Форум » Конкурсы, фикатоны, челленджи » FoF: Конкурсный фик №5: "Боггарт врага моего", R, джен, драма, ангст, автор - Redhat » Ответить
FoF: Конкурсный фик №5: "Боггарт врага моего", R, джен, драма, ангст, автор - Redhat
Модератор: «Боггарт врага моего» Автор: Redhat Беты: Приамурская, tirmeilin Герои: СС, ЛМ, АХ, РЛ и другие. Рейтинг: R Пейринг: джен, а так – только намеки. Жанр: Drama/Angst Дисклеймер: все, что не мое, принадлежит Дж. К. Роулинг. Да простит она меня за мою фантазию. Саммари: Один мыслитель сказал, что миром правят любовь и голод; другой – что судьба и прихоть. На самом деле, Рем, им правят страдание и борьба, и мы тому свидетели. Комментарии: Жестоко во всех отношениях. Написано на конкурс «Друг или Недруг» Зеленого Форума. Категория: Недруг
Ответов - 40, стр:
1 2 All
Модератор: Боггарт врага моего [align:right]E. Elgar, Cello Concerto in E Minor, Op. 85 Adagio – Moderato «Oderint dum metuant» (пусть ненавидят, пока боятся). Луций Ассий[/align] Пролог Не надо слов. И проходите мимо. Здесь счастье не летает на метле. Здесь день за днем идут необратимо, И гнев кипит в невиданном котле. Здесь звон цепей и гулкий звук ударов Сливаются со смехом палача, Здесь отсветы чудовищных пожаров, И капли крови по камням стучат. Не надо слов. Не надо криков боли. Вы слишком слабы – вам не перенесть Ни торжества безумия в неволе, Ни тщательно продуманную месть, Ни голода, ни холода, ни пыток, Ни страха, ни отчаяния – нет! В вас доброты и робости избыток И слишком мало, или много лет. Так обходите дальнею дорогой, Сворачивать не стоит. Лишь одно Над круглой ямой, дышущей тревогой, Светится тусклым Люмосом окно. Оно не даст вам помощи, укрытья, Успокоенья, радости и сил. Предсказаны ужасные событья, Что ветер вместе с дымом приносил. Но если ты, прохожий любопытный, Достаточно умен, хитер и смел, По-слизерински гордый, властный, скрытный, В заклятьях Непростительных умел, Твоя награда: камера в подвале, С плохой водою фляга, сухари, Участие в допросном ритуале, Семь дюймов заколдованной двери. Соратники твои: боец Дурмштранга, Волшебник благороднейших кровей, Два брата из заброшенного замка И оборотень – зверь среди зверей. Меня ты знаешь – может быть, боишься. Не стоит, ибо страх – не наш удел. Ты рвешься в бой и на отсрочку злишься, Но погоди - у нас немало дел. Запомни: и у темных есть законы, Цена победе – жертвы. Честь храни, И всякого, кто чинит нам препоны Так ненавидь, чтоб дрогнули они. Не поддавайся пыткам, уговорам, Предательство имеет сотни лиц; С насмешкою гляди в глаза аврорам, Прислушивайся к крикам хищных птиц. Война – не битва. Войны бесконечны. И мы, пока тверда твоя рука, Непобедимы. Наши судьбы вечны, Как вечен боггарт моего врага.
Модератор: День первый [align:right]«У человека должно хватать ума на то, чтобы ненавидеть своих врагов». Н. Шамфор «Я чуть было не сказал своей гостье, что мне все это уже известно, но прикусил язык. Я мысленно представляю себе ее старухой у очага, вспоминающей, как она спасла страну от гибели». Т. Уайлдер, «Мартовские иды»[/align] В лицо дует ветер. Не смрадный дух войны, не чад пепелищ, не тяжелый сырой воздух перед бурей. В лицо дует Борей. Только что рассвело; я сижу в дюнах на берегу моря и любуюсь рождением и смертью каждой волны. - Подсудимый, назовите свое имя! Окрик возвращает меня к унылой действительности. Я сижу в неудобном кресле с высокой жесткой спинкой; голова стиснута металлическими обручами, не позволяющими ее повернуть. Руки и ноги скованы, прямо в переносицу мне нацелена волшебная палочка. Смешно. Прихватили из Министерства все, что успели. - Северус Тобиас Снейп. И как им еще не надоело? Я так часто бываю в этой комнате, что однообразие интерьера начинает раздражать. Сразу видно – удальцы наспех превратили в камеру пыток первый попавшийся подвал. Не удивлюсь, если это маггловский погреб. Толстые каменные стены словно дышат сыростью, щели заткнуты паклей, заплесневелые балки источают невыветрившийся запах дешевого вина. В углу под факелом неестественными складками ниспадает мракоборческий стяг - кошмарный сон третьеразрядного художника. Намалеванный гриффиндорский лев похож на мопса в меховом воротнике. Зачем весь этот дешевый театр: флаг, факел, причудливые колеблющиеся тени... Люциус прав; допросная полна отвратительных гротесков, главные из которых – сами мракоборцы. - Громче! Не слышу! - Я бы посоветовал вам не злоупотреблять Обливиате, Аластор. На вас это заклятие оказывает побочный эффект. Старший аврор моментально выходит из себя. Начинается первый акт заезженной пьесы: тяжелые обручи на босых ногах сдавливают мне щиколотки. Думаете, к боли невозможно привыкнуть? Можно, если не заострять на ней внимание. - Хмури, прекрати, пожалуйста. Что это за средневековье? – шепчет коллеге герой-оборотень. Он полагает, что я не слышу, или надеется, что не отвечу? Напрасно надеетесь, господин домашний вервольф. - Оставьте, Люпин. Вам ли не знать, что Немезида редко ступает по чистому паркету. Этот глупец ничего не понял. Он удивленно взмахивает пушистыми ресницами, чешет седеющий затылок и поворачивает к одному из Уизли лицо, выражающее искреннее замешательство. - Внести в протокол? – с готовностью хватается за перо рыжий. Министерский лизоблюд пролез и сюда. - Д-да, пожалуй... Вноси, мальчик, старайся – после меня ты сегодня не услышишь нормальной человеческой речи. Накатаешь пару свитков отборной кабацкой брани Лестрейнджей, изящных непристойностей Малфоя и воплей Долохова, который под пытками переходит на родной язык – вполне такой звучный, надо отметить. После первого допроса они полезли в словари – Антонин хохотал как ненормальный. - Немезида – это кличка вашего сообщника? – спрашивает идиот Хмури. Остальные сидят с вытянутыми лицами, вихрастый писарь нервно грызет конец пера. - Никак нет. Это, скорее, ваша верная соратница, - иронизирую я в ответ. Обручи стягиваются сильнее, изогнутые шипы на краях глубоко врезаются мне в кожу. - Аластор, прекрати сейчас же! – вскакивает Люпин. Почему ты так переживаешь? Или наблюдать за чужими муками для тебя тяжелее, чем сносить их самому? Однако «муки» - слишком громкое определение для аврорской щекотки; на фоне того, что придумывал незабвенный Повелитель, это детская возня в песочнице. Если бы Филчу дали волю, он бы с радостью ввел подобное пыточное устройство в обиход ради воспитательных целей. Возможно, это уберегло бы некоторых студентов от ночных прогулок в школьных коридорах, а некоторых преподавателей – от необходимости потом отлавливать этих студентов в лесах и болотах. - Вернитесь к допросу, пожалуйста! - командует со своего конца стола Грэйнджер. Жалкая формалистка, лицемерка, воительница за правое дело. Почему все дамы Ордена Феникса суют свой нос куда не следует? Запереть бы вас на кухне с Молли – покажется почище Круциатуса. Уизли педантично раскатывает чистый лист пергамента. Имя, год рождения, должность, семейное положение... На этом пункте Шизоглаз почему-то регулярно приходит в восторг. Однажды он устроил нам с Люциусом перекрестный допрос: вот уж старик повеселился! А мы – ни в сказке сказать, ни пером описать. После галиматьи о дневнике Тома Риддла, об отравленной побрякушке для Дамблдора и бутылки огневиски Аластор разошелся настолько, что даже ткнул Малфоя в вывихнутое плечо и предложил ему выпить. - Тебе какие женщины нравятся? – рокочет Хмури, когда Люциус берет в рот огневиски и, как я учил, выплевывает его на глубокий порез на руке. Приходилось прибегать к маггловским методам лечения. Аластор не обижается, но тут же отбирает у Люца стакан. - Красивые блондинки, - отвечает, отдышавшись, Малфой. - А мне – брюнетки в восточном стиле. Горбоносые, как Северус, - сообщает чокнутый аврор и тычет в меня пальцем, закатив при этом глаз куда-то за спину. – Была у меня одна подруга, так вот точь-в-точь уважаемый профессор. Такая же бородавка ходячая, - глаз вращается как бешеный. - Да ты у нас орел, Хмури! – с усмешкой отзывается Люциус. Ирония не прошла Малфою даром. Позже он объяснил, еле шевеля прокушенной во время пытки губой, что ему не понравилось, как Шизоглаз на меня смотрел. Этого еще не хватало: на нежное обращение в плену рассчитывать не приходится, а с эмоциями нужно бороться – в целях самосохранения. Северус Тобиас Снейп, тысяча девятьсот пятьдесят восьмой, профессор зельеварения и бывший декан Слизерина, не женат. Ум предпочитает красоте, если вам интересно – правда, за редкими исключениями. Любимые домашние животные – крыса и василиск, любимый цвет одежды – черный. - Отлично! – с пеной у рта орет аврор. – То, что от тебя останется, гнида, похороним в черном мешке! Завидую вашему чувству юмора, Аластор, и вашей богатой фантазии. Поехали дальше. - Где находится сейчас Тот-Кого-Нельзя-Называть? Каждый день одно и то же. Мерлин мой, как скучно жить... может быть, еще позабавиться напоследок? - Я не совсем понимаю, кого вы имеете в виду, Аластор. - Не делайте из меня дурака, Снейп! – да зачем из тебя что-то делать? И так хорош. – Где Волдеморт? Слабонервные мракоборцы демонстративно вздрагивают, на столе звякают чернильницы. Грэйнджер заправляет за уши растрепанные патлы, Люпин снова скребет макушку. У него что, вши? - Не имею чести знать, где в данный момент находится Темный Лорд. - Северус, - убийственно спокойным и даже миролюбивым тоном начинает вервольф, - мы уже неизвестно сколько раз задавали вам этот вопрос... - Вот именно, господин обо... обвинитель! Не могу же я на каждом допросе отвечать по-другому! Вы не находите, что это противоречит элементарной логике? – мне, как выражается Рабастан, ударил в голову невыпитый огневиски. Странно – раньше я гораздо лучше владел собой. Люпин обреченно всплескивает руками и окидывает несчастным взглядом уважаемое собрание. «Я пробовал тебя спасти, но извини – из-за твоей же глупости у меня ничего не вышло», - вот о чем говорит этот жест. Шипы привычно впиваются в щиколотки, Шизоглаз листает засаленный аврорский справочник – «Руководство по допросам в экстремальных условиях», раздел пятый, «Пытки» – и, отыскав нужную страницу, удовлетворенно причмокивает губами. Люциуса от этого звука тошнит, мне – все равно. - Где скрывается Беллатрикс Лестрейндж? - делает еще одну попытку Люпин. Хороший вопрос – это и я сам был бы непрочь узнать. - Полагаю, что там же, где Темный Лорд. - А вот и ошибаешься! – злорадно рычит Хмури, закладывая страницу фальшивой волшебной палочкой. - Тогда вам лучше спросить об этом у ее мужа, - провокации нужно не просто игнорировать - их следует рассматривать как глупость и слабость противника. Замечательный бриз: бодрящий, манящий, сказочный... На море я мог бы смотреть бесконечно – оно завораживает, успокаивает, будто отдает мне свои глубинные силы. Лестрейнджи с рождения живут над волнами, а так ничего и не поняли. Зачем им тогда замок на прибрежных скалах? - Ты что, оглох?! – вопит мне в ухо Хмури. - Разве вы что-то сказали? – рассеянно реагирую я. Сквозь шум прибоя доносится задорный детский смех. Мне не до тебя, старый маразматик. - Поймали мы вашу Беллу! И она под пыткой раскрыла местонахождение Волдеморта! Так что защищать тебе больше некого! – победно ревет аврор. Вы принимаете меня за идиота? - Эту байку, Аластор, вы можете рассказывать своим орденским крысам, - теперь сдавливаются все четыре обруча; я чувствую, как по ноге бежит тонкая струйка крови. – Или грязнокровкам, которых вы вербуете в кабаках и подворотнях, - кому-то снова придется скоблить пол после моего допроса. Я очень устал. Шипы в щиколотках и запястьях – ерунда, но мне так осточертело видеть сосредоточенные тупые рожи и флаг с гриффиндорским мопсом, что нет больше сил. Стоит на секунду прикрыть глаза, и волшебная палочка посылает в переносицу маленькую молнию, пронзающую болью до самого затылка. Я не боюсь боли и пыточных заклятий, но после этих молний невозможно уснуть. Сейчас одноногий глава Ордена спросит, как и почему я убил милейшего Дамблдора, да раздерут мантикоры его душу. - Зачем и каким образом вы убили директора Дамблдора? – вторит моим мыслям Хмури. У Грэйнджер как по команде гневно раздуваются ноздри. - Он стоял у меня на пути. Так же, как сейчас я преграждаю путь к абсолютной победе вам, дамы и господа. Черт – если они сломают мне запястье, я не смогу вправить Люциусу вывихнутое плечо. Руди дергает так, что можно остаться без руки; костоправ из него, как из меня – Селестина Уорбек. - Вы признаете за собой это чудовищное преступление? – допытывается гриффиндорка. Более отвратительного лицемерия я еще не видел. Если бы кто-то третий взялся судить нас, мисс Грэйнджер, мы вскоре поменялись бы местами. Полагаю, не вам быть мерилом «чудовищности» моих поступков. - Тому имеется бесценное свидетельство мистера Поттера, если я не ошибаюсь. - Признаете ли вы свою вину? – неуемная девица делает ударение на последнем слове. Вина – ты знаешь лишь ее казенное определение, прописанное в аврорской книжке. Я даже не стану развивать эту тему; лучше послушаю, как падают на камень капли, как шуршат на сером песке волны... - Что вы сделали со взятой в плен Нимфадорой Тонкс? – оборотень, как всегда, поворачивает дело в нужное ему русло. Без того, чтобы не вспомнить о розоволосой дуре, ожесточиться он не может – эту слабость врага можно хорошо использовать. Как именно мы поступили с авроршей, я действительно не помню; кажется, оставили в Запретном Лесу, а может быть и нет. - Как вы могли такое с ней сделать? Она ведь женщина! – значит, вы все-таки ее нашли. Что же там было? Неужели именно на ней Рабастан испытывал новые Режущие? Он говорил о какой-то полукровке... так вот оно что... - На войне все равны, Люпин. Мисс Тонкс вполне могла взбивать мусс вместо того, чтобы нарываться на Сектум. Сейчас он побледнеет, рухнет под стол, и сегодняшний допрос будет завершен. Левая кисть у меня уже онемела, на полу образовалась внушительная алая лужица. В тени мракоборческого знамени разворачивается немая драма: оборотень встает с места, а остальные выпученными глазами пялятся на него, как на профессора Снейпа, спьяну подарившего сто баллов Гриффиндору. В который раз наступает момент для эффектной Авады; вместо этого Ремус со стоном опускается на лавку и прячет лицо в ладонях. Дурачок, ведь я неоднократно вас предупреждал – в битвах нет места женщинам! Вы же пропускали мои слова мимо ушей, слепо веря в успех и отсутствие жертв среди мракоборцев. Орден Феникса – последнее пристанище воинственных утопистов, господа. - Я сожалею, - будто со стороны слышу я собственный голос - неискренний колючий голос усталого человека. - Уведите, - машет рукой оборотень. Лапой она станет через неделю; аконитовое зелье у тебя закончилось, а готовить новое больше некому. Незавидное положение, дорогой враг. Люциус когда-то упрекнул меня в неспособности видеть красоту жизни. Он неправ: просто я вижу ее – и красоту, и жизнь – в совершенно других, своеобразных вещах. Например, эта лужица моей крови, растекшаяся на неровном полу, обрела очертания итальянского сапога с географической карты. Об этом никто никогда не узнает; может быть, только Люциусу расскажу – а он снова вспомнит Колизей, раздавленный виноград, и Руди с Беллой, наряженных патрициями. «В знании греческой и латинской литературы он не уступал ученейшим людям, отличался огромной выдержкой, был жаден до наслаждений, но еще более до славы. На досуге он любил предаваться роскоши, но плотские радости все же никогда не отвлекали его от дел; правда, в семейной жизни он мог бы вести себя более достойно. Он был красноречив, хитер, легко вступал в дружеские связи, в делах умел необычайно тонко притворяться; был щедр на многое, а более всего на деньги.» Когда я зачитываю это Малфою, тот не верит своим ушам, потом начинает смеяться. Мы сидим на полуразрушенных трибунах античного цирка, вдыхая сухой римский воздух и пощипывая черный виноград. Магглы ожидают приезда какой-то важной персоны, Колизей закрыт для туристов. - О ком это написано? – спрашивает, отдышавшись, Люциус. Он молод, красив и беспечен в этот итальянский вечер. Скоро взойдет желтая луна, под которой не воет ни один вервольф. - О твоем тезке, Малфой. Ты никогда не интересовался, в честь кого получил свое имя? – Люц разводит руками. - Был такой диктатор, - я несколько наставнически помахиваю свитком, - Луций Корнелий Сулла. Ты очень на него похож – разве что с греческой литературой не в ладах. - Сулла, Сулла... – бормочет одетый в черную мантию Эван Розье, прищурив на запад глаза. – Это он сгнил заживо на склоне лет? - Приятного аппетита! – Беллатрикс укоризненно швыряет в него кисть винограда. - Зато жил, наверное, по-царски! – потягивается Малфой. - Сказано тебе: на досуге любил придаваться роскоши. И был щедр на деньги, - напоминает Эван. - Что это значит? - Друзей одаривал, умник ты наш, и женщин! Вот что! – поясняю я, протягивая Люциусу пергамент. - Замечательный человек! Лично я предпочитаю Луция Сергия Катилину. Пусть он и убил собственного брата, но зато не вел себя как подзаборный маггл. И ушел из жизни красиво, а не уполз на карачках, покрытый струпьями. Пока Люц и Розье пререкаются из-за знаменитого покойника, на арену выходят наши единомышленники и товарищи по оружию. Рабастан простирает к трибуне руку с волшебной палочкой и орет: - Ave, Caesar, imperator, mortituti... - Morituri, олух! – визжит Белла. - Виноват! Morituri te salutant! – Долохов, Грейбек и Эйвери тоже поднимают палочки и низко кланяются. Руди встает, путаясь в тоге с пурпурной полосой, и левитирует к земле платок. Просто уронить – недостойно мага-патриция; пока платок причудливо крутится в ароматном вечернем воздухе, наши «гладиаторы» демонстративно зевают и переругиваются. Где Темный Лорд? Темному Лорду тоже порой хотелось от нас отдохнуть, поразмыслить о чем-нибудь в одиночестве. Мы умели ценить такие дни не меньше, чем хогвартские студенты – каникулы. Младший Лестрейндж создает фантом дракона и демонстрирует на нем свой любимый арсенал Режущих. Долохов трансфигурирует крупный булыжник в медведя и поджигает его – это неинтересно, но Белла никогда не видела медведей, и ей нравится. Родольфус разомлел от вина; он лениво развалился на подушках и то и дело бубнит: «А не устроить ли нам оргию?» Еще один претендент на лавры Суллы. Через пять минут представления наша матрона начинает скучать. - Надо было магглов пригнать, - недовольно дуется мадам Лестрейндж; она расправляет на коленях складки роскошного одеяния и то и дело с нескрываемым раздражением поглядывает на мужа. В какой-то мере мы совмещаем «римские каникулы» и празднование пятой годовщины бракосочетания Беллатрикс и Родольфуса. - Надоело, давайте между собой! – кричит ведьма. - Держи карман шире! – откликается Рабастан. На досуге еще и приглядываемся к новобранцу – младшему Лестрейнджу. Напои человека и смотри, как падает завеса со страшных тайн. Пока ничего контр-волдемортского за Рабой мы не заметили, Повелитель зря беспокоился на этот счет; а вот отдых брату с невесткой он точно испортит, если не следить в оба. Долохов и Эйв принимают предложение Беллатрикс всерьез – минуту спустя Антонин уже носится за «жертвой» по Колизею, сыпя заклятиями и бранью. Ведьма хохочет и хлопает в ладоши; в кабаках возле цирка один за другим зажигаются огни и начинается маггловское безобразие, именуемое «гулянием. Малфой с Лестрейнджами очень похоже «гуляют»; я же предпочитаю бродить в одиночестве по Форуму или заброшенным подземельям без электричества и неотесанных туристов. Помню, как одна парочка назойливо просила, чтобы я сфотографировал их рядом со статуей Цезаря; женщина в кепке жеманничала, а ее спутник кривлялся, стараясь скопировать позу бронзового императора. Магглы чудом успели сунуть мне в руки фотоаппарат, но тут рядом аппарировал ощетинившийся Грейбек, и парочка так и застыла с открытыми ртами. Думаю, после этого они обходили Цезаря десятой дорогой. Наконец-то – Тони повалил Эйва Петрификусом и картинно тащит его за ноги пред горящие взгляды патрициев. Люциус будто невзначай проводит пальцами по талии Беллы, поднимает кулак и выжидательно смотрит на Руди; тот моргает, потом со вздохом встает, опираясь на жену. - Авада Кедавра! – милостиво объявляет Беллатрикс и поворачивает руку большим пальцем вниз. - Авада! – соглашается Малфой. Ему вторит Розье. - Что ж... да будет так! – старший Лестрейндж поправляет съехавший набок венок и тоже указывает великим перстом в землю. Я воздерживаюсь. Близится ночь – пора возвращаться, а то Лорд рассердится и больше никуда нас не отпустит. Портключ находится на Форуме, под одной из триумфальных арок; аппарировать нужно заранее, а то ведь кто-нибудь обязательно ошибется памятником. Тони выкрикивает Непростительное - Эйвери театрально вздрагивает, на полминуты задерживает дыхание, а потом начинает хохотать, катаясь в истоптанной тысячами магглов пыли. - Уведите! Это либо совпадение, либо замешанная на издевке вежливость: когда я встаю и с трудом переступаю затекшими кровоточащими ногами, мракоборцы также поднимаются со своих мест и провожают взглядами конвойных. Лица авроров озарены праведным гневом – мне должно быть стыдно? Или страшно? Чего они добиваются? Шизоглаз уж точно не успокоится, пока не раздробит мне все кости. В туннеле с чадящими факелами я слышу за спиной торопливый топот. Оборачиваюсь – стуча каблуками по плитам, ко мне несется Грэйнджер. Долю секунды мне кажется, что сейчас она повиснет у меня на шее и зальется фальшивыми слезами раскаяния – за Драко, за себя, за меня. Пока Поттер спасает мир, она станет исправлять его ошибки, потому что своих грехов ей уже не искупить. Наверное, все гораздо проще: на допрос поведут Долохова или Лестрейнджа – другим коридором и с мешком на голове. Борцы со злом решили пощадить девственные ушки мисс Всезнайки. Я бы и на порог допросной ее не пустил; сидела бы лучше в лазарете с двумя клушами, беременными от Неизвестно-Каких-Там-Молодцев. Нонконформистские замашки некоторых юных леди раздражают меня не меньше, чем цитирование на допросах Дамблдора и страдальческое Люпиновское дружелюбие. И сейчас одна такая леди тщетно что-то мне доказывает, дергая от негодования челюстью. - Вам так или иначе придется со мной говорить! – милочку не на шутку замучила совесть. Мы зайдем в камеру, она рухнет мне в ноги и будет отвратительно оправдываться, размазывая по лицу слезы и грязь. Хотя, нет, не в камере - там Люциус; он разорвет грязнокровку собственными руками, даже вывихнутыми и связанными, и при всех аврорах Министерства. Что там авроры – его бы сам Мерлин не удержал. - Проф... заключенный, не смейте отворачиваться! – вскидывается девица. Неужели не лучше прекратить эти унижения и муки простым прыжком с какой-нибудь башни? Или вывалиться из окна, или не справиться с метлой в воздухе, или выпить плохо приготовленное зелье... мало ли способов достойно пресечь ненавистное существование? - Что вам угодно? – устало спрашиваю я. Она стоит, потупившись, и разглядывает мои кровавые следы на полу. Только не надо выворачивать нутро мне на мантию. - В малую караульную! – будто очнувшись, приказывает аврорам Грэйнджер. Берегите ее от Люциуса, господа мракоборцы, берегите... Стойте на часах возле спальни, водите за руку, не спускайте глаз. Мерзкая грязнокровка... искренне надеюсь, что вместо быстрой расправы она все же получит то, чего заслуживает... поэтому берегите ее, не пускайте к окнам, не давайте варить зелья. Пусть агония ее жалкой душонки продлится как можно дольше. Грэйнджер смотрит на меня, подозрительно прищурившись. Ты отчаянно играешь не свою роль, девочка, и даже не знаешь, как следует себя вести. Я сам вынужден признать, что ситуация абсурдна: дни мои сочтены, я больше не профессор, она – не студентка, а внезапная власть над пленником застает девчонку врасплох. Гриффиндорка легким кивком отсылает прочь авроров - надо же, какие царственные жесты – и садится, кладя перед собой палочку. Не дожидаясь приглашения, я тяжело опускаюсь на стул; нельзя кривиться от боли, нельзя... ни тени слабости. Очень хочется стереть кровавые браслеты рукавом мантии, но следует подождать. - Чем могу быть полезен? - Мы... я предлагаю вам сделку, - запинаясь, бормочет Грэйнджер. – То есть, не вам... но в качестве посредника. Это... ну... - Извольте выражаться яснее, мисс! – на какой-то момент я чувствую себя прежним грозным преподавателем зельеварения. Растрепанная трусиха краснеет и глядит на дверь, за которой шатаются по коридору конвойные. - Вы близкий друг м-ми... Малфоя, - выдавливает она. Мистера Люциуса Малфоя. Произнеси это сто раз на ночь, Жанна д’Арк. Это всего лишь имя – только для тебя оно хуже Авады. - Ближе некуда. Спим практически под одним одеялом, - она уже багровая, как бурак – пошлости братьев Уизли никого не оставили равнодушными? Отвратительная девчонка. Смотреть на тебя тошно – буду смотреть на стену. - М-мы полагаем, что он хотел бы... – сейчас ей точно станет плохо. Слова даются с трудом, она давится слюной и полыхает до самых корней волос. – Х-хотел бы... вернуть... тело... - Чье? – скажи это, грязнокровка! Скажи! Настала моя очередь пытать. Скажи это громко, жалкая дрянь! - ЧЬЕ ТЕЛО? – в ярости гремлю я через стол. Патлатая выскочка делает идеально круглые глаза. Она что... неужели она думает, что я ничего не знаю? Ломает чудовищную комедию? Или действительно... Мерлин мой... тогда стоит «растянуть удовольствие». День за днем Гермиона Грэйнджер, полагающая, что сделала столько хорошего, взвешивает в съежившейся душонке свои блистательные подвиги и то. Пересчитывает сохраненные жизни товарищей и сравнивает с тем. Потом долго и безуспешно пытается заткнуть рот собственной совести. Потом на нее накатывает страх с ледяными глазами Люциуса и холодными пальцами, которые тянутся к горлу. Мне ли не знать, девочка, сколько третьесортного снотворного ты выпиваешь каждый вечер. Ты в панике шаришь по полкам, а тусклый Люмос пляшет в трясущейся вспотевшей ладони. Несколько маггловских таблеток, несколько судорожных глотков, тяжелый вздох, и на пять-шесть часов наступает спасительная апатия. А затем... еще один «круг отчаяния», и еще, и это ты называешь жизнью. Жизнь, бесспорно, у каждого своя – как и цель. Не говорите мне о любви, о поисках счастья, о сентиментальных отношениях, добродетельной канители и прочих способах оправдать бесплодное прозябание. Когда-то, еще в орденские времена, я беседовал на эту тему с Люпином: переживший очередное полнолуние вервольф был рад пообщаться «по-человечески». Ремус выпил несколько больше обычного – Блэковское огневиски отлично развязывает язык врагу. Щурясь на огонь в камине, мы сидим друг против друга в продавленных креслах в гостиной на площади Гриммо; из кухни доносится нарочито беззаботная болтовня Тонкс и Молли. - Хорошо-то как... – бормочет довольный оборотень, делая глоток. – Я очень рад, что ты будешь дополнительно заниматься с Гарри. Поттер. От одного упоминания этого имени я всякий раз радуюсь своему выбору. Не сомневайся, Ремус – отродье гриффиндорского мерзавца извлечет немало пользы из наших уроков Окклюменции. Запомнит на всю свою недолгую жизнь. - Дамблдор был очень настойчив, - уклончиво отвечаю я. На полированном столике пляшут отсветы пламени; раздается звон упавших металлических мисок и громкое: «Дракон меня дери!» – у недотепы Тонкс руки как крюки. - Брось, Северус, ему не пришлось долго тебя упрашивать! – смеется Люпин, и продолжает уже серьезным тоном: – Дамблдор старается примирить тебя с Джеймсом... пусть даже с памятью о нем. Подобные глупости я давно пропускаю мимо ушей. Это все равно, как если бы тебя, Рем, мирили с памятью о Грейбеке – впрочем, Фенрир-то еще жив и полон грандиозных планов на будущее. Какое-то время мы молчим – Ремус потягивает огневиски, звуки в доме стихают с приближением ночи. Наконец, скрипит лестница – это Молли отправилась спать, перемыв посуду и приготовив завтрак для утренних дежурных. Сириус заперся в комнате с гиппогрифом, что свидетельствует об очередном обострении депрессии. - Северус, в чем смысл твоей жизни? – неожиданно спрашивает Люпин. Мать моя ведьма – еще один философ нашелся! Будто мне Люциуса не хватает. Я отвожу взгляд от камина и пристально смотрю в карие глаза вервольфа. - Это очень личное, но тебе я скажу. Смысл жизни для меня заключается в том, чтобы никогда не оглядываться, никогда не сожалеть о содеянном. Ты понимаешь, о чем я? Он слабо кивает, побалтывая в стакане остатки напитка. Ни дракла ты не понимаешь, волк в овечьей шкуре! - А ты, Ремус? – ведь вопрос был задан лишь для того, чтобы ответить на него самому. - Я... мне есть смысл жить лишь ради победы. Я только поэтому еще не утопился, - горько ухмыляется мой враг. – Я знаю, что мы обязаны бороться – и мы ведь победим, правда, Север? Правда, Люпин.Мы победим. Я откидываюсь на спинку грубого стула; Грэйнджер со свистом выдыхает и протягивает руку к отвратительно яркой кнопке «вызова охраны». Должен же был папаша Уизли почудить напоследок. За дверью раздается дикий вой и мигает лампочка. Это будущее магического мира, милостивые государи. Это наше с вами... впрочем, нет – это ваше будущее. - Мисс Грэйнджер? – два узколобых амбала на пороге. Этих наверняка подобрали в «Кабаньей голове» между второй и третьей бутылкой дешевого пойла. - Мистера Персиваля Уизли ко мне! - Это невозможно, он ведет протокол... - Мистера Джорджа Уизли ко мне! – это еще кто такой? Ах, да – выживший близнец. Выживший из ума, к тому же. Он каждый вечер пускает во дворе петарды, отсветы которых видны из нашей камеры, часто теряет сознание и доставляет всем массу хлопот. Почему у затей Рабастана всегда столько эмоциональных последствий? Или он просто умело выбирает? Родольфус говорил, что с братцем всегда было несладко: то с магглами путался, то с гоблинами... в детстве все норовил спуститься к морю по веревочной лестнице из окна спальни. Бертольд Лестрейндж частенько охаживал непутевого сына кнутом, стараясь выбить дурь, а тот корчил рожи ему вслед. Так и теперь – младшенький из кожи вон лезет, чтобы обратить на себя внимание. Обратил, поздравляю. Рыжее недоразумение вваливается в комнату спустя десять минут. Мерлин мой, да у Фрэнка Лонгботтома лицо во сто крат осмысленнее! Круциатус и прерванная подсознательная связь с братом-близнецом сделала из оболтуса клинического идиота. Уизли оторопело моргает, раскатывает на столе пергамент и вытаскивает из кармана карандаш. Даже пером разучился писать, бестолочь! - Невилл утверждает, что на него напали на развалинах Хогвартса возле ваших подземелий, - не своим голосом деловито тараторит Грэйнджер. – Вы можете назвать атаковавшего? - Нечего было красть мои книги и приборы. - Отвечайте на вопрос! - Не могу назвать. Но искренне сожалею, что он плохо целился. Или она, - допущение специально для вас, мисс. Расстраиваться нечего – юный Лонгботтом в состоянии взорвать котел и будучи одноруким. Было бы славно, взлети тут все на воздух, как куча петард. Я отлично знаю, зачем он полез в мой бывший кабинет – искать рецепт аконитового для всенародно любимого Люпина. А потом попробовать сварить. А потом попробовать заставить его выпить эту отраву и хлопнуться в обморок на похоронах. Исходя из такого единственно возможного варианта, неудачное нападение навредило нам гораздо больше, чем «Армии Дамблдора». Тьфу. Выскочка смотрит на меня, как голодная мантикора, и наверняка жалеет о недоступности для нее искусства «копания в мозгах». Я знал, что делал, когда в ночь бегства – нет, не бегства, а долгожданного возвращения - перебил оставшиеся пузырьки с Веритасерумом. Возможно, Гроза Котлов охотился и за этим рецептом. Что ж, тогда все же хвала тому, чья рука послала Режущее! - На что вы намекаете? – с подозрением спрашивает Грэйнджер. - Ни на что. Если не хотите платить эльфам сверхурочные за отмывание пола, лучше отведите меня обратно в камеру, - предлагаю я. Нам все равно не о чем с тобой беседовать... пока. Неловкая пауза; девчонка уставилась в пергамент, словно он даст ей долгожданный ответ. - Мы так с вами и не договоримся?.. - Это риторический вопрос, мисс. Иначе говоря – бессмысленный. Другого, впрочем, я от вас и не ожидал, - она машинально кивает и тут же снова краснеет от злости. Я помню, как нас брали в плен, как нас вели, а кого-то тащили волоком по грязи вслед за торжественной процессией с носилками. Грейбек сдавленно рычал, заставляя содрогаться юных авроров; Рабастан умудрился так двинуть ногой младшего Уизли, что тот врядли сможет продолжить род человеческий. Среди построившихся орденцев мелькнула вечно растрепанная голова – показалась, и тут же исчезла. Ожидала увидеть среди пленных Драко, поглумиться над ним, отомстить за каждую «грязнокровку»? Ты жестоко отомстила, гриффиндорская мразь, но хорошо смеется тот, кто смеется на могиле врага. В камере я осторожно вытираю руки, отрываю полосы от подкладки мантии и перевязываю себе щиколотки. Люциуса нет – значит, это его допрашивают после меня. На сырой стене засечки мелом – Малфой ведет счет дням заключения... или уже чему-то другому? Иногда он просто сидит перед стеной и водит пальцами по черточкам, как слепой. И тогда я готов сдать всех и каждого, лишь бы он не молчал.
