Форум » Архив "Весёлые старты" 2010 1-8 » ВС-8: "Чайная ложка неприятностей", Рон Уизли/Драко Малфой, NC-17, миди, общий/драма » Ответить
ВС-8: "Чайная ложка неприятностей", Рон Уизли/Драко Малфой, NC-17, миди, общий/драма
Ласковые Хорьки: Задание № 8. Авторский фик 5, тема: "Nulla regula sine exceptione – нет правил без исключений" Название: "Чайная ложка неприятностей" Автор: aguamarina Герои: Рон Уизли, Драко Малфой, Гермиона Грейнджер и еще по мелочи; слэш и немного гет Рейтинг: NC-17 Жанр: общий/драма Размер: миди Саммари: Насчет чайной ложки Гермиона, конечно, тогда погорячилась - эмоциональный диапазон Рональда Уизли гораздо глубже, чем у этого предмета сервировки; но кто знает об этом, кроме него самого?..* Примечания: ООС и АУ – на усмотрение читателей. Дисклаймер: От всего отказываемся, потому что все равно не поделим *Фразу про то, что у Рона диапазон чувств, как у чайной ложки, Гермиона произносит в книге "Гарри Поттер и Кубок Огня"
Ответов - 32, стр:
1 2 All
Ласковые Хорьки: - Ро-о-он! – голос у мамы пронзительный, но его приглушает сырой октябрьский воздух. Впрочем, звонкости в ее голосе поубавилось уже давно: сначала Билл, потом Фред, теперь вот непонятно, кто у Флер родится с такой-то комбинацией крови. Так что не стоит валить все на осень. - Ро-о-он! – крик громче, будто мама вышла в сад, но я-то знаю - она просто высунулась в кухонную форточку. Мне этого не видно, я стою к дому спиной, но мамины привычки знаю наизусть с детства. - Что? – спрашиваю я у пустой скамейки. Мама, конечно, не слышит. - Ронни! – надрывается она. - Что?! – оборачиваюсь я. – Сколько раз просил – не называй меня этим идиотским прозвищем! Сколько раз! - Иди домой, Рональд Уизли, и не смей разговаривать с матерью в подобном тоне! – она пытается сохранить достоинство, сделав вид, что не замечает моего выпада, но я слышу визгливые злые нотки в последних словах. Обиделась, конечно. И правильно сделала. Любой нормальный сын улыбнулся бы и сказал – да, мам, сейчас приду. А войдя в дом, заметил бы, что в саду сказочно хорошо, и вручил матери что-нибудь символическое – хоть ветку рябины – и поцеловал бы в щеку. И в семье были бы тишь да гладь. «А ты мудак, Рональд Уизли, - обращаюсь я к себе. – Ну что ты на нее орешь? У нее вон Джордж, и Билл, и внук будущий… но вот почему она ко всем обращается нормально, и только меня зовет детским именем?! Ронни! Ронни! Ронни-в-розовом-помпон-не!» Фред, между прочим, придумал. Когда я однажды шапочку Джинни натянул на прогулку. В прихожей темно было, не разберешь, где чья. Растравляя себя куда менее безобидными рифмами, толкаю входную дверь так, что она бабахает ручкой об стену. Черт, почему никто в этой семье не может, если уж лень поддерживать чары, просто привинтить дурацкий упор? Рябину я, конечно, маме не сорвал. И даже не извинился. Оно с каждым разом проще получается. *** Не то чтобы в нашей семье было не принято жаловаться. Просто… когда детей столько, сколько у нас, жаловаться есть смысл только по действительно серьезным поводам. Мама-то одна. И сейчас у нее внук, и Джордж, и Билл, да… Мы постоянно кочуем из одной категории в другую, из тех, за кого в данный момент можно не волноваться, к тем, у кого «вот беда-то». Я сейчас явно в первой: награжден Министром, закончил школу (а для мамы это по важности почти одинаково), поступил в Академию авроров, обзавелся девушкой. У Ронни нет повода – у Ронни нет ни одного гребаного повода быть недовольным жизнью! У Ронни все идет как надо. Я представляю, как подойду к маме и скажу – мам, надо поговорить. И потом буду долго – и малопонятно, чего уж там – вываливать на нее свои домыслы, страхи и прочую галиматью; а она будет гладить меня по руке и по голове, говорить, что мне все только кажется и что это пройдет, и думать о том, что у нее выкипает суп на плите и надо бы пойти сделать огонь потише. Это не значит, что она плохая мать. Просто в раствор нельзя насыпать бесконечное количество соли. Перенасыщение – вот что происходит. Мои проблемы в нее просто не влезут. Моей жизни ничто не угрожает, и понимания этого маме сейчас достаточно. Поздно вечером, когда все уже угомонились, я спускаюсь вниз и на совесть прикручиваю упор для входной двери. Но лучше мне от этого не становится. *** Сны я стал видеть так же часто, как Поттер когда-то. Только причина их вовсе не Волдеморт. Хотя… это как посмотреть. Видения, показанные хоркруксом, – его рук дело. Так что мои сны тоже можно добавить в длинный список Риддловых преступлений против общества. Как и мою явь, наверное. В моих снах Гарри любит Гермиону. А Гермиона любит его. И они не только целуются. Они настолько не только целуются, что я просыпаюсь по нескольку раз за ночь от того, что не могу вдохнуть, мокрый как мышь, и вновь ввел в практику Заглушающие чары. Я ненавижу их обоих, и от того, что у меня нередко встает от этих снов, я ненавижу их еще больше, и дрочу под одеялом, как третьекурсник, задыхаясь от ненависти, а когда кончаю, ненавижу заодно и себя. Но себя мне еще и жалко, и я тихонько подвываю в мокрую от пота подушку, подворачивая одеяло так, чтобы не касаться липкого пятна. Из-за этого мне приходится самому стирать свое постельное белье. Мама каждый раз, когда видит это, говорит, что я стал совсем большой – ее малыш Ронни – и глаза у нее увлажняются. Ну что ты, мам, не плачь, твой малыш Ронни уже настолько большой, что подумывает попроситься третьим в кровать к своей общепризнанной девушке и лучшему другу. Но это, конечно, в особо критические моменты. Обычно я просто мечтаю, чтобы кто-нибудь из них умер. Замечательный у тебя сын вырос, мам, просто замечательный. Интересно, что будет, если я ей это скажу? Иногда я смотрю на мать, которая раскатывает тесто или громыхает кастрюлями, и мне так жалко ее, будто я уже вылил на ее голову всю ту грязь, что скопилась у меня внутри. Наверное, она не заслужила такого сына. Наверное, я должен быть лучше. Наверное, я должен как-то справиться со всем сам, перебороть, переломить себя. Билл же справляется с той частью волчьей натуры, что сидит у него внутри после хогвартской битвы. Я иду в душ и долго стою под струями то горячей, то холодной воды, выхожу оттуда отмытый до скрипа, растираюсь докрасна полотенцем и чувствую себя бодрым, как политый холодной водой огурец. Стягиваю лентой волосы – между прочим, они у меня очень ничего, я как-то слышал разговор двух стажерок на этот счет, – натягиваю самую свежую мантию из найденных в шкафу и аппарирую на занятия, твердо убежденный, что прямо сегодня начну новую жизнь. Я улыбаюсь Гарри – искренне, мать вашу, на самом деле искренне! – и мы начинаем обсуждать квиддич с одинаковым азартом, и я уже совсем уверен в том, что на этот раз у меня все получилось, и я никогда больше не увижу, как лучший друг в перерыве между лекциями в тесной подсобке лезет под юбку моей несопротивляющейся девушке. Я ведь не хочу этого видеть, не хо-чу! Черт… я и не спать пробовал – глупо, конечно, сколько так протянешь; и Зелье Сна-без-сновидений принимал – но не станешь же им накачиваться каждую ночь, привычка образуется. Впрочем, сны – еще полбеды; есть ведь и реальная жизнь, которая каждое утро говорит: добро пожаловать, Ронни! И я жалую – а что мне остается? Гермиона выговаривает мне за рассеянность на занятиях: «Рон, количество полученных когда-то Круциатусов не делает из нас авроров. Понимаешь?» «Конечно, Гермиона», - отвечаю я и улыбаюсь отдельно от слов, чтобы показать, что все в порядке. Лекции я почти не слушаю. Потому что не отрываясь смотрю на этих двоих. Гермиона сидит справа от меня, через проход, а Гарри – прямо передо мной, ближе к доске – из-за зрения. Я вижу, как он оборачивается и улыбается ей, когда она набрасывает ему несколько слов на Многоликом пергаменте – пишешь на одном листке, а надпись проступает на нескольких других, удобно. Я мог бы попросить, чтоб отображалось и у меня, но не прошу. Ненавижу просить. Я