руку, ткнувшись лицом в булыжник мостовой. Двое мужчин в одинаковых серебристых плащах подошли ближе. Один – тот, что повыше, светловолосый – аккуратно опустился на корточки, наклонился. Другой ждал. Начинался дождь – первые капли застучали по камням. Несколько минут блондин внимательно вглядывался в обиженное мертвое лицо женщины, потом поднял с мостовой мокрый желтый лист, посмотрел сквозь него на свет. Вздохнул. Поднялся. Кивнул своему спутнику. – Все в порядке. Можем уходить. Через мгновение они исчезли в потоках дождя.
viola: Понравилось. Несмотря на плохой конец, который несколько на мой взгляд портит впечатление. Открытый был бы лучше - когда знаешь, что все равно их убьют, но бессильно надеешься на авось... Вспомнился "Дракон" Шварца и еще кое-что, но это так по духу просто. а не по сюжету. Но в целом понравилось и даже очень.
Зелёный чай: Очень понравилось! Грустно, но правдоподобно. Горько. Здорово! Автору
Ева: Очень понравилось, спасибо автору Насчет окончания, правда, соглашусь с viola - лучше был бы открытый финал, но это на мой вкус просто:) А так все замечательно:)
Alix: Это же фильм "Ночной портье"
Автор номер шесть: Alix Я была в курсе, что шапку фика никто никогда не читает, но не до такой же степени:) А фильм я Вам, все-таки, посоветую пересмотреть. Хотя бы чтобы вспомнить сюжет:) Ева, viola Спасибо:) По поводу конца: сие негативное окончание было для меня принципиально по ряду причин. Приводить их лень, так что поверьте на слово. Зелёный чай
Dginevra: Interesno poluchilos'. Gal' ih vseh. Tyagelo git', kogda nel'zya doveryat' dage svoej teni. hotya o nih teper' mogno skazat': ... i umerli v odin den'. Spasibo za chudesnij rasskaz
tirmeilin: Очень понравилось! Прекрасный фик, прекрасный язык, которым он написан, прекрасный стиль автора!... Характеры обрисованы легко и четко, будто тушью. Правда, немного не ощущалось, что речь идет о Снейпе и Гермионе. нО фик очень лиричный, очень красивый! Спасибо!
Aloc: Супер)
Вейзей: Конец хорош. Безо всяких супергеройств и длинных речей. Правдоподобно очень. Спасибо.
Lady Nym: Очень красиво написано и антиутопия удалась Верю в таких "темных победителей". Но снейджер бы предпочла менее мрачный и обреченный :)
Автор номер шесть: Dginevra пишет: Dginevra Dginevra пишет: Tyagelo git', kogda nel'zya doveryat' dage svoej teni Думаю, это есть плата за то, чтобы стать действительно "сильным мира сего" том мире, который я тут пыталась описать. Попробуй кому-то доверять - тебя соожрут. Амбиций у всех хватает. i umerli v odin den'. Наш народ будет жить плохо, но недолго(С) Спасибо за чудесный комментарий. tirmeilin Спасибо за комплименты. tirmeilin пишет: Правда, немного не ощущалось, что речь идет о Снейпе и Гермионе. У меня всегда были очень несовпадающие с обществом представления о канонных персонажах Роулинг%))) Так, Гермиона представляется мне здесь вполне каноничной. во всяком случае. из книг я вынесла именно такое представление: не по-гриффиндорски умная, вдумчивая, осторожная, и - соответственно - трусливая барышня (недаром шляпа ее хотела отправить в Равенкло... кроме того в Гриффиндоре всегда были и трусы - Питер, Перси... почему бы и не Миона?) А тут помимо всего прочего, экстремальная ситуация, переживания, девушке семнадцать лет. Why not? Снейпа я и, впрямь, "лепила" с попущениями, но с другой стороны, исходя из биографических предпосылок, почему бы он и не мог быть таким? В конце концов, считайте это просто предположением... Aloc Спасибо Вейзей Да. Не люблю пафосные концы - они безжизненные. Спасибо за отзыв. Lady Nym Я верю и всегда верила в темных победителей, которые могут воткнуть нож друг другу в спину, потому что иначе в победтители не выходят. И спасибо за определение "антиутопии". Идеология и психология власти здесь действительно местами из Оруэлла. Люблю я его... Lady Nym пишет: Но снейджер бы предпочла менее мрачный и обреченный :) Попробую обьяснить (уже всем). Я не верю в классический снейджер, где она влюбилась в его тонкие пальцы и талант к приготовлению зелий, а он в восхищении пал ниц перед ее умом. И в то, что "она его за муки полюбила, а он ее - за состраданье к ним - тоже не верю". ИМХО, это не то, за что вообще могут полюбить эти персонажи (впрочем, я уже писала, что у меня всегда было превратное отношение к каноническим характерам... и понимание тоже). Поэтому, "Бессильные" - это эдакий анти-снейджер, снейджер в том виде, какой я только и могу представить на шестую книгу ГП. Такая вот "любовь от безысходности", потому что больше некого, потому что такой вот задницей судьба повернулась. А трагический финал, опять же, ИМХО, для их любви - единственный возможный исход. Ну не заводить же им семерых детей в конце концов Спасибо за отзыв
djbetman: люблю такие фики. они заставляют думать и читать, не отрываясь, опаздывая везде и всюду, но читать до победного Очень сильный фик, давно такого не читала. Огромное спасибо за хорошее качество и именно то, грустное настроение, которое заставляет оглядываться на жизнь и анализировать поступки Как я все тут медрёно написала) зато от читого сердца Рискну быть обхаяной, но этот фик достоен быть на первых местах Спасибо!