Модератор: День второй [align:right] «Вы говорите, что наше дело пропащее. Клянусь громом, вы даже не подозреваете, как оно плохо!» Р. Л. Стивенсон, «Остров сокровищ» «Тогда я потихоньку открываю окно, беру кинжал в зубы и, представьте себе, мой друг, чувствую, что решетка подо мной прогибается...» А. и Б. Стругацкие, «Трудно быть богом»[/align] Уворачиваясь от волн, юная ведьма скачет по мокрому берегу, длинной тростинкой черкая на песке какие-то знаки. Море слизывает их, а девочка хохочет и снова рисует. Холодный ветер треплет наши черные волосы. Двадцать восемь лет назад... Мерлин, никогда не прощу себе того, что задремал. Это недопустимо. Наверное, с моей усталостью и голодом уже не справиться одной силой воли. Люциуса привели ночью: дверь камеры распахнулась, и его швырнули внутрь – раньше авроры так не поступали. Наверное, Малфой сумел их как следует взбесить; громкий лязг замков сопровождался отборной бранью. Люциус рухнул прямо на меня – от этого я проснулся окончательно. Рубашки на нем не было, и прикоснувшись к дрожавшему худому телу в темных потеках, я испугался. Дышал он прерывисто и хрипло, лица было не разглядеть. - Люц, что случилось? Тебе совсем худо? Сдавленные хрипы в ответ. - Не молчи! Что произошло? – я торопливо накинул на него одеяло, осторожно ощупал плечи, руки, грудную клетку... Глухой стон: так, два ребра сломаны... уже ставший привычным вывих левого плеча. Сколько ссадин, царапин... что же там стряслось? Неужели подрался - но как?! Или Хмури растерял последние остатки рассудка? - Подрался, - раздался невнятный ответ. – Одним хромым гадом больше. Мантикора тебя дери! - С кем? – выдохнул я, с треском отдирая еще кусок от подкладки. Люциус стучал зубами, его бил озноб, а глаза тревожно блестели. Мерлин мой... тысячу галлеонов за стакан огневиски и перевязочную шину! - Не скажу, - с издевкой в голосе ответил Малфой. – Завтра сам увидишь. - Люц, не поддавайся на провокации – им только этого и надо... Ты меня слышишь? Он странно засмеялся, плотнее закутался в одеяло и отвернулся к стене; я же не мог заснуть. Стуча сапогами по каменным плитам, сменились в коридоре дежурные; в крошечном окошке под потолком забрезжило октябрьское утро, а я все сидел, безнадежно пытаясь разгадать новые тайны тюрьмы. Я знаю каждую черточку на лице Малфоя: темные круги под ввалившимися глазами, вечные складки на переносице и в уголках рта, свежий косой шрам на правой щеке. Я в курсе грязных сплетен, которые паршивец Уизли с братцами разносит по всему оставшемуся свету. Мы привыкли и к двусмысленностям Шизоглаза, и к его пыткам; только почему-то мне кажется, что сегодня никто не ввалится на рассвете в камеру с криком: «Кончай романтику, голубочки – подъем!!» Произошло что-то серьезное, но Люциус не расскажет, и причина этому вовсе не скрытность. Нелепое упрямство заменяет Малфою прежнюю выдержку, но и вытесняет губительное отчаяние – что ж, тем лучше. Наклоняюсь над другом: его лихорадит, левая рука неловко вывернута, повязка поперек груди сбилась, ссадины побурели. Я тянусь за кусочком дрянного мела и чиркаю на стене короткую палочку. Шестьдесят восемь. Первые тридцать засечек вдвое длиннее последующих: Малфой проводил их за себя и за сына. Все-таки гремят замки – Люциус приоткрывает глаза и болезненно морщится – на пороге стоит Ремус с покрасневшими, полными самаритянской жалости глазами; под мышкой у него зажат какой-то сверток. Люц подпирает здоровой рукой голову и нагло ухмыляется: - Заходи, Рем! Третьим будешь! Я в недоумении перевожу взгляд с Малфоя на оборотня; Люпин не двигается с места, но глаза у него бегают. Словно очнувшись, он бросает сверток в угол и поворачивается к нам сутулой спиной. - Через десять минут – во двор, - в сухом тоне сквозит не то тревога, не то досада. - Как скажешь, приятель! – зевает Малфой, скребя ногтем циновку. - Ты что, рехнулся?! – спрашиваю я, как только дверь за оборотнем захлопывается. – Что на тебя нашло? - мой голос похож на шипение, про Люпиновский мешок я забыл. Люциус с трудом садится, привалившись спиной к стене. - Не прислоняйся - заработаешь воспаление легких, - предупреждаю я. - Плевать, - отмахивается он правой рукой. Я так и знал – он что-то задумал, задуманное частично уже воплотил, но мне ничего не скажет. Плохо, очень плохо. И к Легилименции не прибегнуть... нет, все просто отвратительно! Идеи господина Малфоя подобны маггловскому оружию массового поражения. Люциус мешает в кучу правых и неправых и не учится на своих ошибках. Когда он пытался с помощью старой тетрадки стремительно достичь власти, я молчал. Когда пререкался с Поттером и разбирался с гиппогрифом, я тоже молчал. Когда разбитый шарик Пророчества стоил многим соратникам, да и самому Малфою, Азкабана, я честно высказал свое мнение, но не стал делать из министерского провала трагедию. Промахи Малфоя были досадными помехами, не более того; но вот ночные потасовки с охраной или, того почище, с обвинителями – это уже опасно. Люц явно успел побеседовать и с вервольфом – может быть, за это и схлопотал по ребрам? Как он не понимает: ведь от стойкости каждого из нас зависят судьбы товарищей! - Что ты сказал Ремусу? – без обиняков спрашиваю я. - Заходи, третьим будешь... - Я не шучу! Что произошло ночью на допросе? - А что обычно там происходит, Сев? – говорит Люциус, лениво растягивая слова. – Глупые вопросы, наглые ответы, мордобой, и в камеру. Никакого разнообразия, увы... - Я тебе покажу разнообразие, - ворчу я, разворачивая мягкий сверток. В нем брюки, нечто вроде походного плаща и две застиранные рубахи с заплатами на локтях. Выбрав ту, которая пошире в плечах, я швыряю ее Малфою. Разговор продолжим позже – не только Люциус нуждается в моем пристальном внимании. Раны Долохова очень плохо выглядят: не затягиваются, а некоторые гноятся. Со вчерашней прогулки Антонина унесли авроры. - Одевайся, пойдем во двор. - Это?! – Люциус брезгливо берет рубашку двумя пальцами. – Ни за что не надену! Кошмар какой! - Ты Хмури собрался охмурять, или кого-то другого? – если не язвить, Люц вообще перестанет шевелить мозгами. – Ничего у тебя не выйдет, так что одевайся, и пошли! – командую я. Малфой тяжело вздыхает; я помогаю ему продеть в рукав опухшую вывихнутую руку. Судя по всему, наша тюрьма находится в здании заброшенной маггловской фабрики; когда нас вели, я заметил груды искореженного металла – оборудование, выброшенное то ли прежними, то ли нынешними хозяивами. В крошечный круглый дворик-колодец проникает так мало солнца, что здесь всегда сыро и промозгло; по огибающему яму дребезжащему балкону медленно передвигаются дозорные с палочками наготове. Резкое движение – Ступефай. Повышение голоса – Силенцио. Понижение голоса до шепота – Импедимента. Непростительных заклятий эти молодцы боятся как огня. И надо же, какие гуманные! – никогда не забывают о Финита Инкантатем в конце «прогулки». - Здорово, джульетты! – неизменно приветствует часовых Рабастан. За такие пустяки он даже Силенцио больше не получает. А вот когда Раба начал петь «Вставай, проклятьем заклейменный!», переделанный со свойственным ему цинизмом и прозрачными намеками, «дамы на балконе» уже не выдержали, изменив своим гуманным принципам. В тот день Лестрейндж надувал щеки до самого вечернего допроса; там, по его словам, он спел «Вставай» еще раз – но, думаю, это он прибавил для красного словца. - Люц, что за гриффиндорские тряпки на тебе? – продолжает Рабастан, придирчиво оглядывая Малфоя. Родольфус сидит на холодных камнях и жадно вдыхает относительно свежий воздух. Бедняги – в их камере проходит труба от маггловской котельной; мало того, что они с братом «вечно потные и грязные» и спят практически «в чем мать родила» - каждое утро после подъема Раба исправно стукается о трубу головой. На пользу его рассудку это, естественно, не идет. - Почему гриффиндорские? – вскидывает брови Малфой. - Глаза разуй! На спине герб со львом! – хохочет младший Лестрейндж. Я подхожу к Руди и сажусь рядом. - Где Тони? – сверху моментально доносится окрик: «Заключенный Снейп, говорите громче! Первое предупреждение!» - Ему плохо! Блюет и бредит! – демонстративно орет Родольфус. - Заключенный Лестрейндж, первое предупреждение! - За что?! Я ничего не сделал! – возмущенно откликается Рабастан. Дурдом, а не тюрьма! Значит, мои опасения подтвердились – у Долохова лихорадка. Долго он теперь не протянет. К тому же, Антонин остался один в камере после того, как авроры прикончили Грейбека, поэтому даже на помощь позвать будет некому. День начался на редкость паршиво... - Может быть, попросить перенести его в нашу камеру? – озвучиваю я свои мысли. – К вам нельзя, он сразу задохнется. - Думаешь, Тони проживет дольше, узнав, что ты их просил? – иронизирует Родольфус. Конечно, он прав. - Что же тогда делать? - Ничего. Умрет смертью храбрых, - мрачно заявляет Лестрейндж. Что бы он ни говорил, а цинизм – это у них с братом фамильная черта. Как у Малфоев – спесь, а у Блэков – истеричность. С балкона нам швыряют плохо завернутый черствый хлеб, немного орехов и тыквенные фляги с водой; за время азкабанского заключения к подобной пище привык даже Люциус. Я делю паек на пять равных частей – ту, что получше, передадим в камеру Долохову. Трудно сказать, к кому из нас фениксовцы относятся хуже, но Тони впал в особую немилость по причине своего нападения на детей. Безобидные маленькие детки пошли как-то раз в Министерство за Пророчеством – всего-то – а Долохов, дрянь эдакая, принял их за вражеские силы. В свое время мы пытались научиться его проклятию – фиолетовому лучу, но никому из нас это не удалось. Думаю, мощнейшее Парализующее Тони освоил не в школе – это скорее был секрет, передававшийся из поколения в поколение; скромный дурмштранговец не стал хвастаться своей семьей. Никто из нас не знал Каркарова ближе и не питал к нему такой ненависти, как Антонин. Они учились на одном курсе в Дурмштранге: Долохову отлично давалось все, связанное с боевой магией, а вот любимые предметы мисс Грэйнджер он на дух не переносил. Каркаров умело воспользовался ситуацией: за обещание защиты от узколобых сокурсников вертлявый болезненный юнец строчил за Тони сочинения, помогал с подготовкой и даже умудрился сдать за него какой-то экзамен, воспользовавшись Оборотным зельем. В качестве платы за услуги Антонин с готовностью бил морду любому, кто осмеливался косо взглянуть на Игоря. Я думаю, что и директором школы жалкого подлизу избрали не без вмешательства Тони; а тот относился к Каркарову как я к Петтигрю – с презрением, которое даже не пытался скрыть. Минут десять мы молча едим: Руди глядит в небо, Люц снял-таки рубашку и старается избавиться от ненавистной эмблемы, Рабастан грустит. Однако вскоре на его осунувшемся лице появляется извечное озорное выражение. Не может парень без затей, не может... ну и пусть – он молодой... - Слушайте, что я придумал! Четыре чистокровных чародея чистят чахлый чеснок! Теперь кто-нибудь продолжает на эту же букву! - Это ты про нас? Забыл, что ли – я не чистокровный! Чернокнижники чертыхаются, чавкая черствыми чебуреками, - улыбаюсь я. - Чинят чугунные часы, - добавляет Родольфус; дежурные авроры недоуменно переглядываются. - Четвертуют чучело Чарли Чуизли! – победно кричит Люциус, с треском отрывая гриффиндорского льва. - Силенцио! – доигрался. Наверное, за эту веселую бесшабашность Темный Лорд и принял Рабастана в наши ряды. Я помню, как он, будучи совсем мальчишкой – только-только после выпуска – вошел в Большой Зал резиденции вслед за братом; с любопытством вертел головой; взгляд метался от одного к другому, стараясь все охватить. Руди посторонился, чинно взял под руку Беллатрикс и оставил брата одного напротив Лорда; мы с Малфоем стояли, как всегда, по бокам трона. Повелитель прищурился, снисходительно хмыкнул и прошипел: - Братишка, значит... Что же ты умеешь, мальчик? Как ты можешь нам услужить? – Раба покосился на Родольфуса, но ничего не ответил. Он достаточно долго держал паузу, закатывал глаза и, я готов был поклясться, перекатывался с носка на пятку, заставляя скрипеть новые сапоги. Потом внезапно шагнул вперед, опустился на правое колено и поцеловал край мантии Волдеморта. Этого оказалось достаточно: начни Раба себя расхваливать, смущаться или пугаться – все было бы заранее расценено Повелителем как ненадежность. Но до тех пор, пока младшенький впервые не сорвался с цепи, Темному Лорду было не в чем его подозревать. Золотое время... Люциус под заклятием помрачнел и сел поотдаль, бросив на Рабастана колючий взгляд; присмиревший Лестрейндж ковыряет в дырявой подошве грязным пальцем. Я закрываю глаза и стараюсь сосредоточиться на последних событиях: вырисовывается определенная связь между запинавшейся вчера вечером от страха Грэйнджер, ночной дракой Малфоя и утренним визитом Ремуса. С некоторыми домыслами, но все складывается в одно. Оборотню что-то нужно – я даже догадываюсь, что именно – Грэйнджер вызвалась «передать просьбу», не заронив при этом в головы мракоборцев «попроще» мысли о предательстве, а Люц все им расстроил. Только зачем тогда сверток? Люпин пытается загладить вину? Ерунда – его никогда не волновали синяки Малфоя... Подлизывается? Это невозможно – Ремус порядочный, своими принципами никогда не поступается. Вот и последствия бессонницы – я соображаю хуже первокурсника Хаффлпаффа. - Смотри – коршун, - обращает мое внимание Руди: в небе над нашим колодцем действительно кружит черная птица. Балкон сотрясают торопливые шаги авроров, из северного коридора доносятся резкие голоса. Значит – все. - Мир душе героя, - вставая и прощальным жестом поднимая руку, произносит Родольфус. Мы с Рабастаном вторим ему, Малфой молча кивает. От одинокого клекота в вышине душу медленно, но верно наполняет отчаяние... Когда-то она сквозь слезы выкрикнула, что у меня нет сердца... Это глупая ложь – будь я бессердечен, все давно пошло бы прахом. У твоего сына не было выбора, Нарцисса. Вы навязали «великий долг» ему на шею, будто камень, а потом захотели мягкого падения. Нельзя оглядываться назад, когда уже столько событий отделяет тебя от принятого решения... это лишь причиняет боль. - Руди, - быстрый взгляд на балкон: все убежали смотреть на труп Пожирателя, только один охранник – тщедушный прыщавый призывник с аврорских курсов – сидит на табуретке, щурясь на тусклое солнце. – Руди, что говорят? - Бесятся, - как хорошо, что Лестрейндж все понимает с полуслова! – Зашли в тупик, ничего не могут найти. Хмури горит желанием пытать до смерти в присутствии... – грохочет замок на воротах во двор. – Короче, они по уши в дерьме! – ободряюще улыбается Родольфус. Как же меня это радует! Раба тоже ухмыляется и подмигивает, а когда появившиеся мракоборцы окружают его с братом, начинает громко петь: «Отворилась створка, Лезет авроров сворка: «Где Темный Лорд, где?...» - Рабастан, прекрати! – запоздало кричу я. Не помогло – все равно Силенцио, до вечернего сеанса пыток. Парень так перегрелся под трубой, что потерял остатки инстинкта самосохранения. Зато мистер Люциус Малфой получает гуманную Финиту: он театрально кланяется и распускает волосы, прикрыв ими дырку между лопаток. Умница – зачем нам лишние вопросы и Импедименты за дерзость? Достаточно Рабастана с его творчеством. В камере я успеваю разорвать брюки на полосы и заново перевязать Люца. Если Люпин преследует какие-то сугубо личные цели и проявляет ради достижения оных несвойственное даже ему сострадание, может стоит попытаться попросить... нет – потребовать бутылку огневиски и каких-нибудь досок? Не хочу, чтобы Малфоя постигла участь Тони... или Луция Корнелия. Столбняку все равно, кого косить. Люциус признался, что ему больно глубоко дышать – как же он продержится на вечернем допросе?.. На послеобеденную «прогулку» Лестрейнджей не выпустили; неужели Родольфус тоже провинился? То есть, проговорился. Орден Феникса – органицазия с замечательной идеологией: только здесь за слова правды вы получаете Блэковскую истерику с угрозами, спецзадание по уничтожению докси от Молли или долговременное Силенцио – взависимости от обстоятельств. Нынешние обстоятельства таковы, что Блэк почил в Мерлине, а докси предусмотрительно попрятались – теперь миссис Уизли не до них. Скоро ей на руки почти одновременно рухнут два внука, или внук и оборотень, или два оборотня, дракон их знает. Чудненько вы, однако, воспитали единственную дочь. Мы с Малфоем сидим во дворе и ведем милую неспешную беседу о пустяках из прошлого. У Люциуса ностальгия: он в сотый раз вспоминает, как поступал в Хогвартс, но мне не надоедает это слушать. Пусть вспоминает что угодно, лишь бы не... - Драко!! - Отойди в сторону, мама! Отойди! Я прикончу эту шваль! - Сынок, они заберут тебя! Они тебя убьют! Беги, Мерлина ради, беги!! - Она будто нашептывала что-то и так странно на меня смотрела, - ухмыляется Люциус. – Понимаешь, прямо в душу... или в подсознание – не знаю. Север, ну не смейся! - И какого цвета глаза у Сортировочной Шляпы? – добродушно иронизирую я. - Да не было у нее глаз! У нее даже рот – одна складка. Просто я зажмурился и... я видел отца. У Шляпы был отцовский взгляд, и это... немного пугало, - сбивчиво объясняет Малфой. Я прекрасно понимаю, что он имеет в виду. - Абраксас, само собой, был доволен? – Люц любит рассказывать о своих родителях. Он всегда ими гордился – так пусть расскажет еще. - Не то слово! На Рождество папа устроил грандиозный банкет в мою честь, а мама завалила меня мантиями, книгами и другими подарками, - Люциус улыбается как-то по-детски, очень тепло и трогательно. Он всегда был франтом, а одна особенная пара сапог произвела в Хогвартсе фурор: серебряные пряжки в виде змей поднимали литые головы и шипели на каждого гриффиндорского студента, приближавшегося к Малфою. Минерва МакГонагалл считала, что это чересчур, но снять с Люца заколдованную обувь почему-то не решалась. - У тебя всегда были длинные волосы? – вопрос неожиданный, но я давно хотел его задать – с тех самых пор, как познакомился с Люциусом на Распределении. Тот прогуливался в слизеринских коридорах, то и дело изящно откидывая с лица выбившиеся пряди и вызывая бури девичьих вздохов. Дернуть Люциуса Малфоя за хвост – такое не снилось в страшном сне даже гриффиндорцам. Мои однокурсницы пытались ворожить на собранных с диванной подушки волосах, но что-то у них явно вышло не так. Мертвые волосы не годятся – я читал об этом, а проверять на практике не было нужды. - С семи лет. - Почему так странно? - Ну-у... – смущается Малфой, - это вообще нелепая история. - А у меня нелепое любопытство. Рассказывай сейчас, после допроса сил не будет. - В общем... когда я родился – только не вздумай смеяться – мама позвала одну старую эльфийку-провидицу... Надо же! Дряхлая домовиха составила конкуренцию Сибилле Трелони! Наверное, лицо у меня все же расцвело скепсисом, потому что Люц очень укоризненно на меня смотрит; даже мрачнеет – того и гляди, обидится. - Северус, прекрати хохотать! – да я не хохочу, только чуть-чуть улыбаюсь. – Это была старейшая эльфийка из дома Блэков! Она предвидела, что Белла будет помечена ужасом, а Андромеда – позором... - Каковы хозяева, таковы и слуги, Люц. Там все ненормальные, - отмахиваюсь я. Ужасом помечена, тоже мне; а про позор она верно угадала. - Так вот эта домовиха посмотрела на меня в колыбели и сказала: «Если с семи лет не будет отращивать волосы, подохнет как грязный маггл в канаве, не прожив и полвека», - замогильным голосом вещает Малфой. – Там еще было что-то про накопление силы и преумножение состояния, но это уже неважно... Логика рассуждений Малфоя, то есть ее отсутствие, вызывает у меня грустную улыбку. Неважно... как Повелитель мог возлагать столь большие надежды на человека, неспособного видеть суть вещей? Не нашлось Далилы на эдакого олуха-Самсона. Что магглы пишут о теории внушения, о манипуляции сознанием? Эльфийка шикарно запудрила мозги богатейшим волшебникам Британии, а затем ее мудрая голова была водружена на гвоздь в хозяйской резиденции – очаровательно. - Зачем верить в такую ерунду? – невесело усмехаясь, спрашиваю я. Люциус машинально проводит рукой по волосам. - Это легче, чем ни во что не верить, - задумчиво произносит он. Предсказывалось ли что-нибудь зловещее Нарциссе? Этого я никогда не узнаю. Остаток «прогулки» мы проводим молча... у меня странное предчувствие насчет вечернего допроса. В воздухе носятся сомнения – признаки отчаяния, призраки правды... какая-то тревожная неопределенность, словно в недрах тюрьмы замышляется новая изощренная пытка. Гремят засовы на воротах; Люциус надменно ухмыляется, когда дежурный связывает ему руки. Сегодня аврорское развлечение начинается с Малфоя. Я спокоен за него: Люпин не позволит Шизоглазу опять распускать руки. Рабастана оставят «на закуску», чтобы молодец подольше посидел под заклятием; перед ним погонят Руди – значит, я второй. Странно: обычно профессора Снейпа как самого «адекватного» мучают в первую очередь. Новая стратегия? Не сработает, и не старайтесь! Лица орденцов мне сегодня особенно не нравятся. Дух зарождающегося отчаяния, который я почуял во дворе, исходит явно не от этой компании. Ремус выглядит до странности довольным, молодежь за письменным столом только что не перемигивается, а наш заплечных дел мастер имеет вид просветленного человека, для которого наконец-то забрезжила надежда. Неужели родился «сын полка»? Конвойные усаживают меня в пыточное кресло, надевают браслеты, нацеливают волшебную палочку. - Рад видеть вас в добром здравии, Северус! – вставая, приветствует меня Люпин. - Сожалею, но не могу ответить тем же. Судя по счастливым лицам, вы как минимум избавили мир от Темного Лорда? – ненавижу гадости в конфетной обертке. Лучше сразу пустите мне кровь, но не ломайте эту чертову комедию. - Когда мы его поймаем, то обязательно пригласим тебя на банкет вместе с дружком, можешь не сомневаться! – хохочет Хмури. - Аластор, вы выдаете желаемое за действительное. У вас голова, часом, не болит? Лучезарные улыбки мракоборцев сразу меркнут. Кого-то из рыжих не хватает... верно, младшего уизленыша. С ним, что ли, Люциус сцепился ночью? Не может этого быть – не по драклу панцирь. Но мелкий отсутствует; Грэйнджер тоже – ее теперь берегут и от моих реплик? Скоро вовсе в оранжерее поселят, с микроклиматом для мандрагор. - Не хотите ли сказать нам что-нибудь новенькое? – тем же дружелюбно-игривым тоном продолжает оборотень. У него тоже поехала крыша? Может быть, пытались сварить аконитовое опытным путем, а получился самогон? Чертов вервольф... - Где труп Долохова? – это первое, что приходит мне на ум. - Пока в камере, - очаровательно улыбается Хмури. – Заглядение, а запах... – он снова отвратительно причмокивает, поднося сложенные в щепоть кривые пальцы к губам. Мерзкий огрызок человека! - Полагаю, вы сожжете тело, - подавляя бешенство, ровным голосом интересуюсь я. - Нет, скорее удобрим канаву, или овраг... Жучкам-червячкам тоже кушать хочется! – это такая шутка, в духе бравого Шизоглаза. Я не остаюсь в долгу: - Думаю, мешок костей, именуемый старшим аврором, придется им больше по вкусу, Аластор! Молния вонзается мне между глаз, на мгновение я слепну и задерживаю от боли дыхание. Отлично: Люпин председательствует, но правит бал все равно Хмури. Прощайте, досочки и бутылка огневиски! До чего же эфемерно ваше веселье, господа мракоборцы – дунул раз, и нет его! Глаза застилает пелена, в ушах звенит. Совсем плохо... наверное, заклинание было удвоенной силы. А что произойдет от тройного варианта? Никто из моих товарищей не годится в поводыри. Потом начинается сказка про белого бычка, которую мы рассказываем друг другу каждый растреклятый день. Я смотрю на врага сквозь туман и повторяю навязшие на зубах фразы: «Нет, не знаю, не скажу, нет». Я впервые чего-то не понимаю в этом спектакле... Трелони заявила бы, что у комнаты другая аура – или у авроров? Их число удвоилось, контуры расплываются, голоса смешиваются в неразборчивое жужжание... Я начинаю сомневаться в утренних словах Родольфуса: они вовсе не по уши в дерьме, и не зашли в тупик с расследованием. Скорее наоборот – они в нем продвинулись, и не замышляют, как выражались покойные Мародеры, ничего хорошего. Более того – моя уверенность в том, что «светлые бойцы» не переступят границ собственной морали, поколебалась. Хотя, если они решили брать пример с мисс Грэйнджер и полоумного старика-аврора, всего можно ожидать. Ненавижу непредсказуемость, и терпеть не могу сюрпризы! Поэтому, когда вернувшись в камеру я обнаруживаю абсолютно здорового, без переломов, не говоря уже о синяках и царапинах, Малфоя, я отказываюсь верить собственным глазам. Друг сидит на циновках в своей гриффиндорской рубахе и полирует ногти; готов поклясться, что от него даже пахнет одеколоном – и недурным! Люциус поднимает на меня царственный взгляд и протягивает бокал с ледяным шампанским: - Бонжур, мон ами! – я не успеваю ответить: за спиной мелодично смеются Нарцисса и Беллатрикс; издалека доносится вальс Штрауса. С ведром ключевой воды, которой меня окатывают, реальный мир возвращается, безжалостно вторгаясь в мое замутненное сознание. И еще Энервейт, и хохот Шизоглаза, и его чесночное дыхание мне в лицо. - Надо же – наш профессор вырубился! Как девица! Вот умора! – я не выдерживаю и опустошаю желудок прямо ему на протез. Давно мне не было так плохо. Хмури истошно орет и отвешивает мне пощечину, от которой я снова «вырубаюсь». Я будто плыву по воздуху; слабо пахнет гарью, что-то холодное сковывает меня по рукам и ногам... - Сев! - Скор-ги-фай... - Северус! – меня осторожно хлопают по щекам, расстегивают воротник мантии и растирают израненные запястья. Приоткрываю глаза – надо мной маячат два лица: одно похоже на волчью морду, второе бледное, с голубоватым отливом. Да это же свет от Люмоса! - Лю... – я невольно тянусь к огоньку на конце волшебной палочки. - Я здесь, Север. Впервые слышу, чтобы свет разговаривал. Или это был Люц? Или Люпин? Подобные размышления мне не под силу –все вокруг снова окутывает гулкая темнота и холод... Просыпаюсь я, наверное, около полуночи. В крошечном окошке всполохи петард, сопровождаемые ликующими возгласами рыжего чучела. Но даже его истошные вопли не могут заглушить криков боли, доносящихся из прогулочного «колодца». Люциус сидит под окном и слушает, изредка поглядывая в мою сторону; я осторожно приподнимаюсь на локтях и морщусь от приступа головной боли. - Что это? - Рабастана бьют, - сухо отвечает Малфой. - Под Сонорусом? Или просто Заглушающие сняли? - Какая разница? – Люц пожимает плечами и болезненно кривится. – Он уже час так орет. - Будет впредь держать рот на замке, - хмуро заявляю я. Минуту мы молчим – крики превратились в судорожные всхлипы. - На вот, выпей, - спохватился Малфой. Он протягивает мне флягу – не тыквенную арестантскую, а походную аврорскую. Правда, ремешок с нее сняли, на всякий случай. Нюхаю – во фляжке не просто вода, но и не яд, по крайней мере не известный мне яд. Банальное успокоительное. - Что со мной? Тут был Ремус, да? – спрашиваю я между двумя глотками. - Был. Пытался привести тебя в чувство. Причем, каков наглец – совсем меня не боится! – фыркает Люциус. Жить не может без того, чтобы кто-нибудь при виде его не трясся от страха. Хоть эльфенок годовалый – все равно, лишь бы боялся. И желательно, эффектно: со вздрагиванием, писком, слезящимися глазами и прочими симптомами. - А чем ты его пугать собрался? Приятеля своего? – иронизирую, значит, жить буду. Вопрос был риторический. Вопли Лестрейнджа и Уизли стихли, петарды на сегодня закончились; даже страшная головная боль отступила. Как хорошо, что в нашу камеру все же проникает немного сырого осеннего воздуха! А избитого Рабу швырнули снова в это пекло... благо, он там не один, а с братом. Не то что Долохов... - Они тебе сказали, как умер Тони? – озвучивает мои мысли Малфой. - Ох, я даже не спросил... От лихорадки, от чего же еще? – удивляюсь я. Люциус отрицательно качает головой. - Ничего подобного. Шизоглаз задушил его во сне - по-маггловски. Не верю. С чего бы это? И так всем было ясно, что Антонин на ладан дышит – днем раньше, днем позже... - Люц, у тебя разыгралось воображение. Выпить не хочешь? – я протягиваю флягу, но он лишь досадливо отмахивается. - Север, я видел тело. Горло все синее, язык набок, глаза... в общем, ты понял. Шиз меня сам туда отвел. Сказал, что завтра «хоронить» будут. «В канаве», - про себя добавляю я. Дракон подери всех прорицателей на свете! Еще экскурсию Малфою устроили, дракловы проходимцы! Бедняга Долохов... это значит, что руки у Аластора развязаны. Кем? Да сам себе и развязал. Почему-то пол камеры напоминает палубу утлого суденышка, качающегося на волнах; а ведь шторм еще не разразился, гром не грянул. Я допиваю остатки зелья, чувствуя, как сонная тяжесть давит на мозг, и кидаю фляжку в угол. Люциус все еще сидит, повесив голову, в непроглядной тьме. - Давай спать, - говорю я, - утро вечера мудренее. Когда же я смогу, наконец, больше не лгать?..