просто наблюдаю, как она строчит, умудряясь одновременно и конспектировать лекцию, и переписываться с Гарри, вижу, как легкая улыбка скользит по ее губам, как мелко вздрагивают сколотые большой заколкой волосы в такт резким штрихам, как ее маленькая, совсем еще детская рука, обрезанная белой манжетой с крохотным чернильным пятном, делает Гарри какой-то непонятный знак… и моя новая жизнь летит в тартарары. Я хочу, чтобы это мне она писала, мне улыбалась, мне подавала знаки. Но ведь нельзя просто подойти и сказать – напиши и мне что-нибудь. Глупо. Она-то напишет… но ведь я все равно не узнаю, что она пишет ему. А я хочу, чтобы она была только моей. Совсем. Навсегда. По-моему, по мне Мунго плачет – вот такими слезами. Своей у меня за всю жизнь была только Короста. И та Петтигрю. Я не знаю, чем все это кончится. *** Кончается это тем, что в конце октября Гарри и Гермиону отправляют на стажировку в Токио. Как самых успешных студентов-первокурсников. Я сначала хмыкаю, а потом, не удержавшись, тихо ржу. «Самый молодой ловец», «самая талантливая ведьма»… Мерлин, иначе и быть не может! Они такие самые-самые, что даже странно, что они до сих пор еще не трахаются на учительской кафедре после лекций. С любезного разрешения преподавателей. Кажется, у меня больная фантазия, потому что я вижу, как по светлому блестящему дереву учительского стола скользят пушистые каштановые пряди, когда Гарри с силой засаживает моей потенциальной невесте. Разжимаю пальцы по одному и заставляю себя дышать ровно. Привиделось, Ронни, просто привиделось. Расслабься. - Молодец! – я хлопаю Гарри по плечу, он оборачивается, улыбаясь до ушей, что-то орет невнятно. К нам подлетает Гермиона, ее глаза сияют, будто она получила степень магистра или открыла тринадцатый способ применения крови дракона. – Смотри, не увлекись там восточными единоборствами, хватит с меня Оппуньо! – шучу я топорно, как тролль, и, пока все остальные поздравляют счастливых молодеже… стажеров, незаметно смываюсь на улицу. На улице тепло и сухо – редкость для английского октября. Шагаю неспешно по выщербленному тротуару. Листья вяза лежат на нем золотыми рыбками. Между прочим, чешуя настоящих золотых рыбок входит в состав Феликс фелицис, это напрямую связано с поверьями магглов о рыбах, исполняющих желания. Интересно, Гермиона это знает? Я вот знаю, правда, на черта мне такое знание, совершенно непонятно… У нас сейчас практические занятия по легилименции, но идти туда я не собираюсь. Без меня обойдутся. Страшно хочется, чтобы поставили в пару с Гарри, чтобы можно было заглянуть в его голову. Блок у него сильнейший, не пробьешь, но его несложно обойти, особенно мне, ведь я знаю Гарри лучше многих, почти лучше всех. Краешком, по обожженным островкам детских воспоминаний, по тихим зеленым тропинкам первых хогвартских дней, прячась в дыму и мороке квиддичного чемпионата, перебегая от мертвенного света Морсмордре к ослепляющему до слез сиянию Фоукса, можно добраться до отчаянной осени 97-го и там, переведя дыхание, последним рывком, под шумок Последней битвы, проскользнуть за щит и увидеть… …увидеть, как он смотрит на нее, как мучительно закусывает губы, как следит за ней взглядом, жадным, настойчивым, собственническим, как гоблин за золотом, как Джинни следит за самим Гарри. Как склоняется над ней, заглядывая в учебник через ее плечо, уткнувшись носом в теплые корни ее волос, пахнущих ромашкой. Как вечером, в душе, прижимается спиной к холодному кафелю и яростно дрочит, закрыв глаза, видя на черной изнанке век – ее, солнечную… Да, пожалуй, я не пойду на легилименцию. Рухнув на первую попавшуюся скамейку, я зажмуриваюсь и откидываю голову на нагретую деревяшку, подставляя лицо солнцу. Тепло, как летом, и только запах умершей листвы напоминает об осени. Так хорошо-о-о… - Какая встреча, - слышу я совсем рядом. Жизнь все-таки чему-то учит – я не подпрыгиваю, хотя сердце от неожиданности екает. Мне не надо открывать глаза, чтобы узнать голос Малфоя, но я открываю и скашиваю их в сторону говорящего, лениво-лениво. - Ага, - говорю ему. Малфой, всего лишь Малфой. Мелкая неприятность на фоне моей замечательной жизни. - Занятия прогуливаешь, Уизли? – уточняет он очевидное. Я повторяю процедуру с агаканьем. Мне лень делать что-либо еще. - Ты что, меня не боишься? – не отстает Малфой и придвигается ближе – я слышу, как шуршит его мантия, и холодная тень падает мне на руку, свободно лежащую на скамье. Уже не агакаю - смотрю на него красноречиво. Тебя, Малфой? Какого хрена мне тебя бояться? Ты уж точно не мой боггарт. Мой боггарт встряхивает каштановыми волосами и бесстыдно засовывает руку в штаны к моему лучшему другу, но Малфою об этом знать не стоит. Но в следующую минуту я почти передумываю насчет боггарта, потому что в штаны мне лезет рука Малфоя. - Охренел! – ору я, толкая его и пытаясь отстраниться, пока он ничего не заметил – потому что у меня успело встать, когда я представил себе Гарри и Гермиону. Честное слово, наверное, ни у кого на свете не встает на собственного боггарта. Я больной извращенец, это точно. Ну, Малфой не был бы Малфоем, если бы не заметил. - Уизли, ты бездарно проводишь время, - говорит он, тяжело дыша, потому что мы продолжаем игру в целочку-Рона: Малфой куда-то там лезет, а я отпихиваю его руки. Я до сих пор слабо верю в происходящее и отбрыкиваюсь довольно вяло, даже не пытаясь достать палочку. В конце концов, Малфой все равно расколется и признается, что ему от меня надо: просто поиздеваться или… или сложно. Я замечаю, что наша возня заводит меня еще больше. Мы как два молодых кота, выясняем сейчас, кто здесь главный, кто диктует условия. Только у кота в такой ситуации топорщится хвост, а у меня – член. Ну, должен же я чем-то отличаться от домашних животных. Я хмыкаю, продолжая перехватывать выскальзывающие малфоевские руки. Развлечение не хуже любого другого. Мне ведь все равно больше нечем заняться. - Тебе ведь все равно нечем заняться, Уизли, - говорит Малфой высоким хриплым голосом и тянет меня за руку со скамейки, другой рукой обхватывая поперек спины. Я понимаю, что мы сейчас аппарируем, и что теперь палочку точно пора бы достать, но не делаю этого. Вообще-то мне все равно. Мне в последнее время многое все равно. *** «Мне все равно, - повторяю я про себя размеренно, шумно и резко выдыхая на «о», - мне все равно… мне все равно…» Мне не все равно. Мне стыдно лежать под Малфоем, отворачивая горящее лицо, и понимать, что по цвету оно сейчас сравнялось с гриффиндорским штандартом, черт бы побрал эту особенность рыжих. Наверняка и шея покраснела, и уши, и даже плечи. Зато веснушек не стало видно, что, конечно, очень радует. Надо было… наоборот, тогда бы ноги не затекли, думаю я, хотя совершенно не представляю, что бы я делал, окажись сверху. Мысль о том, что самым правильным было бы оказаться на легилименции, не задерживается в голове, утекает вместе с каплями пота с висков. Собственные колени выскальзывают из-под влажных ладоней, и я перехватываю их поудобней, поймав нечаянно, мельком взгляд Малфоя. Смотрит он явно не на меня, и вот это действительно успокаивает. Я хочу закрыть глаза, но не могу, и гляжу куда-то в малфоевскую ключицу, слабо обтянутую белой кожей, поблескивающей испариной. Бесцветная легкая прядь прилипает к ней при очередном толчке… в меня. Покраснеть сильнее уже невозможно, но я, кажется, делаю это. Прижимая подбородок к груди, бросаю взгляд вниз, и думаю, что по сравнению со своим багровым от прилившей крови членом я еще довольно бледен. При этой мысли я неожиданно хихикаю – истерично, что называется. - Что? – выдыхает вопрос Малфой, и я вижу, что спрашивает он тоже не меня. И трахает наверняка не меня. Да и черт с ним. Мне все равно. Я складываюсь почти пополам, так, что колени едва не касаются плеч, поднимаю задницу повыше и даже стараюсь двигаться навстречу Малфою, как будто цель моей жизни – доставить удовольствие этому белобрысому