Форум » Архив "Весёлые старты" 2010 9-12, внеконкурс » ВС. Внеконкурс, "Чуть меньше, чем ничего", Команда Гудшипа, РУ/ГГ, романс/PWP, R, АУ-фик » Ответить
ВС. Внеконкурс, "Чуть меньше, чем ничего", Команда Гудшипа, РУ/ГГ, романс/PWP, R, АУ-фик
Команда гудшипа: Автор: Melancholy Бета: Команда гудшипа Название: «Чуть меньше, чем ничего» Категория: гет Пэйринг: Рон Уизли/Гермиона Грейнджер Рейтинг: R Размер: мини Жанр: Романс/PWP/АУ Саммари: "Какими бы мы были, если бы война не закончилась?" ("Истории из не той жизни", автор - Ромильда Вейн (издание приукрашенное и дополненное)) Примечание: Написано на «Веселые старты-2010», бонусный фик на фразу «Abiit, excessit, evasit, erupit – ушел, скрылся,спасся, бежал (Цицерон)»
Ответов - 2
Команда гудшипа: [right]Больно это когда Страшно хочется жить И не зная зачем Ты куда-то бежишь Босиком Неглиже В никуда Где уже Больше никогда Не будет больно. (Агата Кристи, Эпилог)[/right] — Все будет хорошо, — говорит Рон. Гермиона ему верит, конечно, верит. Просто на часах уже пол-одиннадцатого, весь Орден на ногах, и каждый считает своим долгом кинуть на другого тревожный взгляд. Дом на площади Гриммо гудит как пчелиный улей. Нет, никаких возгласов или нервного смеха, ничего такого. Просто есть какой-то звук — напряженный, режущий по ушам, — и он будто висит в воздухе, как большая черная туча в небе, когда плохая погода и пасмурно. Даже обычно шумная Тонкс листает книгу — правда, верх тормашками — с ногами забравшись в любимое кресло у камина. А Рон и Гермиона сидят на кухне, и у каждого в руках — чашка с горячим чаем, в который Молли добавила мяты и гвоздики. Мол, успокаивает нервы, и прочее. Гермиона благодарна за этот маленький жест, это действительно расслабляет. А еще она благодарна за ладонь Рона на своем плече и его слова о том, что все обойдется. Она ставит чашку на стол — получается слишком громко, кружка стукается о блюдце с печеньем — и смотрит на Джинни, заплетающую волосы в косу. Рыжие прядки словно блестят изнутри, как огонь, как жизнь, и Гермиона отчаянно завидует. Ей кажется, что она сама давным-давно потускнела, вся, с головы до ног. Даже Рон блеклый, даже Гарри. Они все слишком устали. А Джинни будто все нипочем, у нее яркие локоны, которые она заботливо перехватывает лентой перед каждым сражением, чтобы не мешались, и умеет улыбаться, как никто другой. Гермиона думает, что если бы не Джинни — Гарри сдался бы еще вечность назад. Свои волосы она остригла, и теперь они едва прикрывают уши. Рон криво усмехается, глядя на нее такую, прикасается к челке, лезущей в глаза, и, поправив ее прическу, шепчет на ухо: — Ты все равно самая красивая. И Гермионе это действительно нужно. Потому что когда война закончится — она закончится, в это необходимо верить, — она все еще хочет быть собой, хочет быть любимой Роном и хочет любить его. — Тебе надо поспать, — обеспокоенно говорит Рон, когда она зевает и роняет голову на скрещенные на столе локти. — Сколько ты уже без сна? Гермиона старательно подсчитывает про себя: вчерашнюю ночь она точно провела на ногах, день до этого, само собой, а еще до этого — спала полчаса или около того. Неудивительно, что глаза закрываются. Рон сдергивает ее со стула и ведет к дверям. — Не забудьте позвать нас, — просит он Джинни и, дождавшись ее кивка, под руку с Гермионой выходит из кухни. Они поднимаются по лестнице, и Рон внимательно следит за каждым шагом Гермионы, чтобы она, не дай Мерлин, не оступилась. Он и сам-то спал на этой неделе не больше пяти часов, но его будто включает, когда Гермиона рядом: щелчок — и в голове проясняется. И единственная мысль — помочь ей, любой ценой. Добравшись до спальни, Рон снимает запирающие заклинания и бормочет пароль. Гермиона, потерев кулаками глаза, доходит до кровати и устало падает на нее, даже не подумав переодеться. Смысл, если у них есть час или чуть больше? Потом снова придется одеваться, хватать палочку и бежать, бежать, бежать. Рон садится рядом с ней, наклонившись, трогает сухим поцелуем ее плечо и проводит ладонью по ее щеке. Гермиона тянется за этим прикосновением. Оно словно говорит: смотри, пока Рон рядом, ты в безопасности. Все хорошо, только пока Рон рядом. Гермиона не может себе представить жизнь без Рона, без его поцелуев, без его объятий. И правильно, что не может, потому что это не жизнь, — так, существование. — Закрой глаза, — тихо произносит вдруг Рон, и она слушается, даже не спрашивая, зачем ему это. Благословенная темнота обволакивает со всех