Модератор: День третий [align:right]«Прошу вас, не шумите, афиняне, даже если вам покажется, что я говорю несколько высокомерно». Сократ «Нельзя Откладывать решения. Да будут Созданья чувств, родясь, созданьем рук». У. Шекспир, «Макбет»[/align] - Раба, беги! – кричит одетый в щегольскую курточку Люциус. – Десять, девять... Лохматый мальчишка срывается с места; на мгновение мы теряем его из виду, но вот он уже карабкается по дюне, как верткая черная ящерица. - ... три, два, один – Петрификус Тоталус!! – из нескольких палочек одновременно вырываются всполохи заклинаний. Раба жеманно вскрикивает и падает в камыши. - Это нечестно! – визжит Беллатрикс, сердито топая ножкой. Ее следы со змейкой на подошве складываются на мокром песке в причудливый узор. – Он упал раньше, чем мы произнесли заклятие! Опять не знаем, кто выиграл! - Да вы промазали, вот и все! – язвит младший Лестрейндж, выглядывая из прибрежного кустарника; грязная рожица светится дерзким торжеством. - Ты жульничаешь! – упрекает Розье. – Мы так не играем! Руди, скажи ему, что он выбыл. - То есть как – выбыл?! – негодующе вопит Рабастан, подскакивая к обидчику. – Ты у меня сейчас получишь! – с этими словами мальчик нагибается и швыряет в лицо Эвану пригоршню принадлежащего Лестрейнджам песка. Удивительно – брату Родольфуса только девять лет от роду, но шуму и неприятностей от него как от стаи пикси. Раба с Розье сцепились и катаются по земле под восторженные возгласы Беллы и Макнейра; Люциус пытается разнять драчунов, но достается и ему: сшитая у лучшей модистки курточка, на которой одни пуговицы – галлеон за штуку – в миг превращается в грязное рванье. Минуту спустя все трое хохочут, шутливо толкаясь и посыпая друг друга песком. Малфою, кстати, эльфы сегодня утром голову мыли; вечером его ждет головомойка от сиятельного папаши. - Смотрите! – кричу я, указывая волшебной палочкой в сторону замка. Все оборачиваются: вдоль кромки лениво плещущих волн к нам приближается небольшая конная процессия. Впереди на фыркающем французском селле едет господин Лестрейндж; в ногу с ним, оседлав гнедого ганноверана, скачет почетный гость – Абраксас Малфой. За ними движется открытая коляска, над которой покачиваются неуместные в пасмурную погоду кружевные зонтики от солнца. Вчера всех желающих в принудительном порядке водили в конюшню, где отец Руди и Рабастана долго и нудно рассказывал о своих любимцах. Пока хозяин и старший Малфой спорили насчет уздечек и мартингалов, мы с Люцем и Беллатрикс облазили почти все стойла, читая на позолоченных табличках названия пород и клички лошадей. И теперь, с некоторой тревогой поджидая всадников, я вспоминаю, что имя вороного коня мистера Лестрейнджа – Карающий, а ганноверского жеребца зовут Последним Вальсом. Широкоплечий наездник переводит коня в галоп и несется прямо на нас, оставив позади Малфоя и экипаж. Резкий рывок поводьями, и храпящий скакун взвивается на дыбы, взрыхлив тяжелыми копытами песок. Лестрейндж прыгает на землю с грацией, какой трудно ожидать от мужчины его телосложения, выхватывает притороченный к седлу кнут и рывком поднимает младшего сына на ноги. - Какого черта ты меня позоришь?! – ревет он, не обращая внимания на наши побледневшие от ужаса лица. – А ты чего молчишь? Иди сюда! – яростный взгляд выделяет из толпы Родольфуса, рука в перчатке грубо манит его. – Иди, иди, и тебе достанется! Хороши хозяева – гостей в грязи валять! - Он первый... – открывает рот Раба; над его головой свистит кнут. - Берт! Мерлина ради, прекратите! Они всего лишь дети! – господин Малфой подоспел вовремя; готовый взвыть на весь пляж Рабастан уже набрал в легкие побольше воздуха. Абраксас окидывает ледяным взглядом собственное чадо и презрительно кривится. - Мальчишки совсем от рук отбились! – отвечает Бертольд, нехотя отпуская сына; Раба тут же прячется мне за спину и сдавленно хихикает. – Даже знать не желаю, что вы снова не поделили! – рычит он на старшего, страх на лице которого сменяется выражением тупой сосредоточенности. От остановившейся коляски к нам уже спешит взволнованная мадам Розье, на ходу выкрикивая: «Эван! Эван, что случилось?!» Зонтик вырывается из ее рук и летит к морю. Мы не поделили всего лишь победу. Новый день начинается с дождя. Холодные капли под удачным углом летят прямо в лицо; хорошо, что хоть потолок не протекает. Меня знобит – подаренный Люпином плащ приходится весьма кстати. Плевать, что во всю спину герб Гриффиндора; я не Люциус – не стану из-за таких пустяков портить теплую вещь. Малфой еще спит, как-то патетически отбросив руку поперек камеры; из-под рукава виден потускневший плод творчества нашего Повелителя. В первые дни после взятия в плен Люц при малейшем жжении хватался за метку с какой-то исступленной надеждой на лице; потом разочаровался и успокоился, а потом ему стало не до метки. Я осторожно переступаю через руку, поднимаю и сматываю в клубок грязные обрывки старых повязок Люциуса, чтобы заткнуть окошечко. Где-то дождь барабанит по жестяным листам кровли – эта мелодия нагоняет на меня тоску. Я уже собираюсь втиснуть моток в квадратное отверстие – дождь бьет в лицо крошечными острыми льдинками – как вдруг слышу еще один звук. Мерлин мой... - Люциус! Люц, да проснись!! Эй!! – я кидаюсь к двери и колочу в нее изо всех сил. – Кто-нибудь! Где вы там, сукины дети?! - Север, что ты орешь? Что случилось? – ошалело спрашивает Малфой, снизу наблюдая мою войну с дверью. Черт, если наложены Заглушающие, я могу так бестолку кричать пока голос не сядет. Но должен же быть в коридоре дежурный! Или дракловы мракоборцы совсем распустились? - Немедленно отоприте дверь!! - Северус, да что... – он стоит рядом, протирая заспанные глаза. - Старшего аврора! Немедленно!! – это я ору уже в лицо того самого прыщавого подростка, оставшегося вчера на балконе. Видимо, он впервые видит профессора Снейпа так близко, потому что ноги у него подкашиваются, а глаза делаются как плошки. Если бы не автоматически нацеленная на нас палочка – уж на Ступефай этот обладатель мозга слизня способен – мы могли бы швырнуть его на пол и пробежать сто футов до следующего охранника. - Сейчас же позовите Люпина!! – на мой крик являются еще два аврора постарше. Они ориентируются быстро: заталкивают меня с Малфоем глубже в камеру – один, с пышными усами, остается сторожить, а второй кидается за подмогой вместе с перепуганным мальчишкой. И тут я понимаю, какую глупость сделал. Салазар великий... только бы не было еще хуже... - Люциус, - сквозь зубы говорю я, не обращая внимания на аврора и его палочку, которая почти касается моего виска, - у меня к тебе одна просьба – не встревай. Никаких «приятелей» и прочих любезностей. - То есть?.. Сев, да что вообще происхо... – тут на пороге возникают Ремус и усатый аврор. Не Ремус, а сама Немезида в шкуре оборотня. Взгляд полыхает праведным гневом, ноздри раздуваются... а ты не дурак – сразу понял, зачем позвали. - Вольно, Джейкобс! Спасибо, джентльмены, – что-то я не слыхал такого заклинания, как «вольно». Снова маггловские штучки? Наш сторож опускает палочку и удаляется вместе с напарником; дверь они захлопывают, но не запечатывают. Люпин прислоняется к косяку и направляет на нас оружие. - Чем могу быть полезен? – холодно произносит вервольф; его лицо непроницаемо. Чем ближе полнолуние, тем более странно он себя ведет. Не перепады настроения, а метания от полюса к полюсу; даже не знаю, чего теперь от него ожидать – Авады или шубы для Люциуса. - Что за стоны во дворе? – подавив ярость, тихо спрашиваю я. - Ничего особенного, - конец палочки угрожающе искрится; я вспоминаю мягкий Люмос в этой же руке вчера вечером. – Ваш друг Лестрейндж кое-в чем признался. - Вам не кажется, что ему вполне достаточно? – мой тон не меняется, но я скептически приподнимаю бровь. До чего же быстро они заразились «свободой действий», с Хмури во главе... - Возможно, - оборотень склоняет голову набок и смотрит на меня исподлобья. Совершенно непостижимый взгляд, внутреннее напряжение: словно замерший зверь, который не уверен, броситься ему на противника, помедлить с нападением или отступить. - Позволите нам выйти на прогулку? – моя бровь ползет еще выше, а интонация почти в духе: «Поттер, что вы забыли ночью в коридоре?» - Разумеется. Я даже сам провожу вас до ворот, господа, - от его слов веет то ли предостережением, то ли издевкой, а возможно и некоторым замешательством. Он ждет, что скажет Люциус, но тот словно воды в рот набрал, разглядывает мой плащ. Опять он расстроил мракоборцам продуманное звено какого-то сложного плана. Хорошо, что я успел сунуть моток «бинтов» под накидку; Малфой может попытаться одеть вторую рубаху поверх первой – она тоже сгодится для перевязки. На протяжение короткого пути до колодца нам попадается с десяток авроров: они поднимаются с лавок вдоль стен, выступают из низких проемов, раздвигают решетки. Все учтиво кланяются Люпину и благоговейно смотрят ему вслед. Погодите, голубчики – скоро его аврорское сиятельство будет снова выть на луну, а вам придется хорониться за Коллопортусом. Держу пари, что после этого восторженности в ваших преданных глазах поубавится. Круглый двор похож на бойню; дождь разбавил кровавые лужи, сырость пахнет металлом и гарью. Напротив ворот над кем-то – или чем-то – сидит на корточках Родольфус; что-то, связанное по рукам и ногам, слабо шевелится и всхлипывает. Увидев эту картину, оборотень несколько бледнеет, но тут же разворачивается и скрывается внутри, приказав аврорам запереть ворота. И еще что-то про усиление охраны на балконе... неужели им страшно? Неделю спустя после своего пожирательского дебюта Рабастан стал показывать характер. Из-за мелких проказ вроде превращения вина в бокале Люциуса в жидкость, к употреблению внутрь негодную, у него начались стычки с Малфоем. Я пытался говорить на эту тему с Родольфусом, но Родольфус не замечал ничего кроме жены и замученных ею магглов. Разумеется, Люциус пожаловался Темному Лорду: это выглядело немного по-детски, но подрыв авторитета первого приближенного – суть неповиновение господину, так что взбешенный Малфой был по-своему прав. Повелитель не оценил шуток Рабы, но проигнорировал настойчивые просьбы о наказании; возможно, Его Темнейшество был даже доволен тем, что с Люциуса слегка сбили спесь. Оттого, что его «так мало заметили», юный Лестрейндж расстроился и принялся хулиганить с удвоенной силой. Через три недели среди соратников Волдеморта был распространен сборник донельзя едких эпиграмм на сторонников Темных сил – как автор значился некий «Весельчак». Книжонка оказалась весьма хитро заколдована: читатель находил в ней злобные стишки о всех Пожирателях, кроме себя самого. Сочинения лорда Рочестера по сравнению с писаниной Рабастана казались псалмами. Мы с литературным эстетом Розье сразу же сожгли свои экземпляры в камине, посоветовав остальным поступить так же. Одаренные умственными способностями питекантропа Крэбб и Гойл гоготали до колик в животе, пока не догадались прочесть эпиграммы друг на друга вслух. И вот тут началось самое интересное – стишки попали в руки... нет, не Волдеморту, а Люциусу Малфою, который незамедлительно вычислил «Весельчака» и приволок его к стопам Повелителя вместе с вещественным доказательством в дрожавшей от негодования деснице. Темный Лорд с удовольствием почитал о своих подчиненных, чему-то удивился, над чем-то даже посмеялся, а под конец вытащил палочку и произнес банальное «Ревелио!». Никто никогда не узнал, что же забавник-автор написал о Темнейшем, и написал ли вообще, но Рабастан довольно долго валялся под Круциатусом, пуская кровавую пену и царапая искусно выложенную на полу мозаику. После этого инцидента Лорд приказал мне и Люциусу пристально следить за младшим Лестрейнджем и немедленно докладывать о малейших провинностях и крамольных мыслях этого молодца. Беседа о брате с Родольфусом оказалась бессмысленной тратой времени - Драклы тебя подери! Раба, дурень ты растреклятый... – глухо рычит старший Лестрейндж; руки у него трясутся, видимо, он боится даже прикоснуться к брату. Я осторожно дотрагиваюсь до плеча Руди, чтобы зря не пугать; он поворачивает к нам искаженное гримасой лицо – заросшие щетиной щеки прочерчены дорожками слез. Мгновение он смотрит на меня, а потом падает в ноги Малфою и, обхватив его сапог, издает совершенно звериный вой: - За что?! Скажи мне, за-а что-о-о?!! – у Люциуса дрожат губы; Руди корчится на влажной земле в той же позе, что и Рабастан. Тяжелый запах дождя, грязи, свежей крови – запах страдания, отчаяния, страха – обволакивает меня душным коконом; Люц опускается на колени и обхватывает Родольфуса за плечи, стараясь его поднять. На балконе сгрудились, напирая друг на друга, чуть ли не все авроры Министерства. - Ave, Caesar, imperator, morituri... - Авада Кедавра! - Держи карман шире! - Значит так, - я делаю несколько шагов к балкону и окидываю взглядом первый ряд мракоборцев, - мне нужны носилки, стол, две простыни, две бутылки огневиски, нож, пила, сильный Люмос, глубокая посудина... – кто-то из мерзавцев смеется, но многие все же слушают, растерянно потупившись. Малфою удается поставить Лестрейнджа на ноги – тот тяжело висит у Люциуса на шее, давя на больное плечо, и содрагается в беззвучных рыданиях. - Игла, нитки, волшебная палочка... – ого, какой поднялся рев! Юнцы улюлюкают, свистят и крутят пальцем у виска, авроры постарше мрачно смотрят мне в переносицу. – Усыпляющее зелье, трое конвойных и помощник с крепкими нервами! – подытоживаю я. - И парочку симпатичных колдомедичек впридачу? – насмешливо комментирует Хмури. Он пробрался сквозь толпу и перевесился через перила, шаря фальшивым глазом по двору. – Блондиночку и рыженькую? - Ха-ха-ха!! – дружно отзываются подчиненные. Каков наш командир! - Нужны трое конвойных, - твердым голосом повторяю я. - Ой, мы забыли – вы с Люциком предпочитаете военных! – Шизоглаз театрально хватается за сердце; его напоминающий скрип немазаного колеса смех тонет в общем гоготе. - Северус, прекрати. Не выставляй себя на посмешище, - шепчет Люциус; Руди, глотая слезы, снова наклоняется над братом. - Ты так считаешь? Вы считаете, что я смешон, господа? – снова обращаюсь я к притихшим аврорам. Шизоглаз молодецки поглядывает вокруг себя, но видит слишком много недоумевающих лиц. Его скрюченные клешни сильнее вцепляются в перила. - Чего ты добиваешься, клоун сальноволосый?! – орет Хмури. - Стол, носилки, две бутылки... – я раздраженно загибаю пальцы. - Зачем вам нужна волшебная палочка, Снейп? – с балкона раздается бесстрастный голос Люпина. Он подкрадывается незаметно, по-волчьи – зрители почтительно расступаются и косятся на меня. Я стою в центре этой импровизированной арены рядом со смертельно, легко и психологически ранеными товарищами, последний раз взвешивая все «за» и «против». - Снейп, зачем вам палочка? За. Я даже забыл, что сегодня еще ничего не ел. Впрочем, так даже лучше. - А как же? – я очаровательно улыбаюсь. – Накладывать Очищающие! Люпин на диво быстро соглашается; по его команде трое авроров спускаются во двор. Ассистента, однако, он мне не предоставит; мне кажется, вервольф не может поручиться ни за кого из своих ребят. Дожидаясь охранников с необходимыми мне инструментами, я с интересом наблюдаю за молчаливой дуэлью взглядов Ремуса и Шизоглаза. Это не просто борьба за лидерство в шайке, именуемой Орденом Феникса. Это – начало подспудной войны, медленно разрушающей изнутри и более сильные союзы. Фанатик и оборотень, мучитель и гуманист, незыблимый и мечущийся... Странный блеск в прищуренных глазах Люпина заставляет Хмури отступить. Он с трудом делает шаг назад, скрипя протезом и сжатыми зубами, и уходит в дальнюю дверь вместе с частью аврорской свиты; Люпин присоединяется к поджидающим его внизу мракоборцам. - Развяжите его. Теперь Мобиликорпус, пожалуйста. Осторожнее! – хвала Мерлину, это неизвестные мне стражники; правда, молодой брюнет с тонкими усиками смутно напоминает одного из выпускников Рейвенкло. – Вот так. А теперь несите... Ремус, малая караульная занята? Люциус и Руди смотрят на меня с нескрываемым недоумением. Мой диалог с заклятым врагом для них просто непостижим – как и рискованная игра, которую я затеял наперекор доводам собственного рассудка. - Свободна, Снейп. Там широкий и крепкий стол. Морган, вы будете держать Люмос. Когда будет нужно, дадите свою палочку заключенному, - брюнет кивает. – Вы двое – прицел. Поднимайте! - Поскольку мне отказано в помощнике... Не мог бы мистер Малфой присоединиться к нам? – я делаю преувеличенно неуверенный жест в сторону Люциуса. Я все равно знаю, что победил. Совестливые люди никогда не научатся жестокости. Родольфус бредет рядом до ворот. У него шок; надеюсь, авроры-филантропы швырнут ему хотя бы флягу с водой. Мне не нужно спрашивать, кто удостоился ордена Мерлина за истязания младшего Лестрейнджа. Этих молодцев не было на балконе. «Да не убоится дела рук своих» – вторая заповедь Пожирателя. Оборотень шагает во главе нашей маленькой процессии; я чувствую, как волны сомнения накрывают его с головой, давят на сутулые плечи, струятся по устало опущенным рукам... Бросаю взгляд на Малфоя – тот привычно вздернул подбородок, стараясь не смотреть на жуткое человеческое месиво на носилках. Он не слишком привязан к Рабе, но понимает: теперь мы все – пальцы одной руки. Если отрубить несколько из них, рука не сможет держать палочку. Возле дверей в знакомую комнату вытягивается во фрунт Билл Уизли. Среди нас он известен под кличкой «Второй оборотень» или «Волчонок». Значит, один из виновников торжества все же решился высунуть морду: он столбенеет, и поворачивает к командиру изуродованное лицо. - Р-ремус, что это значит?.. Мерлин мой, какая палитра мучений отражается на лице несчастного командира! Только что скрестивший взгляды с Хмури, он теряет еще одного сторонника! Моя игра воистину стоит свеч и тех страданий и стонов, которые придется вынести в ближайшие несколько часов. Усыпляющего зелья у этих олухов, естественно, не нашлось – мисс Грэйнджер скормила все своим ночным кошмарам - а просить разрешения его сварить я не осмеливаюсь. В конце-концов, маятник настроения Люпина может качнуться в другую сторону – стоит ему только вспомнить, что сделал лежащий на носилках. Ремус сам левитирует Рабастана на стол, застланный серой простыней; носилки покрыты алыми пятнами. Авроры поспешно раскладывают необходимый инвентарь, оборотень молча стоит в углу, постукивая палочкой по костяшкам пальцев. Он, как всегда, одет в обноски, словно сам является заключенным: рукава застиранной мантии слишком коротки, пуговицы на манжетах оторваны, на локтях – заплаты. Я деловито разрываю вторую простыню на широкие полосы; Люциус переводит взгляд с меня на нож, а с ножа – на застывшего в первой дуэльной позиции мракоборца. - Люц, - я киваю на откупоренную бутыль огневиски, - чуть-чуть, для храбрости! Он отрицательно качает головой и берет у меня перевязочный материал. Морщась от жжения в незаживающих запястьях, я протираю руки огневиски и наклоняюсь к распухшему от ссадин лицу Лестрейнджа. Левый глаз у него подбит, орлиный нос сломан, во рту наверняка не хватает нескольких зубов. Он дышит так хрипло, что о вторжении в измученное горло чего-то кроме воздуха не может быть и речи. - Напоить не удастся, - обращаюсь я Люпину, - придется по живому. Люмос! Я разрываю пропитанные кровью лохмотья и швыряю из на пол. Минуту оцениваю ситуацию, сбрызгиваю спиртом глубокую рану на ноге и берусь за нож. Авроры шумно вдыхают, ореол аркого, но не слепящего света вздрагивает над моей склоненной головой. Малфой не двигается с места. Потом случилось то, чего я боялся: Раба пришел в себя. От его крика охранники пошатнулись, а в приоткрывшуюся дверь просунулась чья-то рожа, прокомментировавшая увиденное сдавленным звуком сдерживаемой рвоты. Белый как мел Люциус хладнокровно протягивает мне пилу; Рабастан снова теряет сознание. Через несколько минут раздробленная кисть и голень лежат в грязном глубоком тазу. Левая рука по запястье, правая нога по колено. У Шизоглаза – левая по бедро. - Давай наперегонки! – кричит мне младший Лестрейндж; мы бредем к замку в подавленном настроении, но мальчишка ведет себя так, будто это не его только что собирались высечь кнутом. Раба дергает меня за мантию и что есть сил мчится к каменным столбам ворот. На полпути он спотыкается и с воплем падает на мощеную плитами дорогу; но не успевает Руди подбежать к брату, как тот уже поднимается на ноги, и, шмыгая носом, разглядывает окровавленные ладони. - Не беда! – мальчик храбро улыбается нам сквозь слезы и вытирает руки о плащ Родольфуса. - Ровнее свет, пожалуйста! – через полчаса после начала операции Ремус забрал палочку у готового упасть в обморок паренька и держит заклинание над убийцей своей невесты. Возможно, «испытывавший Режущие» Лестрейндж оказал ему своеобразную услугу? Эта гадюка-мысль не раз была готова сорваться у меня с языка во время вечерных пыток; но, как бы гротескно это не звучало, даже для Пожирателя Смерти есть предел жестокости – я не переступаю этой грани. Пока. Закончив ампутации и присев передохнуть, я исподлобья слежу за Люпином. Оборотень словно находится в трансе; по нахмуренному лицу пробегают еле заметные волны внутренней борьбы. Я не знаю, как он каждый месяц пытается справиться с пробуждающимся внутри волком; не с вольчьей шкурой, звериной яростью и силой, а со скрытой сущностью жестокой лесной твари. Ноздри Ремуса трепещут, вдыхая запах свежей человеческой крови, а глаза затуманены усталостью и страданием. Возможно, все же стоит попытаться? - Люпин! – он часто моргает, машинально потирает затекшее плечо и смотрит на меня отсутствующим взглядом. – У него несколько внутренних переломов, их необходимо залечить. Культи тоже нельзя просто забинтовать. Разреши мне наложить самое простое заклятие! Я протягиваю ему руку. Эта слабая имитация знака примирения приводит оборотня в чувство. - Вы слишком многого просите, Северус. Я уже жалею о том, что... - Ремус, - я сокращаю расстояние между нами и понижаю голос, - я сварю тебе зелье. Ты знаешь, его необходимо настаивать, но у тебя будет аконитовое на несколько месяцев вперед... на год, если захочешь! Как же у него забегали глаза! Нет на свете пытки страшнее, чем искушение. Я ловлю эти мучительные искры сомнения и раздуваю костер. - Я научу кого-нибудь его варить! У тебя есть способные люди, - я специально не называю имени гриффиндорской выскочки, ведь Люциус все слышит. За отупевших от ужаса конвойных можно не беспокоиться – правда, дразнить их тоже не стоит. - Решай, только быстро. Ну? – Малфой медленно берет со стола нож и неторопливо вытирает его, чтобы не вызвать подозрений у авроров; я краем глаза вижу его манипуляции и начинаю беспокоиться. Рабастан в забытьи борется за каждый вдох – времени нет. - Ремус? Люпин коротко кивает, будто заключив сделку с собственной совесть, и молча протягивает мне оружие. Он бросает взгляд на охранников: те моментально становятся по бокам, касаясь нацеленными палочками моих висков. - Никаких невербальных, Снейп! – предупреждает вервольф. Как бы не так! У Хмури есть детектор подобных заклятий, но слишком громоздкий, чтобы таскать его с собой. Близнецы Уизли так и не изобрели ничего толкового для аврората – ограничились дурацкими забавами. Даже у покойного Артура хватило ума на маггловскую кнопку. Я вожу палочкой по ранам и произношу элементарные фразы из «Курса первой магической помощи», мысленно добавляя сложнейшие заклятия: обезбаливающие, сращивающие, от заражения крови... Обрубки руки и ноги постепенно покрываются кожей, открытые раны затягиваются, оставляя лишь незначительные шрамы. Ремус внимательно наблюдает за мной и явно прикидывает в уме расплату за мою дерзость. Не продешеви, чертов вервольф! - Позвольте... еще пара Очищающих, - пусть я усердствую не хуже домового эльфа – оно того стоит. Под видом снятия кровавых пятен с одежды Малфоя, я тыкаю палочкой ему в грудную клетку и накладываю невербальное Сращивающее. Еще чары на плечо – готово! Люциус посылает мне полный благодарности взгляд, и тут же напускает на себя прежнюю бесстрастность. Я возвращаю палочку владельцу и перевязываю Рабастана; к большому сожалению моего друга, авроры проворно забирают со стола нож и пилу. А где иголка? Хвала Мерлину, вот... Пропади тут хоть что-нибудь, я собственноручно обыскал бы Малфоя. - Отнесите в камеру, - сухо произносит Люпин. Кажется, его ангельскому терпению приходит конец; возражать по поводу чудовищной «больничной палаты» бессмысленно. Рабастана снова кладут на грязные носилки; один из стражников выходит, чтобы позвать помощников. От настороженного взгляда оборотня мне становится не по себе – он молча требует беседы с глазу на глаз. Что ж, я добровольно выбрал этот путь. - Желаете поговорить? – благодарность от имени Родольфуса я выражу потом. Сначала необходимо узнать, что вервольф потребует за акт милосердия; внутренний голос подсказывает мне, что запасом аконитового зелья он не ограничится. В караульной появляются Билл Уизли и тщедушный курсант – они оторопело смотрят на кучу окровавленного тряпья на полу и смертельно бледного Моргана, у которого не хватило ума спросить дозволения и убраться отсюда. - Во двор! – кивает Люпин в сторону Люциуса. – Морган, выпейте воды, на вас лица нет! Благодарю, господа, - аврорам велено удалиться - пришел час нашей «задушевной беседы». Ремус усаживается на место Грэйнджер, кладет палочку на стол и выжидательно смотрит на меня. Его лицо снова принимает странное выражение; уголок рта подергивается, глаза сузились в недобро горящие щелки. Я сажусь напротив и невольно задерживаю взгляд на кувшине – остатки огневиски стражники, естественно, унесли. - Ассио стакан! – Люпин наливает мне воды и молча смотрит, как я жадно пью. - Спасибо, - искренне говорю я, вытирая губы тыльной стороной руки. Взгляд вервольфа смягчается и становится даже несколько растерянным, как у человека, уверенного в правильности своего поступка, но сомневающегося, поймут ли его другие. Наверное, поэтому у меня хватает смелости спросить: - Ремус, почему ты позволил мне... это сделать? Ты ведь знаешь, что Лестрейндж... - Я не хочу быть таким же зверем, как он! – со злостью и волнением в голосе перебивает Люпин. Он запускает пальцы в волосы и, зажмурившись, сжимает виски. Совсем как Люциус, когда у него мигрень. Минуту я наблюдаю его мучения и стараюсь осознать, каково это - бороться с собственной совестью. - Понимаю... - бесстрастным тоном отвечаю я. «Таким же, как он» - как Рабастан, или, может быть, как Аластор? Было бы интересно услышать развернутую точку зрения оборотня на тему «Не хочу быть зверем». Пожалуй, стоит проявить чуть больше сочувствия. - Я понимаю, Ремус. Тебе нелегко далось это решение... – а впереди еще утомительные выяснения отношений с Хмури. Не сомневаюсь – старый фанатик сейчас сеет смуту в рядах доблестных фениксовцев. - Что ты можешь об этом знать?! Ты не видел, в каком она была состоянии! Мерлин мой, да я опознал ее по цепочке!! – он что, собирается плакать? Ошибаешься, милый враг – моего воображения хватает, чтобы представить себе эту живописную картину. Разнообразие Режущих я, в отличии от тебя, тоже превосходно знаю: одно за другим, как и с какими последствиями. Рабастан мастер своего дела. - Выпей воды, - если сюда кто-нибудь заглянет, авторитет Люпина в Ордене пошатнется не на шутку. Проливать слезы перед неприятелем – этому нет оправдания. Ремус вытаскивает из кармана клетчатый платок и шумно сморкается. А я раньше не замечал, что у него на шее что-то блестит - видимо, та самая цепочка. - Когда мне сварить аконитовое? – несколько ободряющим тоном продолжаю я. Необходимо отвлечь его от мыслей о прошлом, иначе совсем расклеится. Рано или поздно война сделает невротиков из всех нас. - Что? – глухой вопрос из-под платка. Возникает желание схватить его за воротник и хорошенько встряхнуть. Да приди же в себя, драклов оборотень! Пять лет назад он робко стучал в дверь моего кабинета с точно таким же лицом. Я намеренно опоздал, чтобы несколько минут полюбоваться на его плечи, опущенные под непосильным грузом собственного существования, на поношенную мантию, на прочие признаки вечного скитальца. Настала очередь обивать и мой порог. Я негромко откашлялся – нервный вервольф вздрогнул и обернулся. - Северус! - Люпин. - Р-р-рад тебя видеть... вот – будем работать вместе, - он замялся и посмотрел на меня глубоко несчастными глазами. Этот взгляд, то подчеркнуто внимательный, то смущенный, то испуганный, но неизменно печальный, преследовал меня на каждом обеде и ужине в Большом Зале, на собраниях Ордена, в хогвартских коридорах, во сне и наяву. Не будь я столь суров и осторожен, Ремус ходил бы за мной повсюду. Теперь, оказавшись по разные стороны баррикад, исполнение должности тюремщика дается вервольфу хуже, чем мне когда-то – навязанный образ отзывчивого врача. - Что ты сказал? - Я сварю тебе... - Охрана! – он резко бьет по кнопке и под завывания маггловской сирены почти шипит, снова сощурив желтеющие глаза: - Благодарю за заботу, но я обойдусь, С-северус... Во двор! – властно командует он Биллу Уизли. В «колодце», подальше от кровавых луж сидит на земле Малфой; старшего Лестрейнджа нет, и от этого мне становится чуть спокойнее на душе. Раз братья вместе, вошедший в роль палача Хмури не накинет удавку еще на одно беззащитное горло. Люциус с улыбкой поднимается мне навстречу, крепко жмет руку и протягивает лучшие сухари, оставшиеся от завтрака. Год спустя происшествия на пляже Абраксас Малфой заболел драконьей оспой и скоропостижно скончался. На похоронах было не протолкнуться; Люциус, отныне владелец огромного состояния, поддерживал элегантную вдову и авадил взглядом не слишком расторопных эльфов. Следующим летом перессорившийся со всеми соседями господин Лестрейндж в одиночестве отправился на верховую прогулку, с которой вернулся только Карающий. Сыновья искали тело Бертольда до утра, мелькая с фонарями среди прибрежных скал, но нашли лишь седло и хлыст, выброшенные на песок морем.
Модератор: День четвертый [align:right]«Он бывал так часто унижен, На пол повергнут, бездвижен; На беду, вскоре все Нашли ямку в земле И толкнули его еще ниже». Д. Тьюлис, «Спуск» «Наш враг часто больше похож на нас, чем нам кажется». А. С. Пиньоль [/align] Я подозревал, что Шизоглаз не останется в долгу, но и представить себе не мог, что полоумный аврор устроит такое. - Силенцио! Ступефай! - Север! – в тяжелой полудреме я чувствую, что Люциус кидается ко мне, но его оттаскивают; в камере непонятная возня, я не могу издать ни звука. - Севе... - Молча-а-ать, тварь! – ревет низкий голос. - Драко, Северус! В плену... – ликующий голос Малфоя обрывается от заклинания. Я почти ничего не вижу в темноте, но каждой клеточкой измученного тела ощущаю угрозу. Она словно обволакивает меня, сдавливает горло и наполняет душу дементоровским холодом. До меня медленно доходит – Драко взяли в плен. Этого не может быть. Я не успеваю разобраться, что к чему, как меня уже волокут, придерживая под мышки, прочь по коридору. Факелы, факелы... смутные очертания дежурных. Я плохо ориентируюсь в тюремных подземельях, но меня тащат не в допросную, и не во двор. Волна душного тепла – мы прошли мимо камеры Лестрейнджей. Куда меня ведут? Зачем Силенцио? Незнакомый перекресток... из темного бокового туннеля появляются авроры со светящимися палочками. Двое крепких охранников бесцеремонно хватают меня за плечи, третий набрасывает на голову мешок. Параноидальные предосторожности в духе Шизоглаза – как будто ослабевший безоружный волшебник под заклинаниями может сопротивляться! Может, но лишь внутренне – этой стойкости вам никогда не сломить. Тыча палочку между лопаток, меня грубо тащат вверх по лестнице. Первый пролет, второй, третий... Дышать становится легче; ноги цепляются за плохо сбитый дощатый настил, который скрипит и чуть колышится. Галерея, мост? В нашей тюрьме есть и такое? Из драклова колодца толком ничего не видно. Я спотыкаюсь на пороге; с головы сдергивают мешок и – слепящий свет, белые снопы из маггловских прожекторов. После заклятия глаза тут же начинают слезиться; какой стыд – Хмури еще вообразит, что я плачу. - Финита Инкантатем! Старый аврор восседает в кресле среди детекторов, защитных устройств и прочих замысловатых, частью поломанных, приспособлений, словно правитель крошечного государства. Протез отстегивать не стал, на всякий случай – Шизоглаз и в относительно спокойные времена не позволял себе расслабляться. Даже после собраний Ордена, когда Ремус, мерзавец Блэк и остальные «скидывали мантии» и устраивались возле камина с бутылкой пива, Хмури ковылял по комнате, кривясь от боли, и давал ценные указания. Что уж теперь... В свете софитов Шизоглаз еще более отвратителен. Искромсанное ухмыляющееся лицо, рябые руки на подлокотниках, коренастое туловище с подпоркой вместо ноги... чесноком от него разит за милю. Как безмолвный протест безобразию и жестокая насмешка в моем сознании возникают образы из прошлого: Малфой на выпускном балу, Малфой в Колизее, Малфой... на полу камеры, в бреду, умирающий от лихорадки. Мерлин, эти видения сведут меня с ума, а виновата молния, пыточная молния... - Доброй ночи! – гнусавит Хмури. – Догадываешься, зачем позвали? Вольно! – это конвойным, но я вздрагиваю. – Чего дергаешься? Выпить хочешь? - Слишком много вопросов, Аластор, - хрипло отвечаю я. - А ты малый не промах, - продолжает издеваться аврор. Глаз вращается с дикой скоростью – от этого зрелища меня мутит. Хвала Салазару, что искуственная нога не пританцовывает сама собой. - Не понимаю, о чем вы. - Не прикидывайся! Думал поссорить меня с Люпином, гадюка волдемортова? Думал, я с ним повздорю из-за того мешка костей? – его голос срывается на крик, а перекошенный рот брызжет слюной. Такой эффект, и так скоро! - И в мыслях не было, - вяло отрицаю я. – Аластор, будь так добр – убавь свет. В бешенстве он хватает со стола какой-то прибор и запускает им в прожектор над моей головой. Маггловская коробка разлетается на куски, разбитое в крошку стекло сыплется мне на плечи. - Мразь недобитая!! С кем стравить меня хочешь?! Меня!! – исступленно орет Шизоглаз. – Не выйдет!! Уже вышло. - Не мути воду! Не Слизерин тут, не малышня, которая смотрела тебе в рот! - От слизеринских первокурсников ваши люди отличаются лишь возрастом и крайним слабоумием. Хмури хватается за палочку и, готов поклясться, его трясущиеся губы беззвучно произносят Аваду. - Ну же, смелее! – подбадриваю я. – Любое Непростительное, Аластор, и вы – один из нас! Неоспоримая истина моментально охлаждает пыл чокнутого старика. Вот почему мы вас не боимся, вот почему вам приходится прибегать к пыткам, позорящим, как выражается Люциус, само имя волшебника. Если бы не смерть Долохова и избиение Рабастана, я в открытую назвал бы Хмури трусом. Но он не трус – он всего лишь потерявший рассудок кусок плоти, не уверенный ни в своих сторонниках, ни в завтрашнем дне. - Ты не убьешь меня. А знаешь, почему? Потому что без меня окажешься в шаге от пропасти. Потому что пока ты меня мучаешь, стараясь выдавить хоть слово, сохраняется иллюзия твоей власти. Без меня ты ноль, Аластор! Без своего жалкого допросного спектакля вы все – нули! Вы будете пытать нас до конца своих дней, но так ничего и не добьетесь! - Ошибаешься... – злорадно шипит аврор, и его улыбка становится почти победной. Такое же выражение его подобие лица имело на допросе два дня назад. Странно, но на вчерашней вечерней формальности заплечных дел мастер не присутствовал – поэтому все закончилось относительно быстро. Теперь Хмури снова чему-то несказанно рад... Он пытается меня запугать, но в театральной ярости звучит тревожная нотка. Почему? Орденцы перераспределяют силы? Они избавились от Тони, обезвредили Рабастана... если таким образом пытаются давить на старшего Лестрейнджа, то это бесполезно: Руди стерпит, замкнется в себе, но не скажет ничего лишнего. Почему именно Тони? Люпин мстил – и перестарался, себе же на горе – но Долохов... - Аластор, зачем ты водил Малфоя смотреть на тело? Нечем больше похвастаться? Хмури не отвечает. Вместо этого он с трудом поднимается, скрипя протезом, выдвигает ящик стола и роется в нем. Тревога звенит в воздухе. Наконец, Шизоглаз находит среди вороха пергаментов надорванный листок и протягивает его мне. - Это мы взяли с мелким выродком. Читай – может, заговоришь. Я с первого взгляда узнаю почерк Драко. «1998 – 8 –13, два к северу, западный бастион - 4». Дальше идет банальная дурмштрангская шифровка, в которой нет никакой пользы для авроров. Но написано рукой младшего Малфоя, в этом не может быть сомнений. - Ради этого вы перерыли поместье? – с напускной небрежностью я роняю листок на стол. - Ты что, не понял? Мы взяли вашего щенка, сегодня ночью! Хочешь – пойдем поглядим! - На что – на могилу? На канаву, то есть? Всем известно, что более месяца назад Драко Малфой был убит в собственном доме! Шизоглаз издевательски скалится и манит меня в угол к большому квадратному стеклу на подставке. Присмотревшись, я вижу, что стекло поделено на несколько фрагментов, каждый из которых показывает отдельную черно-белую колдографию отвратительного качества. Мерлин мой! Вот тюремный двор, а рядом «картинка» из допросной. В центре – темный квадрат, по которому пробегает странная рябь. Вот камера Лестрейнджей – полураздетый Руди вытирает тряпкой потное лицо брата. А здесь смутно различим Люциус: он снова сидит под окном, медленно раскачиваясь из стороны в сторону и теребя ворот рубахи. А здесь... - Это невероятно. Этого не может быть! - Экий ты недоверчивый... - Аластор, сейчас же отведите меня туда! Его отец имеет право... - Ишь, чего захотел! – осклабился аврор. Я вглядываюсь в картинку наблюдения, стараясь рассмотреть лицо лежащего на полу человека. Светлые волосы и одежда в пятнах, правая нога перевязана – он не двигается. На «колдографии» появляется еще одна фигура. - Что там делает Грэйнджер?! - Допрашивает вашего драгоценного. - Она? Ночью?! - Что ж в этом такого? Как взяли, так сразу и допрашиваем! А ты что думал – сказки, ласки и завтрак в постель? Вот без этого он точно обойдется. Ссутулившаяся Грэйнджер на экране широко шагает взад-вперед по камере, взволнованно размахивая руками; Малфой не реагирует. Может быть, он под заклятием, или болен? - Вы ошиблись с выбором, уважаемый, - криво улыбаюсь я. – Уж кому-кому, а этой особе он кроме «грязнокровка» ничего не скажет. - Что в письме? – аврор кивает на брошенный мной пергамент. - Простите? - От этого напрямую зависит, увидит твой Люц сыночка живым, или почти мертвым, - с расстановкой произносит Хмури. Старая сволочь! Я нехотя беру листок, на минуту задумываюсь и зачитываю: «Тысяча девятьсот девяносто восьмой – восемь – тринадцать, два к северу, западный бастион – четыре. Где вы шляетесь, сукины дети? Что на дозорной? Мы вам покажем...» - как бы поприличнее выразиться... «Мы вам покажем кузькину мать! Второй отряд на третий вал, гады. Пришлите ремни и учебники. Комтемсил Ивашкевич». Это бред, Аластор, давнее распределение Дурмштранга на их территории. Вы хоть раз там были? От этого письма толку не больше, чем от прошлогодней «Прорицательской». - Тогда какого дракла Малфой его с собой таскает? - Попробуйте узнать у Грэйнджер. Странная получается беседа: мы ходим кругами и огрызаемся, как два тигра в клетке. Я прекрасно понимаю, что история с Драко – правда процентов на тридцать, не больше, а Шизоглаз не дурак верить моей «расшифровке». Ссору с Ремусом он не забыл, и никогда не простит. Надвигается буря, а перед ней, как тревожный гонец – застилающий взор туман. Я иду напролом. - Чего вы хотите лично от меня, Аластор? - Держи язык за зубами. Учинишь еще один подобный бунт – пожалеешь! – он подносит кривой указательный палец к моему носу. – Заруби себе! Я не Люпин, нянчиться с вашим братом не стану! Будешь сидеть в яме под Силенцио! Ну, положим, яму еще нужно выкопать. Угрозы для меня – пустой звук; главное, что конфронтация Хмури с оборотнем пустила корни. А таинственное появление Драко... То утро тридцать восемь дней назад стало одним из худших моих воспоминаний. На рассвете мракоборцы собрали нас во дворе, и донельзя довольный собой Шизоглаз объявил, что ночью они «брали штаб». Под «штабом» доблестный аврор неизвестно почему подразумевал Малфой-мэнор. Одноногий командир долго смаковал подробности «штурма», грабежей, поджогов, освобождения эльфов, но Люциус держался молодцом – только крепче сжал челюсти, когда Хмури описывал костер в фамильной картинной галерее. Портрет Абраксаса Малфоя не поддавался огню – видимо, художник наложил особенные чары на случай пожара. Авроры рвали огромный холст на части и засовывали их глубже в пламя, пожиравшее работы лучших живописцев четырех столетий. - И тут, - наигранно удивляется Шизоглаз, - угадайте, кто появляется! Мадама Малфой собственной персоной, да еще с сыночком! Прятались, оказывается, за потайной дверью, да вот – дыма не выдержали, вылезли, крысы белобрысые! С мешочками какими-то, с сундучком... сами грязные, что твои магглы... Люциуса от ярости бьет крупная дрожь, которую он даже не пытается унять. Бдительные авроры постарше тут же перестраиваются, чтобы держать его под усиленным прицелом. Один направляет палочку в лоб, второй – в грудь, еще двое – на ноги. - Госпожа как стала на колени падать – ах, да ох, да пощадите, милосердные... – отвратительно передразнивает Хмури. С губ Люциуса срывается не то стон, не то рык; я незаметно сжимаю ему руку повыше локтя – терпи. - А ребята мои горячие! О, говорят, какая дама! А давайте ее погоняем! Малфоевские погреба. Десятки бочек, сотни бутылок с засмоленными пробками. - А дама-то в длинном платье – как побежала, так и споткнулась! Сундучок из рук выпал, раскрылся, все по полу как покатится: серьги, кольца, бусики какие-то... Бусики – жемчужное ожерелье в пять ниток. Люциус заказал его в Париже и подарил жене в день рождения Драко. После отправки в Азкабан все счета Малфоев были заморожены, и оказалось, что в поместье остались лишь жалкие гроши. Хорошо, что они не хранили в Гринготтсе драгоценности. - Сопляк кинулся это все подбирать, а сам палочку на нас наставил. Мадама ножку подвернула, встает, за стену цепляется... - Подонок... Какой же ты подонок... – срывающимся голосом произносит Малфой. Хмури косится на него, авроры только ждут приказа. Командир с улыбкой шарит глазом по рядам подчиненных и делает ироничный успокаивающий жест. - Спокойно, молодцы, пусть господин Белобрысник выскажется! На чем я остановился... ах, да – мальчишка, значит, орет: «Кто ее тронет, будет иметь дело со мной!» А Уизли – где ты, Билли, красавец мой – отвечает: «Зачем трогать, можно и сразу...» - ЗАТКНИСЬ!! – не выдерживает Люциус. – Закрой пасть, скотина! Шизоглаз все еще «не обращает внимания»; Родольфус осторожно придвигается ближе к Малфою, Грейбек смотрит на нас, тяжело и смрадно дыша; до полнолуния осталось совсем немного. - Госпожа кое-как на карачки встала, да взмолилась: «Отпустите его, забирайте все, только отпустите!» Да не тут-то было – не за портретами вашими мы охотились, милейший, и не за побрякушками! – победно ревет аврор, обращаясь к Люциусу. Можно и не объяснять. После «чудовищного убийства Альбуса Дамблдора – преступления, равного которому еще не видывал магический мир», Драко стал самым разыскиваемым юным волшебником Британии. Пока Люциус находился в Азкабане, его прятали где только можно: в подвалах, в лесу, даже в маггловских гостиницах – прятали и от авроров, и от Темного Лорда. Я хотел отправить Драко за океан под Оборотным зельем, или доверить дурмштранговцам, но мальчишка наотрез отказался бросать родителей в беде. Вскоре поползли слухи о том, что Нарцисса пыталась покончить с собой – ее спасла преданная госпоже эльфийка из дома Блэков. На юного Малфоя новость произвела эффект, прямо противоположный ожидаемому: никаких рыданий, заламываний рук и пустых угроз. Он вздрогнул, поднялся с продавленного кресла в номере дрянного отеля и посмотрел на меня совершенно ледяным взглядом. - Клянусь, они за это заплатят, профессор, - сквозь зубы произнес Драко. Со временем гнев Повелителя поубавился. Наши военные успехи и нетипично самоотверженная служба освобожденного Люциуса вернули благородному семейству некоторую долю прежнего расположения Лорда; он милостиво призвал Драко к себе. Старший Малфой валялся у Волдеморта в ногах, умоляя дать сыну последний шанс, получил двойное Круцио и град язвительнейших насмешек Беллатрикс, но Драко, на удивление всем нам, был прощен. Прощение это означало, что отныне он был обязан рисковать жизнью даже ради причуд Его Темнейшества. Не знаю, что могло понадобиться