пидору чистых голубых кровей. Я извращенец, теперь в этом можно не сомневаться, думаю я, подставляясь под его член. Мне неудобно, тяжело, но терпимо, и в этой терпимой неудобности я могу существовать, потому что когда у тебя в заднице двигается чей-то член, гипотетические поцелуи Гарри и Гермионы не кажутся такой уж чудовищной вещью. Малфой толкается особенно сильно – колени у меня оказываются где-то за ушами – и замирает с коротким стоном. Надо полагать, он кончил. Пренеприятный момент, когда он вытягивает из меня опавший, но еще ощутимый член и сваливается на покрывало рядом со мной, закрыв глаза, довольный и расслабленный. Я выпрямляю ноги с невероятным чувством облегчения и, не обращая внимания на странные ощущения в заднице, тянусь к своему одинокому члену. - Твоя очередь, Уизли, - говорит Малфой, не открывая глаз, чуть замявшись перед фамилией, и разводит ноги непринужденно и широко, как цирковой акробат. Наверное, я долго думаю, потому что он открывает глаза и спрашивает: - Или тебе удобнее так? И переворачивается, выставляя худосочную задницу, удобно уложив голову на скрещенные руки. У меня еще темно в глазах, от недавней скрюченной позы ли, от неудовлетворенной похоти или от вида Малфоя – черт знает. Я становлюсь на колени сзади него, трогаю бледную чистую кожу и спрашиваю, что делать. Он смотрит на меня через плечо, как на придурка – не привыкать, он всегда на меня так смотрел – и быстро перемазав пальцы чем-то прозрачным из баночки, заводит руку за спину и… Никогда не видел ничего более неестественного, откровенного и возбуждающего. Не помню, успел ли я двинуться хоть пару раз или кончил, едва задвинув Малфою. В нем было очень тесно, горячо, и на этот раз у меня точно потемнело в глазах, когда жаркая волна, заставляя закипеть кровь, покатилась от низа живота к голове, к пальцам, подняв дыбом все волоски на теле, и вырвалась на свободу в бесконечно долгом выдохе. Теперь уже я растянулся на прохладном шелке, переживая мгновения блаженства. Все-таки иногда жизнь – очень хорошая штука, без всякой иронии, даже если причиной этому Малфой. А кстати, я ведь только что исполнил заветную школьную мечту – трахнул главного врага нашей дружной троицы. Всегда хотел это сделать… хотя и не настолько буквально. - Что ржем, Уизли? – интересуется тот таким тоном, будто мы столкнулись в хогвартском коридоре – высокомерно и слегка зло. – И что за дурацкие вопросы? «Что делать»? Можно подумать, ты не знаешь, что делают в таких случаях. - Откуда бы я должен это знать? – огрызаюсь я. – Я же не… А вот это утверждение, пожалуй, озвучивать не стоит. Не в данной ситуации, по крайней мере. Малфой смотрит на меня сложным взглядом, как будто решает, расхохотаться ему, разрыдаться или проклясть меня каким-нибудь редким фамильным проклятием. Я начинаю вспоминать, куда делась моя палочка, когда я выдирался из одежды. Кажется, все валяется грудой на полу… с той стороны кровати. Молодец, будущий аврор Уизли, бдительность превыше всего! Малфой наконец открывает рот. - То есть это у тебя в первый раз? – уточняет он очевидное – для меня очевидное. – Черт. Как таких троллей земля носит, объясни ты мне? - Не ори, - на удивление спокойно отвечаю я. – Подумаешь, трагедия. С кем не бывает? И ржу – действительно как тролль – потому что более неуместный вопрос придумать почти невозможно. Голый Малфой сидит, расставив ноги, локти лежат на острых коленках, кисти свисают, скрещиваясь. Красивые кисти, надо признать. Не знаю, как на самом деле обстоят у Малфоев дела с аристократизмом и древностью рода, но порода в них видна. Я смотрю на собственную ладонь – длиннопалую, но широковатую, в прюэттовскую родню. Не то. Как и все остальное. - Черт, Уизли, - говорит все еще недовольный чем-то Малфой. – Я думал… Я ж тебя еще на пятом курсе застал в раздевалке с этим вашим Криви. Твою мать. Твою мать, Малфой, а? Значит, это был ты. Конечно, вечно шпионил, вечно выглядывал – было бы удивительно, если бы ты пропустил такое нерядовое событие. Самое стыдное мое воспоминание, пожалуй… до сегодняшнего дня. Колин тогда подошел ко мне совсем незаметно за шумом воды, и я вздрогнул, когда его рука коснулась моего плеча: и от неожиданности, и потому, что был занят тем, на что зрителей не приглашают – дрочил не спеша под теплыми струями душа, представляя себе Лаванду Браун на коленях и в красном кожаном белье. Гермиону мое воображение тогда щадило. На моем лице, очевидно, крупными буквами было написано все, что я думаю по поводу нежданного вторжения, потому что взгляд Колина стал немного испуганным, но гораздо больше – умоляющим. - Рон, ты только не сердись, ладно? – он опустился на колени, совсем как Лаванда в моих видениях, и еще раз повторил: - Не сердись. Наверное… конечно же, мне следовало оттолкнуть его – возмущенно, мягко, негодующе или как-то еще. Но Колин был гораздо лучше воображаемой Лаванды, особенно если закрыть глаза. С его гладким горлом, торопливым языком и шершавой трещинкой на нижней губе моя правая рука не шла ни в какое сравнение. Шум воды был единственным звуком, окружавшим нас: Колин был занят, а я молчал, тяжело дыша, и думал, что Колину всегда нравился Гарри. Но ведь к Гарри не подойдешь просто так в душе, Гарри и в душе, как в мантию, закутан в свою миссию, зато есть Рон Уизли, не бог, но пророк его, и верующий причащается славы его… таким вот странным способом. Да, наверное, я всегда был извращенцем. Ненормальным. Мне казалось, что я вижу мысли Колина, как на сеансе легилименции, но я не остановил его. Я просто кончил ему в горло. Я помню, что действительно по влажному полу тогда потянуло холодным воздухом, будто кто-то открыл дверь, но в тот момент мне было все равно, хоть рухни в коридоре горный тролль. А, оказывается, это был Малфой. Лучше бы тролль все-таки. - Это вышло случайно, - говорю я чуть хрипло. Колин, Колин, Колин… - Так что… у тебя неправильное представление обо мне, Малфой. - Так какого черта ты тогда?.. – он кивает на красноречиво скомканную постель. Я молчу. Не дождешься, Малфой, не буду я исповедоваться перед тобой. Тем более, что и сам пока не разобрался. - Такой вот я извращенец, - пожимаю плечами я. Слезаю с кровати и начинаю копаться в куче одежды, отыскивая свои трусы. Когда я встряхиваю мантию, молчавший до сего времени Малфой оживает. - Ты это куда, Уизли? – спрашивает он недоуменно. Я даже начинаю сомневаться, кто в этой комнате настоящий псих. - Домой вообще-то, - отвечаю я. – И – если что – ни рассказывать, ни вспоминать об этом я не буду, не беспокойся. - А повторять? – снова спрашивает Малфой. А я-то думал, ему больше нечем меня удивить. Молчу выразительно, взглядом пытаясь передать то, что о нем думаю. Малфой сползает с кровати, делает шаг ко мне, цепляет пальцем застежку мантии и говорит негромко и рассудительно, морща идеальный лоб: - Слушай, Уизли, а ты не хочешь тут пожить недельку? За квартиру платить не надо, я внес арендную плату за месяц вперед, готовят мэнорские эльфы, никакого быта, никаких обяза… - он замолкает, будто подбирая слово, и продолжает: - Никаких обязанностей, сплошное удовольствие, но… - он предупреждающе вскидывает ладони: - …если не хочешь, я тебя даже пальцем трогать не буду, а, Уизли? Всего на недельку, ну что тебе стоит? Да ничего мне не стоит, скажу матери, что однокурсник пригласил, почти и не совру. Глаза Малфоя блестят, чем-то напоминая глаза Колина, и я понимаю, что ему зачем-то чертовски надо, чтобы я остался. - Зачем тебе это, Малфой? – спрашиваю я бдительно. – Помнится, Уизли и Малфои друг друга всегда недолюбливали. Я мог бы добавить, что моя мать не так давно отправила в ад его тетку, но мне кажется, что это напоминание будет сейчас несвоевременным, неуместным и бесполезным. Неужели во мне запоздало проснулись способности к прорицанию? Вот бы Трелони обрадовалась. - Нет правил без исключений, - ржет Малфой, и его член подрагивает в такт. Он чувствует, что «додавить» меня