сторон; звуки, паника, тревога — все это остается за какой-то гранью, за линией, которую прочертил Рон. Он не пропускает в этот их маленький, по-вечернему уютно-сумрачный мирок то, что мучает там, за пределами комнаты. Гермиона слабо улыбается, когда чувствует, что Рон улегся рядом и теперь прижимается к ней, словно вдыхая в нее надежду и тепло. Без него ей вечно холодно. Без него она ни во что не верит, как бы ни старалась. Да и просто не получается без него. — Я тебя люблю, — спокойно и отвлеченно говорит Ронв, обнимая ее. Она вдыхает его запах, поднимает руку и лениво погружает пальцы в рыжую шевелюру. Если лежать вот так, не глядя, то кажется, будто все хорошо, будто Рон рядом навсегда, будто им ничего не угрожает. Гермиона всхлипывает, уткнувшись лицом ему в грудь. Она не собирается плакать, просто… Просто у них так мало времени, а потом может произойти все, что угодно, она может потерять Рона, она сама может погибнуть — и беда не в том, что она умрет, нет. Там, где будет она, не будет его, и она не знает, как это — без него. И все равно думает, что будь у нее малейший шанс, она бы, не колеблясь, обменяла его жизнь на свою. Пусть он выживет, а она — ну как-нибудь. — Эй, — встряхивает ее Рон. — Гермиона, пожалуйста, не надо. Все будет хорошо. — И зачем-то добавляет, словно Гермиона может его бросить: — Ты не обязана идти, ты же знаешь? Она мотает головой, вытирает соленое с щек — когда только успела? — и упрямо говорит: — Одного я тебя не пущу, даже не надейся. И если забить на дрожащий голос, выходит вполне убедительно. Рон стискивает ее в кольце рук, утыкается губами в шею и кивает: — Как скажешь. Только не плачь. И, вообще, спи, тебе надо отдохнуть. Гермиона чувствует, как время утекает сквозь пальцы, как вода, как песок, и вот, у нее уже ничего и нет. В ладонях пусто. Если не будет Рона — это даже не ничего, у нее останется меньше, чем ничего. Поэтому она тянется, приподнимаясь, выпутывается из теплой кофты, связанной Молли, и скидывает ее на пол. — Жарко? — заботливо интересуется Рон, и она качает головой. Больно. Она упирается руками по обе стороны от его головы, нависает над ним и внимательно рассматривает его, впечатывая в сознание и мягкую улыбку, и растерянное выражение лица, и теплый взгляд, и невпопад отвечает: — Я тебя тоже. Но Рон, кажется, понимает, потому что тянется к ней и гладит по коротким волосам. Гермиона проводит пальцем по его щеке — щетина колется — и целует, наклонившись. Рон отвечает на поцелуй, сжав лицо Гермионы в ладонях, но почти сразу же — слишком быстро — отрывается от нее. — Ты должна отдохнуть, — беспомощно произносит он. — Эта вылазка не похожа на остальные, тебе бы лучше поспать. Гермиона что-то бормочет себе под нос, но вполне ясно дает понять, что нет, не собирается она спать. Она думает о том, что может больше никогда не увидеть Рона, что может потерять всех своих друзей, что ее самой может не стать, и испытывает безумное желание почувствовать себя [i[живой. Ну хоть немножко, ну хоть на немножко. — Мне бы лучше побыть с тобой, — устало отвечает она, и Рон, помедлив, вдруг кивает и торопливо, но все же четко шепчет: — Все будет хорошо. — Последнее слово он повторяет пару раз, и Гермиона в такт каждому «хорошо» кивает. Она опускает руку ему на грудь, так, чтобы ладонь пришлась ровно напротив его сердца. Мерное биение под пальцами уговаривает, как и Рон, как и все: ничего плохо не произойдет. Потому что вот он, Рон, живой и невредимый, и так и останется. — Даже не надейся спастись, — прищурившись, говорит Гермиона, усаживаясь на кровати и снимая с себя майку, — если не вернешься оттуда. Я тебя верну, оживлю, вылечу, сделаю все, но ты будешь со мной. Никаких шансов, Рональд Уизли. Рон ухмыляется краешками губ и приподнимается на локтях. — То же самое относится к тебе, — отвечает он в тон и без перехода добавляет: — Ты замерзла, у тебя мурашки. Он проводит широкими ладонями по ее рукам, согревая, потом тянет ее к себе, усаживает на колени и целует — теперь по-настоящему. Поцелуй выходит горьким, отдающим почему-то неуверенностью, словно в первый раз. Гермиона старательно не думает про последний. Она, еще на миг прижавшись губами к губам Рона, принимается расстегивать пуговицы на его рубашке. Одну за другой, очень внимательно, чтобы не пропустить, чтобы по очереди. Успокаивает лучше чая Молли, следует признать. Рон не мешает ей, просто позволяет делать все, что вздумалось. А потом, когда она, привстав, аккуратно стаскивает с его плеч фланель и роняет ее