Лорду в Малфоевском поместье, откуда авроры уже давно унесли все, что смогли унести, но в ночь злосчастного штурма Драко оказался в «штабе». Думаю, безрассудный сын своего отца пытался спасти практически запертую в огромном доме больную Нарциссу. Забрав из тайников оставшиеся драгоценности и редкие зелья, они собирались уходить, когда с последней облавой нагрянули орденские мародеры. - А у тебя и правда красивая жена! Была, – тоном оценщика говорит Хмури и цокает языком. Люциус кидается на него и тут же получает по коленям Ступефай; мы с Руди ловко подхватываем товарища, не давая свалиться под ноги торжествующим мракоборцам. Спутанные волосы падают Малфою на полные ярости и боли глаза. - Что вы с ней сделали? – хрипит он. - Побаловались маленько, - отвечает Хмури, развязно растягивая слова. - Ав-в-вада-а... Стон Люциуса заглушает взрыв аврорского хохота. Я не выдерживаю: - Аластор, вы переходите все границы! - Не подпрягайся, профессор! – рычит, ухмыляясь, Волчонок. - Я не к вам обращаюсь, Уизли! Извольте не вмешиваться! – Люц впился зубами в рукав рубашки, по его лицу текут слезы. Перед моим мысленным взором красивейшая пара колдовского мира кружится в венском вальсе: женщина падает, ее ожерелье рассыпается по паркету, залу стремительно заволакивает едкий дым... - Погоди, Билл! Снейп, чем вы недовольны? Мне кажется, всем интересно... – Шизоглаз обводит рукой широкий круг. Есть такая тактика: говори с врагом, как опытный врач с душевнобольным. Это успокаивает тебя и дезориентирует врага. - Ошибаетесь. Подробности обращения с госпожой Малфой ее муж имеет право узнать лично, если захочет. Ваша склонность к пафосу, Аластор, несколько настораживает, - я выигрываю время, пока Хмури обдумывает мое предложение. По лицам собравшихся видно, что издевательская комедия им наскучила; кое-кому из людей Ремуса даже немного стыдно. Самого Люпина во дворе нет; многовато - трое оборотней на одну тюрьму. - Ладно! – соглашается старый аврор, окидывая Люциуса полным отвращения взглядом. – Ступайте за мной, мистер – раз адвокат настаивает, мы вам кое-что покажем! Остальные – по камерам! Малфой вернулся через час, молча сел под окно и уставился на проведенные мелом черточки. А потом повалился на пол и зарыдал. За свою жизнь я видел мало плачущих мужчин, и зрелище содрогавшегося от рыданий друга настолько выбило меня из колеи, что я подошел и обнял его. Я держал его в обьятиях до тех пор, пока не иссякли слезы и сбивчивые чудовищные подробности. У Хмури тоже оказался думоотвод. - Их загнали в ловушку, как зверей! Мерлин мой, Северус! Я не верю!! Я не... - Нарцисса? Люциус с трудом кивает. За прошедший час у него в волосах появилось несколько седых прядей. - А... Драко? В ответе нет необходимости. - В камеру! – гаркает на охранников Хмури. Увести себя просто так, как мальчишку, я не позволю. - Аластор, вы должны объяснить мне... - Дракла дохлого я тебе должен! Тащите его, ребята! – экран с видом камеры Драко закрывает чернота вонючего мешка. Невозможно, невероятно... Люциус говорил, что в думоотводе были воспоминания Грэйнджер. Я не поверил, и после допроса потребовал показать воспоминание – Шизоглаз охотно согласился. Даже в Рабастане я не видел столько злорадства. - Ступе... - Протего!! Их окружают авроры – Драко и Нарцисса жмутся к перилам парадной лестницы, на которой клубится дым. С треском падают горящие бархатные портьеры, внизу визжат освобожденные домовики. Вот и Хмури – он наступает на младшего Малфоя, который блокирует одно заклятие за другим, заслонив собой мать. Судя по всему, старик запретил помощникам вмешиваться в дуэль – он желает в одиночку взять в плен самого юного Пожирателя. - Жалкий ублюдок! Импеди... - Конвульсио!! – Нарцисса отталкивает сына и посылает заклятие. Судорожное попадает в одного из авроров – он извивается на полу, кашляя от дыма. Вверх по лестнице к Малфоям несется запыхавшаяся Грэйнджер. - Отойди в сторону, мама! Отойди! Я прикончу эту шваль! - Сынок, они заберут тебя! Они тебя убьют! Беги, Мерлина ради, беги!! - Ступефай!! На секунду Нарси замирает на цыпочках, словно призрачная балерина, и катится по ступенькам – невероятно долго, страшно, нелепо переворачиваясь и цепляясь платьем за крючки, придерживающие зеленую ковровую дорожку. Внизу лестницы она замирает в позе брошенной сломанной куклы. - ТВА-А-АРЬ!! – не своим голосом ревет Драко. Грэйнджер столбенеет; вцепившись в перила, она молча смотрит на тело первого убитого ею человека, потом на Малфоя. - Авада... Кто, объясните мне, кто сделал сильнейшее Непростительное сочетанием двух слов?! Из клубов дыма появляется фигура с палочкой в вытянутой руке – в Драко летит сноп зеленых искр. Взор Грэйнджер, а вместе с ним и воспоминание заволакивается туманом – последнее, что я вижу, это упавший на площадку мальчик... Позже я неоднократно и подолгу размышлял о том, кто был той роковой фигурой. Вторично воспользоваться думоотводом я не мог, а измученное воображение, подстрекаемое страданиями Люциуса, подбрасывало мне самые разные варианты. В минуты надежды я убеждал себя, что зеленый луч заклинания мог быть искажением или тайным желанием Грэйнджер, но только не правдой. Скрывая свои догадки от Малфоя, я мучился еще больше – не находил себе места, почти не спал и плохо держался на допросах. Хвала Мерлину, ослепленные временным триумфом авроры неслишком усердствовали. Но иногда, корчась по ночам на холодном полу и слушая сдавленные рыдания Люца, мне казалось, что легче сойти с ума или прекратить этот кошмар признанием и последующей казнью. В том, что Хмури избавится от нас, получив и проверив ценные сведения, я не сомневался. Пока меня волокут вниз по лестнице, я успеваю взвесить и отбросить множество вариантов. Остается один – в камере не Драко. Это может быть кукла, иллюзия, кто-то под Оборотным, но не сын Люциуса. Мерлин великий, я недооценивал противника! Хмури не только жесток – он коварен и способен смести на своем пути все. Кроме Северуса Снейпа. Только как они могли приготовить Оборотное зелье, если мальчик мертв? Мне ли не знать, что волосы, обрезки ногтей и тому подобное годится только взятое у живого человека – не даром почти покойный сорвиголова Барти так мучился с Аластором... Есть только две возможности: либо авроры стали мастерами древнейшей черной магии, либо... - Куда вы меня ведете? Молчание. Тащат меня явно не в том направлении – плиты под ногами не шероховатые каменные, а скользкие. - Уизли, что происходит?! Куда вы... Вместо ответа я получаю удар в солнечное сплетение. Вот оно что... сейчас мне достанется похуже, чем Рабастану. Заплачу за каждое невербальное. Интересно, Шизоглаз вытряс информацию из самого Люпина, или из прихвостней, дрожащих перед аврорским гневом? Как больно дышать... - Открывай! – гремят замки и тяжелые цепи. - Последнее пристанище! Алохомора! Красноречивый пароль... Бесцеремонно дернув меня за волосы, охранник стаскивает треклятый мешок. В пляшущем свете первобытного факела морда Билла Уизли выглядит еще чудовищней. С этим выражением лица он гнался за Драко по охваченному пламенем коридору, истязал Лестрейнджа, пока хватало сил – воистину, Хмури приготовил себе достойную замену. - Добро пожаловать! – хищно ухмыляется Волчонок и грубо толкает меня в спину. Перецепившись через порог, я чудом не въезжаю головой в стену крошечного помещения. Нет, это не пыточная, это... дверь захлопывается, и я оказываюсь в кромешной темноте. По стойкому отвратительному запаху и липкой грязи на полу я сразу понимаю, чья камера послужит мне «последним пристанищем». Авроры взялись за Малфоя. Что пойдет в ход после допросов, пыток и демонстративных убийств – шантаж? Люциус непременно попадется в ловушку, тем более в его нынешнем состоянии, граничащем время от времени с помешательством. Предупредить его до утра я не смогу – как же все ловко и просто придумано! В долоховской камере ледяной холод, хотя приток воздуха не ощущается; плащ остался у Люциуса. Дыша через рот, я шарю вокруг себя и нащупываю ворох грязных одеял; поборов омерзение, закутываюсь в самое плотное и целое. Драклов оборотень – тут все пропитано его вонью! Придерживая одеяло, другой рукой я расправляю скомканную постель, отшвыриваю к двери полусгнившую одежду Грейбека... Что это? Пальцы смыкаются на коротком обрывке веревки – дюйма четыре, не больше. Я бессознательно подношу обрывок к ноздрям и вдыхаю. Даже наполняющее бывшее жилье оборотня зловоние не может перебить запах чеснока. - Северус, тебе не холодно? Дует же! - Это мой ветер, глупышка! Как мне может быть от него холодно? Смех старшей барышни Блэк сливается с шумом прибоя. Плащ девушки вздымается фантастическими крыльями, юбки взлетают, открывая худенькие ножки в черных панталонах. Швырнув в волны тростинку, Беллатрикс стремглав несется ко мне и плюхается рядом на мягкий песок дюн. - У тебя есть ветер, а у меня – огонь! – отдышавшись, гордо сообщает она. Ее щеки пылают, а в глазах вправду пляшут магические костры. – Вместе мы ого-го что раздуем! Кто сеет ветер, пожнет бурю, Беллатрикс. Где же ты, моя огненная ведьма?.. О том, что рассвело, я узнаю по привычному лязгу замков. В камере по-прежнему темно, но вот среди мрака появляется голубоватый Люмос. Мне кажется, только одна палочка в мире может излучать такой мягкий, но сильный свет. - Северус! Ты здесь? - Странный вопрос, Люпин. Или в вашей чертовой шайке отныне не информируют о приведенных в исполнение приказах? - Северус! – мне мерещится, или он встал передо мной на колени? – Я ничего не мог сделать, пойми! - Что тебе от меня надо? - Аластор сказал, что ты видел мальчика. - Если на том поганом экране был Драко, то я – шармбатонская девица, Ремус! Попытайтесь задурить голову Малфою, но я это так не оставлю! Даже если посадите под вечное Силенцио!! Я кричу на своего врага так, будто обращенный в слова гнев способен причинить ему вред. Оборотень испуганно пятится; Люмос подсвечивает его усталое небритое лицо, похожее на маску страдания. У меня на глазах это лицо искажается, превращаясь в волчью морду... - Нет! И не надейся! – борясь с кошмаром, я задыхаюсь и безуспешно пытаюсь послать невербальное. Волк выпрямляется, достигая холкой потолка, и командует: - Ведро воды на него! – ледяная влага окатывает меня, прогоняя ночной бред и душное тепло колючего одеяла. - Теперь поднимайте, и во двор! Ноги переставлять можешь, змеюка слизеринская? – рычит мне в ухо Хмури. В мокрой одежде холод пробирает до костей, зубы стучат, израненные руки посинели. Я все еще сжимаю в кулаке четыре дюйма задушившей Долохова веревки; убийца ухмыляется и палочкой отодвигает с моего лица слипшиеся пряди. - Вот заодно и голову тебе вымыли! Осталось прогуляться перед завтраком. Выводите! – рявкает он на подчиненных. Снова полированные плиты, незнакомый коридор, перекресток... После заточения в лишенном окон каменном мешке глаза болят и невыносимо слезятся – я с трудом различаю путь в полумраке закоулков тюрьмы, и пару раз чуть не падаю, чему несказанно радуется охрана. Надо смотреть под ноги... Мерлин мой, как я устал... и так и не придумал способ донести до Люциуса истину. Хотя знаю ли я сам, где тут правда, а где – ложь? Внезапно кто-то преграждает нам дорогу. Трясущейся рукой я вытираю глаза, по лицу и горлу все еще текут струйки воды. Грязные ботинки, коричневые брюки с заплатой на колене, мантия Ордена Феникса... - Аластор, что это значит? Почему заключенный в таком состоянии? – звучит строгий голос оборотня. Неужели во сне он падал передо мной на колени? - Профессор пожелал душ принять, - отвечает за командира Билл Уизли. Смешно. Ты у меня кровью умоешься, тварь недобитая, своей и своих дружков. - Боюсь, вы плохо понимаете устав, Хмури. Вы не имеете права пытать пленных без моего ведома, – тем же ледяным тоном продолжает Люпин, одновременно высушивая заклинанием мою одежду. Вы бы прямо тут и сцепились - после такого зрелища и умереть не жалко. - Ремус, да хватит церемониться! – полушутливо возражает старый аврор, по-приятельски кладя рябую клешню мне на плечо. Скрюченные пальцы вцепляются мертвой хваткой: молчи, или пожалеешь! Я молчу, но не из страха – просто сказать тут нечего. Двое дерутся, третий – наблюдай. - Если вы полагаете, что добьетесь чего-то такими методами... - Твоими методами, Рем, мы пока ничего не добились! – в голосе Хмури звучит плохо скрываемое бешенство. - Наказывать подобным образом... - Наказывать?! Да в Дурмштранге каждое мерлиново утро так будят! - И на чьей они теперь стороне, эти дети насилия?! Это произвол, Аластор! - Это война, Люпин! А это – тюрьма, а не богадельня для эльфов! - Кто позволил вам оставлять Лестрейнджа под дождем на всю ночь?! Он чуть не умер! – какой неожиданный поворот! - Ба-а-а!! – восклицает Хмури, нелепо приседая и разводя в стороны руки. – Коротка же у тебя память! Ты-то, может, и забыл, что он сделал с крошкой Тонкс, а я никогда не забуду!! Я ей вместо отца был! Жаль, я плохо вижу из-за рези в глазах – такое следует запоминать в мельчайших подробностях. Дежурные из соседних коридоров не осмеливаются подойти ближе, но вытягивают шеи по мере своих возможностей. Комедия чудовищна, но каковы актеры! Люпин понимает, что перегнул палку; он невольно поправляет цепочку под воротником и облизывает пересохшие губы. - Аластор, обсудим это в моем кабинете... - Тебе бы все беседовать! Столько людей потеряли – что тут еще обсуждать?! – исступленно вопит Шизоглаз. – Чего уставились? – напускается он на Уизли и второго охранника. – Ведите это пугало во двор, и по своим постам!! Как только Родольфус расскажет это брату, тому сразу станет лучше! Шагая по уже привычному туннелю мимо допросной, я прикидываю, какой букет эпиграмм родится в неуемном воображении Лестрейнджа, и на какой-то миг ощущаю давно забытое чувство – радость от предвкушения веселья. «Отворилась створка, лезет авроров сворка...» Еще немного, и вы передавите друг друга. А потом... Моя... то есть, камера Люциуса. Один взгляд на знакомую дубовую дверь, и в душу снова закрадывается холод. Что, если я ошибся, и Драко действительно выжил? Может быть, именно он подстерег Лонгботтома у моих лабораторий? Может быть, он день за днем выслеживал Грэйнджер, и попал в руки аврорам? Что лучше – убить в Люциусе вновь зародившуюся надежду, или поддержать ее, превратив в невыносимую муку, отчаяние, согласие на любые условия врага... Скрипят, отворяясь, ворота, а я все еще не решил. Солнечный луч бьет мне прямо в лицо; я зажмуриваюсь, с новой силой текут слезы. Я вытираю их рукавом мантии, уже впитавшей дух нового пристанища, и с удивлением прислушиваюсь – вокруг ни звука, только стук сапог дежурных на балконе. Открыв воспаленные глаза, я делаю несколько шагов и обессиленно опускаюсь на землю. Решение подождет – двор пуст.
Модератор: День пятый [align:right]«В военное время правда столь драгоценна, что ее должны охранять караулы лжи». У. Черчилль «Допустим, план наш белой ниткой шит И рухнет или выйдет весь наружу. Как быть тогда?» У. Шекспир, «Гамлет»[/align] Я не видел Малфоя ни на утренней, ни на вечерней прогулке. Я не видел никого из наших и ничего о них не узнал. Мерлин, лучше быть тройным агентом, нежели пребывать в мучительном неведении. Во время допроса Люпин и Хмури не говорят друг другу ни слова, лишь пару раз обмениваются подчеркнуто холодными взглядами. Грэйнджер замещает рыжего писца и с дотошностью вносит в протокол мои ответы, не меняющиеся на протяжение недель. Скосив глаза, я замечаю странную перегруппировку за длинным столом: Билл Уизли, усатый аврор и еще два охранника постарше пересели ближе к Хмури, а нервный рейвенкловец и лопоухий курсант заняли места по правую руку оборотня. Интересно, интересно... жаль только, что у фанатика-мракоборца численное преимущество, и повлиять на это я не могу – пока. Допрос как никогда похож на отлично отрепетированную пьесу: сначала дознание устраивает Люпин, затем наступает очередь отрывистых реплик Аластора. Я чувствую себя почти зрителем, созерцающим второй акт трагедии, но не испытываю любопытства перед развязкой. К середине пытки, не обращая внимания на капающую с запястий кровь, я уже автоматически отвечаю на вопросы. Отсутствие среди врагов легилименторов значительно облегчает мне эту задачу. Как там Люциус? Возможно, Хмури показал ему экран – в магических свойствах этого предмета я сомневаюсь. Старик не преминул врать, шантажировать, угрожать... Что, если Малфой сорвался и все рассказал? И мой допрос – это формальность? Нет, Люциус не так прост, его не сломить одними обещаниями и колдографией, на которой толком ничего не видно. - Нет, я не знаю, где находится Лорд Волдеморт. - Нет, я не знаю, где Беллатрикс Лестрейндж. Нет, нет, нет. Вопреки необходимости быть осторожным, во мне вскипает глухое раздражение. Каковы удальцы – решили, что смогут добиться своего, посадив меня в отдельную вонючую клетку! Язвительная реплика в адрес министерских крыс готова слететь у меня с языка, но нацеленная в лоб волшебная палочка заставляет меня сдерживаться. Ты более не ходишь по краю бездны, Северус Снейп – ты балансируешь на острие ножа, пытаясь столкнуть в пропасть обоих главных противников. Не слишком ли сложная задача для одного? Возможно, но ты не достаточно усердно искал себе помощника. Ремус перед полнолунием выглядит очень плохо; его выдают не только ввалившиеся глаза и слегка заострившиеся уши, но и непроизвольно резкие движения, когда он обмакивает перо или пролистывает старые протоколы. Люпин ничего не желает так сильно, как оказаться за много миль от этого Мерлином забытого подвала. Волчонок, хоть и переметнулся на сторону очумелого аврора, то и дело с сочувствием поглядывает на «брата по несчастью». Фенрир не скупился на подобные подарки. Прошлое полнолуние мракоборцы запомнили надолго. Они тщательно готовились: для Люпина выделили целый корпус заброшенного завода, Билл Уизли собирался уйти в окружавший тюрьму лес – негустой, но колючий и огороженный всевозможными маггло-репеллентами. Аконитовое принимали оба, поэтому трансформация должна была пройти без осложнений. Ремус предусмотрительно распорядился, чтобы Долохова на время перевели в нашу с Люцем камеру. Приказать-то приказал, а вот об исполнении позаботился плохо. Месяц назад после отбоя на камеры еще ставили Заглушающие, ибо младший Лестрейндж крайне усердствовал в распевании непристойных песен и нервировал патрульных. Мы думали, что Тони приведут сразу после допроса, но этого не произошло – Люциус объяснил заминку «чрезвычайными обстоятельствами по устранению оборотней из тюрьмы куда подальше». Вскоре Малфой уснул, но я упрямо ждал Долохова, глядя во мраке на дверь. Звенящая тишина, вызванная заклятием, угнетала меня, стены камеры словно раздвигались, дыша зловещей сырой темнотой, как вдруг... Наверное, Заглушающие второпях сняли со всех помещений: звуки резких команд, топот, нечеловеческий рев – все слилось в страшный шум, который ударил мне в уши как набат. Моментально проснувшийся Люциус оторопело смотрел то на меня, то на семь дюймов дуба, отделявшие нас от ада там, снаружи. - Ловите его!! Дракон тебя дери, Морган – лови его, сукин ты сын!! – хриплые крики Хмури. - Петрификус Тоталус!! - А-а-а-а... пустите меня! Пустите!! - Перекройте северный лаз – не уйдет! - Импеди... Снова рычание и вой, который невозможно спутать ни с чем на свете – Грейбек вырвался из заточения. Прошло не более минуты, как у нашей камеры раздался топот. Загремели засовы, дверь приоткрылась, и мракоборцы швырнули на пол обездвиженного и смертельно напуганного Тони. Он лежал, вытянувшись под заклятием в струнку, как солдатик, с полными первобытного ужаса глазами человека, столкнувшегося один на один с хищником. - С-с-северус... – заикался он, таращась в потолок. – Там такое, С-с-сев... Я быстро ощупал Тони – хвала Мерлину, никаких свежих ран на нем не было. Звать кого-либо на помощь с просьбой снять Обездвиживающее было бесполезно: нам оставалось только ждать утра и слушать сбывчивый рассказ Долохова. - Я еще после... допроса сказал, что надо меня в другую камеру, а Шиз... Конечно – разве это мог быть кто-то другой? - Шизоглаз говорит, что, мол, подождешь, не состаришься... и туда же меня. А Фенриру плохо было весь день, на стены бросался, блевал, а тут сидит в углу, притихший... но ты ведь знаешь, Север, как это у него. Оборотень не вызывал у меня ничего, кроме омерзения, но Волдеморт ценил Грейбека, как ценят истребляющее все на своем пути оружие. Общались мы с Фенриром лишь в случае крайней необходимости – пить мои зелья он отказался наотрез, а я не настаивал. Свое состояние перед трансформацией вервольф насмешливо называл «затишьем перед бурей»: таким образом Грейбек накапливал силы и ярость, позже изливавшуюся на его многочисленные жертвы. - Я как это увидел, так сразу стучать и звать, чтобы меня забрали. А авроры, мать их мантикора, ни гу-гу. Гляжу – а он уже поднимается в углу, медленно так: одежда трещит, и кости на спине дугой вылезают... Люциуса передернуло. У него пылкое воображение, а воспаленный болью утраты разум рисует чудовищные картины. Я представил себе это: Антонин что есть сил колотит в дверь, крича и ругаясь, пока в нескольких футах от него ужасный соратник превращается в волка... Наверное, кто-то из авроров помоложе вспомнил о приказе Люпина и поднял тревогу. Долохова выпустили в последний момент – возможно, Грейбек потратил некоторое время на оценку потенциальной жертвы, и эти секунды спасли Тони жизнь. Вырвавшись в коридор, он от страха бросился бежать; конвойные преградили ему путь, но тут из камеры с воем выскочил оборотень, и аврорам стало не до Антонина. Не разбирая дороги, Долохов свернул в полутемный туннель, оказавшийся тупиком, кинулся обратно, петляя по коридорам и пытаясь самостоятельно добраться до нашей камеры. Тут-то его и настигли мракоборцы. - Вот так Орден Феникса спасает шкуру Пожирателя Смерти, - несколько иронично подытожил Люциус. Я пропустил насмешку мимо ушей; Тони все еще тяжело дышал, но лицо и речь стали спокойнее. - Ты не понимаешь, Север. Я был уверен, что он охотится за мной. Это глупо, но так и было – тебе не понять. К драклам понимание – я думал о другом. Со мстительной радостью внутренний голос подсказывал мне, что Грейбека мы больше не увидим. С допроса меня уводят с мешком на голове – раньше авроры поступали так со всеми Пожирателями, кроме меня. Чего я не должен «случайно увидеть»? Поначалу я даже думаю, что дознание продолжится в личном кабинете Аластора, с новыми издевательствами и движущимися картинками на экране. Однако я отправляюсь прямиком в камеру, которую гуманные мракоборцы не удосужились почистить даже простым Скоргифаем. Омерзительно. Усыпанная заплесневелыми камнями зловонная яма, отдаленно напоминающая тюремный колодец, преследует меня и во сне. Через яму перекинут узкий, в одну доску, мостик – я знаю, что обязан по нему пройти, и усмехаюсь, представив себе возможное толкование этих символов Сибиллой Трелони: скорейшая и ужаснейшая кончина, не иначе. На третий шаг доска угрожающе скрипит и покачивается, на четвертый – прогибается и трещит. Я просыпаюсь прежде, чем достигаю в свободном падении острых камней. У раннего пробуждения есть преимущество – господа охранники не порадуют меня повторным холодным душем. Из коридора за толстой дверью доносится стук аврорских сапог; смена караула – пять часов утра. Сладковатый запах одеял вызывает тошноту, виски ноют тупой болью; хорошо, что удалось согреться, и в темноте не болят и не слезятся глаза. Я провожу пальцами по стене за головой, нащупываю глубокие следы когтей. И врагу не пожелаешь оказаться на месте вервольфа... я подтягиваю колени к груди и считаю мерные шаги охраны. Драко, Драко... необходимо связать воедино все события последних дней, вспомнить каждый незначительный эпизод арестантской жизни, допросов, пыток. Все нити ведут к неподвижному мальчику на колдографии, а через него – к Люциусу. Я остаюсь в стороне, я не нужен аврорам. Вот это уже совсем непонятно: от ближайшего сторонника Волдеморта с такой легкостью не отмахиваются. Маневр? Как все запутанно... Я представляю себе элементарную стратегическую схему. Нас, по сути, осталось трое, и все имеют какое-то отношение к Драко. Люциус – его отец, Руди – родственник, пусть и дальний, я – наставник. Родольфус поглощен заботой о брате, он не представляет ни угрозы, ни интереса для Ордена; обоих Лестрейнджей нейтрализовали весьма примитивным образом. Остаюсь я и Малфои: предположим, Люциуса шантажируют сыном, а Драко угрожают смертью отца. Мысли о двустороннем воздействии подобного рода раньше не приходили мне в голову. Враг подбирается к старшему Малфою, играя на его отчаянии и страхе потери – вот почему меня было необходимо убрать с дороги, вот зачем понадобилась отдельная камера, и, следовательно, убийство Тони! Авроры боятся, что я расстрою их планы, не дам Люциусу сдаться, посею сомнение в «подлинности» плененного сына. Дракон их дери, мне бы самому разобраться в этом хаосе! - Мы... я предлагаю вам сделку... - Заходи, Рем! Третьим будешь! - Благодарю за заботу, но я обойдусь, С-северус... А что если... если по углам стратегического треугольника не я и отец с сыном, а Люциус, Люпин и Грэйнджер? Я так и не узнал, возвращение чьего тела имела в виду перепуганная дурочка, и что она собиралась просить у Малфоя «взамен». В свете последних событий девица, скорее всего, имела в виду бедняжку Нарси. Грэйнджер очень плоха, это видно; доблестный Поттер даже не позвал ее в компанию, отправляясь искать очередной хоркрукс – ограничился парочкой тупых великанов. Она старается... вымолить прощение? Что, если на экране я видел не дознание «с глазу на глаз», а попытку загладить чудовищную вину? За возможность присутствовать на похоронах Нарциссы в какой-нибудь яме я должен был взять с Люциуса слово не являться больше в кошмарах издерганной гриффиндорке – что за ерунда? Ведь она могла, в конце-концов, просто стереть себе память – но теперь уже поздно! И Ремус отказался от аконитового, предполагая мою помощь в восстановлении невиновности Грэйнджер?! Какая чушь! Мерлин великий, что только не вытворяет с людьми совесть! Все это настолько отвратительно, пронизано такой вопиющей слабостью духа, что я всердцах сплевываю. Будьте покойны, господа мракоборцы – я сделаю все возможное и невозможное, но вы и слова не вытащите из Малфоя! Пусть малолетняя убийца стучит по ночам головой в стену, пусть проломит дыру в своей ученой башке, но легче ей не станет, никогда! Потому что вокруг тебя, девочка, не умирали твои близкие. Тебя не окунали в думоотвод, с наслаждением демонстрируя смерть ни в чем не повинного человека. Ты лишь присутствовала на пытках, просиживая зад и педантично ведя записи, словно конспект на скучной, но необходимой лекции. - Их загнали в ловушку, как зверей! Полный холодной решимости, я встаю, подхожу к двери и громко стучу. Они откроют, дракловы недоноски, даже если мне придется опуститься до уровня Рабастана и орать похабные частушки. - Эй, кто там? Уизли, Джейкобс? Я требую, чтобы меня выпустили! К моему большому удивлению, тут же звучит пароль, отодвигается с лязгом засов, и на пороге возникает тот самый обморочный рейвенкловец из отряда Люпина. Что ж, пока мне везет. У парня измученный усталый вид, но он твердо держит нацеленную мне в грудь палочку. - Морган, не так ли? – вероятно, мое заросшее грязное лицо озарено такой жуткой улыбкой, что молодой аврор судорожно сглатывает и таращится, как побитый палкой домовик. - Да, с-сэр... - Я вас помню. Благородный поступок, мой мальчик, вы далеко пойдете! – совершенно малфоевские интонации. Мерлин, он ведь когда-то учился у меня! Услышать из уст профессора зельеварения «мой мальчик» - что может быть хуже? - Будьте так любезны и проводите меня во двор, если это... не противоречит приказу вашего начальства, - я слегка кланяюсь с ироничной вежливостью. Хватит переминаться с ноги на ногу, чучело! Я прекрасно знаю, что Ремус не собирается круглые сутки держать меня взаперти в этой вонючей дыре! А что касается времени... что поделать, если профессору Снейпу безотлагательно приспичило во двор. Ну вот, наконец-то – кивает. Добавим-ка еще: - Благодарю. Я буду особенно признателен, если вы... слегка почистите у меня в камере. Тут все насквозь пропахло оборотнем. А еще – убийством. Грязным, коварным, маггловским убийством. Обрывок веревки все еще у меня в кармане, и я швырну его Хмури в лицо, прежде чем послать в него Аваду. Морган смешно сдвигает брови в ответ на вопросительные взгляды встречающихся нам охранников. Парнишка из тех, кто слепо выбирают сторону, руководствуясь не выгодой, не принципами, не чужим примером, а лишь силой обстоятельств. Что ж, рейвенкловец может еще не раз пригодиться... О, с добрым утром, господа! Утро сегодня замечательное! Оправляйтесь скорее от шока и спешите к ненаглядному Шизоглазу с этим пренеприятнейшим известием. Безумно ухмыльнувшись недоумевающим аврорам у ворот, я выхожу на залитую тусклым светом площадку и практически сразу оказываюсь в медвежьих обьятиях Родольфуса. Лестрейндж радостно рычит и мнет мне бока, а поверх его плеча я вижу картину, от которой сжимается сердце и словно что-то обрывается внутри. Напротив ворот сидят у стены Люциус и Драко. Старший Малфой вскакивает и с улыбкой бодрой походкой направляется ко мне, на каждом шагу оглядываясь на сына. Мальчик с перевязанной ногой, неловко подвернутой в колене, остается на месте, но и он слабо улыбается и машет мне худенькой, как тростинка, рукой. Я настораживаюсь... Драко Малфой никогда так не махал. В этом жесте проскальзывает что-то неуловимо плебейское. Я вырываюсь из обьятий Руди, но не успеваю обратиться к Люциусу – тот говорит первым: глаза товарища лихорадочно блестят, вид у него растерянный и одновременно беззащитно счастливый. - Северус, ты мог себе это представить?! Мерлин мой, Сев! – от аристократической выдержки не осталось и следа; Люц обхватывает меня за шею и смеется радостно, как человек, с души которого сняли непосильный груз. - Спасибо тебе, Северус, спасибо! - Меня-то за что благодарить? – удивлено спрашиваю я, но Малфой не обращает на это внимания. Он снова смеется и тянет меня за рукав мантии туда, где сидит мальчик. Моргана великая, на кого же он похож – кожа да кости! Драко силится приподняться, но остренькое личико искажается гримасой боли; он инстинктивно хватается за колено и морщится, испуганно косясь то ли на меня, то ли на дежурных на балконе. - Драко, что же ты? Поздоровайся! – Люциус не избавился от привычки напоминать о хороших манерах. Он опускается на землю рядом с сыном и ласково треплет ему волосы. Младший Малфой как никогда напоминает затравленного зверька; прикосновения Люциуса отражаются на его рожице все возрастающим испугом. Потрескавшиеся губы разлепляются – звучит хриплый сорванный голос: - Здравствуйте, проф... дядя Северус. Профессор? - Драко, я так рад тебя видеть! Как ты себя чувствуешь? – я становлюсь на колени и пристально всматриваюсь в лицо юноши. Так и есть – глаза бегают, уголок рта нервно подергивается. - Сп-пасибо, хорошо... теперь, когда я с папой, - добавляет, спохватившись, Драко; он неуверенно улыбается мне и осторожно разгибает больную ногу. Чертов самозванец. Жалкая паршивая тварь. Выдал себя с потрохами за несчастные несколько минут! Мое лицо непроницаемо, но никогда еще я не испытывал такого желания просто, по-маггловски, вцепиться во вражескую глотку. Люциус приобнимает «сына» и обеспокоенно смотрит на меня; Руди неожиданно приходит на выручку: - Мы вчера весь день волновались, куда же ты подевался! Люц уже хоронить собрался, - смешно, даже в рифму. – Где ты был, Сев? - Я... осваивал новое жилье, - иронично отвечаю я. Надо следить за каждым словом. – Мне... я неважно себя чувствовал – голова болела. На прогулку вывели позже, вас уже не было. Как же ты трясешься, маленький ублюдок. Не ожидал меня увидеть? На это вы все и надеялись, господа мракоборцы, да только просчитались. Я озолочу этого дурня Моргана. - Люц, Драко теперь в одной с тобой камере? - Да, но днем его уводили лечиться и, кажется, на допрос – так ведь, Драко? – оживленно говорит старший Малфой. – Но потом он вернулся, мой мальчик. Спит, завернувшись в твой плащ! – эта подробность вызывает у Люциуса новый приступ подозрительно радостного смеха. Я видел такое выражение лица у чокнутого Лонгботтома в Мунго, а иногда у Беллатрикс. Только этого не хватало... - Вот оно что... славно! – натянуто улыбаюсь я. - Драко, расскажи же Северусу, как тебя взяли в плен! – вмешивается Лестрейндж. Руди, ты гений. Теперь мы поглядим, как ты будешь выкручиваться, паршивец. Водили в лазарет, допрашивали? Как бы не так! Жаль, что я не могу пойти в камеру Малфоя и перерыть там все. Интересно – Оборотное в пузырьке, во фляжке, как у Барти, или в какой-то другой емкости? До измененной формы зелья не додумается даже всезнайка Грэйнджер. Принимать его ночью элементарно, днем – сложнее, но авроры и об этом позаботились. Наверное, все же фляга, содержимое которой именуется «лекарством». Не вздумай принимать мое лекарство, папа. - И правда любопытно – где ты был все эти дни? Тебя считали погибшим! – я стараюсь не пугать мальчишку, но тот и так готов упасть в обморок от ужаса. Дрожащие губы бормочут что-то невнятное; Люциус делает подбадривающий жест рукой. - Драко, что же ты... - Вы, вы, убийцы!! – пронзительный вопль отражается от стен тоскливым эхом. Самозванец приподнимается и кричит, вперив полный ярости взгляд в дежурного на балконе: - Мерзавцы, подонки!! Вы за все запла... - Силенцио! В бешенстве я так сжимаю кулаки, что ногти впиваются в ладони. Какая ловкость! Неужели план расписан до мелочей, или всему причиной чья-то экстраординарная находчивость? Но они не могли придумать идеальную тактику, не могли! Они слишком глупы для этого! Не будь я Северусом Снейпом, если не найду способ... драклы вас всех подери! - Не волнуйся, сынок, успокойся... – твердит Люциус, обнимая задыхающегося подростка. Тот силится подняться, грозит балкону кулаком и крайне неумело изображает гримасу праведного гнева. Ноздри старшего Малфоя трепещут – он сам рискует напроситься на заклятие до вечера; Руди предостерегающе кладет ему руку на плечо. Несколько минут мы молчим; когда дыхание гнусного притворщика выравнивается, и он, поборов себя, горько улыбается «отцу», я возвращаюсь к прерванному разговору: - Так как же его схватили? Люц, Драко наверняка уже все тебе рассказал, не томи. - Д-да... забавно, а я забыл... – рассеянно отвечает Малфой, окидывая с лица волосы. Что они с тобой делают? Разгладилась складка между бровями, появилась непривычно открытая, счастливая улыбка... ладно, он действительно рад возвращению якобы-сына. Но глаза... их выражение снова напоминает мне пустой взгляд Фрэнка Лонгботтома в больничной палате. Нет, не такой мертвенно-пустой, но словно невидящий, устремленный в себя... Мерлин мой, да это взгляд совершенно растерявшегося человека! - Его... Северус, я сказал тебе еще прошлой ночью, помнишь? Что его взяли в плен. Я не мог поверить – я и сейчас... но нет, что за бред я несу! – смеется Люциус, и смех этот кажется мне бесцветной пародией на радость. – Драко привели незадолго до рассвета, я ждал, я знал, что его приведут – всего на полчаса, но я был... Мерлин мой, Север, это просто чудо! Малфой – надменный, бесстрастный, язвительный – всхлипывает и крепко прижимает к себе «сына». Слезы катятся по ввалившимся щекам и падают на серую от пыли и грязи макушку мальчика; рожи самозванца я не вижу, но тощие полупрозрачные руки нерешительно обхватывают Малфоя за шею. За моей спиной тихонько кашляет Родольфус. - Север, давай отойдем на минутку... оставь их в покое. Ты все-таки туп, как древко метлы, дорогой Руди! Деликатности, как и прочим слащавым проявлениям, здесь не место. Ты и не подозреваешь, какой опасный оборот принимает дело. - В чем дело, Родольфус? – стальным голосом интересуюсь я, когда мы отходим ближе к воротам. Он встает так, что я вынужден повернуться к Малфоям спиной. - Ну... во-первых, я должен поблагодарить тебя за Рабу. Он поправляется, - хрипло говорит Лестрейндж, разглядывая утоптанную землю под ногами. - Это конфиденциальная информация? При Люциусе и... мальчике нельзя было сказать? – раздражаюсь я. - Тише, это не все, - Родольфус прислушивается, ждет, когда над нами пройдет аврор, и понижает голос до шепота: - Рабастана били не только из-за той девчонки. Он слышал, после допроса, разговор Уизли... Пауза. Второй аврор шагает над нашими головами – с балкона сыплется труха. - Мне нет дела до бредовой болтовни, - хмыкаю я. - Заключенные, разойтись! Первое предупреждение! – я делаю шаг назад. - Волчонок сказал: «Рон молодец, он справится!», - торопливо продолжает Родольфус. – Рабастан, конечно, встрял. Они как раз вели его во двор. Остальное ты сам знаешь. - Заключенный Лестрейндж... Дежурный не успевает договорить, потому что на балконе, хромая и отчаянно ругаясь, появляется Хмури. Тяжело вам приходится без аппарации! Шизоглаз хватается за перила и орет на весь двор, брызжа слюной: - Кто его выпустил, сукины дети?! Увести сейчас же! Уводите!! Охранник наклоняется к уху командира и, видимо, объясняет, что гроза миновала, а подсадная утка находится под Силенцио в полной безопасности. Это мало помогает. - Я тебе поговорю!! – напускается на соратника аврор. – Кто ослушался приказа? Кто?! Окрутил, гадюка слизеринская? Заплатишь, сполна заплатишь... Обоих в допросную! Из ворот ко нам уже бегут старшие фениксовцы: Джейкобс пускает в Руди Связывающее; второй аврор заламывает мне руки за спину. Я бросаю взгляд на Люциуса и понимаю – теперь ему безразлично, что произойдет с нами. Он станет самым примерным заключенным, раскроет все секреты и вылижет мракоборцам сапоги, лишь бы Драко остался жив. Под прицелом, в пыточных креслах, развернутых одно против другого, мы еще с четверть часа ждем Хмури. Вот он, тяжело дыша и костеря подчиненных, шагает враскачку по коридорам, зыркает магическим глазом на оторопевших дежурных, с глухими стонами и проклятиями поднимается по лестнице, на мост... Почему его кабинет так неудобно расположен? Преодолевая трудности, ступеньку за ступенькой, обливаясь потом, он верит в то, что еще полон сил – что он не полоумная развалина, а доблестный воин, посылающий куда подальше собственную судьбу. Ты ошибаешься, Аластор. Не видать тебе ни красивой победы, ни смерти на поле боя. Очень скоро ты свалишься с лестницы и будешь лежать в темноте с переломанными костями, или станешь дожидаться Авады под ворохом гниющих одеял в каменном мешке. Ради такой мечты стоит перетерпеть не один допрос, боль, новые раны... но вот Люциус... Руди смотрит перед собой с обычным сосредоточенно-тупым выражением лица, будто его привели на бойню и вот-вот ударят обухом по загривку. Удивительно, как Беллатрикс могла выйти замуж за такого барана? Лестрейндж сносил выходки жены как опоенный сонной травой гиппогриф, а мы не могли взять в толк, зачем ему понадобился подобный брак. Как метко выразился Люциус: «Спокойнее держать при себе мантикору, чем пытаться приручить Беллу». Ее особенная вспыльчивость по отношению к Рабастану имела обратную сторону; основания подозревать появились еще на свадьбе Лестрейнджей, но тайное стало явным во время нашего путешествия. У Малфоя были какие-то дела в Австрии – мы возвращались из Италии через Вену. Не знаю, кто столь отвратительно подготовил портключ, но уверен, что прожил горе-колдун после этого недолго. Вместо назначенного подземелья одного из реставрируемых дворцов мы аппарировали в чистое поле неподалеку от маггловского шоссе. Пока взбешенные Розье и Люциус, опаздывавший на встречу, спорили по поводу дальнейших действий, а Грейбек с Макнейром распивали бутылку сицилийского вина, Рабастан бодрым размашистым шагом направился к автостраде. На это никто не обратил внимания, кроме Беллатрикс. - Куда это твой братец побежал? – с наигранным равнодушием спросила она мужа. Лестрейндж только пожал плечами, без интереса созерцая спор соратников: Люциус требовал немедленно изготовить новый портключ, Эван же был уверен в том, что неудача – на самом деле ловушка. - Не знаю... Пойди, посмотри, - апатично откликнулся Руди на вопрос жены. Белла хмыкнула, подобрала кончиками пальцев юбки и поспешила вслед за деверем по мокрой от росы траве. Через несколько минут мы услышали страшный грохот, скрежет и лязг металла – на шоссе тут и там раздавались взрывы и взметались языки пламени в тучах черного дыма. Первым вскочил и понесся к дороге Родольфус, за ним – Малфой и оборотень. Мы с Розье путались в длинных мантиях и отстали; Макнейр прихрамывал следом, тяжело дыша и держась за бок. По мере приближения к шоссе грохот усиливался; отвратительно пахло горелой резиной и жидкостью, которую магглы используют для передвижения на своих железных машинах. Сейчас около десятка автомобилей образовывали бесформенное кладбище металла, из-под которого выглядывала развороченная яркая коробка с еще вертевшимися колесами. Даже не знаю, что поразило меня больше: разбросанные по шоссе оторванные конечности, обгорелые трупы и стоны раненых вперемежку с лязгом, сигналами далеких машин и криками бежавших к месту аварии магглов, или эти двое, слившиеся в поцелуе на фоне чудовищного разрушения. Черная грива Беллы развевалась на ветру; палочка в опущенной руке Рабастана еще дрожала. Многие из нас давно потеряли счет совершенным убийствам, но подобного символа торжествующего зла я еще не видел. Наконец, Раба отпустил Беллатрикс и повернул к нам искаженное гримасой триумфа лицо. Люциус открыто ухмылялся, Руди морщил лоб и удивленно разглядывал опрокинутую фуру, обшивка которой быстро покрывалась бурыми потеками. - Какое заклятие? – ничего не выражающим голосом поинтересовался он. - Ослепляющее на этого парня, - Раба кивнул в сторону искореженной кабины грузовика, где лежал изуродованный окровавленный водитель, - и огня побольше, - наглые глаза младшего Лестрейнджа горели вызовом, но Родольфусу было все равно. - Пора уходить - слишком много магглов! – торопил Розье. И правда – люди выскакивали из автомобилей и бежали поглазеть на трагедию, со стороны города приближались сирены, среди холмов мелькали желтые и оранжевые машины. Под насмешливым взглядом Люциуса Руди взял жену за локоть и повел обратно к дереву. Теперь я смотрю в эти пустые глаза под сжимающим голову металлическим обручем и понимаю, что никого на свете Родольфус не любит так, как бессовестного задиру-брата. Он не позволил встать между ними ни отцовскому презрению, сыпавшемуся на Рабу с ударами хлыста, ни праву наследования, ни колкостям соратников, ни женщине. Не позволит он этого и аврорам. - Руди! - Что? – усталый взгляд из под сдвинутых бровей. - Рабастан выживет. Не волнуйся за него. Не знаю, почему я говорю это сейчас. Лестрейндж улыбается в ответ и осторожно поворачивает запястья в колючих браслетах. В подвал вваливается потный разъяренный Хмури. - Что, дрянь, опять палки в колеса мне ставишь? – он наотмашь бьет меня по лицу; во рту солоноватый вкус и осколки зубов. Увернуться невозможно: еще один удар в скулу, и аврор тычет мне в висок волшебную палочку. - Видишь это? Видишь? Давненько я этого ждал! - Одолжили помахать? – превозмогая боль, язвлю я; по подбородку бежит струйка крови. Человеческий глаз Хмури сверлит меня, магический наблюдает за Родольфусом. - Помнится, профессор, ты что-то питилюкал о Непростительных? Будто я... – шипит старик. - Совершенно верно. И на Империо кишка тонка. Азкабана боитесь, крысы орденские... - Ах, боюсь?! – снова ревет аврор. – А как тебе это? Я не успеваю отвлечь его. Проклятая усталость... я ничего не успеваю. Я больше ничего не могу сделать. Хмури разворачивается, и в Лестрейнджа летит пучок зеленых лучей. Я будто оглох: не слышу ни заклятия, ни хриплого хохота безумца. Только шум волн, в которые такими же пустыми глазами смотрит застывший на прибрежных скалах мальчик с фонарем. - Раба! Иди скорее сюда, это... это седло отца... - Что ж... да будет так! - За что?! Скажи мне, за-а что-о-о?!! Против воли у меня вырывается крик. Шизоглаз грязно ругается, плюет на пол и ломает палочку об колено. Хрустнув, она сыпет серебристыми искрами – Мерлин мой, это же палочка... Драко. - Я не мастер делать предупреждения, - рычит, задыхаясь, мракоборец, - но считай это последним! Я не слышу, что он говорит. Раз было послано заклятие, значит хозяин палочки жив. Это невозможно подделать. Что же тогда... Труп Лестрейнджа сидит напротив, словно изваяние фараона, которое я видел в Египте, словно индейский вождь на собственных похоронах. Оковы, поддерживающие тело, слабеют – Руди падает под ноги аврору, а мне в переносицу летит ослепляющая молния.