можно, и добавляет наугад: - Кстати, я могу и заплатить… за проживание… Он сам понимает, что говорит что-то совершенно не то, но мне плевать на его нежные чувства. Нет правил без исключений – как же! Малфой всегда останется Малфоем – наглым самодовольным мудаком. - Да пошел ты! – я отбрасываю от себя его руку и наконец обнаруживаю в кармане палочку. – Ищи себе другую шлюху, Малфой! И лучше среди слизеринцев! От злости я аппарирую прямо из комнаты, забыв спросить, не наложена ли на нее антиаппарационка. К счастью, барьера нет. Я даже не хочу вспоминать, сколько писаных и неписаных правил будущих авроров сегодня нарушил. Вру матери, что смертельно устал на занятиях, закрываюсь у себя и падаю на скрипучую узкую кровать. И проваливаюсь в сон, как в маленькую смерть – без сновидений. *** Пробуждение напоминает воскрешение – мышцы болят, кости болят, голова тоже болит. Такое впечатление, что меня вчера хорошенько искрошили Диффиндо, а потом долго собирали по кусочкам, сращивая Костеростом, и получилось все равно не очень удачно – жить можно, но не более. Плетусь в душ и долго стою под жиденькими струями, делая воду все холоднее и холоднее, пока кожа не покрывается мурашками, а в голове не устанавливается относительный порядок. Я тщательно и безуспешно вспоминаю сегодняшнее расписание, а потом, прямо посреди мыслей о тренировке по Режущим и Защитным, перед глазами встает вчерашняя картинка – Малфой на коленях, кверху задницей… и холодная вода вдруг теплеет. Я привычно обхватываю ладонью проснувшийся член, двигаю рукой резко и быстро, закрыв глаза, опираясь затылком и плечами о стену. Сегодня Гермиона у меня в японском стиле, ее волосы подколоты длинными шпильками с летящими аистами, кимоно укорочено так, что едва прячет ягодицы, а когда она опускается на колени, только широкие концы пояса-оби прикрывают обнажившиеся округлости… и это еще хуже, чем если бы она была просто голой. Гарри тоже понимает это, потому что заставляет Гермиону развернуться, уткнуться нарумяненным, набеленным лицом в жесткую бамбуковую циновку и задирает кимоно, вставляя ей сзади. Гермиона стонет и цепляется ногтями за тонкий бамбук, черно-бело-красный японский мэйк-ап выглядит на ее европейском лице до крайности пошлой маской. Гарри трахает ее… я трахаю ее, глядя на то, как мой член выходит наружу и снова вдавливается в мягкое, тугое, горячее, а потом оказывается, что это Малфой. Откуда в моих ежеутренних фантазиях взялся Малфой, я не знаю, но мне сейчас все равно, Малфой так Малфой – да хоть венгерская хвосторога. Я двигаю кулаком быстрее и резче, кто-то из этих двоих извивается и стонет подо мной… но чего-то не хватает, что-то не так, что-то застопорилось у меня в мозгах, и обычная дрочка не приносит обычного же удовлетворения. Не открывая глаз, я тянусь к полочке и шарю по ней, роняя шампуни и мыло. Естественно, ничего подходящего там не обнаруживается, свой крем мама держит в спальне, да и вряд ли бы я рискнул… Но удержаться уже невозможно, я завожу руку за спину, как Малфой вчера, и просовываю между ягодиц слегка скользкий от несмытого шампуня палец. Не так уж плохо… а два - еще лучше. Чуть саднит, чуть жжет, чуть стыдно, но я проталкиваю пальцы в себя так глубоко, как только могу, шевелю ими, толкаюсь, пока не нахожу нужный ритм и тогда кончаю - быстро, почти болезненно, и оседаю, стекая по чертовой стенке на бортик старой ванны, едва держась на ногах. Хорошо… но не так, как вчера. Не было той обжигающей волны, прошивающей от макушки до пяток. Вчера вообще подобное случилось впервые – раньше ни одной из моих немногочисленных девушек такого эффекта добиться не удавалось. Либо девушки были не те, либо со мной что-то не так. Думаю, верно последнее. После вчерашнего происшествия любому дураку было бы ясно, что с Роном Уизли что-то не так. Я тщательно намыливаю руки, долго и упорно тру мочалкой пальцы, которые страшно сказать где побывали. В дверь стучат. «Рон, имей совесть!» - слышу голос Перси. Надеюсь, он не торчал под дверью все те четверть часа, пока мой мозг трахал меня всеми доступными ему способами. «Минуту!» - ору я в ответ. Вселенная за дверью взрывается на разные голоса: Перси, Перси, Чарли, который гостит у нас со своей подружкой, отец, опаздывающий на работу… Уединение – понятие, отсутствующее в нашем лексиконе наравне с «доходом» и «порядком». Спешно домывшись, я выхожу в коридор, Перси ужом проскальзывает мимо меня в заполненное паром помещение, остальные громко выражают свое неудовольствие моими затянувшимися водными процедурами. Может, и в самом деле, стоит переехать к Малфою? «Он еще и издевается», - слышу я вслед и понимаю, что ухмыльнулся. ***
Ласковые Хорьки: В середине дня я окончательно убеждаюсь, что со мной что-то не так, совсем не так. Я не могу думать ни о чем, кроме малфоевской задницы. Впрочем, вру – еще я могу думать об его члене. Об этих двух вещах я размышляю всю вторую лекцию – по юриспруденции, между прочим, а в обед просто сбегаю из столовой, чтобы подрочить в кабинке туалета, за хлипкой дверцей, чуть ли не на всеобщем обозрении. Но терпеть нет никакой возможности. Впрочем, толку от этого чуть – уже через полчаса мысли о Малфое возвращаются все в том же составе: его задница, его член, его губы, мой член, моя задница – во всевозможных сочетаниях, позах и местах. Я кажусь себе ходячей гей-Камасутрой. Никогда бы не подумал, что мое воображение способно на такое, я-то думал, оно ограничивается нашим сугубо гетеросексуальным тройничком. После обеда я под невнятным предлогом больного живота, позорно согнувшись, сбегаю с тренировки - потому что, уходя перекатом от Режущего, нечаянно наткнулся на парнишку с другого потока, он, не удержавшись на ногах, свалился на меня, и от ощущения тяжести его тела у меня незамедлительно встало. Сбежав из тренировочного зала, я снова закрываюсь в туалете, но на этот раз результата моих усилий хватает минут на десять, не больше. М-мать твою! В коридор я выхожу с твердым намерением убить Малфоя. Не знаю и знать не хочу, что он мне подсунул, но ему не жить. Воздух в комнате он отравил или член свой чем-то намазал – меня не волнует, я точно знаю, что нигде в другом месте ни яда, ни проклятья подцепить не мог. Где я бываю-то – Нора и Академия! Не Перси же мне какого-нибудь зелья похоти подлил. Убить Малфоя, только так! Надо только его найти. Впрочем, это несложно. В записке к отцу я ссылаюсь на то, что Гермиона проводит исследование относительно влияния первой и второй войн с Волдемортом на психологию и социальную адаптацию магов из чистокровных семей. Имя Гермионы – беспроигрышный вариант: через полчаса, в течение которых я истязаю свой член еще дважды, сова приносит мне кусок пергамента с единственной строчкой - адрес где-то в Белгравии. Люблю иметь дело с папой: он не задает вопросов, а если и задает, то не слишком вникает в ответы. Вот мама – та вцепится в жертву, как бультерьер, у нее нюх на вранье. Впрочем, с таким количеством детей иначе не прожить. Аппарировав к месту назначения – прикидывающемуся скромным белому особнячку за кованым забором, я пинаю ногой внушительную дверь. Звук выходит глухой, скорее всего, внутри его не слышат, но я с удовольствием оставляю на темном металле еще пару пыльных рубчатых следов, прежде чем отыскиваю глазами дверной молоток в виде – ну на-а-адо же! – львиной головы. Я беззвучно ржу, ударяя кольцом по гулкому металлу, и не успевает он отгудеть, как дверь распахивается, и я имею честь лицезреть Драко-мудака-Малфоя собственной невыспавшейся, помятой и весьма жалко выглядящей персоной. - Какого хрена тебе надо, Уизли? - Я сейчас тебя убью, Малфой! – наши возгласы сливаются в один. Малфой пытается захлопнуть дверь, я – открыть пошире, чтобы протиснуться внутрь. Я – будущий аврор, и я побеждаю. Находиться вблизи Малфоя совершенно невозможно, я наваливаюсь на него прямо в полутемном коридоре, тяну с плеч рубашку, дергаю за ремень брюк и предсказуемо