Автор номер шесть: djbetman Спасибо. Наверное, только такие отзывы и держат.. иногда так кажется Хорошо звучит "заставляют думать". К слову, настроение тут есть не грустное, оно просто... такое жизненное... Я не знаю насчет анализа поступков: я писала историю о любви... о власти... о невозможности быть человеком и одновременно оставаться сильным мира сего. О выборе, наверное, писплп. Помните Дамблдора: каждый человек - это его выбор. От чистого сердца (Спасибо за яркие комплменты... приходите, голосуйте%)))
djbetman:
LonelyStar: только один человек в нашем фэндоме умеет писать так спасибо с самого начала знала, что ничего не будет - и все равно читала, не читать не могла спасибо
Pixie: LonelyStar пишет: с самого начала знала, что ничего не будет - и все равно читала, не читать не могла Вы очень верно выразили ощущение, которые возникают при прочтении этого фика! Уже с первых строк внутри словно возникает какая-то сжатая пружина, и ты читаешь в напряжении и волнении. Я все равно очень переживала за героев, хоть и понимала, чем все закончится, и до последнего лелеяла надежду на лучшее. Не люблю, когда герои обречены, но здесь почему-то сразу приняла это как должное и полностью согласна с финалом. Верю в такую Гермиону и такого Северуса (хотя люблю классический снейджер :)) Выражаю автору свое искренне восхищение и благодарность. Ваш фик займет почетное место среди моих любимых рассказов. Уверена, что еще не раз его перечитаю и открою в нем что-то новое для себя.
Автор номер шесть: djbetman (ничего оригинальнее не придумала... к слову, была более чем польщена вашим выбором. Только Лонли сделала это - круче, выставив человеку, имевшему всю школу-универ по русскому четыре балла в лучшем случае, высшую оценку за редактирование ) LonelyStar Это так невыносимо лестно, что я не знаю, что и ответить. Честно, не знаю (особенно после того, как прочитала дополнительную оценку на дайрах)%) Pixie К слову, мне приходилось писать классический снейджер (и неклассический тоже). Но этот жанр, ИМХО, уже почти исчерпал себя (во всяком случае, я не чувствую в себе сил его "поднимать"). Приятно, черт побери, когда выходит заставить читателей сопереживать.
Pixie: Автор номер шесть пишет: Но этот жанр, ИМХО, уже почти исчерпал себя (во всяком случае, я не чувствую в себе сил его "поднимать"). Жаль, что вы так думаете :( Быть может вы и правы, но, скажем, фики Naja Haje, которые появились не так давно, стали толчком к тому, что я подсела на этот пейринг, хотя раньше в него не верила. Мне кажется, при желании, всегда можно найти, что еще сказать читателю. Но это только имхо (Прошу прощения за оффтоп :)) Автор номер шесть пишет: Приятно, черт побери, когда выходит заставить читателей сопереживать А мы сами рады, когда хороший автор заставляет нас переживать
djbetman: Автор номер шесть О, эт я за! ЭТ-я всегда! Примите мой выбор как данность- фик действительно лучший, как я уже говорила, давно такого качества не читала)) Очень хочется увидеть ваше лицо имя и сделать заметку на будущее или же в очередной раз вознести Вам почести А на счет редактирования, я согласна с LonelyStar, ибо ничего компрометирующего в орфографии и пунктуации не заметила Буду надеяться на Вашу победу!
Redhat: Гуамоколатокинт, мои сердечные поздравления!! Пусть вдохновение никогда Вас не покидает!
LonelyStar: Гуамоко, я тебя поздравляю от всей души) Очень рада, что твой фик победил, потому что это очень-очень верно. Ну и вообще
Pixie: Гуамоколатокинт, поздравляю вас! Ваш прекрасный фик занял достойное место в конкурсе! Еще раз спасибо вам за подаренное удовольствие от чтения "Бессильных"!