Модератор: День шестой [align:right]«Зло, как и добро, имеет своих героев». Ф. Ларошфуко «Лучше смерть, чем усталость». Леонардо да Винчи[/align] В первый же вечер после взятия в плен Люпин вызвал меня к себе. Он отпустил охранников, сам прицелился и срывающимся от боли и бешенства голосом произнес: - Северус, как ты мог?! Я сам неоднократно задавал себе этот вопрос, но понимал его совершенно иначе, нежели Ремус. Как ты мог, Север, столько лет выдерживать унизительную роль двойного агента? Почему со дня возрождения Темного Лорда не действовал открыто? Боялся, не верил, выжидал? Мне казалось, что так будет лучше, и теперь я вижу, что ошибался. Многие соратники тогда повели себя довольно странно, и каждый заплатил сполна за свою нерешительность. Помню, один Долохов, да еще Грейбек горели желанием сразу начать резню, а приказ «щадить Избранного» привел их в бешенство. Благо, промедление и неудача в Отделе Тайн закончились лишь Азкабаном для нескольких наших – тогда авроры еще чтили собственные законы. Впрочем, сам Волдеморт изначально поступил опрометчиво – не стоило слепо верить пророчеству экзальтированной дуры. То, что в болтовню Сибиллы поверил и Дамблдор, окончательно разочаровало меня. Я надеялся получить более достойного противника – и получил. Кто мог подумать, что настоящим бедствием для нас окажется не хогвартский любитель сладостей и не «избранный» очкастый мальчишка, а отправленный стараниями Министерства на покой старый аврор! Пока в Ордене заправлял Дамблдор, Хмури не было видно, и грандиозные планы по уничтожению Темных Сил он держал при себе. Шизоглаз управлялся с мелкими поручениями вроде доставки в целости и сохранности драгоценного Поттера и, как выражался Рабастан, «не рыпался». Что и говорить – весь Орден водил хоровод вокруг гриффиндорского выродка, распевая хвалебные гимны и песни о его грядущей миссии. Ремус Люпин правил гуманный бал, изо всех сил стараясь вернуть Блэка к нормальной человеческой жизни, а заодно и примирить нас с Сириусом. Ничего более абсурдного ему в голову прийти не могло. Действительно – как я мог терпеть общество этих всевозможных олухов, от безмятежного директора до визгливой кухарки Молли Уизли? Как я мог изо дня в день пропускать мимо ушей провокации Блэка, бесстрастно выдерживать ненависть Поттера и робкое восхищение Люпина... и неизбежное: «Я верю тебе, Северус!» из уст «величайшего светлого мага современности». В маггловской психологии есть понятие самокодировки – с помощью настойчивого повторения определенной фразы человек заставляет себя поверить в некий факт, зачастую весьма далекий от истины. Величайший светлый маг занимался именно этим. Грязный, избитый, обессиленный, я стоял перед Люпином, тяжело опираясь на спинку стула и чувствуя себя особенно безоружным. Фигура вервольфа, подсвеченная лучами на диво яркого в тот день солнца, была окружена неземным сиянием долгожданной победы. Герой в блеске заслуженной славы... я усмехнулся и дерзко посмотрел ему в глаза. - Почему ты это сделал? – я не знал, что именно подразумевал Ремус. - На моем месте ты поступил бы точно так же. Тогда я солгал. У Люпина не хватило бы хитрости и выдержки играть мою рискованную роль. Помню, Дамблдор отправил его на разведку к оборотням. Люпин мужественно согласился, но при этом впал в такое замешательство, что я сразу понял: толку от его блужданий в компании сородичей не будет никакого. Позже, слушая сбивчивый рассказ о неудавшейся вербовке, я с трудом сдерживал смех. «Грейби, не хочешь ли ты перейти на светлую сторону и принимать зелья профессора?» - «Реми, а ты в курсе, что профессор давно наш со всеми потрохами?» Никто никогда не спрашивал, каково ходить на разведку Северусу Снейпу. Возможно, меня щадили, не позволяя демонстрировать слабость, проявление которой вызвало бы лишь брезгливые гримасы. Возможно, меня считали двужильным, или полагали, что я обязан расплачиваться за грехи давнего, по их мнению, пожирательского прошлого. Орденцы смотрели в рот директору и монотонно поддакивали каждому его решению. «Я доверял Снейпу как самому себе» - эти слова следовало высечь на вашей могиле, дорогой Альбус. Я лежу в спасительной для глаз темноте и вижу лицо Дамблдора в его предсмертную минуту. Он пытался сломить Драко, переманить его в теплые заботливые сети добра – хорошо, что я подоспел вовремя. За проявленную на задании слабость юный Малфой получил первое в своей жизни Круцио от тетушки Беллатрикс. Я докладывал Волдеморту о долгожданном убийстве директора под душераздирающие вопли мальчишки, доносившиеся из соседнего подземелья. Повелитель слегка улыбался и бормотал, поглаживая блестящую чешую Нагини: «Хорошо, очень хорошо». Он редко выглядел таким довольным; крики сына Люциуса были для Лорда музыкой. А потом – ссылка, и подвалы, и маггловские гостиницы, и обрывки страшных вестей... Что выражало в ту роковую минуту лицо директора, точно не знаю – я слишком злился на Драко, чтобы запоминать такие подробности. Наверняка это был шок, а может быть, последнее «я верю в тебя», промелькнувшее в полном отчаяния взгляде... Банальная смерть. У меня тогда сдали нервы: незачем было вступать в словестную дуэль с Поттером, но его жалкие попытки использовать мои собственные заклятия... от этих воспоминаний до сих пор закипает кровь. Салазар великий, сколько было допущено ошибок! Если бы не пророчество, не Лонгботтомы, не каприз Волдеморта, я не сидел бы сейчас здесь, Тони и Руди не гнили бы в канаве, а Малфой не... История не знает слова «если». Опасно становиться мечтателем, особенно в такой ситуации. Но возможно ли разглядеть правду воспаленными глазами? - Что-то ты задаешь слишком много вопросов, - неожиданно вслух говорю я, и начинаю тихо смеяться. Докатились, уважаемый профессор зельеварения. Скоро начнутся пространные диалоги на тему смысла бытия, или самопроверка по зельям, распространенным в Кастилии времен Колумба. За этим последует самокопание, самобичевание и самоунижение; жаль, что не самоубийство. Странно, но мысли о том, чтобы покончить с собой приходят мне в голову в периоды затишья, в редкие минуты размышления над собственной участью. Хвала Мерлину, всилу занятости у меня было мало таких минут. Изменится ли в мире хоть что-то, если в нем не станет Северуса Снейпа? Нет. Со мной тесно не связано ни одно существо, темное или светлое, меня некому будет оплакивать. Можно ли через смерть обрести свободу, покой? Да, но какой смысл в свободе, подобной морскому ветру над пустынным берегом... зачем слепой покой и немое бездействие? Нет, хватит об этом! Силой воли я возвращаю мысли к действительности. Хмури делает все, чтобы заставить меня заговорить. Он ничего не добился оскорблениями, шипами, шантажом, убийствами. Я был неправ, предполагая, что в аврорской стратегии не нашлось для меня места: они всего лишь разумно идут от простого к сложному. «Так и оставайся для них неразрешимой загадкой! Не сходи с ума!» Я сжимаю ноющие виски, заставляю себя вспомнить события минувшего дня в обратном порядке. Белая боль в глазах, на полу – обмякшее тело Родольфуса, шипение Аластора, допросная, предупре... «Волчонок сказал: «Рон молодец, он справится!» За услышанную фразу Рабастан чуть не поплатился жизнью. А ведь я ничего не знаю о младшем Лестрейндже – заживляющие заклинания были хороши, но мало ли что могло случиться. Он теперь один в камере, как Долохов... не для того ли, чтобы... Я мучаюсь чудовищными догадками все четыре часа до прогулки. Дверь приоткрывается, и на пороге появляется некто, кого я не могу разглядеть – только расплывчатая фигура, отдаленно напоминающая человеческую. В ноздри мне ударяет запах сырого мяса, грязи и леса – Волчонок. Он стоит рядом в пустом дворе, контролируя каждое мое движение; я шарю по стене, как слепой – контуры балкона пляшут, словно извивающаяся металлическая змея. Иногда мне кажется, что вокруг несколько звероподобных Биллов Уизли. Вода во фляге протухла, из пищи не бросили ничего; впрочем, разбитый рот так саднит, что я врядли смог бы справиться с каменными сухарями. Нас трое, только трое... или... - Хватит грязь месить! – рычит молодой оборотень, бесцеремонно хватая меня за шиворот. С каких это пор он стал выше? В полутемных коридорах царит небывалая тишина – словно все прислушиваются, затаив дыхание, к еле уловимым движениям воздуха. Дежурные застыли на постах; некоторые провожают нас хмурыми взглядами, но не вмешиваются. Проходя мимо камеры Лестрейнджей, я слышу доносящиеся из-за двери сдавленные стоны. - Вы снова... – слова срываются с языка прежде, чем я успеваю их обдумать. Уизли довольно ухмыляется в ответ: - Не твой дружок – не твоя забота! Рабе, разумеется, в самой тактичной форме доложили о смерти брата. Я не могу представить себе глубины его страдания, потому что никогда не видел в младшем Лестрейндже и признака душевных мук; но если он плачет, значит дело совсем плохо. Только у меня, в отличие от вас, Уизли, нет дружков, у меня – друзья. Остаток дня я провожу в камере. То ли разум зло играет со мной, то ли во дворе вправду звучит оживленный разговор и смех Малфоев. Каждый звук вонзается мне в сердце, как отравленная игла. Он верит. А если Люциус во что-то верит, этого не изменить никакими внушениями, уговорами, даже доказательствами – только если паршивый обманщик поперхнется Оборотным и примет свои истинный вид на глазах у «отца». Интересно, кто это? Неужели Рон Уизли? Манера двигаться и словечки вроде «папа» ему свойственны. Поттер отправился выуживать очередную фальшивку, заменившую хоркрукс, Лонгботтом потерял руку... больше подходящих по возрасту и знакомых с Драко мракоборцев нет. Я читал в старинных хрониках о ведьме, обратившейся в мужчину для того, чтобы быть рядом отцом и братом на поле боя, но, если память мне не изменяет, история закончилась весьма печально. От голода начинает кружиться голова; горло саднит, раны во рту не заживают, но хотя бы не болят глаза. Я осторожно массирую веки – давление и резь слабеют, мелькают разноцветные точки, кольца и круги... В сознании всплывает дурмштрангская шифровка за тринадцатое августа: на север было отправлено два отряда, на западный бастион – четыре. Почему они укрепляют запад? Неужели великаны все-таки вытащили свои туши из пещер и собираются участвовать в битве? С дозорной башни пропадают люди... немудрено, лес вокруг нее полон всякой нечисти. Контролировать дементоров не удается. В спешке продолжается обучение второкурсников – нужны свежие силы, скоро на бойню бросят и детей. Третий курс Дурмштранга – уже серьезный противник. Сам Анджей Ивашкевич не успел проучиться дальше пятого. Приятели в шутку называли его «Ангелом»; более издевательского прозвища невозможно было себе представить. Коренастый, широкоплечий, кривоногий, с непропорционально длинными руками, Ивашкевич являлся образцом безобразия, сочетавшегося с невиданной выносливостью, силой и злобой. Его отец был ловцом драконов и сгорел заживо во время охоты в Норвегии, оставив жену и урода-сына на милость Мерлина. Те едва сводили концы с концами, обращаясь даже к маггловским ростовщикам, но спустя год пришло письмо от Каркарова – возможно, единственное письмо этой поганки, которое не имело для кого-то фатальных последствий: Анджея приглашали в Дурмштранг. Ивашкевичи были бедны, как попрошайки из Дрянналлеи, но чистокровность и темная слава их рода не позволили Игорю отвернуться. Злой как мантикора подросток пополнил ряды воспитанников и, возможно, только тогда почувствовал себя полноценным человеком. Я познакомился с «Ангелом» весной, когда Долохов пригласил меня и Лестрейнджей на смотры в Дурмштранг; Малфой остался исполнять приказы Повелителя, которого не интересовали «махания палочкой с целью забавы». Правда, тот день был вовсе не похож на празднества, какие любил устраивать хвастливый Каркаров. И без того мрачный замок напоминал базальтовую глыбу с притаившимися внутри чудовищами; не было ни парада, ни толп восхищенных родителей, ни состязаний, где студенты соперничали друг с другом в силе и ловкости. Характер соревнований изменился под стать новой жизни. - Боец! –под Сонорусом кричит с трибуны Виктор Крам – после позорной гибели директора он замещает его, умело преобразуя школу в военный лагерь. – Боец!! После третьего восклицания на небольшую квадратную площадку, окруженную тройной галереей, выходит, раскачиваясь, Ивашкевич. В дальнем углу на песке еле различима поблескивающая точка – уменьшенный дракон вроде тех, каких вытаскивают из мешка участники Тремудрого Турнира. Вместо пестрой зрительской толпы за каменными перилами выстроились словно отлитые из одной мерки воспитанники: младшие курсы на третьем уровне, старшие – на самом нижнем, огороженном огнеупорными щитами. Тишина – ни приветственных возгласов, ни аплодисментов. Тони и Рабастан переглядываются – их глаза горят предвкушением. Родольфус безразличен: он наверняка думает о жене, которая предпочла иноземным зрелищам библиотеку в резиденции Темного Лорда. Вместе с Люциусом. - Краса-а-авец... – растягивает слова Раба, игриво щелкая языком. Парень внизу косолапо прохаживается по арене, чем-то напоминая живодера на бойне. - Правда ведь? Хорош, очень хорош! Лорд зря не... О, смотри! Северус, да смотри же! – по-мальчишески радуется Долохов, перевешиваясь через перила. Я отвлекаюсь от созерцания пасмурного неба над готической крышей и перевожу взгляд на площадку. Стремительное превращение я все же пропустил: на песке вместо крошечной ящерицы уже извивается в цепях взрослый дракон с пережатым ошейником горлом. Перед нами, да и по всей галлерее поднимаются прозрачные экраны. - Зачем это? – Руди равнодушно стучит пальчем по заколдованному стеклу. – От огня? - Нет, чтобы зрители не помогали бойцу бороться... или погибать, - зловеще подмигивает в ответ Антонин. Тем временем одна за другой рвутся цепи – последнюю, самую длинную и толстую, оставляют, чтобы не дать дракону взлететь. С гулким звуком лопается и катится по земле ошейник, защемлявший огнедышащую железу. Освобожденное чудовище ревет, ряды за стеклами инстинктивно подаются назад, но тут же снова придвигаются вплотную к экранам. - Родольфус, не спи! Гляди, что он делает!! – в восторге тормошит брата Рабастан. А посмотреть есть на что. Неуклюжий парень перед крылатым ящером внезапно преображается: он словно скользит по площадке, вычерчивая на песке зигзаги, и повторяет их ломаными движениями палочки. Ивашкевич не уворачивается от отненных струй – он отражает их сложнейшими заклятиями; видимо, отец не унес в могилу секреты борьбы с драконом. Зрители дружно ахают и разражаются возгласами восторга, когда новый поток пламени превращается в искрящийся шар и рассыпается оранжевыми брызгами о морду чудовища; дракон ревет от боли и чуть не валится на бок. - Молодчина!! – вопит, барабаня по стеклу, Раба; Родольфус лениво хлопает, Долохов же ухмыляется с видом знатока: он понимает, что самое интересное – впереди. - Декапитум! – выкрикивает «Ангел»; палочкой он рисует в воздухе сложную петлю и будто проводит черту поперек шеи ящера. Чешуйчатая голова с нелепыми наростами и крошечными злыми глазками падает в песок; из перерезанных артерий фонтаном бьет кровь. Толпа вокруг взрывается овацией, достойной матча кубка мира по квиддичу. Антонин щурится и опускает тяжелую руку на плечо ликующему Рабастану. - Погоди, еще не все... а-а-а, я так и знал – это полугидра! Где Виктор достал такую прелесть?! Гигантское изуродованное туловище бьется в судорогах, а из хребта чудовища тянутся теперь уже три шеи, увенчанные огнедышащими головами. Воистину отвратительное зрелище; я отворачиваюсь, а Тони хлопает ошеломленного Лестрейнджа по спине и радостно смеется: - Вот видишь! Теперь этому парню придется попотеть! Ивашкевич справился и с гидрой, залив арену и забрызгав стекла бурой кровью и слизью; его короткий триумф был последним выступлением перед перерывом. Мы ждали дурмштрангского главу, расположившись в маленьком Зале Собраний вокруг стола с простой пищей и отменным огневиски, который сразу переставили подальше от Рабастана. Школа, скорее напоминавшая гладиаторскую, нежели магическую, осталась под руководством недавних выпускников; малочисленные сторонники Каркарова разбежались после его позорной смерти, а преданные Повелителю ветераны предпочитали командовать на бастионах, оставив учеников на попечение опытных старших студентов. «Директором» Дурмштранга, а скорее командиром его молодого войска, был единогласно избран Виктор Крам. Выносливый и прямолинейный, он за год службы Волдеморту сумел добиться большего расположения и доверия Повелителя, нежели Игорь за всю свою бесславную жизнь. Поначалу меня настораживала давнишняя переписка Крама с Грэйнджер, но эта история, очевидно, осталась в детском прошлом обоих. Всегда немногословный, Виктор повертел в руках испещренные строчками трубочки хогвартского пергамента и равнодушно швырнул их в огонь; не сомневаюсь, что гриффиндорка поступила точно так же. Крам привел Ивашкевича через несколько минут, не дав ему даже отдохнуть и переодеться. Потный, заляпанный зловонной жижей, все еще сжимающий в короткий пальцах палочку, победитель дракона смотрел исподлобья, словно прикидывая, какое заклинание из его богатого арсенала подошло бы каждому из гостей. Долохов пожал обоим дурмштранговцам руки и перекинулся с ними парой непонятных нам школьных шуток. Крам засмеялся, вслед за ним хрипло захохотал Ивашкевич – атмосфера разрядилась, кубки наполнились огневиски, зал – оживленной беседой. Что может быть лучше празднования успеха вместе с союзником? Лишь празднование окончательной победы, когда друзья живы и рядом с тобой, а не в братских могилах или вражеских канавах. «Ангел» удостоился чести стать ближайшим помощником Виктора и ответственным за формирование новых боевых отрядов. Никто, кроме меня, не сомневался в удачно сделанном выборе. Мне же Ивашкевич смутно напоминал Грейбека, и не только отталкивающей внешностью и огромной силой. Его жестокость была первобытной; Анджей видел в собственных товарищах лишь пушечное мясо для достижения целей Волдеморта. Он не был стратегом, полководцем, терпеливым наставником – только упрямцем, одержимым жаждой крови и победы любой ценой. Крам надеялся его контролировать, но я понимал, что этого зверя в случае неповиновения не остановит ничего, кроме Авады. Я вспоминаю другие шифровки: нападение дементоров и призрачные Патронусы на площадке бастиона, третий курс, изучающий Непростительные, подавленный в самом начале бунт... В подозрительности юный дурмштранговец не уступал Хмури. Я усмехаюсь, представив, какую заваруху устроили бы эти двое, окажись они «лицом к лицу». Тогда профессор Снейп показался бы аврорам ангелом во плоти... Едва пригубив огневиски и не обращая особого внимания на похвалы Долохова, Ивашкевич попросил разрешения удалиться и тут же приступил к исполнению своих новых обязанностей. Он не присутствовал на продолжении состязания, где один боец погиб, а двое получили сильные ожоги. Зато на следующий день черный дурмштрангский коршун принес письмо и список студентов, готовых в любую минуту дня и ночи прибыть в резиденцию Темного Лорда для выполнения военного долга. Подобная расторопность польстила Повелителю, но насторожила и меня, и Малфоя. Мы сомневались в искренности соратников; ничто так не испытывает и не портит человека, как власть – особенно если не приходится надеяться на бескорысную дружбу и любовь окружающих. Анджей перепутал уважение с боязнью. Теперь я и кната ломаного не дам за дурмштрангскую верность. Они не предали нас в открытую, нет – просто отсиживались за крепостными стенами, равнодушно наблюдая за нашей гибелью. Вслед за несколькими неудачами, потерей Чаши Хаффлпафф и возрастающей опасностью послания из Дурмштранга становились все холоднее. Они полагают, что сделали достаточно много – да и какое дело Ивашкевичу и Краму до горстки оставшихся Пожирателей? Ведь главное то, что... До меня доносится далекий клекот парящей в небе птицы; смеха больше не слышно. Опомнись, Северус – тюремная стена толщиной в фут! Все звуки за ней – лишь опасная игра воображения! Нет ни неба, ни коршуна, ни Малфоев, ни шифровок, ни тебя самого... ничего больше нет, только последнее пристанище рассудка. Мерлин мой, как я... как мы могли дойти до этого?! Со смешанным чувством отчаяния и ярости я сжимаю в кулаке обрывок веревки. Я никогда не был беспомощным, никогда не позволял другим диктовать правила моей жизни. И не врагу решать, когда и как мне умереть. Я не замечаю, как течет время; вечерняя прогулка становится настоящим спасением. Во двор меня выводит усатый Джейкобс; он стоит в стороне и курит трубку, выдыхая в сумерки ароматные колечки. Сутулая фигура, блеск угольков и аромат хорошего табака так напоминают мне деда, что в душе все переворачивается. - Северус, подойди сюда! – ласковый подзывающий жест руки в строгом черном манжете. Тиканью маятника на стене вторит легкий скрип старинного кресла-качалки; сизый дым повис в воздухе туманной пеленой, от елки возле камина тяжело пахнет хвоей и рождественскими сладостями. - Но я делаю уроки, дедушка... - Оставь пока эти книги. Ты научишься колдовать, Северус, но должен узнать кое-что и о простой жизни. Он рассказывал мне о магглах – спокойно, даже бесстрастно, словно ничего не чувствовал по отношению к ним, а лишь наблюдал за людской суетой с какой-то высокой точки вроде вершины горы или башни. Уолтер Принс был погруженным в себя философом, который изредка делилися обрывками мыслей и парадоксальными мимолетными идеями. Он учил меня не сожалеть и не оглядываться, учил выбирать свой жизненный путь, и тут же добавлял: «Иногда, мальчик мой, обстоятельства сильнее твоей воли – они диктуют тебе условия. Подчинись им, Север – если биться головой о камень, скорее разобьешь голову, нежели скалу. А подчинившись, кто знает – может быть, ты сумеешь повернуть события себе во благо?». Удивительно, как точно он сформулировал один из заветов Слизерина, хотя сам учился когда-то на Рейвенкло. Иногда я задумывался, не имел ли он в виду моего ненавистного отца, жестокости которого позавидовал бы даже Бертольд Лестрейндж. Но Уолтер не мог догадываться, какие препятствия возникнут у меня на пути, какими бесконечно толстыми покажутся стены камеры. Я отказываюсь сдаваться и продолжаю набивать на лбу шишки. Осталось только поверить в безвыходность моего положения, и я побежден, мы все погибли. «А ради чего жить, Север? Ради того, чтобы еще сутки проваляться в зловонной дыре?» - Дружок, что случилось? Откуда все это? – он аккуратно закатывает рукав моей рубашки и поворачивает к свету руку, покрытую синеватыми пятнами. - Только не ври, что снова упал с метлы. - Но это правда, дедушка. Ты же сам говорил, что я летаю как чурбан. - Не обижайся - я совсем не разбираюсь в подобных вещах... Складка между седыми бровями становится глубже, но мы смеемся, пусть даже с горечью, над моими синяками и ссадинами. Подарок на Рождество от Сириуса Блэка и Джеймса Поттера; на этот раз им не назначили даже отработки. Гнусные паршивые негодяи... Джейкобс вытряхивает пепел на землю и глухо кашляет. - Давай руки свяжу – пора на допрос! Пока он стягивает мне запястья колючей веревкой, я отрешенно смотрю на почти полный серебряный круг луны; звезд не видно, черное небо дышит сырым холодом поздней осени. Мне показалось, или в мертвенном мягком свете мелькнула крылатая тень? Аврор снова кашляет и подталкивает меня к воротам. - Чего замер? Шевелись! – знакомый коридор, пляшущее пламя факелов, дежурные... Мракоборцев явно стало меньше: посты расположены с промежутками не в сто, а в двести или больше футов. Часть дежурных стережет корпус Люпина, усилена охрана входов и лазов, но авроров все равно непривычно мало... Салазар великий, дай мне сил! Навстречу нам двое конвойных волокут Рабастана, просунув руки ему под мышки. Искалеченный, худой, оборванный, со спутанными черными волосами и щетиной на ввалившихся щеках, младший Лестрейндж – будто роковой символ обреченности нашего дела. И тем более немыслим, невероятен его полный прежней дерзости и упрямства взгляд, который пронзает меня как заклятие. - Снейп! – он выкрикивает мое имя словно боевой клич; в голосе нет и признака слабости. – Снейп, я ничего им не сказал! Молчи! Помни Руди, Севе... Силенцио и последний обжигающий взгляд-хлыст из-под бровей. Мракоборцев стало меньше; они плохо исполняют приказы – раньше столкновение заключенных в одном коридоре было просто невозможно – значит, чем-то крайне обеспокоены, дезориентированы... Шизоглазу не удалось сломить Рабу гибелью брата – но кто тогда плакал в камере Лестрейнджей? Или... одному Мерлину известно, через что прошел каждый из нас за последние два дня. В допросной кроме меня и Джейкобса, налаживающего пыточное оборудование, находятся Грэйнджер, молодой прыщавый аврор и тронувшийся умом близнец Уизли. Лизоблюд Персиваль, вернувшийся в родное рыжее стадо после падения Министерства, видимо, сидит у братца-вервольфа, записывая ценные указания. Этого «блудного сына» авроры охраняют не хуже Поттера: общение с заключенными сводится к минимуму. Видимо, в надежности Перси мракоборцы все еще сомневаются – а я бы не стал. Мальчишка слишком узколоб и труслив, его не удастся подбить и на маленькую пакость. Пока на мне застегивают браслеты и обруч, гриффиндорская всезнайка нервно шелестит пергаментами и грызет конец пера. Не успевает Джейкобс нацелить палочку, как она вскакивает с места и поспешно выходит из-за стола, одергивая широкую мантию. - Постойте! Это... это унизительно, так мы ничего не добьемся! Снимите, уберите это! – девчонка властно машет рукой на пыточные устройства и оторопевшего аврора; тот явно не привык к приказам со стороны пигалицы втрое младше его самого. - Но мисс, вы... - Приведите Малфоя! Старшего! – сквозь зубы продолжает Грэйнджер, и мгновенно бледнеет. Она пользуется моментом – из присутствующих перечить ей никто не станет; даже Хмури, когда узнает, вряд ли будет бранить свою расторопную помощницу. - Преклоняюсь перед вашей решительностью, - я так долго молчал, что голос меня не слушается и звучит скорее удивленно, нежели иронично. Девица приходит в себя: щеки Грэйнджер снова пылают, она неловко вытирает потные ладони о мантию. От подобного зрелища покойная Минерва упала бы в продолжительный обморок. Ничего, сейчас явится Люциус – он научит тебя манерам, жалкая грязнокровка! - Ресториа ретинис! – хмуро отвечает она, вскидывая палочку и посылая мне в лицо пучок покалывающих искр. Я не успеваю даже предположить, что это такое: обильно льются слезы, но вместе с ними словно вытекает без остатка боль и жжение. Я осторожно вытираю глаза рукавом... Мерлин мой, как все снова четко, отвратительно резко! Мне кажется, я вижу каждую веснушку на роже Уизли! - Грэйнджер, зачем вы это сделали? – сейчас она тоже скажет что-нибудь насчет зверя и нежелания таковым быть. Но нет – лишь неуместная натянутая улыбка: - Вам не понять, профессор. - На моем месте ты поступил бы точно так же. Возможно. Возможно, я вернул бы зрение врагу, дабы тот смог разглядеть каждую деталь моего триумфа. Если она предложит мне выпить, сразу порекомендую заказывать палату в Мунго. Как все нелепо, противоестественно... она должна ненавидеть меня, или бояться... - Как поживает Рональд Уизли? – равнодушно спрашиваю я. Надо взбодриться перед перекрестным допросом – видимо, именно это и задумала умница Гермиона. Не дай Гриндевальд ляпнуть от усталости что-нибудь лишнее. Тревога за Люциуса и так терзает меня изнутри, не давая спокойно дышать и думать. Когда я вижу его в дверях, под конвоем, вижу его лицо... да, они смеялись во дворе, Малфой и самозванец – я слышал это сердцем. Я вынужден уцепиться за спинку пыточного кресла, чтобы не упасть: Люциус светится от счастья, смотрит на Грэйнджер и... Мигрень и тошнота возвращаются вместе с резким запахом нашатыря. Я не понимаю, где нахожусь, не чувствую рук и ног – только ноющую боль в каждом дюйме тела. Звон в ушах сменяется нарастающим гулом; внезапно мне становится очень холодно, только на правом плече странная теплая тяжесть. Над головой – почти полная луна и закрывающая большую часть неба дуга стены; нашатырный спирт сменяется табачным дыханием, меня кто-то довольно грубо тормошит. - Очухался? - Кто здесь?.. - На-ка, выпей, - мне в губы упирается горло фляжки с чем-то явно покрепче тухлой воды. - Не надо... где Малфой? - В камере, где ж ему быть? И тебе пора, а то не доживешь до допроса. - Сегодня?.. - Какое «сегодня», дракон тебя дери? Ночь на дворе! Сколько же я тут уже лежу? - Подняться можешь? – нетерпеливо продолжает Джейкобс. – Левитировать тебя до камеры, боюсь, сил не хватит. - Сам дойду, - я с трудом встаю, опираясь на руку врага; потом отталкиваю его и прислоняюсь к стене. В свежем воздухе чувствуется надвигающаяся гроза; со своего места я впервые вижу крошечное светящееся окошко на башне Хмури. Желтый огонек мигает, прерываясь и тускнея и, наконец, гаснет. Стуча зубами от холода и ежась в тонкой мантии, я молча направляюсь к воротам. Ожидаю под прицелом, пока второй зевающий аврор снимет засовы, и разворачиваюсь к усатому охраннику: - Вы допрашивали Лестрейнджа? Младшего, - ехидно уточняю я. - А если и да, то что? Толку все равно никакого – хамит да ругается, - бурчит в ответ дежурный. Что-то в моем лице его настораживает, потому что Джейкобс мрачнеет и утыкает палочку мне в грудь. - Хватит болтать! Авады на тебя не нашлось... вперед! В чем-то мое видение оказалось верно: Рабастан бодр и сдаваться не намерен. Все, что меня не убьет, сделает меня сильнее? Возможно... Он действительно поправился, раз его потащили на допрос. Что ж, должно же быть что-то хорошее в этом полном тихого безумия дне. Пока я под конвоем бреду к «последнему пристанищу», истинным становится другое «предчувствие» - или пророчество подсознания? Правда удивляет и радует даже больше, чем мираж: по дороге нам не встретился ни один аврор.