отлетаю в угол, отброшенный Ступефаем. Успеваю выхватить свою палочку, и на этом все заканчивается – меня опутывает Инкарцеро, Малфой мягко левитирует меня, спеленатого так, что пальцем не пошевелить, в столовую, на свет, и роняет на диван. Надо же… Лично я уронил бы его на пол – просто чтобы понимал, кто тут главный. Похоже, я не просто извращенец, но еще и очень, очень плохой гриффиндорец. Впридачу к прочим достоинствам. - Ну что там у тебя? – спрашивает Малфой, садясь напротив меня, спиной к окну. Не поможет – я все равно вижу, какой он измочаленный, будто всю ночь котлы вручную драил. - Сам посмотри, - отвечаю я, стараясь сдерживаться, и взглядом указываю вниз, туда, где под мантией обрисовывается моя проблема. – С самого утра. Ты что со мной сделал, сука? Малфой смотрит и ржет, и я на одно мгновение даже отвлекаюсь от мыслей о том, как буду его трахать, представляя, как буду его убивать. Медленно, с наслаждением, хлеща Круциатусами… а он будет умолять о пощаде, извиваясь, как большой белый червяк, и обещать стать моим персональным рабом… - Я как-то об этом не подумал, - говорит мой будущий раб так небрежно, что это выглядит насмешкой. – Я же говорил – я считал, что ты… ну, в общем, я не думал, что ты в первый раз. А теперь получается, что я тебя в некотором смысле лишил девственности… - Кажется, он опять ржет, только про себя. – Конечно, это далеко не так серьезно, как лишить невинности девушку, и кровь, к счастью, тут роли не играет; но магия все равно закрепляет это… соитие, как некий союз… мы теперь почти супруги… в каком-то смысле. Я уже не ухмыляюсь и не ору – я поднимаю на Малфоя тяжелый взгляд. Сейчас я действительно мог бы убить его – без всяких скидок. - Надеюсь, это не все, что ты можешь мне рассказать о произошедшем, - говорю я медленно, будто кирпичи укладываю, строя Малфою склеп. - Да все нормально, Уизли, - машет рукой он. – Говорю же – это по сути псевдодефлорация, так что значительных последствий она не несет. Ну, поломает несколько дней, перетерпишь, передрочишь – и все будет в порядке, забудешь, как страшный сон. Предупреждать надо! А то прыгаешь в постель к первому попавшемуся, натурал недоделанный. Уф-ф… с души не то что камень, а целый Стоунхендж падает. Никогда больше не буду вступать в сомнительные связи и иметь дело с Малфоями. Что одно и то же, в сущности… Малфой тем временем подходит, присаживается рядом с диваном на корточки и кладет руку на то самое место, которое не дает мне покоя последние несколько часов. А мой член, как кошка в течке, через мантию и форменные брюки отзывается на это прикосновение, требуя продолжения во что бы то ни стало. Малфой поглаживает его и совершенно нейтральным тоном предлагает мне: - А то перебирайся. Всего неделя, а, Уизли? Потом и отвыкать полегче будет. Может, я и не согласился бы. Но он убрал руку. *** Мама собирает меня так, будто я не к «однокурснику» на неделю переезжаю, а на год отправляюсь в Дурмстранг. В результате мое намерение слинять по-тихому становится предметом всеобщего обсуждения, выдвигаются различные предположения, и мать начинает поглядывать на меня раздумчиво. Я ловлю в коридоре Чарли, шепчу ему: «Ну ты, идиот, запретит мне мать уезжать – кому от этого лучше будет? А так сможете с Сильваной занять мою комнату, она побольше того шкафа, в котором вас сейчас поселили. Дошло?» «С Сильвией, - машинально поправляет Чарли и кивает: - Дошло. Больше не буду. Слово, Ронни». Ронни. Да пошел ты к огнедую в задницу, братец. Я стою у камина с сумкой через плечо и мечтаю провалиться под землю, пока мать приглаживает мне волосы, отряхивает и без того чистую мантию и все вздыхает, вздыхает, будто я снова на войну ухожу. «Мам, перестань, - говорю я наконец. – Если что – шли сову на адрес Академии, я к вам аппарирую. Можешь вопиллеры присылать, чтобы надежнее». Она не реагирует на мою шутку, точнее, губы улыбаются, а взгляд так и блуждает где-то далеко. Интересно, а у нее был кто-нибудь, кроме папы? Знает ли она, что такое ревность? Чтобы объяснить отсутствие Каминной сети, пришлось наврать, что однокурсник снимает квартиру в маггловском квартале. То есть это правда – но по сути ложь, потому что камин у Малфоя есть, я видел. Что-то многовато я вру в последнее время, надо бы поменьше. И пореже дрочить на Гермиону в непристойных позах, и получше думать о Гарри, и с Малфоем не трахаться. Вот вернусь через неделю домой и возьмусь за ум. - Все, мам, мне пора, - говорю я решительно и шагаю в камин. С переходом в каминном пункте Академии добираюсь до Белгравии и обнаруживаю неприлично оживленного Малфоя, предлагающего мне набор развлечений в виде ужина, душа и осмотра моей временной комнаты. Делает он это весьма своеобразно, но все равно подобное поведение настолько несвойственно Малфою, что я, выбрав момент после ужина, зажимаю его между собой и обеденным столом и спрашиваю, на хрена все-таки я ему понадобился. Малфой теряет все свое оживление, закрывается на сотню замков и цедит сквозь зубы, что не любит жить один. «Хорошо, - не спорю я. – Не любишь так не любишь. Дело твое». Ни черта подобного, конечно – просто мне сейчас не до практики допросов и психологического давления. Единственное давление, которое меня волнует – это давление в моих штанах. Я раздумываю, как получше намекнуть на это, и в результате выдаю несомненно гениальную фразу: «Малфой, мы сегодня трахаться будем?» Малфой ржет заливисто, как жеребенок. Никогда не видел, чтобы он столько ржал. Определенно, с Малфоем что-то не так. И вряд ли на него навели Хахачары, аврорской задницей чую. Аврорской заднице в этот вечер достается. Но и я в долгу не остаюсь. Непривычно, что не нужно накладывать на спальню Заглушающие. Непривычны широкая малфоевская кровать, запахи дома, яркий и призрачный свет уличного фонаря, бьющий в окно. Из-за всего этого я даже забываю представлять Гермиону на месте Малфоя – в те моменты, когда я сверху. Не знаю, как я не перепутал двери, заполночь отыскивая свою комнату, но уснул я, едва голова коснулась подушки. Если мне в эту ночь и снился волдемортовский хоркрукс пополам с неведомым токийским отелем, я этого не запомнил. Утром Темпус орет над ухом как резаный – явно не первая попытка побудки, чары наложены так, чтобы с каждым разом вой баньши был громче. Очень эффективно, кстати, в жизни не слышал ничего более душераздирающего – мертвого поднимет. Наспех застилаю кровать и бегу в ванную. Уже стоя под душем, я соображаю, что мог бы и не торопиться: никто не будет занимать очередь под дверью, наверняка в доме Малфоя есть минимум еще одна ванная. Возможность не спешить наполняет меня блаженством; я делаю воду чуть горячее, на память приходят кое-какие моменты вчерашнего вечера, сомкнутые в кольцо пальцы сдвигают крайнюю плоть… и я чуть не соскальзываю по стеночке вниз от испуга. - Свою правую руку мог бы и дома любить, Уизли, - раздается совсем рядом, за полупрозрачной дверцей душа. Потом она отодвигается, и я имею счастье видеть предовольную малфоевскую рожу. - А ну иди сюда, супруг мой названный, - шиплю я, отплевываясь от попавшей в рот воды, и, уцепив Малфоя за плечо, затаскиваю его в кабинку прямо в зеленом домашнем халате из чего-то плотного и явно дорогого. Задираю это нечто ему на плечи и впечатываю в стену всем своим весом. Малфой охает, но не возражает. Я утыкаюсь мокрым лбом в его не менее мокрый затылок и засаживаю ему, придерживая за узкие бедра. Малфой действительно лучше моей правой руки, тут не поспоришь. Когда он поворачивается ко мне, его член подрагивает между потемневших пол халата, как стрелка компаса: запад – восток. - Назвался супругом, Уизли, - так не теряй времени, - говорит Малфой таким тоном, что сразу ясно: свой член он считает величайшей ценностью на свете. - У тебя анимагическая форма не павлин, случайно? – говорю я, ощущая коленями твердость душевого поддона, и надеваюсь горлом на его член так глубоко, как только могу. Внятного