на пол, он хватает ее за руки и сжимает в своих ладонях. Пальцы у Гермионы ледяные, и он дышит на них, будто хочет согреть и так. Потом, легонько поцеловав тыльную сторону ладони, Рон отпускает ее — и мгновенно Гермиона вжимается в него. Возится сразу и со своей одеждой, и с его, и что-то говорит, и Рон даже кивает, как будто понимает весь этот испуганный — ладно, испуганный! — лепет и касается ее кожи, такой мягкой и нежной под его руками. Гермиона смаргивает непрошенные слезы, смотрит на часы, угрожающе отсчитывающие время на стене, и облегченно переводит дух: подумаешь, они потеряли какие-то десять минут! Что значат десять минут, когда у них — если они вместе — есть своя маленькая личная вечность? Если вот так обнимать Рона, если падать на подушки и уговаривать его падать с собой, если чувствовать так остро, так больно и так горячо — до комка в горле, до жара, вдоль всего тела, по венам — каждое его прикосновение, какая разница? Мир — подчинится, и плевать она хотела на все. На всех, на Пожирателей, на Орден, на сумасшедших, в общем-то, людей, которые отбирают жизнь — и у себя, и у них, Рона и Гермионы. Это так приятно: ставить их имена рядышком, как будто она и впрямь — уже — миссис Уизли, как будто все закончилось, и скоро — колокола и подвенечное платье. Но это еще совсем нескоро, и она дает свой обет здесь. Вцепляется в плечи Рона, до боли стискивает пальцы и быстро произносит свистящим шепотом: — И в горе, и в радости, слышишь? Пока смерть не разлучит нас. И неважно, что клятва — маггловская, и Рон, недоуменно мигнув, непонимающе смотрит на нее. Потому что спустя миг он кивает и бормочет: — Верно. И она не разлучит нас еще долго, ты не волнуйся. В какой-то момент Гермиона решает, что надо быстрее, надо скорее, потому что часы все еще тикают, и стрелка, медленно ползущая по циферблату, не очень-то за них двоих переживает: она неумолимо движется, от одного отделения до другого, и Гермионе кажется, что ее сердце теперь бьется в такт каждому щелчку — она слышит. А вот сердце Рона, наоборот, колотится, как сумасшедшее. Колотится, когда она выпутывается из оставшейся на ней одежды, колотится, когда она помогает ему снять брюки, колотится, когда она ведет — за собой. Колотится, когда она мягко улыбается, путает в рыжих прядках пальцы и тянет его к себе. На этот раз с поцелуем получается лучше. Гермиона жмурится, позволяет себе забыться в этой сладости, умоляет не думать — и у нее это выходит. Хотя, скорее, у Рона, потому что это он отвлекает ее: касаясь губами каждого миллиметра кожи, поглаживая чуть шероховатыми пальцами сначала шею, а затем спускаясь к груди, оттуда ниже и ниже, пока ладонь не ложится на внутреннюю сторону бедра. И, прежде чем она сама подается ему навстречу, он повторяет в последний раз: — Все будет хорошо. Гермиона ахает, выгибаясь дугой, когда он скользит в нее, перед глазами мельтешат черные точки, и ей почему-то очень хочется плакать. Но она только сцепляет руки за спиной Рона, трется об него всем телом и бормочет свое: — Верю-верю-верю. Вот так, без пауз, просто лепет, и даже и не совсем понятный, но она — правда верит, а Рон — правда понимает. В то, что между ними, Гермиона тоже верит, и Рон понимает это тоже. Потому что он и сам верит. И знает, что это — как в маггловской клятве. И смерти нет до них дела, и это никогда не закончится. * Когда они вваливаются в гостиную дома на Площади Гриммо, грязные, прихрамывающие, с ног до головы покрытые сажей и копотью, сердце все еще колотится точно так же, как до сражения. Чашки с чаем все еще стоят на столе, и Гермиона, наплевав, что напиток давным-давно остыл, делает большой глоток. Она жива, Рон жив, они все живы. Они — живы. Желудок делает кульбит, и ее отчаянно мутит, и приходится сесть на стул, чтобы выровнять дыхание. Гарри что-то победно кричит уже охрипшим голосом, но слов разобрать не получается: все, на что хватает Гермиону — это закрыть глаза и откинуться на спинку. Рон тихо подходит к ней и кладет ладонь на плечо. Она устало улыбается, не поднимая век, и он опускается перед ней на корточки и берет за руки. — Все, — говорит он счастливо, пусть и знает, что это — только начало. Таких вылазок будет еще много, слишком много. Гермиона вспоминает заклинания, которые едва не попали в нее, те, что чуть не угодили в Рона, парочку, задевшую Джинни, сотни, отбитых Гарри, и кивает: — Все. Границы их мирка снова очерчены. До следующего сражения. Но — все будет хорошо.
aksell: И это прекрасно:)
полная версия страницы