Модератор: День седьмой [align:right] «Мы никогда не бываем бесконечно далеки от тех, кого ненавидим. По той же причине можно считать, что мы никогда не будем по-настоящему близки тем, кого любим». А. С. Пиньоль, «Холодная кожа» «Если враг застал тебя врасплох, а ты еще жив – он в твоих руках». Вантал[/align] Я даже удивляюсь, что до сих пор жив. Очередное пробуждение настолько мучительно, что могила начинает казаться весьма уютной перспективой. У меня жар, ломит все кости, раны во рту опасно онемели. Дрожащими пальцами ощупываю лицо – опухшую маску, каждый дюйм которой пульсирует болью. Думаю, будь здесь зеркало, я не узнал бы себя. Слабость, тревога, отчаяние... «половина смерти», как называл это состояние Розье. Эвану повезло, он погиб в бою, покалечив напоследок Хмури. А что остается мне? Сгнить под грузом собственных страхов и смрадных одеял? - Север! Вот ты где, каналья! Отлыниваешь от обязанностей? Как он нашел меня, не представляю. Я нарочно выбрал единственный неубранный уголок в саду Малфоев, где за старой оранжереей валялись сломанные инструменты, тачка и облезлые доски, оказавшиеся детскими качелями. Может быть, у Люциуса тоже есть подобие карты мародеров, или его домовики – отменные шпионы? Так или иначе, виновник торжества оставил молодую жену, гостей и роскошный праздничный ужин, и пошел искать меня. - Сев, ты клялся мне самим Салазаром! Черт, стоило взять с тебя Нерушимую! – он уже пьян и тяжело прислоняется к колонне ветхого здания, рискуя испортить жениховский наряд. - Отстань. Ты хоть видел, с кем мне выпало танцевать?! Малфой отрицательно качает головой и снова беззаботно смеется. - Неужели с Родольфусом? - Хуже! С его женой! – я вытаскиваюл из кармана помятый клочок пергамента; когда в центре бального зала забил фонтан из роз, и под ноги мне упал обернутый надушенной запиской цветок, я сразу почуял неладное. Ох уж эта Нарцисса с ее «забавными» затеями... Люциус хохочет так, что из глаз у него текут слезы. - Успокойся, сейчас все твои эльфы сюда сбегутся! Сколько ты выпил? Вот иди, и сам пляши с Беллатрикс, - я не на шутку обиделся. - Я бы с радостью, но отказавшийся от дамы кавалер получает стра-а-ашную ка-а-ару, - Малфой наклоняется и драматически шепчет мне в ухо; запах вина смешивается с ароматами летнего вечера и старой древесины. Издалека доносится волшебная игра лучших скрипачей Европы. - Какую кару? Слово «слабак», выложенное на лбу волдырями? - Хуже... Нарси там что-то наколдовала про невозможность... про невезение в любви, - несколько заплетающимся языком продолжает Люциус; я скептически ухмыляюсь. – Впрочем, это наверняка розыгрыш, не бери в голову! Если не хочешь Беллу, можешь поменяться с Рабой – ему попалась старушенция Блэк. Бедняга сразу сбежал. Я фыркаю и невольно смеюсь, а Малфой, гляда на меня, неожиданно мрачнеет – будто грозовые тучи заволокли июльское солнце. Люциус садится напротив на край опрокинутой тачки и задумчиво смотрит в землю. - Она ведь тебе нравится, да? Белла, – глухо произносит он спустя несколько минут. - Какое это имеет значение? Она чистокровна, умна , хороша собой, но... - Она приносит несчастье, Север, - он произносит это таким тоном, что я тянусь за палочкой, вспоминая подходящее Отрезвляющее. – Это правда, и Родольфус тоже так думает. Он признался, что с ней... тяжело жить... Что она, порой, как дементор высасывает все силы, радость... надежду... Люциус говорит сам с собой, сжимая и разжимая сложенные на коленях руки. Пергамент у меня в кулаке будто наливается свинцом; сквозь благоухание жасмина проступают гнилостные нотки. Нужно возвращаться... - Тогда зачем Руди на ней женился? – словно со стороны слышу я собственный голос. Малфой горько усмехается: - Ты думаешь, они сами что-то решали? Один старинный род, второй, не менее старинный и благородный... Ты никогда не думал, почему у Лестрейнджей нет детей? - Люциус, ты пьян, ты не понимаешь, что говоришь, и вообще, это тебя не касается... – отвечаю я со слишком явной досадой. - К тому же, они только три года в браке. - У них родились мальчики, погодки - оба мертвые, раньше срока. Руди одному мне сказал. Она убила собственных детей, Север! - Люциус, довольно! Твои обвинения беспочвенны! – я вскакиваю и надвигаюсь на него, сжав кулаки, готовый привести пустомелю в чувство как угодно – даже если придется трясти за ворот парадной мантии. - А если... если ее кто-то проклял... или всех сестер? Мерлин мой, а вдруг Нарцисса тоже не сможет иметь детей? – он смотрит на меня глазами, полными такого ужаса, что весь гнев пропадает. Не отрывая взгляда, я вытаскиваю из кармана палочку и направляю ее на Малфоя. - Дивентато соберио! Успокоился? Вот и славно – пойдем, а то гляди, искать бросятся... Когда мы возвращаемся в зал, там, отражаясь в золотистом паркете, уже кружатся в вальсе гости. Красавица Нарцисса светится от счастья, изящно отклоняясь назад в паре с Эваном Розье; мимо нас, словно вихрь черного и зеленого бархата, проносятся Долохов и Беллатрикс. Лестрейнджей не видно – наверное, Руди потащил братца от карточного стола на свежий воздух. - Мадам Блэк, Северус решился предложить вам тур вальса! – Люциус отмахивается от домовика с бокалами и элегантно кланяется дородной даме в боа и шелках. Белла хихикает, подмигивая мне из-за плеча Тони, который неожиданно поворачивает свою даму и ведет ее глиссадом в центр зала... У меня осталось сил только на то, чтобы дышать; ни отозваться на окрик караульного, ни самостоятельно встать на ноги я не могу. Это конец? Ну так убейте меня, дракловы недоноски. Джейкобс и прыщавый призывник долго совещаются, волочь меня во двор или нет. Умело пряча отвращение – а может быть, невольную жалость? – за маской равнодушия, усатый аврор наконец снимает с пояса флягу и бросает ее на кучу полуистлевших одеял. В голубоватом свете Люмоса следы когтей проступают на стенах, словно засечки страшного арестанта, отсчет часов, оставшихся до гибели... - Вот тебя как... – покачав головой, задумчиво говорит Джейкобс. – А стоило оно того, а? Стоило? Сознайся, расскажи все – может, легче станет? - Твоими методами, Рем, мы пока ничего не добились! Ничего у вас не выйдет. К тому же, при всем своем желании я ни слова не могу произнести внятно. Подтверждая тщетность попытки болезненным мычанием, я осторожно делаю глоток и тут же сплевываю. Спирт, мать ваша ведьма! Грубейшее зелье на спирту! Рот словно взрывается болью, отдающей в глаза и виски обжигающими колючками. - Пей! – приказывает аврор. – Люпин велел, чтобы ты выпил все до капли! - Что это за м-мерзость? Зачем? – только Лонгботтому могло прийти в голову смешать Заживляющее с огневиски и разбавить эту бурду чем-то вроде маггловского энергетического напитка. А я еще боялся, что мракоборцы станут варить Веритасерум. - Пей, говорю! Придешь в себя – во двор, а потом к Люпину, - отчеканивает аврор. Вот так новость! - Если господин вервольф полагает, что я смогу приготовить аконитовое за пять минут, придется его разочаровать, - с трудом отвечаю я. Адская жидкость производит эффект выпитой натощак бутылки крепкого вина. Черт, я никогда не умел пить, в отличие от Люциуса или Руди. Как бы действительно не сболтнуть лишнего... между тем мышцы наливаются силой, дышать становится легче, с глаз спадает пелена. Обожженные спиртом десна снова саднит, но опухоль как будто спала. Нет, Лонгботтому не под силу изобрести столь гадкий, но удачный коктейль. И тут я вспоминаю, давлюсь зельем и кашляю, хватая воздух горящим ртом. - Сириус! – сутулый человек в мешковатой одежде держит в правой руке поднос, а левой тихо, но настойчиво стучит в обшарпанную дверь. - Сириус, открой, пожалуйста! Я не могу вечно тут... что ты сказал? Из-за двери слышно сдавленное рычание и рекомендация отправляться куда подальше. - Ты третий день ничего не ешь! Бродяга, это уж слишком! – пропустив ругань мимо ушей, уже громче продолжает Люпин. – Выпей хотя бы это... «Домашний рецепт» для поднятия тонуса, настроения, самооценки и прочая. Люпин утверждал, что у его закадычного друга «послеазкабанская депрессия», что он «не может привыкнуть к обычной жизни, Север – ты же понимаешь!». Ни дракла я не понимал, кроме того, что Блэк постепенно деградировал в ненавидящего всех и вся отшельника, оправдывая каждое слово хулы с портрета своей матери. Осторожно поднимаюсь: в ушах слегка шумит, но вцелом я чувствую себя несравнимо лучше. Только не ждите от меня благодарности, господа авроры! И оборотень ваш добряк бескорыстный: одного спас от потери крови, другого – от потери сил... Может, он и Малфоя от потери рассудка лечит? Думаете, я за это противоестественное милосердие изложу нашу стратегию на полгода вперед? Во дворе что-то неладно: джульетты спустились с балкона и спорят, столпившись в центре площадки. Демонтстративно не обращая внимания, я обхожу аврорскую компанию и сажусь возле стены напротив ворот. Отсюда все отлично видно; к тому же, мракоборцы галдят так, что и слепой бы понял суть происходящего. - Да в чем дело? Уже который день летает, стервятник! - Приказ был? - Не было приказа! Разуй глаза – дурмштрангское кольцо на лапе! - Лазутчик, что ли? Вестовой? - Вестей только никаких не принес... - Не анимаг? – один из авроров опускает палочку и посылает заклятие. - Сам ты анимаг... Орденцы расступаются – на земле в маленькой лужице крови трупик коршуна. Зря волнуетесь... по крайней мере мне был известен лишь один пернатый анимаг: Нормунд Орловский, сокурсник Крама, превращался в позорящую его фамилию куропатку. Бедняга так стеснялся, что заставить его отправиться на разведку в птичьем облике стоило больших совместных усилий. У меня не было времени думать о странной миссии крылатого дозорного. Конечно, я не был в курсе и половины секретов Дурмштранга, но сомневаюсь, что тамошние студенты умеют переводить клекот коршуна. А даже если умеют – они все равно не делают ничего, чтобы помочь нам. Хороши союзники... наивно было полагать, что в них не осталось ничего каркаровского. Счастье, что они еще не прибежали гнуть спину перед аврорами, или не передрались между собой за повышение в чине. Я наблюдаю за противником, смачивая водой сухари и разминая их пальцами. От охранников веет тревогой; они не забыли предыдущего полнолуния и не ждут ничего хорошего от сегодняшней ночи. Ведь кому-то придется стеречь снаружи лаз, прислушиваясь к дикому вою озверевшего соратника, а кто-то встанет на часах у корпуса, где будет метаться не помнящий себя Люпин. Хоть от Грейбека избавились, храбрецы... Я с отвращением кусаю заплесневелый сухарь; откуда они набрали воду – из лужи? Что же нужно чертовому оборотню? Я научился кое-как разбираться в перепадах его настроения, но утреннее зелье – это уже слишком даже для Люпиновского порыва доброты. Почему-то ему необходимо, чтобы я был сильным. Ремус предвидит особенно жестокий в его отсутствие допрос? Что за парадоксальная забота – неужели он хочет, чтобы я своей выдержкой потрепал нервы Аластору? Больше, чем знать правду о Волдеморте, Люпин желает насолить Хмури? Что за нелепость! - Ладно, ребята – по местам! Один из дежурных сжигает мертвую птицу заклятием; авроры исчезают за воротами, гулко стуча сапогами; на балконе происходит смена караула. Думай, Северус, думай... Люпин – не хаффлпаффский дурень, он опасен, тем более перед трансформацией. Он не властен над собой. Неизвестно, не напился ли он собственной тонизирующей бурды. Драклы его подери – стоило все-таки сварить это треклятое аконитовое! Спустя примерно час ворота снова распахиваются, и ко мне бодрым шагом идет Джейкобс. Что ж, буду вести себя нагло. - Пойдем, давай руки... - Разве господин Люпин еще вменяем? Или вы решили для разнообразия скормить меня оборотню? - Хватит чушь молоть, - он туже обычного связывает мне запястья. – Нарочно днем тебя звал, чтобы не пугать. «Напугали гоблина бритой мордой». - Какая предусмотрительность... где господа Малфои и Лестрейндж? – старый аврор сдвигает брови и выразительно трясет перед моим лицом палочкой. - Что-то ты разговорчив стал не в меру. На допрос пойдешь – вот там и будешь болтать! Шагай! – он толкает меня в спину и наступает в кучку оставшегося после коршуна пепла. Над головой медленно собираются тучи; где-то ветер снова треплет оторванный лист жести... это угроза, или всего лишь надвигающаяся буря? Я никогда не был в этой части тюрьмы – кабинет, в котором Ремус «принимал» меня пленного, находится в другом крыле, возле лазарета, куда на моих глазах внесли раненых Артура и Чарли Уизли. Были и другие жертвы, но я не успел толком разглядеть. «Апартаменты вервольфа» оказываются пустым длинным цехом с кое-где сохранившимися перегородками и узкими, в паутине, окнами под потолком. Дверь высокая и крепкая, с новыми, судя по виду, засовом и замками. Шаги сиротливым эхом отдаются в облупленных стенах; на полу – толстый слой пыли. Почему-то мне кажется, что все вокруг усыпано пеплом... сам Люпин будто растворился в сером полумраке: оборотень откинулся в старом кресле, вытянув длинные ноги под стол и рассеянно гладя пальцами облезлый подлокотник. - Садись, Северус, - звучит бесконечно усталый глухой голос. Напротив – второе потертое кресло. - Вы свободны, Джейкобс. Благодарю, - правой рукой Люпин достает палочку – слишком медленно, чтобы считать это предупреждением, скорее формальностью – да и руки у меня по-прежнему связаны. Бросив на нас последний хмурый взгляд, конвойный удаляется, с грохотом захлопнув за собой дверь. Какая пустая тишина... - Север, присаживайся. Поговорим, как в старые добрые времена, - слабо и невесело улыбается вервольф. – Либераманум! Веревка соскальзывает с запястий, словно змея. Мерлин великий, что это за пародия на былые орденские беседы возле камина? - Ты выпил все зелье? – с нотками беспокойства продолжает Люпин. - Ремус, прекрати любезничать – мы не на площади Гриммо! Скажи, что тебе нужно, и все! – эхо добавляет моему восклицанию какою-то отчаянную громогласность. Оборотень кашляет, прикрыв рот рукой, и поправляет воротник мантии. - Представь себе, Снейп - мне ничего от тебя не нужно, и я этому очень рад. Я действительно хочу просто поговорить – можно даже за чашкой чая, если ты не откажешься. Чай – я не пил его больше двух месяцев... Взмах палочкой, и на столе появляется простенький сервиз, сахарница, сэндвичи на блюде и неизменная плитка молочного шоколада. Я невольно сглатываю, но не прикасаюсь к угощению и пальцем. - Что. Тебе. Надо? - Тебе положить варенья? Вишневое, из запасов Молли... Этого я уже не выдерживаю. Одно резкое движение, и посуда с оглушительным звоном летит на пол; сахарный песок и шоколад тают в янтарной луже чая. Вервольф смотрит на меня совершенно спокойными, полными глубинного страдания глазами, и этот взгляд страшнее любого удара или заклинания. Судорожно сжимаю кулаки, стараясь унять участившийся стук сердца: почему так больно, почему? Потому, что все должно быть наоборот. Должно было быть. - Да, ты выпил все до капли... – задумчиво тянет Люпин, вспышкой из палочки уничтожая разрушение. – Я не рассчитал с концентрацией. Придя в себя, я падаю в кресло, насмешливо глядя на врага. - Не рассчитай ты еще немного, и я бы давно тебя обезоружил. - Врядли, Снейп. Здесь есть устройство для наблюдения, за дверью – авроры. Что за наслаждение убивать одного меня? – разводит руками Люпин. Он пытается выставить меня чудовищем, посылающим Аваду ради удовольствия? Дешевая провокация. - Ведь если бы ты хотел, то сделал бы это давным-давно! Почему ты не убил меня, Север? Я молчу – здесь во всем какой-то подвох... будто он пытается меня устыдить и переманить на свою сторону – чепуха. Между тем оборотень продолжает, все более воодушевляясь: - Я причинил тебе гораздо больше горя, чем Гарри! Я мог тебя прикончить, или того хуже! Ккой парадокс: ты люто ненавидишь Поттера, но никогда не желал зла мне – даже теперь не желаешь! Объясни, Север, что происходит?! Ты сходишь с ума перед полнолунием, вот что. - Люпин, у тебя очередной приступ самобичевания. Будто после той истории черт знает сколько лет назад с тобой не случилось чего похуже. - Представь себе, до недавних пор – нет. Я пытаюсь понять, за что ты так ненавидишь Гарри? - С чего ты взял? – я тоже умею прикидываться идиотом. - Перестань! Как только ты в открытую заявил свою позицию в войне, твое обращение с Гарри за все эти годы приняло совсем другой вид – истинный, я полагаю. На диво верно. Немудрено, что заслушавшись Дамблдора с его тотальной презумпцией невиновности, вы сразу не заметили «истинного обращения». Щенку еще мало досталось... - Если ты намерен говорить о Поттере, лучше не трать зря время. У тебя ведь его мало – до вечера? – отвечаю я ледяным ехидным тоном. Ремус тяжело вздыхает, нервно крутит в пальцах палочку и смотрит сквозь меня невозможно печальными глазами, словно ставя диагноз: «неисправимая жестокость». - Ты слишком далеко зашел в своей мести, Снейп. Не будь все столь чудовищно, я бы сказал, что ты ведешь себя как малолетний дурак. Это дикарство – выбирать себе врагов «по наследству», раз уж тебе позарез понадобились враги... - Мой выбор хотя бы понятен, в отличие от твоего! Почему ты спас Рабастана, но мучаешь Люциуса? – парирую я. – Ты двух слов не сказал Малфою, за что же... - Снейп, ты в своем уме? Ему вернули сына!! Мерлин мой, знал бы ты, чего мне это стоило! – взволнованно кричит вервольф. Нет, два раза на одну наживку вы меня не поймаете... а я теперь знаю, чем тебя пронять. - Заткнись, Рем! Хватит делать из меня дурака! – я перегибаюсь через стол и, не обращая внимания на искрящуюся палочку, ору Люпину прямо в лицо. – Вы напоили Рона Уизли Оборотным и швырнули в камеру в надежде, что Люциус ему проболтается!! Я все знаю! Поэтому я не вижу их во дворе, поэтому вы убили Долохова – чтобы устроить... семейную клетку! Ты оправдываешься за свою слабость, метешь хвостом перед Хмури!– собственный крик неестественно звучит в ушах. Ремус облизывает пересохшие губы и посылает невербальное – меня отбрасывает назад, как куль с мукой. Я покрываюсь холодным потом и таращусь на врага, словно его поступок мне в диковинку. - Рон Уизли, - взвешивая каждое слово, произносит Люпин, - отправился вместе с Гарри искать хоркруксы. Твои подозрения... необоснованны. Драклы тебя дери, Север, это просто чушь! Я лично взял Драко в плен возле твоих лабораторий и отправил в камеру к Малфою! - Это он напал на Лонгботтома? – от заклинания из легких будто вышел весь воздух: душно, кружится голова... - Да, а потом принялся караулить. Думаю, он какое-то время жил в полуразрушенных подземельях Хогвартса, - отмахивается Ремус. - Аластор был готов убить его из-за руки Невилла, но... мы решили поступить иначе. И придумали ловкий тактический ход. Все равно здесь что-то не так... Говори что угодно, чертов оборотень, но тебе меня не провести! Отправился за хоркруксами, как же! Только этой рыжей бестолочи им не хватало – будто Хагрида с его великаншей недостаточно. - Хмури заавадил Родольфуса из палочки Драко – ты знал об этом? – спрашиваю я. Люпин отрицательно качает головой и довольно хищно усмехается: - Кто бы мог подумать... что ж, туда ему и дорога, – он снова теребит воротник, потом снимает и кладет на стол тонкую золотую цепочку. Минуту мы молчим; небо за окнами потемнело, завывает в трубе ветер. Ремус вслушивается в эту мелодию со странной полуулыбкой. - Джейкобс сказал, что ты часто теряешь сознание. Это заклятие-молния, оно... А вчера меня оставили лежать во дворе, как Рабастана – видимо, в надежде, что я замерзну насмерть. Или ослепну. - Рем, хватит изображать сердобольного тюремщика – не унижайся. О чем же ты хотел побеседовать? – с легкой издевкой напоминаю я. – Снова о смысле жизни? - В какой то степени – да. Объясни наконец, как ты мог пойти на предательство? Как ты вообще... ради чего все это, Север?! Вот оно что – его теперь и до трансформации тянет на философию; или, добравшись до причины, он надеется предугадать последствия? - Ты хочешь, чтобы я объяснил тебе смысл моего выбора? Зачем? - Считай, что мне просто любопытно, - раздраженно перебивает Люпин. – Мне интересно, как такой неглупый человек мог ввязаться в грязь и убийства! Убийства и грязь – как громко сказано! - Люпин, ты помнишь, что я говорил про жизненный путь? Никогда не оглядывайся, не сожалей о содеянном. Ты можешь твердо сказать, что не жалеешь ни о чем в своем прошлом? – пауза. – Нет, не можешь. Думаю, ты многое был бы рад переписать с чистого листа. А я – нет. Оборотень растерянно, выжидающе смотрит на меня; косые капли дождя барабанят по стеклам, становится холодно. - Даже не знаю, с чего начать - врядли я могу говорить только за себя... Нередко в истории появлялись монументальные, но далекие от реальности идеи, которые благодаря силе и... своеобразной притягательности их провозгласителя объединяли людей. К лидеру их могли привести разные причины: фанатизм, жажда славы или наживы, поиски себя – что угодно. Но мелкая цель, которую преследовал тот или иной завербованный, вскоре поглащалась стремлением к общей, недостижимой мечте. Это добавляет решительности, стойкости – для кого-то даже приоткрывает тот самый «смысл жизни», чем вносит в душу уверенность и покой. Человек чувствует себя частью огромного целого, думает, что может изменить мир... - Не понимаю, как это связано с вашей шайкой головорезов... - Изволь помолчать, раз уж вызвал меня на этот разговор, - я скрещиваю на груди руки. – Вам втолковывали, что Том Марволо Риддл, а ныне лорд Волдеморт, был всего лишь идейным последователем Гриндевальда - это не так. Риддл осознавал необходимость сторонников, которых следует внедрять в разные сферы жизни колдовского общества, и умело выбирал людей: молодых, сильных, придающих особенное значение своим «мелким целям». - Что за мерзость – калечить души детям! – не выдерживает Люпин. - О, дети были совсем непротив! Волдеморт свил превосходную сеть из нитей нашего честолюбия, воинственности и расчета. Он заинтересовал нас, сделал сильнее, а мы отплатили верной службой, кто как умел. И только позже мы поняли, что гораздо легче сможем достичь собственных целей, ради которых мы и стали Пожирателями: ведь каждый из нас, благодаря помощи Волдеморта, играл именно ту партию, к которой стремился... - Как ты наивен! Вы все – жалкие пешки! – снова перебивает оборотень. - Ты так думаешь? Ты недооцениваешь масштабы нашей власти: вспомни, какие посты мы занимали. Кого в Хогвартсе боялись больше, чем меня? Никого. Малфой был влиятельнейшим человеком, держал на поводке министров! Каркаров стал директором Дурмштранга! Если бы не Азкабан, то Лестрейнджи... - Благодарение Мерлину за все четырнадцать лет их заключения. Что же стало с «великой» идеей? – с издевкой спрашивает оборотень. Он явно представлял эту беседу в несколько ином свете. - Идеи порабощения мира силами зла, как вы это пафосно называете, - не более, чем причуда Волдеморта, - Люпин вздрагивает: подобной формулировки он не ожидал. – Воевать с магглами чрезвычайно скучно, а магическое общество чересчур малочисленно для звания «целого мира». Что за удовольствие после победы править горсткой уцелевших дурней? Куда лучше «мелкие цели» и большое влияние. А все глобальное – недолговечно... – задумчиво добавляю я. - Идеи покойного Дамблдора насчет вселенской любви так же абсурдны... - Он не говорил о «вселенской» любви, - поправляет Ремус, - и не смей сравнивать! Дамблдор был прав, любовь – великая созидающая сила, на ней держится жизнь. - Правда? Только сам ты почему-то отказался от этого «великого созидания». Особого рвения в тебе я не замечал, - я иронично киваю на снятую цепочку; Люпин мрачнеет. – Один мыслитель сказал, что миром правят любовь и голод; другой – что судьба и прихоть. На самом деле, Рем, им правят страдание и борьба, и мы тому свидетели. Вервольф задумчиво молчит, запустив левую руку в волосы. - И с чем же вы боретесь? – глухо спрашивает он. – С безобидными магглами? С юностью, с радостью, с добром? Это же... какое-то дементорское прозябание! - Я не Грейбек, я не воюю с малолетками и грязнокровками. К твоему сведению, я убил лишь одного человека. - Зато какого... - Это неважно. У Хмури руки запачканы больше, чем у меня или Драко. Массовые мучения и убийства – удел Лестрейнджей, зверствования – миссия Грейбека, которую он благополучно осуществлял, пока ваши его не прикончили. Ремус снова вздрагивает, но тут же берет себя в руки. - Аластор жесток, но стать таким его вынудила война, - нерешительно возражает оборотень. - Ты сам себе противоречишь. Мы – мерзавцы и убийцы, а Хмури – справедливый каратель? - Разумеется! Вы развязали эту войну! - Каждый ведет свою маленькую войну, Люпин – с обстоятельствами, с неудачами, с подлыми ничтожествами, которые переворачивают тебя вверх тормашками! Что поделать, если со временем борьба принимает широкие масштабы! - И за тот Левикорпус должны расплачиваться десятки невинных людей? Мерлин великий, да как ты еще не задохнулся от мести?! - Не в моих правилах подставлять другую щеку, Рем! Это твоя привычка – осталось только снять рубаху и отдать ее Рабастану! - Северус, мне искренне тебя жаль. Как ты можешь так жить? Все – я сыт по горло его провокациями. - Вы уже давно приноровились к правилам этой бойни, а Хмури с Волчонком Уизли дадут фору в жестокости любому Пожирателю! По-твоему, это не так? - Снова тебе говорю – я не оправдываю Аластора и его методы, но он должен... - Раз средства одни и те же, значит мы ничем не отличаемся! И старательная мисс Грэйнджер скоро догонит самого Темного Лорда! Теперь вскакивает, с шумом отодвинув кресло, оборотень. - Север, как ты можешь?! Да ты или рехнулся, или издеваешься! Пытать и калечить магглов, и бороться в открытую с врагом – это, по-твоему, одно и то же?! И не смей – не смей, слышишь? – так говорить о Гермионе! Она... - Она убила мать, защищавшую своего сына! – кричу я. – Она ничуть не лучше Волдеморта!! - Это была случайность! - Скажи это Малфою!! Мне плевать, что на крики могут явиться авроры, мне плевать на полнолуние и волчий блеск в глазах Ремуса, на вой ветра, на заточение и смерть. Вервольф тяжело дышит, пытаясь совладать с собой; ну же, вцепись мне в горло, покажи, на что ты способен! Но Люпин молчит, и с каждой секундой ярость во мне угасает под накатами тревоги и гулкого звона в ушах. Бьются о берег морские волны; бриз треплет мои волосы и растрепанные локоны Беллатрикс. Вдоль кромки воды скачут верхом, заливаясь хохотом, братья Лестрейнджи: Рабастан уцепился за мантию Руди и кричит сквозь смех: «Быстрее, быстрее, но-о-о!!» Отец наказал Люциуса за плохое поведение – его уже третий день не пускают гулять и не дают десерт, а домовик Борки тайком таскает Малфою пряники из кладовой... - Северус! Невероятно – он протягивает мне чашку чая. - Это легкое успокоительное, Север. Выпей – мы... немного погорячились... Прости. Да что же со мной творится? Эти обмороки уже «вошли у меня в привычку». Неудобная спинка кресла давит в шею; сквозь пар от травяного настоя смутно различимо лицо оборотня. Значит... да, действие утреннего зелья закончилось. Наивно было полагать, что... - Я почти ничего не вижу... – по телу снова разливается тупая ноющая боль, пальцы сводит судорогой. - Мне жаль. Мне правда жаль, Север, но заклятие на глаза необратимо. - Люпин, не мели ерунду! Необратимых заклятий только два: Авада и повторное Круцио... - А дурмштрангские Режущие? - Спро-си у Ра-ба-ста... - Снейп! Энервейт! – меня грубо трясут за плечо. – Снейп, очнись! Агуаменти! Черт... Я разлепляю опухшие веки и со стоном оборачиваюсь на голос. За стенами бушует настоящий шторм; стекла жалобно дребезжат, тревожно колеблется пламя свечей. Уже вечер... или ночь? - Хвала Мерлину! Север, вставай сейчас же, и уходи! Уходи немедленно! В шуме ветра раздается далекий волчий вой. Я приподнимаюсь, вцепившись в подлокотники – Люпин мечется по заброшенному цеху, то и дело посылая в дверь призрачные сигналы. Куда подевались авроры? Вновь слышен вой – на этот раз ему вторит другой волк. Ремус резко поворачивается к окну; одно из заклятий серебристой лентой летит в меня, мгновенно приводя в чувство. - Что же это... – не своим голосом хрипит оборотень. – Что... Я оглядываю зал в поисках часов. Так и есть – запыленный циферблат на стене показывает половину шестого; слишком рано. Значит, из-за того, что Ремус не принял зелье, трансформация начинается раньше. Я в два шага преодолеваю расстояние между нами и кладу руку на плечо затравленному вервольфу; тот содрогается и съеживается, как от удара. - Люпин, я... - Там волки... Билл, он... и еще один, Северус! - Открой дверь, твои авроры оглохли, - палочка резко упирается мне в горло; за окнами белым разрядом вспыхивает молния. - Они не придут, Снейп. Я приказал им... оставаться снаружи, если услышат вой... – хрип звучит зловеще, заострившиеся уши медленно покрываются шерстью, но глаза все еще человеческие. - Просто открой дверь, и я уйду! – волчью песню в лесу заглушает раскат грома. - А-а-а!.. – оборотень сгибается в конвульсиях - этого достаточно. Выхватив из когтистой руки палочку, я бросаюсь к дверям, заклинанием опрокидывая за собой перегородки. Треск ломающихся досок смешивается с криками боли и рычанием. - Алохомора! Мертвенно бледные лица авроров, остекленевшие взгляды, устремленные мне за спину – и вой, леденящий, потусторонний, эхом раскатывающийся по коридорам. И Экспеллиармус.