ответа нет как нет. Смотри-ка – оказывается, способ заткнуть Малфою рот существует. *** Отсутствие Гарри и Гермионы влияет на меня благотворно – в кои-то веки на лекции я внимательно слушаю преподавателя, конспектирую, вникаю в логику преобразований, и в результате выполняю контрольное задание – создание одноразового портала до заданной точки на карте города – третьим в группе. До обеда я чувствую себя прекрасно, мне даже не требуется запираться в кабинке туалета; однако во второй половине дня становился сложнее – организм, подвергшийся воздействию магических уз, начинает все активнее настаивать на исполнении «супружеского» долга. Стоически выдерживаю тренировку, холодный душ, кучу полуголого народа в раздевалке, но пока добираюсь до малфоевского особняка – длинные коридоры Академии, порт-ключом до Министерства, очередь у камина – в голове разыгрывается целая оргия, где к традиционной паре из Гарри и Гермионы присоединяюсь сначала я, а затем Малфой. Черт, неужели он теперь никогда не уберется из моих мыслей? - Убить тебя мало, Малфой, - говорю на выдохах, пока Малфой, который явно ждал моего появления, размашисто загоняет в меня свой член. Ковер у камина тонкий и жесткий, елозящая по нему спина уже горит огнем, надо будет намазать – мама сунула мне в чемодан какое-то зелье. К счастью, продолжается это недолго. Той плавящей волны, что была в первый раз, конечно, больше не возникает, но Малфой умеет сделать так, чтобы меня будто наизнанку вывернуло, как тропический цветок, бесстыдно и ярко. Он лежит на мне, мокрый и довольный, тяжело дышит, больно упираясь острым подбородком в ключицу. Между нашими животами мокро и липко, а под левой ладонью я ощущаю малфоевские позвонки – такие же острые, как подбородок. Никогда не любил тощих; а сейчас Малфоя обнимаю, дожили. Не надо было мне соглашаться пожить у него, и аппарировать к нему позавчера не надо было… Да я бы и не додумался до такого, если у нас с Гермионой все было нормально. Если бы у нас с Гермионой вообще что-то было. - Скажи эльфу, пусть положит сюда ковер попушистей, - говорю я. Малфой поднимает голову, недоумевающе смотрит на меня и начинает ржать. Я хмыкаю, злюсь и собираюсь сбросить его с себя – пусть сам на этой колкой тряпке полежит, - но передумываю и тоже хохочу. Злость на Малфоя – слишком обычное, слишком привычное и слишком неестественно нормальное явление для ситуации, где лежишь под ним, только что кончив, и чувствуешь, как при смехе из тебя вытекает его сперма. - Пойдем в душ, дорогая, - выдавливаю я наконец и едва успеваю увернуться от малфоевских зубов, нацелившихся на мой нос. *** Я сижу на широком подоконнике и, обхватив колени руками, поочередно смотрю то на разгорающийся за окном восход, то на спящего Малфоя. Да, вчера я остался в его спальне – было лень тащиться к себе, слишком устал и очень хотелось спать. Зато сегодня все ровным счетом наоборот. Не знаю, какого черта поднялся так рано, но сна нет ни в одном глазу, а голова на удивление ясная – как красный диск, поднимающийся из-за горизонта. Япония – страна восходящего солнца. Восходящее солнце можно ассоциировать с встающим членом – где-то я такое читал. Вывод: если Гарри не трахнул Гермиону в Лондоне, он непременно сделает это в Токио. Вот только не надо говорить, что я псих. Я и сам это знаю. Идея фикс – вот как это называется. Проблема в том, что мне ни капельки не легче от того, что я знаю, каким словом это назвать. Малфой вздыхает во сне, и мысли безо всякого усилия переключаются на него. Вопрос, не дававший мне покоя последние два дня, вдруг разрешается так же просто, как вчерашнее задание с порталом. Только и нужно, что правильно выстроить факты, отбросив эмоции, и вывод придет сам собой, логичный и единственно верный. Но – одно из основных правил аврорской работы – любой вывод следует подкрепить доказательствами. Сегодня суббота, а значит, я могу потратить немного времени на свое личное расследование. Я крадусь мимо кровати к двери и едва не порчу все дело фырканьем в ладонь из-за неожиданно мелькнувшей в голове картинки: суровый аврор, уходя на работу, целует спящего супруга в белобрысую башку. Но все обходится, Малфой, буркнув что-то, не просыпаясь, отворачивается к стене, и я благополучно выскальзываю за дверь. Быстро умывшись, надеваю форменную мантию, прихватываю с собой курсантское удостоверение и аппарирую туда, куда ведут меня логика и интуиция – в Лютный. *** Зельеварных лавчонок здесь не так много, но я, воодушевленный вчерашними успехами, решаю не обходить все по очереди, а вычислить те, что с наибольшей вероятностью могут оказаться нужными мне. Не слишком большие и известные – такие проверяют чаще всего и клиентами тоже интересуются; но и не дешевые и грязные – там, конечно, можно найти запрещенный товар, а вот качественный – вряд ли. Отметаю те, что специализируются на лечебных, косметических, кулинарных зельях; в сухом остатке – три лавки, и мне должно повезти – загадываю я, иначе следует серьезно задуматься над своей профессиональной пригодностью. Владелец первой лавки хуже Снейпа – смотрит на меня так, будто знает все тайны жизни, и цедит ответы через губу. И ведь все в рамках приличий, а ощущение такое, будто гноем бубонтюбера обливает. Этот стреляный воробей, безусловно, знает, что право задавать ему вопросы у меня очень призрачное; но отвечает, поскольку даже курсанты-авроры просто так в гости не наведываются, и черт его знает, не притащу ли я за собой пол-отдела по борьбе с незаконным оборотом запрещенных зелий. Да, мистер Малфой значится в числе его клиентов; да, заказывалась Амортенция; да, согласно закону, это записано в книге продаж и подпись мистера Малфоя там имеется; нет, больше он ничего не может мне сообщить. Я прощаюсь и вываливаюсь из лавки на свежий воздух с такой радостью, будто меня из Азкабана выпустили. Во второй лавочке все обстоит иначе. Ее хозяйка, пожилая ведьма, похожа на изрядно постаревшую Полную Даму – она хихикает, кокетничает и очень даже не против «перемолвиться словечком с таким приятным молодым человеком». Эмалевые розочки в ее ушах подрагивают, когда она пожимает плечами и вздыхает, подтверждая, что «мистер Малфой» был ее клиентом, дважды, причем во второй раз, в нынешний четверг, заплатил гораздо больше истинной стоимости зелья за то, чтобы получить его в тот же день. Но и потратиться ей пришлось изрядно – спешно заказывать недостающие ингредиенты, закрывать лавку, чтобы сварить Амортенцию – «у меня ведь нет помощников, мистер… аврор, я одинока», сообщает она, играя явно не настоящими черными ресницами, и ее серьги снова приходят в движение, взволнованно шлепаясь о мягкую складочку пухлой шеи. Ей очень жаль мистера Малфоя, подумать только, такой молодой, обаятельный, а уже несчастная любовь. Я еле удерживаюсь от громкого хмыканья. Малфой – обаятельный? У Малфоя – несчастная любовь? Сразу видно, что ей не довелось с ним учиться. Впрочем, подозреваю, этой престарелой кокетке любой одинокий маг моложе девяноста покажется обаятельным, а уж если у него кошелек набит галлеонами, все остальное вообще не будет иметь значения. В третью лавку я не иду – у меня достаточно информации, которую надо обдумать. Загребая ногами сухую листву, бреду мимо ограды какого-то сквера в восточном конце Диагон-аллеи, где редко кто бывает. Значит, Малфой время от времени неизвестно для чего заказывает Амортенцию, стараясь делать заказы в разных местах, чтобы было поменьше вопросов. То есть для чего нужна Амортенция, известно; и понятно, для кого она предназначалась в четверг – для одного тупого аврора, у которого к тому же большие проблемы с головой. То-то я приземлился именно на эту лавочку. Запахи осени, запахи осени… ага, как же. Впрочем, что это я? Малфой не мог знать, что я приду в парк. Более того, я сам не знал, что прогуляю легилименцию до того, как начал ее прогуливать. Значит… А что это, собственно, значит? Я аппарирую к «Дырявому котлу» и