Гуамоколатокинт: Люди-люди-люди... Я сейчас в чужом далеком Киеве, и нет ни времени, ни сил правильно поблагодарить всех, кто читал-хвалил-голосовал-верил и не верил. Но поверьте, мне очень-очень солнечно на душе%)))) Redhat Отдельное спасибо Вам за "психологический портрет". Я все видела%))) Pixie Что-то к вопросу о Снейджерах захотелось себя прорекламировать... В общем мои снейджеры это вот: 1. После пятой книги, жутко флаффный тыц сюда 2. И после шестой... пока не законченный, но ныне точно знаю, что закончу.... ибо хуже, чем Роулинг я им уже не сделаю%)а теперю тыц сюда Будет нечего делать - можете прочитать%) И, наконец: Люди добрые, как вы все догадались, что это я писала? У меня теперь комплексов будет...
viola: Гуамоколатокинт Просто вычислили авторов, участвующих в конкурсе. А уж совместить пару автор+фик не так уж сложно:) Новичков участвовало мало, у всех уже сложился авторский стиль. Так что - позравляю. Я тоже голосовала за эту романтическую линию. Единственная, на мой взгляд, настоящая романтическая линия на конкурсе.
Lady Nym: Поздравляю! Единственная, на мой взгляд, настоящая романтическая линия на конкурсе. Точно! Гуамоколатокинт пишет: Люди добрые, как вы все догадались, что это я писала? Как же было не догадаться увидев в графе "бета" прочерк? Ну и стиль, конечно
Pixie: Гуамоколатокинт Спасибо за ссылки! :) "Актуальный материал" уже читала Правда, давно, но помню, что понравилось. Если честно, я как-то не припомню больше фика, где Гермиона - журналист (хотя, как известно, есть такой диагноз, как склероз :))). А вот "Все оттенки черного" еще не читала, хотя, признаюсь, сохранила темку с ЗФ уже достаточно давно - просто руки не доходят. В том смысле, что, прочитав пролог, поняла, что такой фик впопыхах читать не следует - весь кайф потеряешь Вот выйду в отпуск... Как только прочту - напишу отзыв. Приятно знать, что вы фик не бросите. Поэтому желаю вам вдохновения!
djbetman: Гуамоколатокинт ДА! я знала, что такой фик не пропадёт! Поздравляю Вас сердешно Побежала читать Ваши фики, ибо открыла для себя нового автора ))
Гуамоколатокинт: viola Черт... До этого мой авторский стиль (журналистский, правда) определяли по "особому гипертрофированному чувству черного юмора" (не-важно-кто), а вот насчет тута... viola пишет: Единственная, на мой взгляд, настоящая романтическая линия на конкурсе. Это сильно облегчило задачу, ИМХО%)))) Тем более, выйти в "романтическую линию" со снейджером - такая пошлость, наверное%))) Но он сам написался, честное слово. Lady Nym Lady Nym пишет: Как же было не догадаться увидев в графе "бета" прочерк? К слову, бета должна была быть. И это только моя вина, ибо я запаниковала и выложила фик раньше чем.... Надеюсь когда-нибудь вымолить прощение. Pixie Да я и писала давно%)))) В пору бытия своего активно "в профессии" А вообще, что-то вдруг пожалелось, что я не в Харькове%) Спасибо Вам за поддержку%) djbetman Гы Прорекламлюсь: Все на ХогНэте, ибо автор я ленивый%))) Шпашыба
viola: Гуамоколатокинт Учитывая, что я пишу снейджеры - сами понимаете - пошлыми я их не считаю. Высказалась бы, что считаю пошлым, но не хочу ссориться с теми, кто еще может зайти в темку:))) А стиль... все-таки почти всегда можно узнать, если очень хочется:) Я вот даже о совоем собственном фике знаю, какой именно из моих старых фиков он напоминает по стилю:)))
Pixie: Гуамоколатокинт Гуамоколатокинт пишет: Тем более, выйти в "романтическую линию" со снейджером - такая пошлость, наверное%))) И ничего подобного! Откуда вообще взялся этот стереотип про снейджеры?! Снейджер снейджеру - рознь, конечно, но этот пейринг ничуть не хуже любого другого, а то и лучше (не знаю, что viola имеет в виду, но и у меня есть свой взгляд на пошлости :)) Гуамоколатокинт пишет: А вообще, что-то вдруг пожалелось, что я не в Харькове%) А мне, что я не в Киеве :)) Я знаю только двух людей из фандома в Харькове (знаю, правда, еще одного человека, но с ним я и так все время рядом :))... Но не уверена, что наша встреча с ними пройдет удачно, увы :(
Apple: Поздравляем с победой!
Saint_Daria: Гуамоколатокинт, спасибо Вам огромное за фанфик! Я получила массу удовольствия! :) п.с. оффтопик: Он очень мне напомнил один относительно старенький фильм про Вторую Мировую (не помню, честно говоря, как называется..), там похожая история была с пленницей конц-лагеря и фашистом :)... Но это ни коим образом не отразилось на моих впечатлениях от вашего произведения. Да и "ворнинг" я приняла к сведению.;)
Чудесная: понравлось :) Спасибо!
полная версия страницы