Модератор: День восьмой [align:right]«Пусть судьба растопчет меня, и я посмотрю, не станет ли ей стыдно». Н. Макиавелли ««Необыкновенный» человек имеет право... то есть не официальное право, а сам имеет право разрешить своей совести перешагнуть... через иные препятствия, и единственно в том только случае, если исполнение его идеи (иногда спасительной, может быть, для всего человечества) того потребует». Ф. М. Достоевский, «Преступление и наказание»[/align] В детстве я несколько раз падал с метлы. Прекрасно помню это ощущение: резко меняется свист в ушах, нет ни одной точки опоры, а земля превращается в чудовищный магнит, к которому несешься, нелепо барахтаясь в воздухе. Я часто видел падение в кошмарных снах, а преподаватель полетов с его ободряющим лозунгом: «Свалился – встань, и снова на метлу!» казался мне самым жестоким и невыносимым волшебником в мире. Только позже я понял, как это необходимо – упав, тут же вскочить на ноги. Я сижу с ногами в кресле в самом темном углу гостиной Слизерина, стараясь казаться как можно меньше. Лучше лишний раз не попадаться никому на глаза – этот простой урок я извлек из эпизодического общения с отцом и его побоями. В большой комнате пока никого нет, и я всецело предаюсь воспоминаниям. Сегодня меня снова разбудила водяная бомба; в душе я поскользнулся и упал, набив на затылке шишку. За завтраком соседи отодвигаются подальше, с отвращением косясь на то, как я давлюсь ненавистной овсянкой. Через три минуты после начала трапезы с гриффиндорского стола летят «шутки»: - Эй, Сопливус, попробуй клевать овсянку носом! В рот тебе она точно не хочет лезть – до того противно! - Что ты, Сириус! Он же питается исключительно червяками – ведь так, Снейп? - Чего молчишь? Хочешь, приготовим тебе кашу из молотых козявок?! - И десерт из пауков! Ты ведь их тоже любишь, Сопливус? - Хи-хи-хи! – подобострастно пищит низенький пухлощекий мальчишка с крошечными юркими глазками. - Ребята, хватит! Разве он вас трогает? – укоризненный голос Люпина. - Этого еще не хватало... Эй, куда ты побежал, Снейп?! Мы еще не закончили обсуждать твое меню! – кричит мне вдогонку Блэк. Первый курс Хогвартса, Распределение, начало учебы, а вместе с ней и уверенности в том, что друзей здесь мне не найти – а врагов хоть отбавляй. Впрочем, у меня никогда не было друзей, и никто не научил их находить. Зато научили кое-чему поважнее. - Пятнадцать баллов Слизерину, мистер Снейп! Великолепный настой, поразительно! Как вы догадались... - Задача сегодняшнего урока – сварить Усыпляющее зелье. Приступайте! А для вас, мистер Снейп, есть кое-что поинтереснее... - Блевотная приправа к овсянке! – успевает шепнуть Блэк, когда я прохожу мимо него к кафедре. Удивительно, куда все семь лет смотрели старосты обоих факультетов. Гриффиндорский меня мало волновал, но Люциус... Я заметил его еще с табуретки, до того, как Шляпа закрыла зал ветхой ароматной темнотой. Малфой сидел в центре слизеринского стола, высокий, стройный, с этими непостижимыми длинными волосами, стянутыми в хвост. Он от души хлопал и улыбался каждому новоприбывшему, и сразу напускал на себя важный покровительственный вид. Выбравшись из-под Шляпы, я неуклюже поспешил к столу, будто притянутый блеском этого светлого человеческого факела. - Добро пожаловать, Северус! – Малфой слегка пожимает мне руку – первое рукопожатие чужого, ведь дедушка Уолтер не в счет – и тут же теряет ко мне интерес. Вялый староста с невыразительной внешностью нудно объяснетл что-то насчет уроков, но я как завороженный смотрю на Люциуса, и не я один. Красивая брюнетка с черными шальными глазами просто пожирает его взглядом, не обращая внимания на мрачного соседа, уставившегося в пустую тарелку. Некто Эван Розье, тоже первогодок, пытается завести с Малфоем светскую беседу, но старшие добродушно смеются над ним, не давая излагать подробности детства во Франции. Позже, втиснутый в стайку верещащих однокурсников, я верчу головой, надеясь еще раз увидеть Люциуса, но ярчайшее воспоминание того вечера уже исчезло. Я падал, и поднимался, и взбирался все выше, стараясь не просто догнать Малфоя, но стать ему равным. Наверное, только он и был мне другом, ничего не требуя взамен за свое расположение. Напротив – он помогал мне, как никто другой, и я поклялся себе, что никогда не брошу в беде ни Люциуса, ни его близких. Его семья была мне дороже круга идейных соратников и самого Волдеморта. Можеть быть, я, подобно Беллатрикс, приношу друзьям несчастье? - Легилименс! – властно выкрикивает черноволосый мужчина, направляя на меня волшебную палочку. Протего. Я стою, сгорбившись сильнее обычного и сосредоточенно глядя в мозаичный пол под ногами Волдеморта. Держать невербальную защиту сложнее, чем я предполагал, но нельзя ударить в грязь лицом. Занятие наедине – пугающая честь в череде общих тренировок. - Молодец, Север! – хвалит меня Повелитель. – Ты единственный, кто может достойно с этим справиться! Завтра попробуешь атаковать! Он безошибочно выделил и блестяще развил таланты каждого из нас, требуя полной самоотдачи, обучая черной магии как искусству – вдохновенно, увлекательно, жестоко, не обозначая границы возможного. Он превратил природную ярость Лестрейнджей в богатую палитру редких заклятий, сделал Малфоя виртуозом Империуса, отточил, словно клинок, хладнокровие Розье и раскрыл передо мной тайны проникновения в чужое сознание. «Ты можешь сварить все, что угодно, Снейп; ты будешь изобретать яды и противоядия, ты станешь мастером своего дела, но этого мало». - Легилименс! – заклинание пронзает ничего не подозревающего Родольфуса, и вот я вижу хохочущую пьяную Беллу, которая тычет в мужа пальцем, и зловещий черный замок, и две фигуры, карабкающиеся по прибрежным скалам с фонарями в руках... «- Раба! Иди скорее сюда, это... это седло отца...» Финита инкантатем. Темный Лорд говорил, что нам дозволено все, и что всем можно поступиться ради цели. Но я больше не был одиннадцатилетним мальчиком, завороженно взиравшим на прекрасного покровителя за школьным столом. Я понял Риддла так, как не понимал себя сам Риддл. Осторожно, просчитывая каждый шаг, я расставил границы, которые сильнее сплотили нас, сделали преданнее не только Повелителю, но и друг другу. Мы не дикари или неблагородные твари, которым чужды уважение и любовь к тем, кто достоен этих чувств. Мы не предаем соратников, не гнем спины, стойко встречаем лишения, боль и смерть. Поэтому мы презирали Петтигрю и Каркарова, поэтому Грейбек так и не стал нам настоящим товарищем. Ошибался ли я тогда? Не знаю... Иногда, глядя на Рабу, сверх меры упивавшегося кровью или вином, я сомневался, не станет ли он вторым Фенриром. Но когда очень давно, во время разведки, авроры обездвижили Родольфуса посреди болот, и Беллатрикс дезаппарировала, Лестрейндж закрыл собой брата и дрался с мракоборцами до тех пор, пока не подоспела подмога. Он не был зверем, только отчаянным, безрассудным малым... но ни мне, ни Рабе не удалось защитить дорогих нам людей... Связанный по рукам и ногам, я лежу во дворе под невиданной силы ливнем. Тяжелые струи воды сотрясают балкон, шумят в проржавевших трубах, низвергаются водопадами с крыши. Стена дождя отгораживает меня от остального мира; я лежу на земле, молча борясь с болью, как лежал без сна за пологом в слизеринской спальне. Постепенно боль уходит, будто окоченев и сжавшись, заглушенная холодом потерявшего чувствительность тела. Я понимаю, что это конец, но какая-то часть рассудка все еще бунтует, отказываясь принимать поражение. Запястья из синих стали багрово-фиолетовыми, пальцы почернели, подбородком я почти упираюсь в согнутые колени, и даже не могу забыться. Выбив у меня из рук палочку Люпина и наложив Коллопортус на дверь, дежурные будто очнулись от сна. Они били меня так, словно от этого зависела их жизнь: Джейкобс, и другой пожилой аврор, и прыщавый призывник, и неизвестные мне охранники, прибежавшие на вой оборотня из дальних коридоров... Так бьют только от ослепляющего бесконечного страха, когда в душе ничего не остается. Я не успел сказать доблестным мракоборцам, что они гораздо больше напоминали зверей, нежели запертый в пустынном зале вервольф; аврорские сапоги прошлись и по ребрам, и по челюстям. Чуть не подавившись выбитыми зубами, плюясь кровью и стараясь защитить руками голову, я впервые с надеждой ожидал заклятия посильнее. К счастью, Люпин взревел у самой двери, с треском царапая дерево когтями, и это отвлекло моих палачей. Двое остались сторожить оборотня, а Джейкобс и призывник под Импедиментой поволокли меня во двор. Вот ты и оказался на месте Лестрейнджа, Северус, только никто не придет спасать тебя от аврорского гнева и заражения крови; собственная незаменимость тебя и подвела. Что стоило умерить гордость и обучить достойного помощника? На эту роль подходил только Драко, но Люциус наотрез отказался делать из мальчишки «зельевара и лекаря». «Ни один Малфой не марал руки, толча червей и заливая их желчью какой-нибудь гадины, чтобы потом это пить!» - беспрекословно заявил он. Чванливый дурак... хотя если я начну перечислять допущенные нами непоправимые ошибки, мы все окажемся дураками... Я мыслю – следовательно, я существую... бессмертные слова маггловского ученого не раз приходили мне в голову за последние дни. Я существую, но не живу. Борьба одного обессилевшего воина против полчищ врагов, жалкие попытки упрямца отсрочить неминуемое: это и есть существование. Жизнь – это победа, но мы проиграли, господа. Плоть и кровь превратится в грязь, души – в пепел, и не воспарит наша мысль коршуном в небо. - Беллатрикс... - Что, Север? Что?! - Я... мы с Родольфусом уходим: нужно получше спрятать Чашу. Я не доверяю Алекто. Если мы не вернемся... Она бросается ко мне, порывисто обнимает за плечи, но ее глаза горят иначе, нежели на маггловском шоссе в Австрии девятнадцать лет назад. - Брось его... брось, - шипит она сквозь зубы, запуская ногти в складки мого плаща. – Оставь умирать, но сам возвращайся... поклянись! - Белла, ты не в своем уме... - Ты ничего не понимаешь, трус! – рычит она и с силой отталкивает меня. Нездоровый румянец, блестящие от лихорадки глаза, прерывистое дыхание... как же она красива! - Я не оставлю Руди, - твердо отвечаю я. Берусь за ручку двери – за спиной звучат глухие проклятия. Она больна, она сумасшедшая, и все же... Я оборачиваюсь – последний раз. - Убирайся!! В подобные минуты я от души жалел, что встретил ее. Беллатрикс Блэк была непостижимой женщиной, настоящей ведьмой из глуши средневековья, прекрасной и одновременно пугающей. Она была так черна, что одним своим видом отрицала возможность хоть сколько-нибудь светлых возвышенных чувств как к себе, так и со своей стороны. И все же Белла притягивала всех первых Пожирателей, создавая внутри ядра армии Волдеморта еще один центр: в нем будто смыкались лучи нашей силы. Она держала на ладони остатки наших душ и забавлялясь ими, то подбрасывая в воздух, то швыряя на землю. Принадлежало ли кому-то ее гордое жестокое сердце – этого я не знал и был рад своему неведению. Ненависть Беллы к навязанному ей мужу давно превратилась в холодное презрение – столь мощное и вездесущее, что ей не нужно было даже абортивное зелье. «Олух Лестрейндж» все понимал, но не притворялся – он просто смирился со своей участью, как вол с ярмом. Я лгу – мы отправляемся не просто прятать Чашу Хаффлпафф; Рабастан разведал местонахождение вражеского лагеря и клянется Гриндевальдом, что в одной из палаток ночует Поттер. Помню, сердце предостерегающе екнуло, но соблазн поймать паршивца и наконец доставить его Повелителю был слишком велик. Волдеморту наскучили мелкие провалы; его недовольство, переходящее в ярость, подорвало здоровье Беллатрикс сильнее, чем четырнадцать лет Азкабана. Нас не смущает ни близость лагеря к предполагаемому новому тайнику хоркрукса, ни огромный походный костер, словно приглашающий «подойти погреться». На часах возле огня дремлет Хагрид с арбалетом: мы со старшим Лестрейнджем подбираемсяь к нему с юга, а Рабастан, Долохов и Грейбек со своими людьми окружают лагерь с севера и востока. Западную сторону – непроходимый бурелом – караулят Люциус и дурень Амикус. Мне казалось, что так будет правильно... - Венгардиум Инфламабили!! Из костра в чащу за укрытием Малфоя летят огненные шары; лес вспыхивает, как порох, осыпав Амикуса дождем искр. Тот ревет и, получив в бок стрелу из арбалета, валится в горящие кусты – из палаток, посылая направо и налево заклятия, выскакивают не смыкавшие глаз авроры. Отряд во главе с Хмури ударяет по Рабастану, Люпин обезоруживает и связывает Грейбека, Уизли кидаются на Малфоя... мне нет дела до этой сумятицы – я ищу Избранного. А вот и ты, гриффиндорский выродок! Забыл, что и в мантии-невидимке оставляешь на влажной земле следы? - Руди! Бей Уизли, не щади! Я заберу Поттера! – кричу я перед тем, как дезаппарировать. Гриффиндорец бежит на север, петляя между деревьями, как заяц. Мне вслед летит один Ступефай, второй – заклятия попадают в стволы, крушат ветви... Внезапный удар в спину сбивает с ног, но я успеваю защититься, и Сектумсемпра у мальчишки не получается. Невербально блокируя заклятия, я тщетно озираюсь в поисках врага. - Выходи! Выходи, отродье, трус! В отца пошел, мерза... Иногда тактика Рабастана срабатывает: Поттер не выносит оскорблений в адрес почившего в драклах родителя и скидывает мантию. Мгновение я вижу перед собой Джеймса – ничтожного лохматого хвастуна со снитчем в руке и кучей прихвостней. Сладкая жажда мести захлестывает, будто волна, но я стараюсь сохранять хладнокровие. - Итак, не желаете ли... Протего! Вы плохо усвоили урок, Поттер - Круциатус вам не по... И я тут же падаю в приступе выкручивающей суставы боли. Надо мной свистит второй луч – он попадает паршивцу прямо в шрам. - Снейп!! – продираясь сквозь колючки и оставляя на них клочья мантии, ко мне несется Родольфус. – Салазар великий... Север, ты жив?! – он наклоняется надо мной, дрожащей палочкой рисуя сложную фигуру контрзаклятия. – Кто-то сбил мой... Что, Северус? Я не могу вымолвить ни слова, только слегка повожу головой, пытаясь заставить товарища обернуться, но Руди не понимает знака. Между тем вокруг нас с неслышными в пылу битвы щелчками аппарируют авроры во главе с Хмури. Еще секунда, и палочка Лестрейнджа летит в сторону: мы обезоружены, обездвижены и побеждены. Отчаянно ругаясь, хромающий Аластор спешит к извивающемуся под Непростительным мальчишке... Неожиданно скоро, словно торопясь осветить триумф мракоборцев, восходит солнце. Связанные, похожие на почерневшие изрубленные поленья, мы лежим вокруг потухшего костра. Грейбек дотянулся до раны на плече и зализывает ее, шумно вдыхая запах собственной крови; Долохов хрипит, лиц Малфоя и Лестрейнджей я не вижу. Какое счастье, что Белла и Драко остались в укрытии! Мы еще не несли подобных потерь: Амикус, Гойл, Крэбб, Эйвери... погибло множество наших людей; даже удивительно, что мы пока не разделили их участь. Но за жизни соратников заплачено красной ценой... - Чарли! Мальчик мой, сыночек... Чарли!! О-о-о... - Хагрид, чего стоишь – скорее неси его!! Невилл, поторапливайся! – взволнованно хрипит Хмури. - Я не могу найти... - Фред, дорогой мой!! Где же Джордж?! - Гермиона, уведи ее, Мерлина ради!! – звенящий голос Люпина, отдающего приказы. - Чарли, сыночек! Фред!! Пустите меня!! - Ступефай! – пауза. – Билл, прости, я не мог иначе. Люмос! - ... Годрик великий... - Мне жаль... Шелестит полотнище двери, и разъяренный Волчонок в два шага оказывается над распростертым Рабастаном. Секунду они, наверное, смотрят друг на друга; Уизли что-то рычит и бьет Лестрейнджа ногой по голове. - Мразь! Подонок! Дерьмо! – каждое слово сопровождается ударом. – Дрянь... за все... заплатишь... Я не верю своим ушам: Раба смеется в ответ – нервный хохот приглушен плащом брата. Он и умер бы с безумным оскалом на лице, но тут из палатки появляется забрызганный кровью Люпин. - Прекратить! – ревет он не своим голосом, направив палочку на товарища. – Уильям, прекрати сейчас же! Злобный взгляд через плечо и, плюнув на поверженного врага, молодой оборотень подходит к командиру – тот крепко сжимает его руку повыше локтя, сверля измученным, но решительным взглядом. - Билл, послушай, есть вещи куда важнее мести. Твоему отцу и братьям еще можно помочь, но нужно возвращаться, и немедленно! Аппарировать с ними нельзя... Билл, не отворачивайся, смотри на меня. Смотри на меня, я сказал! Немедленно! Собери остальных, найди свежих людей для конвоя. Да, и Гарри... Я внимаю не с надеждой, нет – все и так ясно. Но почему-то я уверен, что следующие слова дадут мне сил продолжить борьбу. - ... Гарри очень плох. Если... – Ремус опускает седеющую голову, - если с ним что-то... Он не договаривает, молча подталкивает Уизли к палатке и исчезает. «Если с ним что-то... что-то... что-то...» - то замирающие, то вновь громкие звуки назойливо кружатся в затуманенном сознании, словно огромные слепни Хагрида. Обрывки событий после битвы... мешки на головах, спотыкающийся Малфой, избитый, но все еще ухмыляющийся Лестрейндж, гогот и ругань авроров... Что-то случилось с нами – внезапно, немыслимо; и это проклятое обманчивое предчувствие, словно я знал, что так и будет!.. Я не мог этого знать! Если бы мы лучше окружили лагерь, если бы я не поддался соблазну самому поймать Поттера, если бы... это «если» сведет меня с ума... Я так больше не могу. Дождь накрывает меня водопадом, смывая остатки решимости, досады, злобы. Остались только боль и холод. Боль и холод правят миром... - Северус, как ты можешь так жить? - Никогда не оглядывайся, не жалей о содеянном. Последний прощальный взгляд в горящие черные глаза. - Убирайся!! Тошнота подкатывает к горлу, судорога будто раздергивает тело по суставам. «Белла» - боевой клич, гулкий звон похоронного колокола, эхо в темном колодце. Белла, Белла, Белла... я люблю несчастье, которое ты мне принесла. Где же ты, моя огненная... - Теперь это наш ветер, - шепчет черноволосая девушка; она сидит, подтянув колени к подбородку, и глубоко вдыхает соленый аромат моря. В шелковых складках шуршит белесый песок, принадлежащий ее будущему свекру, мужу, деверю... Зажмурившись от волнения, я накрываю ее длинные пальцы своей ладонью, пятнистой от химических ожогов. - Хочешь, я подарю его тебе? Он будет только твой... Рука выскальзывает и прячется в темную муфту с вышитой серебром змеей; прищурившись, Беллатрикс смотрит то ли в морскую даль, то ли на братьев, заставляющих коня зайти в волны. - Не надо. Мне достаточно огня моей звезды. Пелена дождя перед глазами темнеет, израненный рот наполняется горечью. Еще несколько вдохов, и покой... сон... - Снейп, я ничего им не сказал! Помни Руди, Севе... - Энервейт!! Я умер и нахожусь в маггловском аду. Только откуда здесь Хмури? Шизоглаз наклоняется и грубо тянет меня за шиворот – он действительно думает, что я смогу подняться? Повторный Энервейт ударяет мне в голову, усиливая звон в ушах и обостряя ощущения – сил заклинание не прибавляет. Хмури досадливо сплевывает и сапогом толкает меня обратно в лужу. - Размазня! Эй, у кого осталась та выпивка? Дункан, давай сюда, да выводи остальных! – приказывает аврор. Я не вижу явившегося охранника, но по запаху табака узнаю Джейкобса. Причудливые кольца дыма под потолком, тихая праздничная музыка, скрип качалки, пряники с изюмом... это было наше последнее Рождество вместе. Уолтер Бернард Принс скончался двадцатого марта тысяча девятьсот семьдесят первого года – то был единственный раз, когда я испортил на уроке зелье. Кряхтя и глухо ругаясь, Аластор опускается на колени в грязь рядом со мной. Капли текут по его лицу, задерживаясь в глубоких шрамах и морщинах; блестит стеклянный глаз, рот отвратительно перекошен. Старик тычет мне в разбитые губы знакомую фляжку. - Убирайся, - мой голос превратился в шелест, который тонет в шуме ливня. Зверская улыбка становится шире. - Потом. Ты ведь хочешь повидать Белобрысого с его сыночком? Он все еще надеется меня удивить? Преодолев боль, я тянусь рукой к фляге и выбиваю ее у Хмури – настойка на Блэковском огневиски смешивается с дождевой водой и моей кровью. - Убирайся! – жалкий хрип сквозь сжатые разбитые челюсти. - Как пожелаете, профессор. Ребята, гоните их сюда! Сквозь пелену приближаются несколько фигур – двое с мешками на головах и с конвойными по бокам. Я не вижу, но чувствую, как нас широким кольцом окружают авроры – палочки нацелены в центр, будто на ритуальном действии. - Их загнали в ловушку, как зверей! Пленники пошатываются на полусогнутых ногах; Рабастана нет. Может, братья уже встретились в лучшем мире? - Ресториа ретинис! – посылает заклятие Аластор, и унылая картина врывается в сознание сотнями страшных подробностей. Я вижу глаза авроров под бурыми капюшонами, так напоминающими нашу одежду, и угрожающе мерцающие палочки, и искаженное дьявольским предвкушением лицо Хмури. Я вижу багровые разводы на лохмотьях пленников, вывернутые за спину, безжалостно стянутые руки. Я вижу младшего Малфоя, выступающего вперед из кольца авроров... Нарцисса смеется, потряхивая жемчужным ожерельем над кроваткой малыша; малютка Драко тянется с блестящим бусинам, стараясь зацепить их ножками. - Какой он подвижный, правда, Север? Люц, посмотри! - Будьте осторожней - оно стоит целое состояние! – гордость в тоне Малфоя заглушает предостережение; он ставит бокал на столик и подходит к колыбели. - Слизеринская ящерица! – добродушно усмехается молодой отец. - Надо подвесить над кроваткой колокольчики! – с азартом продолжает Нарси. – У Беллы были такие! - Так вот почему все домовики Блэков глухие! – иронизирую я. Малыш издает победный визг и тянет к себе жемчужную нить... - Здравствуйте, Северус! – знакомым, но таким чужим бесстрастным тоном произносит Драко. На нем новая теплая мантия, светлые волосы слиплись вокруг остренького лица. Мерлин мой, его же не держат под прицелом! - Драко... - Я должен вам сказать, - тем же ровным голосом продолжает Малфой, - я рассказал все. Все, что знал. Вы не простите меня. но... я... – самозванец прерывается, затравленно озираясь. Он дрожит и кутается в плащ; вид у мальчишки больше не спокойный, а... не испуганный, нет – потерянный... Что все это... - Ты забыл мать, Драко? – с горечью спрашиваю я. Печальный взгляд светлых глаз в ответ. - Я... нет... никогда... - Паршивец! Крыса! - Они бы убили папу, не расскажи я все! – жалкий актеришка заливается слезами. – Я... мне... нам дали лекарства... и мы похоронили маму... - Гнусный притворщик! Да как у тебя язык поворачивается?! Гриффиндорская дрянь, гнилая кровь! - Как вы можете, за что?! – рыдающего поганца бьет судорога. - Вы добились, чего хотели? – шипя и корчась в путах, я с трудом поворачиваюсь к Хмури – тот скалится, как Грейбек после удачной охоты. – Все выведали? - Не совсем... – растягивая слова, отвечает аврор. - Что Люциус тебе рассказал, мразь?! – собрав последние силы, кричу я на подростка. – Раскрыл все карты? Про бастионы, про тайники, про хоркруксы, про... - Заткнись! – ревет Шизоглаз. - Он рассказал, как перебил половину твоих родственничков? Как твой папаша валялся у него в ногах под Круциатусом, прося пощады?! Как твоя мать... - Северус, вы не в себе! – вопит самозванец. - Как Молли утаскивала в лес твою потаскушку-сестрицу и оборотневу француженку, пока вокруг гибли ее сыновья?! - Да что вы такое говорите?! - Недобитая гадина – хватит притворяться! И тебя прихлопнут! Один из пленных глухо стонет и порывается вперед, но его удерживают. Лже-Драко вот-вот потеряет сознание; титаническим усилием я встаю на колени. - Будь ты проклят! – я плюю в мальчишку кровью. Паршивец немыслимо бледнеет и, пошатнувшись, прислоняется к соседнему конвойному; аврор брезгливо морщится и делает шаг назад – мальчишка падает без чувств. Почему никто не бросается поднимать бравого Рональда Уизли?.. За строем конвойных мелькает, переходя от одного охранника к другому, высокая фигура в плаще с капюшоном. - В таком случае... чего вы хотите от меня? – тяжело дыша и не помня себя от боли, обращаюсь я к мракоборцам. Вы ведь всех сломали – остался один я. Какая теперь разница? - Где сейчас скрывается Волдеморт?! – рычит Хмури. - Дядя Севе... – шелестит очнувшийся подросток. - Молча-а-ать!! Признавайся, где ваш драклов Лорд! – гремит старый аврор. - Никогда. Убей меня, убей Рабастана, Люциуса, - я слабо киваю в сторону ворот, - вырежи весь Дурмштранг, но ты никогда этого не узнаешь! - Люциуса, говоришь? – щурится Хмури с прежней гримасой торжества. Сделав шаг в сторону, он оказывается между двумя заключенными, жестом фокусника сдергивает с головы правого мешок... Малфой... Мерлин мой, что с ним? Кто его... зачем его обстригли... - Финита Инкантатем! Немыслимо худой, избитый, в окровавленных лохмотьях Люциус с трудом разлепляет губы: - Драко... ты жив... - Отец?.. - Драко! – слабая, еще неверящая улыбка радости. - Отец!! Авроры расступаются, пропуская фигуру в плаще – мужчина снимает капюшон, но мне безразличны и стремительно темнеющие длинные платиновые пряди, которые становятся все короче, и проступающая зелень глаз, и шрам на лбу, и циничное : «Ваша война проиграна, профессор Снейп!» - Папа!! – отчаянно кричит Драко, кидаясь к настоящему Люциусу – мальчика грубо оттаскивают за шиворот; у старшего Малфоя подгибаются ноги. – Пустите! Пустите его!! Дядя Северус!! Мерлин мой... - Аластор... - Слово за тобой, Снейп! – скалит зубы палач. – Гарри, возьми палочку! Говори! - Сначала отпустите их. Повелевающий знак – Люциус со связанными за спиной руками падает в объятия сына; Драко судорожно всхлипывает, зарываясь лицом в седые искромсанные волосы. Как я мог... как я мог так ошибаться... и так обидеть... - Времени нет, Север. Говори, или я прикончу обоих! – Хмури направляет палочку на Малфоев, Поттер –на меня. - Ты жив, сынок... хвала Салазару, ты жив... - Я не мог... я боялся... прости, прости меня! - Тише, Драко, тише... - Говори, Снейп!! – кричит аврор. – А не то... Ужас, сковывающий все мысли, словно пронзает еще одна молния... о, да – Легилименс... ты все же чему-то научился, гриффиндорский ублюдок! - Темный Лорд находится в заброшенном замке Лестрейнджей, - бесцветным ровным голосом отвечаю я, - к северо-востоку от... - Найдем, не дурни! – перебивает Хмури. – Ведь он правду говорит, так, Гарри? - Правду, - подтверждает Избранный; он берет у Джейкобса фляжку и делает жадный глоток. - Молодец! Отец бы тобой гордился! – благодарно басит Шизоглаз, хлопая Поттера по плечу. – Иди-ка, отдохни – самому ведь досталось! Как они могли?.. и ведь до чего просто... В ту ночь, когда меня потащили к Хмури... это уже был не Люциус. Сначала они мучили Малфоя, потом уговаривали, потом пугали... все было бесполезно. Но авроры поняли, что слабее Люца никого нет. Меня... мне попросту напустили тумана в глаза. А на экране... приходила ли Грэйнджер просить прощения за убийство, или это была еще одна сцена чудовищного спектакля? Антонина убили, Рабастана покалечили, чтобы отвлечь внимание Руди. Руди... он знал правду, он просто не успел... и погиб... - Кто бы мог подумать... что ж, туда ему и дорога. Будь ты проклят, Ремус Люпин. Мы попали под собственную Аваду. - Ну что? – явно наслаждается ситуацией Аластор. – С тобой осталось разобраться! – с этими словами он стаскивает мешок с головы второго пленного; им оказывается молодой рейвенкловец – грязный, в синяках, от него невыносимо разит потом. Пушечное мясо... теперь ты им не нужен. - Энервейт! – паренек вздрагивает, бегая глазами по рядам бывших соратников; взгляд задерживается на Малфоях. Ухмыляясь, Хмури сует ему в руку волшебную палочку. - Последний шанс оправдаться, Морган! Прикончи эту мразь, - лениво произносит аврор, сторонясь и заходя мне за спину. - Ты подлец, Ала... – Силенцио между лопаток выбивает из легких воздух. Губы юноши дрожат, он не может даже поднять оружие. - Шевелись, бестолочь! А то обратно в тюрьму пойдешь! – рявкает Шизоглаз, надвигаясь на слабака с кулаками. Всхлипывания в камере Лестрейнджей... - Н-н-не м-могу... Старый аврор отвешивает ему пощечину – из угла рта течет струйка крови. - Давай! Или ты предатель?! - Н-нет... не могу... звери... - Сукин сын!! В камеру его, пусть подыхает! – орет обезумевший командир, перечерчивая Ступефаем колени бывшего мракоборца.. Тем временем конвойные растаскивают Малфоев – Люциус обессилен, но Драко отчаянно сопротивляется, брыкаясь и норовя укусить; Джейкобс посылает в него Обездвиживающее. - Сопляка возьмем с собой, - подчеркнуто небрежно рассуждает Хмури, - а вот старший... Ребята, разойдись! Я запомню это навсегда. Пусть даже мне отмерено лишь несколько часов, несколько минут существования, я буду жить, чтобы помнить Нарциссу у подножия лестницы, обмякшее тело Люциуса на залитой дождем и кровью арене, помертвевшее лицо Драко... Вот они, пути достижения великих целей великими людьми. - Снова тебе говорю – я не оправдываю Аластора и его методы, но он должен... Люциус, я обещаю тебе то же, что обещал Руди. Я клянусь – твой сын будет жить. Друг, прости... - Авада Кедавра!!