Каминной сетью отправляюсь в Белгравию. У меня слишком мало данных, чтобы делать выводы. Надеюсь, допрос подозреваемого поможет разобраться, что к чему в этом странном деле. *** Малфой стоит у окна и не поворачивается, когда я делаю шаг из камина и нечаянно роняю до блеска начищенную кочергу. Я аккуратно пристраиваю железяку на место и подхожу поближе к неподвижной спине, в предвкушении того, как сейчас прижму Малфоя к стене точными и неожиданными вопросами. Но я успеваю только открыть рот – и меня самого прижимают к стене, и не в фигуральном, а в самом что ни на есть буквальном смысле. Никогда бы не подумал, что у Малфоя такая отменная реакция и столько силы в тонких руках. Он впивается пальцами в мои плечи так, что даже сквозь мантию я чувствую боль. Взгляд у него бешеный, а голос звенит. - Ты где шлялся, Уизли? – спрашивает он. – Где ты шлялся, я спрашиваю? Мы же договорились, что на неделю… сволочь… мы же договорились… - С ума сошел? – кричу я. – Мне что теперь, из дома выйти нельзя? Я тебе не домашний эльф, понял? Я хватаюсь за худые запястья, чтобы сбросить с себя его руки. Кожа под моими пальцами сухая и горячая, а пульс бьется часто-часто, как будто кровь вот-вот прорвется наружу. - Ну хорошо, хорошо, - говорю я совсем не то, что собирался. – Я не буду уходить, не предупредив тебя. Так нормально? - Нормально, - отвечает он зло и, хлопнув дверью, выходит из комнаты. Кажется, мне повезло. Кажется, я нарвался на большего психа, чем я сам. Идеальная парочка, нечего сказать. Малфой играет в совершенного джентльмена до вечера, а потом у нас начинаются другие игры. Насмотревшись за день на безразличный взгляд и безупречные манеры, я с неимоверным удовольствием раскладываю его светлость на обеденном столе и стираю с его лица всякий намек на ледяное высокомерие. Думаю, теперь трапезы за этим столом станут для меня вдвойне приятными. Воскресным утром Малфой сопит мне в шею, и я принимаю это как должное. *** «Пушки» сегодня не играют, а на улице моросит занудный, как лекция Биннса, мелкий дождь, поэтому я торчу у Малфоя. Конечно, можно было бы смотаться домой на пару часиков, но я с утра уже отправил маме сову со стандартной запиской «все в порядке, всех люблю», а срочных писем мне, как сообщил сторож Академии, не поступало. Значит, там дела идут отлично и без Ронни. И не просто отлично - я там никому особо не нужен. Нет, не в том смысле не нужен, что не любят; а в том, что без меня дом не опустел. В нашей семье невозможно быть центром вселенной и светом в окне – для этого нас слишком много. Вообще-то я думаю, что Малфои гораздо более скучают по своему ненаглядному сыночку, чем моя мама по мне. И это не обида – просто констатация факта. Если подумать, так даже лучше – чувствуешь себя более взрослым, более самостоятельным, более… в общем, все равно немного обидно. В Норе никто не будет нянчиться со мной, держать за руку, заглядывать в рот и вскакивать, чтобы притащить мне чашку чая. Малфой этого тоже делать не будет – но от него я ничего и не жду. Вот и вся разница. Так что я остаюсь. Остаюсь, читаю прихваченное из Академии последнее «Квиддичное обозрение», Малфой сидит напротив, уткнувшись в толстый том. Я присматриваюсь. «История древнейших семейств Англии, Шотландии и Уэльса со времен Основателей до наших дней». Такое что, тоже можно читать? - И что тебя насмешило? – не поднимая головы, спрашивает Малфой. Подавив желание по-детски глупо съязвить – «то, что ты умеешь читать», я пожимаю плечом: - Да так… неужели больше почитать нечего? - «Квиддичное обозрение»? – интересуется Малфой, и мне кажется, что сначала он хотел ответить что-то более резкое. – Кстати, - неожиданно захлопывает книгу он. – Пойдем, покажу кое-что. Оказавшись в кабинете Малфоя, я с интересом кошусь на обстановку. Черт, до чего же безлико. У нас на каждой комнате лежит такой отпечаток вкусов, интересов и склонностей ее хозяина, что лучше всякого досье. У Малфоя кабинет как из офиса трансфигурирован: все светлое, однотонное, очень стильное и очень необжитое. Даже запонки, брошенные на маленьком столике, кажутся придумкой дизайнера, а не случайной небрежностью. Кажется, единственная деталь, что хоть немного оживляет пейзаж – колдография на стеллаже у окна. Я делаю шаг, чтобы рассмотреть ее поближе, и тут же паспарту со стуком падает снимком вниз. Я перевожу взгляд на Малфоя, но тот даже не поворачивает головы – он указывает на портрет, висящий в простенке между окнами. - Позволь тебе представить, Уизли: Финеас Блэк. Это про него я читал сейчас, - говорит он одновременно ехидно и церемонно. - Спасибо, мы знакомы, - отзываюсь я и подхожу ближе. Я действительно знаю человека с портрета – у нас тоже есть его изображение, в каком-то старом альбоме, пухлом, с вдрызг рассыпающимися страницами, куда мама напихала и рисунки, и колдографии, и вырезки из газет с упоминаниями о наших многочисленных родственниках. Понятия не имею, зачем она это хранит. Да она и сама, наверное, не скажет; ей просто жалко выбросить эти бумажки, и иногда, зимой, когда гулять было холодно, а мама бывала занята по хозяйству, она подсовывала нам с Джинни этот альбом, чтобы сидели тихо. Я запомнил лицо Финеаса, потому что рисунок – выразительный карандашный набросок – лежал в самом начале. Блэки всегда стремились вылезти вперед. Финеас – один из немногих Блэков, допущенных в дом семейства Уизли, не считая еще какой-то дальней родственницы, ну, и Сириуса, конечно. Помимо того, что Финаес наш родственник, он еще и очень нетипичный Блэк; точнее, именно потому, что он нетипичный Блэк, он и оказался у нас в родне… как-то так. Сторонник борьбы за права сквибов, полукровок и… о, черт! - людей с нетрадиционной ориентацией. Как их тогда называли-то? «Предающимися содомскому греху», что ли? В общем, я так понимаю, что он бы меня одобрил – хотя бы из чувства противоречия общепринятым нормам. Вот только что он делает на малфоевской стене? - Второй портрет висит у мамы в спальне, - как будто отвечает Малфой на мой невысказанный вопрос. – Дополнительный способ связи, на всякий случай. Странное дело – этот сомнительный тип, связавший древнейшее и благороднейшее семейство Блэков с нище… небогатой и многодетной семейкой Уизли, с радостью согласился побыть мне нянькой. – Он хмыкает независимо. Меня удивляет совсем другое. - Откуда вообще у вас его портрет? В смысле… разве его не выжгли с древа за взгляды, неподобающие истинным Блэкам? – я снова вспоминаю о Сириусе и о матери Тонкс, и слова сами собой выходят не столько ехидными, сколько горькими, как полынный отвар. - Выжгли, - соглашается Малфой. Со спины он очень похож на своего отца. – Мать нашла портреты случайно, на чердаке дома на Гриммо, давным-давно. Они были вырезаны из рам, скатаны трубками; наверное, их по чистой случайности не швырнули в костер… а может, кто-то из преданных эльфов сохранил на память о хозяине. Его ведь тоже эльфы любили… как Поттера почти. – Малфой снова хмыкает. – Когда родители поженились, отец приказал отдать портреты на реставрацию. А потом повесить в общей галерее. Мы, видишь ли, не Блэки, - он неожиданно оборачивается, оказываясь со мной лицом к лицу. – Мы от своих не отказываемся, даже окажись те сквибами, полувейлами или оборотнями. - Мы тоже, - вырывается у меня, ошарашенного малфоевской разговорчивостью на пустом месте. Ему что, совсем не с кем поговорить? Выходит, так. Неожиданно мне становится жаль, что до пятницы осталось всего четыре дня. А вдруг я не сумею разобраться, что здесь происходит? - А как насчет любви к магглам и полукровкам? – интересуюсь я весело, чтобы немного разогнать какую-то муть, повисшую в воздухе. – От таких вы тоже не отказываетесь? - Ты это к чему? – напрягается Малфой. - Ну, если я на Гермионе женюсь? Малфой наконец-то перестает невразумительно хмыкать и улыбается почти по-человечески. - Уизли-и-и! – тянет он радостно-удивленно. – Это с каких же пор ты для нас «свой»? Да, что-то