Модератор: День девятый [align:right]«- Друг, расскажите мне о своих планах на будущее, - предложил он. - Как вы можете об этом говорить, когда умираете? – возразил я, обливаясь слезами. - А с чего вы взяли, что такие как я вообще умирают? – спросил он в ответ». А. С. Пиньоль, «Холодная кожа» «Как мне жаль, что тебя здесь нет, дорогой Луций!» Т. Уайлдер, «Мартовские иды»[/align] Нынешние октябрьские выходные выдались особенно холодными – виновата не погода, а люди. Я никогда не вызывал у окружающих симпатии, но в эти дни будто сами стены Хогвартса ополчились против меня, грозясь раздавить. Я снова сижу в одиночестве в гостиной Слизерина, автоматически помешивая уже сто раз перемешанное зелье, которое варю ради эксперимента. Среди испорченных пергаментов лежит рукопись с рецептом – старинный манускрипт, выданный мне с личного разрешения декана: путаясь в витиеватом слоге напополам с выцвевшими иллюстрациями, я пытаюсь воссоздать Эликсир Счастливых Воспоминаний – на тот случай, если таковые у меня появятся. Но, сколько я ни мешаю жидкость тонкой фарфоровой палочкой, зелье упорно остается насыщенно фиолетовым вместо лазурного. Видимо, не судьба; вздохнув, я последний раз смотрю в котел, заклинанием гашу под ним огонь и забираюсь с ногами на диван. Что лучше – снова полистать «Каталонские зелья» или поразмышлять о несправедливости жизни? Словно ответив на молчаливый вопрос, жизнь посылает мне то, что заставляет в миг забыть о всякой несправедливости. - Северус, почему ты здесь прячешься? Как, опять засел за учебу? Нет, Руди, он и вправду маньяк! Спинка дивана повернута к входу: я не замечаю, как в гостиной появляются Люциус Малфой и темноволосый юноша, который смотрел в тарелку за праздничным столом. От неожиданности я роняю рукопись, скатываюсь с дивана и почему-то тревожно оглядываюсь – все ли в порядке? И тут же с досадой одергиваю себя: ты не домовой эльф, Северус Снейп, и не смей себя таковым чувствовать – даже в присутствии Малфоя! - Точно, маньяк! - откликается спутник Люциуса, подбирая с ковра рассыпавшиеся листки «Каталонских зелий». Разогнувшись, он одновременно протягивает мне манускрипт и правую руку. - Родольфус Лестрейндж, очень приятно, - он трясет мою руку так, будто это конечность тряпичной куклы, но лицо у слизеринца не злое, а какое-то растерянное, несмотря на улыбку. – Мы с Люцем собираем компанию – на следующей неделе поедем на охоту. Хочешь с нами? Это не подвох? Меня приглашает в гости человек, который дружит с Малфоем? Недоверие на моем лице сменяется замешательством, и Родольфус поспешно продолжает: - Если родители не отпустят тебя одного, пусть тоже приезжают! Будет отец Люциуса, мадам Розье и госпожа Макнейр, да и мой батюшка в кои веки вылезет из логова... он же хозяин поместья, в конце-концов, - как-то нелепо завершает мысль Лестрейндж. Повисает неловкая пауза. - А мы... поедем в поместье? – хрипло спрашиваю я. Драклы меня дери – я ведь даже не представился! Но ведь он знает, как меня зовут, от Малфоя... и вообще, почему я так волнуюсь? - Ко мне в гости. Мы живем возле моря, прямо на скалах, - Руди машет рукой на северные часы в гостиной, – но есть еще большой охотничий дом в лесу; обещают загнать хорошего вепракса. Так ты согласен? Один, или с отцом-матерью? - Мои родители умерли, - уверенно лгу я; Лестрейндж ничуть не смущается, никаких потупившихся взглядов и формальных соболезнований – в этом есть что-то располагающее. – Но дедушка наверняка разрешит! - Вот и отлично! – дружелюбно добавляет Люциус. – Будем еще кататься верхом, испытывать разные заклинания! Так что выше нос, Снейп! До встречи – Руди, пошли, надо еще найти Беллу... - Она сама кого угодно найдет... – бормочет Родольфус, напоследок приятельски пихнув меня в плечо так, что я покачнулся. – Ну, пока, Север! Пиши дедушке, а то еще подумает, что тебя похитили гриффиндорцы! – кричит он уже с порога гостиной. Я стоял посреди комнаты с полуоткрытым от удивления ртом. Вот так просто можно подружиться? Но ведь так просто не бывает! Они ничего не знают обо мне, ничего обо мне не слышали, кроме издевательств Блэка да похвал от преподавателей... откуда я, из какой семьи... и станет ли Малфой водиться с полукровкой? Схватив плохо заточенное перо, я написал сбивчивое, испещренное кляксами письмо деду и бросился в совятню, путясь в мантии и спотыкаясь на каждой ступеньке. «Дорогой мой Север! Разумеется, ты можешь поехать, если тебе хочется. Я неплохо знал старика Лестрейнджа, и сожалею, что собственный сын свел его в могилу раньше времени. Я имею в виду отца твоего нового знакомого. Будь осторожен – Бертольд скор на расправу и редко задумывается над последствиями своих поступков. Не зли его, веди себя как следует, и не иди на поводу у Рабастана. Уверен, вы отлично проведете время! Возьми две теплые мантии и передай привет Абраксасу. Навеки твой, Уолтер Принс» Дедушкины письма всегда отличались неуловимой аурой тайны, но это просто поставило меня в тупик. Кто такие Абраксас и Рабастан, я понятия не имел, а мимолетное упоминание старшего Лестрейнджа оставило неприятный осадок в душе. И еще Белла... наверное, это та красивая девочка с черными локонами и глазами. Разузнать побольше у моих новых товарищей я не решался; к тому же, за три дня до отъезда пришло второе письмо, перечеркнувшее все планы и усилившее опасения. «Сынок, как ты мог так поступить?! С каких это пор ты перестал спрашивать разрешения у меня? Я твоя мать, а дед, видно, не вполне понимает, что говорит! Ты ни за что туда не поедешь! Это люди не твоего круга , Север, они хотят лишь жестоко позабавиться – не только с лесными тварями, но и с людьми! Лестрейнджи не знают пощады, это демоны во плоти! Одному Мерлину известно, какие зверства выносила несчастная Кэтрин, пока в конце-концов...» и в таком духе. Это было истеричное, местами бессвязное послание, сводившееся к тому, что моя дружба с «демонами во плоти» и их гостеприимство казались Эйлин Принс страшнее Авады. Чувствуя себя идиотом и трусом одновременно, я пробубнил Родольфусу отказ, сославшись на больное горло. - Да брось, - Руди лениво потягивается, уставившись в уютное пламя камина; поздним вечером в гостиной много народа, но все заняты своими делами и не мешают беседовать, – я понимаю. Это все из-за отца. О нем многое говорят, слагают, как выразился Люц, мрачные легенды, но он не так уж плох... - А кто такой Рабастан? – любопытствую я. «Чудовище» Лестрейндж, сын «изверга» Лестрейнджа, замучившего до смерти какую-то Кэтрин, расплывается в ласковой улыбке. - Это мой младший братец. Драклово отродье, головная боль – ему весной стукнуло восемь. Жуткий непоседа, - с гордостью добавляет товарищ. - А у тебя есть братья? Я отрицательно качаю головой, Руди подмигивает и дружелюбно хлопает меня по спине. - Не расстаивайся! Поговори со своими – может, приедешь летом! Да, и вот что, - он становится серьезным и говорит вполголоса, приблизив ко мне лицо, - если твоя мама-ведьма вышла замуж за маггла, это еще не повод для того, чтобы их заживо хоронить. Главное, что ты попал на Слизерин. Я так и не отблагодарил его за эти слова. Сырой осенний воздух сдавливает голову невидимым обручем, по стене то и дело скатываются капли, которые попадают мне за шиворот. Медленный бег минут, бесконечные часы в роковом дворе последнего пристанища, онемевшее под тяжестью головы Рабастана плечо, тупая, ушедшая в глубину боль тела. В десятке футов от нас сидит на земле сдерживающий всхлипывания Морган; на балконе дюжина прицелившихся авроров. Нам суждено сдохнуть у них на виду – что ж, мне все равно. Ничто уже не имеет значения. Странно, когда вместо страха, отчаяния, злобы остается лишь пустота. Она появилась не с зеленым лучом, прервавшим жизнь Малфоя, не с пронзительным криком Драко, которого волокли к воротам по кровавой грязи двора. Она заползла незаметно – скользкая, холодная, властная – вместе с тяжелым забытьем и запахом одеял вервольфа. Я не мог не только чувствовать, но и думать; перед закрытыми воспаленными глазами стояли не картины недавней казни, а чуть трепещущее белесое пятно, цвет охватывающей разум пустоты. Тогда я вспомнил о маггловской клинической смерти, о светлом туннеле, в который якобы отправляется душа... я тщетно пытался разглядеть этот туннель, но пятно лишь пульсировало, как невозможно плотная паутина под дуновением слабого ветра. Душная пелена окутала меня, затягивая в центр паутины... ты больше не будешь мучиться, Север... не будешь думать, а тот, кто не думает – не страдает... Наверное, это закономерно – имея врагов, учишься по-настоящему ценить друзей. Одно невозможно без другого, это определяет равновесие нашего мира, а война – лишь естественный противовес периодам чудесного процветания. Осторожно повернувшись, я подхватываю потерявшего сознание Лестрейнджа и кладу его голову себе на колени; довольно смотреть на заплесневелые стены и аврорские сапоги. Искалеченное худое тело, осунувшееся лицо, запекшаяся кровь в волосах... если бы на его месте был Драко, возможно, мне стало бы чуть легче. Я не успел попросить прощения у мальчика... но разве это могло бы что-либо изменить? Да, Север, могло. Любая кара теперь не принесет тебе покоя – даже смерть. Ты так устал от всего... но не успокоишься никогда... душа-скиталец, ведь так говорят магглы? В пустоте, словно эхо из далекого прошлого, звучит крик матери – последняя попытка уберечь меня, остановить, образумить. Предвидела ли она, подобно дряхлой Блэковской эльфийке, это серое раннее утро в тюрьме, или просто боялась, что Бертольд отделает меня кнутом? Так или иначе, я заявил, что поеду летом к Лестрейнджам, даже если мне придется наложить на мать Империо: за это я получил пощечину, поток слез и самое страшное, несправедливое обвинение: «Ты такой же, как твой отец!» В ответ я закусил губу и молча вышел из опостылевшего дома на Спиннерс-Энд с небольшим старым чемоданом в руке. Она не имела права удерживать меня вечно, она не знала, что вытворяли со мной проклятые гриффиндорцы, и чего мне стоило это скрывать. Я не мог больше быть одним против всех. - А вот и он! – приветственно кричит Руди, высунувшись из приоткрытой дверцы роскошной кареты; следом за ним выглядывает Малфой. – Север, давай к нам! Борки возьмет твой багаж! – ко мне тут же подскакивает расторопный домовик, покушающийся на чемодан с двумя мантиями, парой теплых носок и «Каталонскими зельями». - Что за плебейские замашки, Люциус? Где ваши манеры? – звучит тягучий надменный голос; я замираю на ступеньках кареты, но Лестрейндж живо втягивает меня внутрь. Возле противоположного окна сидит, будто король на троне, бледный светловолосый мужчина с вытянутым лицом; на лбу и между бровями залегли складки недовольства. Люциус послушно опускается на сидение напротив и, почтительно потупившись, делает в мою сторону изящный жест рукой: - Отец, это Северус Снейп. Он в этом году поступил на Слизерин, очень талантлив в зельеварении. Северус – мой отец, Абраксас Малфой. - Весьма польщен, - добавляет мужчина; он еле заметно наклоняет голову и окидывает меня пронзительным холодным взглядом. Видимо, комплимент зельеварским способностям произвел должный эффект – моя кандидатура в друзья Люциуса Малфоя принята. - Се-вер... – Рабастан слабо шевелит потрескавшимися губами. – Се-вер, наши... близко? Неужели судьба заставит меня лгать до самой смерти? - Близко, Раба. Они скоро будут здесь... уже послали коршуна, я видел его. - А я... не ви-дел... - Ты заснул, – Лестрейндж шумно вдыхает и морщится. – Тебе плохо? - Боль-но дышать... и гово-рить... Где Руди? Мучительная пауза. - Ты сам знаешь, где он... - Не пом-ню... болит голова... А Бел-ла? Об этом мне страшно даже подумать. Я успокаивающе глажу Рабастана по спутанным грязным волосам, как гладил меня дедушка после очередного «падения с метлы»; Лестрейндж еще что-то шепчет, но вскоре снова впадает в забытье. Наверное, сломанные ребра все же покалечили ему легкие... дыхание прерывистое, с присвистом и явными усилиями. Я лишь оттянул его гибель, продлив бесполезные мучения... я виноват во всем, что случилось, а просить прощения уже не у кого... - Дайте ему попить... – бывший мракоборец неловко топчется рядом, протягивая отстегнутую с пояса аврорскую фляжку. Я удивленно принимаю ее – на дне плещется жалкая капля. Тут же с балкона доносится окрик: - Заключенный Морган, первое предупреждение! На пути мы делаем две остановки – сначала Лестрейнджу кажется, что мы потеряли багаж, а потом нас догоняет роскошная коляска с откинутым верхом: среди пышных юбок и шелковых мантий трех взрослых ведьм и девушки сидит чопорно выпрямившийся Эван Розье. Отец Малфоя выходит из кареты и галантно целует руки дамам, говоря каждой несколько неизменно вызывающих улыбку слов. Родольфус приветливо машет черноволосой сокурснице, которая делает вид, что не замечает его, и плюхается обратно на сидение. - Ну почему нельзя было аппарировать! - недовольно бормочет Люциус. – Теперь они полчаса будут говорить о погоде и птичках... Борки! - Что угодно молодому хозяину? – в распахнутой дверце тут же появляется глазастая мордочка. - Живо принеси нам сладостей и цветы для мисс Блэк! Ты же не хочешь, - вполголоса добавляет Малфой, обращаясь к Руди, - чтобы тебя снова пилили за неуважение к нареченной! Давай, вылезай! – подталкивает Люциус друга, пихнув ему большой букет темных ароматных цветов. - Беллатрикс Блэк – она его невеста? – решившись, спрашиваю я, когда Лестрейндж захлопывает дверцу и косолапо бредет с розами к экипажу. - Ну да. Их три сестры – есть еще Андромеда, она странная, и Нарси, младшая - она тоже на Слизерине. А Руди и Белла помолвлены, - объясняет Люциус. – Моя мама говорит, что они совсем не подходят друг другу. - А-а-а... – я изображаю понимание. – А почему твоя мать не едет в гости? - Мама не переносит мистера Лестрейнджа - говорит, что не хочет, чтобы и ее выбросили ночью из окна, - беспечно откликается Малфой; у меня по коже пробегает холодок. – А у отца важные дела с хозяином – что-то очень секрет... тс-с-с, они возвращаются! Ни слова Руди – он может обидеться! Тщедушный рейвенкловец косится на охрану – мне показалось, или узкие щелочки глаз недобро блеснули? – и уходит на свое место, отдав мне остатки воды. Отвинтив крышку, я осторожно прикладываю горлышко фляги к губам Лестрейнджа: так и есть – один жалкий глоток... только увидев судорожное движение исцарапанного горла, я внезапно чувствую сильнейшую жажду. Чтобы как-то отвлечься, я поворачиваюсь к милосердному пленнику. «Новобранцы бывают трех видов: одни приходят ради выгоды, другие ради идеи, а третьи из злобы на тех, кто их прогнал», - говаривал Долохов. Тони забыл тех, которые попадают в чьи-либо ряды по случайности или независящим от них обстоятельствам – среди Пожирателей Смерти подобных не было. Но стать нашим соратником из сострадания... это немыслимо... И все-таки, зачем нас вывели во двор? Уверен, что демон Аластор не удержался и выступил в поход к замку уже ночью... или, по крайней мере, отправился туда с большим разведовательным отрядом. Понимает ли Хмури, какие силы понядобятся ему для захвата Волдеморта? Пугающе ничтожные, если учитывать состояние Повелителя после уничтожения большей части хоркруксов и «отзывчивость» дурмштрангских союзников. Но если он верит в обратное, то наверняка потратит еще какое-то время на сборы войска... мне бы добраться до Драко... Скорее всего, нас держат здесь по стратегическим соображениям: если в тюрьме мало людей, а треклятый оборотень еще отлеживается в лазарете, командовать аврорами некому – легче устроить «централизованную охрану». Куда запропастился Волчонок? Раньше он приходил в себя быстрее Люпина... или Шизоглаз забрал главного прихвостня с собой? Почему меня не покидает ощущение, будто нас кому-то показывают как заложников? Но кому?.. Я вытираю потную ладонь о лохмотья мантии: после вчерашнего зверства от неприятеля можно ожидать чего угодно. Успех ослепляет врага, заставляет делать ошибки, но это происходит слишком поздно. Остаток пути проходит в напряженном молчании: Руди, хмурясь, глядит в окно, господин Малфой зажег палочку и просматривает какие-то бумаги, Люциус дремлет. Внезапно испуганно ржут лошади; экипаж резко останавливается, Родольфус падает на меня, Абраксас чудом сохраняет равновесие, уцепившись за поручень – его бумаги разлетаются по полу. Пока мы с Люциусом подбираем документы, старший Малфой и Руди выбираются из кареты; нервно храпят кони, на облучке рядом с кучером скулит домовой эльф. - РАБАСТАН!! – раздается отчаянный вопль Лестрейнджа; мы бросаем бумаги на сидение и высовываемся из экипажа. Абраксас Малфой ледяным тоном отчитывает дрожащего и кланяющегося до земли Борки, но не это привлекает наше внимание – разъяренный Руди тащит к нам незнакомого чумазого мальчишку в потрепанной одежонке; в кулачке у оборванца зажата волшебная палочка. - Хвала Мерлину, тебя не затоптали! Бестолочь драклова! – кричит Родольфус, немилосердно тряся мальчика за шиворот – грязнуля голосит громче домовика, но явно не от боли. - Отец тебя убьет!! Где ты достал палочку?! Опять измазался – зачем в овраг полез? Ну все, теперь точно попадет! Да хватит орать, балда, здесь наши гости! – с этими словами Руди подталкивает оборванца к карете, одновременно вытягивая из царапающихся пальцев оружие и озираясь, не едет ли коляска с дамами. - Привет! – моментально прекратив верещать, широко улыбается мальчишка; он шумно сморкается в рукав и протягивает мне испачканную ладошку. - Рабастан Лестрейндж, мой братец – прошу любить и жаловать! – вздыхает Родольфус, подкрепляя последнее слово шутливым подзатыльником; младший хватается за черные вихры и издает визг, тут же переходящий в хохот. – Забирайся давай, проныра... что ты опять натворил? - Я вам навстречу выбежал и супефаем эльфа Малфойского напугал! – гордо шепелявит Рабастан, усаживаясь на пачку пергаментов Абраксаса. - Тебе что, руку надо отрубить, чтобы за палочку не хватался? – по-настоящему сердится Лестрейндж. – Дурень ты, Раба, каких мало! Отец с меня шкуру спустит! - Не беда, обратно натянем, - ухмыляясь, отмахивается брат. - Что? - Шкуру твою... обратно натянем. Мне не понадобилось готовить Эликсир Счастливых Воспоминаний. Редкие, но яркие, как звезды, они проступают на черном небосклоне прошлого. - Север... – снова хрипит Рабастан; я наклоняюсь, чувствуя исходящий от Лестрейнджа жар лихорадки. – Где... Грейбек? Бедняга бредит. - Грейбек погиб месяц назад, - безучастно отвечаю я. - Врешь... он где-то здесь... вой – разве ты не слы-шишь? - Это ветер в трубах. Помолчи. - Когда встре-тишь Фенри-ра, соберите третий и восьмой отряд... хватит за стена-ми хоронить-ся... – запавшие глаза Рабы воинственно блестят, словно от предвкушения битвы во главе дурмштрангского войска. Сколько еще мне придется лгать?! - Раба, боюсь, никакие отряды нам уже не помогут. Мы разбиты, подкрепления ждать неоткуда. Это конец. Невероятно – изувеченный, умирающий, он все еще смеется! - Ерун-да! Это они разби-ты... слы-шишь, как воет? – Лестрейндж с трудом приподнимается на локте покалеченной руки. Странно, но дежурные на балконе тоже зашевелились, поглядывая в сторону высоких дымоходов, и на север, где качаются кроны деревьев. Далекий протяжный звук доносится из чащи; оттуда с испуганными криками взлетают несколько птиц – одна, с серовато-красным оперением, проносится над колодцем. Мерлин мой... - Морган! – голос у меня срывается, но необходимо сохранять самообладание – вокруг дюжина авроров! – Ты не заметил, что это была за птица? - Кажется, куропатка... – равнодушно откликается юноша. – В лесу их много, мы даже ловили их на ужин... Нервный смех рвется наружу; я хрипло кашляю и перевожу все еще зоркий взгляд на дежурных: недоумевающие мракоборцы топчутся на балконе, явно подстегиваемые первобытным желанием сбиться в кучу перед неизведанным. Темнокожий аврор достает из кармана какую-то чурку и трансфигурирует ее в бинокль. Поднимитесь на башню к Хмури, олухи – оттуда наверняка все видно, как на ладони! - Эндрю, Митчелл – на дозорную! – вторя моим мыслям, приказывает смуглый охранник; он отдает соратнику бинокль и палочкой рисует в воздухе круг: - Распределись! - Ба-бах! – авроры невольно шарахаются от перил – во двор, кометой отражаясь в лужах, летит визжащая зеленая петарда, затем вторая, алая, и еще, еще... Морган проворно вскакивает – в паре футов от него рассыпается искрами серебристо-синяя ракета. Рабастан ругается сквозь зубы, командующий на балконе что-то гневно кричит подчиненным, но тут между двумя взрывами раздается безумный вопль: - Поминки! Поми-инки по Биллу Уизли!! – на балкон, размахивая руками, как ветряная мельница, выбегает полоумный рыжий близнец; авроры столбенеют. – Досто-ойные поминки!! – в пасмурном небе взрывается золотистым снопом гриффиндорский лев, и словно в ответ ему совсем близко звучит надсадный вой оборотня. - Мерлин великий, скорее, уводите их! – кричит темнокожий мракоборец; со всех сторон в нас летят Обездвиживающие и Связывающие заклятия, трое охранников кидаются к выходам с балкона – прыгать во двор никто не решается. – Немедленно к Люпину!! Шелест крыльев – над нашими головами кружат уже несколько коршунов, авроры бьют по ним Ступефаем, но промахиваются; между черными птицами вновь мелькает серая куропатка... - Уходите!! Коллопортус на все входы, к северному люку, живей! - Би-и-илл Уи-и-изли-и!! – протяжно стонет безумец, перевешиваясь через перила – на него никто не обращает внимания; самый крупный коршун пикирует и с пронзительным клекотом проносится над рыжей головой. Из ворот к нам бегут авроры – прыщавый юнец прицеливается и сбивает коршуна. - Попались, грязнокровки! – скалится Рабастан. – Фенрир, – не своим голосом орет он, стараясь перекричать командира, - мы здесь, Фен... - Молчать! – в спешке врагу уже не до Силенцио. Два десятка хищных птиц кружат над двором, клекоча и уворачиваясь от заклинаний; охранники прячутся за дверьми с окнами-бойницами, нас волокут к воротам... вой смешивается с рычанием и боевым кличем Дурмштранга... никакие заколдованные доски не выдержат их натиска. - Где же Люпин?! Где дозорные с башни, почему... – полумрак туннелей отступает перед пляшущими факелами и Люмосами, но тут же будто нападает с других сторон, заставляя неприятеля не идти, а бежать по знакомым коридорам. Из подворотен тюрьмы то тут, то там появляются испуганные мракоборцы – многие, кажется, не понимают, что происходит... Происходит чудо – ведь как еще назвать помощь, оказанную существом, которое я ненавидел всю жизнь? Ближайшая камера – моя и Люциуса; пока дрожащий мальчишка из Ордена возится с замками, я испытываю надежду столь же немыслимую, как и моя радость: сейчас распахнется дверь, и окажется, что Драко жив, и ждет, и будет спасен... Салазар великий, пусть свершится и это чудо... пусть... Нас швыряют в пустую камеру, слышно гулкое: «Коллопортус!» Связанные, мы остаемся лежать вповалку на полу – из крошечного окошка струится тусклый свет, доносится шум приближающегося войска... Я поднимаю глаза – на стене череда длинных и коротких, четких и полуразмазанных засечек мелом. Семьдесят четыре. - Мерзавцы! Трусы недобитые! – неистовствует Люциус: не успев отдышаться после долгого пути с мешком на голове, он возобновляет уже бесплодную «войну». Еще бодрый, полный сил и надежд, он стоит перед дверью, посылая бесцельные угрозы; я тем временем осматриваю наше пристанище, инстинктивно ощупывая толстые стены, царапая щели между камнями... - Веселитесь, выродки, празднуйте победу – недолго осталось радоваться!.. - Люц, прекрати! – не выдерживаю я. – Тут кругом Заглушающие - что на тебя нашло? - Вот, смотри, – Малфой делает шаг ко мне и закатывает левый рукав, - она жжется! Потемнела и горит огнем! Двух дней не пройдет, как наши будут здесь с отрядом! Как хорошо, что Белла и Драко... - Замолчи! Хочешь их выдать?! Год Азкабана ничему тебя не научил! - Да что с тобой, Север? – Люциус смотрит на меня с неподдельным удивлением. – Отчаялся, так быстро? Да погляди на свою метку, если мне не веришь! – он хватает меня за запястье и насильно задирает рукав – знак и правда почернел. - Видишь?! – торжествующая улыбается Малфой. – Помяни мое слово, Темный Лорд... - Темный Лорд в ярости, - тихо отвечаю я. – Ты забыл? Нас не просто взяли в плен – авроры захватили еще один хоркрукс. Со дня на день его уничтожат, и тогда... - Они не успеют! Крам... - На твоем месте я бы не слишком надеялся на Виктора. И они успеют. Ты преувеличиваешь наши силы, Люциус... Теперь его взгляд полон отвращения, какое испытывают к слабаку. Отшатнувшись, словно от прокаженного, Малфой подходит к окну и минуту стоит там, прямой, с гордо поднятой головой, вдыхая резкий запах осеннего леса. - Может Крам и ненадежен, но у меня еще есть сын, Северус. Он верен нам... - Он всего лишь мальчик. - Нет! – Люциус резко разворачивается, гневно сверкнув глазами. – Разве ты плохо его знаешь? Уныние затмило тебе разум, Снейп! Драко не «всего лишь», и никогда таким не был! А если ты имеешь в виду его неудачу на башне... - Мы обещали никогда не говорить об этом! – раздраженно перебиваю я. - И напрасно! Ты сам, по собственной воле не дал ему завершить дело! – Малфой уже кричит, побледнев сильнее обычного и судорожно сжимая кулаки. Вот он – разрушительный дух тюрьмы... - Люциус, все не так просто... - Ты считаешь моего сына – моего сына! – трусом?! - Нет, но пойми - Драко не сможет самостоятельно помочь нам! Ему необходимо подкрепление, а если Волдеморт... - Он убедит Беллу, убедит Волдеморта! Он поведет за собой Дурмштранг, если понадобится! Мне нечего сказать на эту пламенную тираду. Опустившись на колени, я достаю из кучи каменных обломков в углу кусочек мела и провожу на стене черточку. - Зачем? – недоуменно спрашивает Малфой. - Будем считать дни до нашего скорейшего освобождения. Семьдесят четыре. Два с половиной месяца заточения, допросов, пыток... медленно убывающей, как тлеющая свеча, веры. И вот, наконец... как жаль, что ты не дожил до этого, Люциус! За дверью – звуки встревоженных голосов, отрывистые команды, топот... Во дворе с грохотом полыхнула еще одна петарда, разносится пронзительный крик, заглушенный клекотом множества коршунов. Они уже близко, они наступают, но ведет их не Драко, а вервольф. - Раба, как такое могло произойти? Они ведь убили Грейбека... - Кто тебе это сказал? – ухмыляется Лестрейндж. – Думаешь, дракловы недоноски признались бы, что упустили оборотня? Отчитайся они перед Хмури, тут был бы не только старина Морган. - Там волки... Билл, он... и еще один, Северус! Вот и объяснение затравленного взгляда Люпина перед трансформацией – жертва всегда чует охотника... Крики в коридоре все громче... первые Обездвиживающие, первые Авады... Что-то тяжелое ударяется о дверь, слышен исступленный крик: «В лазарет!! Спасайте женщин!» Я вспоминаю мелькающую в лесу фигуру Молли Уизли: волосы растрепаны, юбка цепляется за колючий кустарник, на ветке осталася шаль. Ведьма тащит за руку беременную рыжую дочку; вторая спутница, блондинка Делакур, поминутно оборачивается, изредка посылая Ступефай. Мне нет до них дела. - Мама! – испуганно визжит гриффиндорка - она оступается и чуть не падает в овраг, через который ее тянет Молли. - Скорее, Джинни, скорее! Спасайте их, олухи – Фенрир не станет церемониться с дамами. А если не успеете – что ж, это вам за Нарциссу. - Помогите!! Нет... не-е-ет!!... – утробное рычание смешивается с захлебывающимися воплями. Мимо камеры бегут, посылая заклятия, дурмштранговцы: мы с Рабастаном переглядываемся и одновременно кричим: - Эй!! Мы здесь!! Здесь!! – Морган дрожит в углу, таращась на дверь; он только теперь понимает, во что ввязался со своим милосердием. - Грейби!! – радостно орет Лестрейндж; я же, несмотря на благодарность, предпочел бы сейчас не видеть нашего избавителя. С глухим стуком падают еще два или три тела; кто-то останавливается возле нашей камеры. - Алохомора! – с северным акцентом выкрикивает спаситель, но дверь не поддается. – Эй, сколько вас там? - Трое! Ранены! – откликается Рабастан. - Отойдите от двери! - Не можем, мы обездвижены! – кричит в испуге Морган. - Порта Эксплоди!! – раздается страшный грохот, на головы нам сыплются разбитые в щепу доски, искореженные металлические крепления и труха – бывшему аврору рассекает лоб, Рабу почти не видно под завалом. В открытом проеме в клубах пыли – «Ангел», а рядом, с полыхающей багровым огнем палочкой, Орловский. В меня и Моргана летят Освобождающие заклятия; Ивашкевич, кашляя и ругаясь, расшвыривает обломки. - Бегите к воротам – там ждут с портключами! – распоряжается анимаг, склоняясь над бесчувственным Рабастаном; Анджей вытаскивает из-за пояса две палочки и молча протягивает нам. Бывший мракоборец топчется на месте, я по-маггловски нащупываю у Лестрейнджа пульс – жилка на шее бьется, он еще жив. - Быстрее! – торопит Орловский. - Мы понесем его, - «Ангел» хмурится, но взваливает тело Рабастана на плечи. Пошатнувшись, я цепляюсь за вывернутый косяк – палочка в пальцах дрожит, словно сопротивляясь вражескому прикосновению. - Когда вы... шли сюда, вы не заметили авроров? Они забрали сына Малфоя, – спрашиваю я. Нормунд отрицательно качает головой. - Мы шли подземным ходом от дальних бастионов... - Потом наговоритесь! – огрызается Ивашкевич. – Живо, уходим! – он переступает через мертвого аврора и спешит к воротам, Морган и анимаг – следом. Отдаленный шум битвы, искаженный эхом, шум прибоя, лижущего белый песок... Я задерживаюсь – всего на мгновение. Потом делаю шаг к стене – щепки под ногами жалобно хрустят - и стираю ладонью семьдесят четыре отметки.
Модератор: Эпилог «... Твой коршун прилетел с перебитым крылом и сдох у меня в руках. Кто-то сказал бы, что это дурной знак, но я не суеверна. Хвала Гриндевальду, у нас еще остались сильные птицы... если бы они могли заменить людей! Ты спрашиваешь, почему мы покинули западные бастионы. Дементоры: их было слишком много, а атаки – слишком частыми. Каждое утро на башне находили мертвых, обессиленных и лишенных души. Северус считает, что темные Патронусы не могут бороться с дементорами, но я ему не верю. Скоро я перестану верить самой себе. Мы все еще в поместье; Темный Лорд заинтересовался охотничьими трофеями и библиотекой твоего отца, но ненадолго. Мы еще не решаемся вернуться в замок, хотя если там караулят авроры, это хотя бы избавит нас от досадной скуки. Темный Лорд признает, что выдержка и ложь Снейпа спасла очень многое, но необходимость прятаться и вынужденное промедление опасно раздражают Повелителя. Я никогда не думала, что все так обернется, что я окажусь запертой в этом ветхом доме с рогатыми головами по стенам. Ты будешь смеяться, язвить, а может быть и злиться, читая эти строки, но я крайне разочарована. После того, как вас взяли в плен, война перестала быть прежней. Она превратилась в сидение по углам, в зализывание ран, в бесконечное ожидание короткой битвы – не битвы, а жалкой драки, или ловли великана, или отпугивания дементоров... как все это скучно и бессмысленно! Когда я сказала об этом Северу, он ответил, что все войны одинаковы, а у меня чересчур пылкое воображение. Но ведь ты согласен со мной? Ты помнишь наши общие сражения, мракоборцев, магглов? Ты помнишь все свои Режущие? Ведь я видела ту авроршу в лесу, Рабастан; я не успела, да и не смогла бы сказать тебе, но... нет, об этом надо писать не чернилами, а кровью – а нашей крови было пролито слишком много, чтобы обессилеть, и слишком мало, чтобы победить. Это не глупая жалость, нет – я ее презираю. Но когда я смотрю на Снейпа, у меня щемит в сердце. Легилименция Темного Лорда добила его – он несколько дней не мог вымолвить ни слова. Он страшно похудел, слаб, как ребенок, а я ненавижу слабость; мне легче было бы видеть его мертвым. Он бродит, полуслепой, держась за стену, каждый день посылая разведчиков на поиски Драко. Ясное дело, что я отзываю все его распоряжения – у нас есть дела поважнее розысков Малфоевского сопляка. Ваш новый соратник Морган ненадежен – он уже испытал мой Круциатус, но стал от этого еще глупее. Сомневаюсь, что ему можно поручить даже надзор над домовыми эльфами. Зачем вы притащили его с собой? От дурня одни неприятности – теперь он часто сидит у Севера, слушая его страдания по Малфою, и порывается ему угодить. Он бесит меня, но даже если я замучаю его, как Лонгботтома, это не принесет мне прежней радости. Я хотела бы уснуть до следующей битвы... Я устала, и все же я не нахожу себе места – мне душно в этих стенах, Рабастан! Повелитель мной недоволен, но у меня больше нет сил притворяться веселой. Может быть, я больна, может, это все из-за Севера. Мне невыносимо видеть, как он медленно превращатся в тень самого себя. Ему уже не нужен Поттер, его волнует только Драко. Будет просто нелепо, если он сойдет с ума от страха за этого мальчишку. Но нет... я вру тебе, и себе. Мне безразличен Снейп, как и смерть твоего брата. Можешь проклясть меня за это, Рабастан, если у тебя повернется язык, но я рада его гибели. Он не предал нас, и лишь за это я ему благодарна. Я боюсь не за себя, не за хоркруксы, и не за дурмштрангские бастионы, вокруг которых собираются по ночам дементоры. Мне перестал сниться Азкабан, но и это не приносит покоя. Когда месяц назад мы нашли в лесу раненого Грейбека, во мне будто замерзла вся кровь. Ты должен был жить, должен – я не могла желать ничего другого, и это опустошало меня. Я отдала тебе все свои силы, и что получила взамен? Твою драклову ухмылку и неблагодарность? Чего еще я могла ждать от такого, как ты, кроме жестокости! Ты ничем не дорожишь, Рабастан, и поэтому все теряешь. Нужна ли тебе победа, жизнь после нее? Как твоя ярость уживалась в плену с бездействием, как ты не сгорел изнутри? Ты тянул силы из брата – ты медленно убивал его, а не авроров. Думал ли ты об этом? Думал ли ты обо мне? Я многое хотела тебе сказать, но оставим это, не надо. Я знаю, тебе все смешно. Ты безумец, Раба, ты мой огненный безумец. И даже если тебя снова возьмут в плен, изувечат или убьют, если от тебя останется только чертово воспоминание, я все равно буду любить тебя. Только что прибыли вестовые – отряд Крама разбит в стычке с великанами, Виктор и Анджей погибли. Теперь на бастионах заправляют новые люди; эти дракловы дурмштранговцы чем-то похожи на Каркарова. Они ненавидят меня, Раба, я вижу это по их глазам – всех нас ненавидят. Но мне все равно – пусть ненавидят, пока боятся». Конец
Xvost: Браво. Одна из немногих вещей, что мне понравились за довольно долгое время. Великолепно прописанные УС - Снейп, Люциус, Рабастан. И на их фоне особенно четко прослеживается тупость и псевдо положительность членов Ордена Феникса - трусливый Люпин, жестокий и сумасшедший Аластор... Благодарю, это действительно было очень интересно.
Дракучая Ива: Очень хороший текст, но от ГП в этом фике есть только имена, что немного портит впечатление.
Xvost: Дракучая Ива Странно. А моим представлениям о каноне вполне соответствует. ))) У меня извращенное сознание какое-то, видимо
Дракучая Ива: Xvost Вся "светлая" сторона совершенно неканонична. Объяснения автора, данные устами Снейпа, что все они так или иначе спятили, звучит неубедительно. Для меня, во всяком случае.) Более того, подобное объяснение дается всегда, когда авторы пытаются приблизить мир ГП к советским маггловским реалиям. Мне кажется, что если иначе как сумасшествием поведение героев объяснить нельзя, то считать их и ситуации, в которые они попадают, каноничными довольно сложно.
Xvost: Дракучая Ива Я же говорю - у меня извращенное сознание :) Для меня и в каноне Аластор - сумасшедший, а Люпин - трус. Просто тут это как-то очень гипертрофированно. :) В любом случае, это ИМХО :)) И еще мне кажется, что "советские маггловские реалии" тут совершенно не причем :) Но это уже не по теме :)
Дракучая Ива: Xvost Xvost пишет: И еще мне кажется, что "советские маггловские реалии" тут совершенно не причем Предлагается считать, что автор сам антураж придумал? Тоже вариант.)
tirmeilin: Xvost трусливый Люпин Помилуйте, какой же он трусливый?Напротив, в этом фике прекрасно показано противостояние его Аластору. Дракучая Ива Более того, подобное объяснение дается всегда, когда авторы пытаются приблизить мир ГП к советским маггловским реалиям. На мой взгляд, советскими реалиями тут и не пахнет. Мне показалось, что автор решил лишь иначе взглянуть на ситуацию. Из другого лагеря, так сказать. А не через призму восприятия Гарри. И герои в ООС, ИМХО, не ушли. А вообще - прекрасный фик. Одна из по-настоящему качественных работ в фэндоме, претендующих на аушный, в хорошем понимании слова, взгляд на мир Ро. Браво, автор!
Гуамоколатокинт: [align:right]Добро побеждает зло. Примечание: подлежащее - "добро", а не "зло". "Зло" - дополнение, а не обстоятельство. Из "Порри Гаттера" Я так думаю. Винни-Пух[/align] (Хм... что-то мне уже во второй раз представляется, что я догадываюсь, каков ник автора... как говаривала одна моя знакомая барышня "лингвостилистический анализ - великая сила"... впрочем, сим искусством я не владею). Кажется - хотя я еще не читала все фики, а ознакомилась только с первыми пятью выложенными - этот конкурс пройдет под знаменем "Снейп - враг". И самые сочные, самые верные истории будут написаны именно в этом ключе. Вспоминаются "добрые" (впрочем, добрые ли - не знаю) Снейпы прежних лет. Снейпы, которые были в начале фандома и фанфикшна. Черт побери, где они все... Этот фик - замечательное, безмерно талантливое и точное описание Зла. Причем Зла как обдуманного, совершенно сознательного выбора. Зла, которое имеет такое же право на существование, как и Добро. В этом рассказе победа любой из сторон не будет являться абсолютным благом, так сказать, добром априори. Автор уравнял, страшно уравнял Упивающихся с Орденом, заставил их действовать одними и теми же методами (кстати, сходный мотив скользнул в другом конкурсном - "Не навреди", но здесь - талантливее, а значит, страшнее; тем не менее, на лицо тенденция...). Собственно, прием не новый и не сложный. Но ведь работает ведь... Более того, теперь, когда Хмури-сотоварищи потеряли свою положительность, получился парадокс (наверняка намеренный). Потому что Снейп, Малфой, Лейнстриджи - они-то красивы. Аристократичны. От них не пахнет чесноком. У них звезды воспоминаний о прекрасной любви и прекрасной жизни. У них - "друзья, а не дружки". У них верность, своеобразный кодекс чести, благородство. Наконец, они страдают. Их мучают. Нам их жаль. Смещение акцентов. Злодеи становятся героями, хотя мы и прекрасно знаем, что они - злодеи. Крепитесь дети, с вашим дядей Авелем произошло несчастье. (Некстати вспомнился знаменитый фильмец "Бонни и Клайд", где двое молодых и красивых убийц казались куда симпатичнее служителей закона. В шестидесятые, после того как эта прелесть вышла на экраны, американская молодежь начала стрелять друг друга с удвоенным рвением). Да, все это, наверное, могло быть и стать так, как это здесь написано. (Написано, повторюсь, изумительно, написано талантливо.) Но страшно это очень. То есть, будь это единственный такой фик - здесь, сейчас - да, на душе стало тяжело, но ведь нельзя же один сахар жевать. Но тут - другое. Я - повторюсь - прочла первые пять фиков конкурса. И ведь ни в одном из них, ни в одном, не было стопроцентного Снейпа-друга, пусть - как прежде в фаноне - язвительного, желчного, дерзкого, мрачного, с отвратительным чувством юмора. Но - друга. Может быть, мы разучились верить в доброго Снейпа?.. Мы разучились верить в Снейпа любящего, ведь даже в тех историях, где есть - про любовь, все равно любовь эта ненормальная, извращенная. Как и здесь - любовь к Белле (или к Люциусу, или и к Люциусу тоже, можно ведь понимать расклад рассказа двояко). Может быть, мы повзрослели, как это не банально. Сказка кончилась. Это не плохо, это просто грустно. Просто грустно оттого, что мы все чаще красим белые фигуры на доске в черный. И грустно оттого, что на могиле Альбуса Дамблдора действительно стоит выбить "Я верил Северусу Снейпу как самому себе". (Еще один кинематографический пример... все никак после работы отойти не могу. Когда Климов снял "Иди и смотри" - первый фильм про войну, где партизаны были не меньшими сцуками, чем фашисты - ветераны пачками отсылали письма на "Беларусьфльм". Кто-то ругался, кто-то возмущался, а кто-то просто признавал - и плакал. Я их понимаю.) Уж не знаю, отчего Ваш фик на меня так подействовал. Наверное, просто очень жаль сказку. И очень жаль великого волшебника Дамблдора, который до последнего верил, что добро в человеческой душе всегда побеждает зло. Вы же (по привычке обращаюсь в отзыве к Автору) блистательно описали, что это не так. Объяснили, почему не так. Собственно говоря, победит в человеке доброе или злое начало - не так уж и важно. Ибо ни первое, ни второе ни к чему хорошему не приведет. Все равно. Мля. Порой хочется думать, что вся та гадость, которую мы видим в - из-канонно добрых - персонажах есть лишь следствие восприятия персонажа из-канонно плохого и только его оценки. Ведь альтернативы - воспринимать происходящее через кого-то другого у нас нет. А Северус здесь - умный, трезвый и очень убедительный рассказчик. Впрочем, есть еще поступки. Собственно поступки "хороших", которые помогают еще больше, еще сильнее поверить повествователю. Знаете, что мне больше всего напомнило взаиморасположение образов? Белых и красных. Белых - дворян, образованных, аристократичных, интеллигентных и красное быдло. Именно с таких позиций. Эдакая "Последняя ночь" Радзинского в переложении на Роулинговский мир. И действительно же жаль Люциуса, Северуса, Рабу - их замечательную жизнь, с охотами, балами, пикниками... что-то очень похожее на старую дореволюционную хронику ("Им лет не много и не мало, но их судьба предрешена. Они еще не генералы... и не проиграна война"). Какая-то недетская сказка получается, - сказал Колобок, доедая лису. Вот только не должно так быть. Не должно. Не должно талантливым историям (хорошо, хорошо, фикам) быть такими. ИМХО. Потому что добро побеждает зло. Вот. Простите за длинный и тупой офтоп. На самом деле, Ваш фик вызывает кучу эмоций - захотелось излить. Прекрасно написано. Правда. С восхищением, Гуамоко.
Xvost: tirmeilin пишет: Помилуйте, какой же он трусливый?Напротив, в этом фике прекрасно показано противостояние его Аластору. Где? Я так поняла, что он там вроде как всем заправляет. Разве нет? А то, что он пару раз Снейпу помог - это не противостояние - это совесть замучила. По-хорошему он подобного вообще допускать не должен был.
Aloc: Ну вот... Что за готический период?.. Что ни прочтешь- умереть тянет... Не убедили мракоборцы.. Методы средневековых инквизиторов?... Не канон Люцик и Сев хорошенькие.. Гуамоколатокинт ппкс
tirmeilin: Xvost Я так поняла, что он там вроде как всем заправляет. Разве нет? Насколько я поняла, нет. Все же во главе всего Аластор, а Люпин напротив пытается его как-то привести в чувство.
Ligo: Однозначно лучшее произведение, представленное на конкурс на данный момент.
Xvost: tirmeilin пишет: Насколько я поняла, нет. Все же во главе всего Аластор, а Люпин напротив пытается его как-то привести в чувство. Аластор - глава Ордена, Люпин тоже занимает тоже далеко не последнее место в этой "тюрьме". В общем - они на равных правах. Но сути это не меняет. Люпин и в каноне - этакий трус перестраховщик.
tirmeilin: Xvost Люпин и в каноне - этакий трус перестраховщик. Фор хум хау, видимо))
Элвайза: Очень сильный, потрясающий фик. Нет слов. ИМХО, лучшее произведение, представленное на конкурс. Огромнейшее спасибо автору
maniago: Dvoistvennoe vpechatlenie. Ochen ponravilos KAK napisamo, no to, chto ordenfenikovsotsy mogli dopustit takoe obrashenie s plennimi i to, chto personazhi, ubivaushie iz kakih-to neponiatnih, bredovih, rassistskih idei, i chtob prosto razvlechsa, pokazany chut' li ne polozhitelnimi - vyzyvaet rezkoe ottorzhenie.
tirmeilin: А мне показалось, что тут вообще положительных героев нет. Что, в общем, логично: на войне как на войне. Может, просто, такое впечателние создается оттого, что все показано глазами Снейпа?Было бы повестование из уст Гарри или Люпина, на худой конец, думаю, все было бы инач А вообще, на мой взглдя, одна из главных прелестей фика заключается в том, что Пожиратели показаны в кои-то веки Людьми!А ведь они на самом деле люди, они не бездушный, в прямом смысле Волдеморт, у каждого есть свои ориентиры, свои мысли, свои чувства. В их душу тоже полезно было бы заглянуть, чтобы понять, почему. Почему произошло все.Как-то так
Aplikacia: Касательно Италии:Модератор пишет: Скоро взойдет желтая луна, под которой не воет ни один вервольф. и тут жеМодератор пишет: Долохов, Грейбек и Эйвери тоже поднимают палочки и низко кланяются
Неизвестный человек: Aplikacia, вервольф-то есть, но он не воет!
полная версия страницы