я увлекся. Действительно, с каких это пор я себя к Малфоям в родню зачислил? Наш общий Блэк – еще не повод. - Так ты собрался на Грейнджер жениться? – скороговоркой уточняет Малфой, закрывая за нами дверь кабинета и оставляя Финеаса Блэка наедине с загадочным снимком, который я так и не успел рассмотреть. - Да, наверное… - отвечаю я, гадая, за каким чертом ему нужно это знать. – То есть я так думаю. То есть мы об этом еще не говорили, но… - …но все и так ясно, - заканчивает он мою фразу. – Женись уже, Уизли, не трахай мозги. Женись, плодись, будь счастлив. Я серьезно. - Может, мне тебя еще и в шаферы взять? – язвлю я растерянно – Малфой меня благословил. Нужно будет узнать, не случилось ли третьего пришествия Волдеморта. - А возьми, - он поворачивает ко мне лицо, и даже в полутьме коридора видно, как блестят его глаза. – Перепихнемся где-нибудь в подсобке, чтобы не нервничал перед первой брачной ночью. Я не успеваю ничего ответить. Он толкает меня к стене, прижимает грудью. Мне кажется, что он такой легкий, будто пустой внутри. Малфой улыбается, как Флинт, скаля зубы – они тоже блестят, мелкие, ровные и влажные. - А может, просто вместо своей Грейнджер меня представишь, а? – спрашивает он невыносимо похабно. – Ее-то ты на моем месте представляешь, когда мне засаживаешь? Представляешь же, да? – Его дыхание обжигает мне шею, оставляя на коже липкое грязное пятно. - Да пошел ты!.. – я сильно толкаю его, Малфой отлетает к противоположной стене, а я, не помня как, оказываюсь в ванной, с грохотом хлопнув дверью. Разглядываю в зеркале совершенно чистую шею. Черт, еще неизвестно, что грязнее, малфоевский язык или мои мысли. Мы стоим друг друга, кто бы мог подумать. Ублюдок совершенно прав, я представляю ее на его месте, и его – на ее, и вообще не знаю, кого из них хочу, но член у меня уже стоит, стоило только подумать об этом. Поэтому я иду искать Малфоя, нахожу его все в том же кресле, сгребаю рубашку на груди, вытаскивая из мягкого велюрового нутра поближе к своим губам. Малфой не сопротивляется, впивается в мой рот, как клещ, и все заканчивается предсказуемо, и больше мы к этой теме не возвращаемся. ***
Ласковые Хорьки: - Держи, - говорит Малфой в понедельник, швыряя мне мелкую монету. Я офигеваю. Но не успеваю слова сказать, как в его взгляде мелькает понимание. - Это порт-ключ, - говорит он, явно проглатывая «идиота». – Так из Академии добираться удобнее. - Ага, случайно схватился за монету в поисках пера – и готово, курсант Уизли неизвестным науке образом исчез прямо с лекции по римскому праву, - хмыкаю я. - Не валяй дурака, Уизли, - устало замечает Малфой и не удерживается: – Хотя тебе идет. На территории Академии никакие порт-ключи не работают, а этот вообще требует предварительной активации. Смотри: берешь за ребро, сжимаешь. Как только Юнона повернется в профиль – готово, можно использовать. - Дорого, наверное, - говорю я, совершенно без задней мысли, просто это первое, что приходит мне в голову. Малфой покачивает головой очень задумчиво. - То, что можно купить за деньги, не дорого, - отвечает он, не глядя на меня. *** Дни идут, и я все порываюсь продолжить свое расследование, но времени и сил не хватает. Оказывается, учеба отнимает уйму энергии. Усталость – как будто весь день котлы ворочал, но когда с первой попытки создаешь правильно работающий многоразовый порт-ключ или выдерживаешь четверть часа против двух неслабых соперников на тренировке по Чарам – это… это почти как оргазм. И чем ближе пятница, тем меньше у меня желание выяснять что-то насчет Малфоя. Еще в субботу был азарт – идти по следу, расспрашивать свидетелей, колоть подозреваемого неожиданными вопросами, а теперь… Мне просто не хочется загонять Малфоя в угол. Хотя я бы сумел, наверное. Но нельзя унижать того, с кем спишь в одной постели. Да, это делают сплошь и рядом, но может же у меня быть своя точка зрения? И я действительно сплю в его постели. Так удобнее. И… смешно звучит, но я ему нужен. На самом деле нужен. Лично я – и так, как может быть, не нужен никому во всей чертовой Англии. Это нельзя объяснить, но нельзя и не почувствовать. Он нервничает, ожидая меня по вечерам. Он прикасается ко мне без всякой необходимости. Он не только трахается со мной, но и спит. Невероятная глупость, но мысль, что Малфой испытывает ко мне какие-то чувства, перестает вызывать полное отторжение. Слишком уж странно выглядит происходящее. Я не знаю, что думать, и не пытаюсь ничего делать, пуская события на самотек. Тем более что на нас со скоростью «Хогвартс-экспресса» накатывается пятница. *** В пятницу, сидя на второй паре, я слышу голоса в коридоре, и пальцы холодеют. Я глупо улыбаюсь, не в силах повернуть голову, шея будто заржавела. Они заходят в аудиторию, «простите за опоздание, сэр», звонко говорит Гермиона. Они, видимо, только что аппарировали, оба левитируют дорожные сумки, у Гермионы она застегнута не до конца, большой веер мешает. Гарри в футболке с иероглифами, как всегда, на пару размеров больше, чем нужно – получится ли у Джинни отучить его от этой привычки? Они выглядят родными и в то же время другими, будто мы шли разными дорогами все это время… впрочем, так оно и есть. У Гермионы темные круги под глазами, как на третьем курсе, когда она пользовалась хроноворотом – чем угодно могу поклясться, что она в свободное время не вылезала из библиотеки. А Гарри… выглядит как Гарри. Пробившись через однокурсников, успешно сорвавших лекцию, я сгребаю его в объятия, в избытке чувств сжимаю изо всех сил, а, выпустив, хлопаю по плечу, улыбаясь до ушей. Он тоже улыбается в ответ, радостно и немного обалдело. Как будто ожидал не меня здесь увидеть, а какого-нибудь Отелло. С чего бы? Я оборачиваюсь к Гермионе – она такая маленькая и трогательная из-за этих своих кругов под глазами и бледных губ, что хочется отобрать у нее все книги и отправить к маме на откорм. Странно, почему мне казалось, что она одного со мной роста? Сейчас ясно видно, что она едва достает мне до плеча. Она тоже смотрит на меня тревожно – а затем в ее глазах вспыхивает яркая радость, и она становится такой красивой, что мне хочется сделать для нее что-то очень-очень хорошее. Я нашариваю в кармане пару сиклей, сжимаю их в кулаке, почти наугад тычу в них палочкой и мысленно произношу формулу трансфигурации. Колечко выходит вполне даже приличным – вот что значат упорные и длительные тренировки. Я опускаюсь перед ней на одно колено, не смущаясь вниманием аудитории. Кого тут стесняться – все свои. - Гермиона Грейнджер, - торжественно говорю я. – Ты выйдешь за меня замуж? Честное слово, если бы я репетировал эту сцену полгода, не вышло бы лучше. Мне нравятся ее глаза в тот момент, когда она говорит «да». *** К Малфою я аппарирую втихаря – нужно забрать вещи, но мне как-то неудобно встречаться с ним взглядом, после того, как я так удачно сделал Гермионе предложение. Может, его и дома-то нет – заберу вещи, оставлю записку, а порт-ключ верну позже с совой. Больше наш договор ведь ничего и не предполагал? Сначала дом действительно кажется пустым. Я сбрасываю в сумку свои немногочисленные пожитки, уменьшаю ее и обвожу взглядом комнату, недолгое время считавшуюся моей. Впрочем, я почти не использовал ее, проводя время либо в гостиной, либо в спальне Малфоя. Кстати, я оставил там домашнюю футболку и, кажется, пару конспектов… Голоса я слышу, едва вывернув из-за угла коридора, и замираю с занесенной ногой. Потом медленно и осторожно опускаю ее на пол – к счастью, в доме Малфоя половицы не имеют привычки скрипеть – и делаю еще четыре аккуратных шага. Достаточно. «Рон, подслушивать чужие разговоры очень, очень нехорошо», - говорил папа, крепко сжав мои плечи, когда я на рождественские каникулы прятался под дверью близнецов – первокурсники увидели в Хогсмиде что-то жгуче интересное, но не хотели мне рассказывать. «Существует много способов прослушивания разговоров. Условно разделим их на те, что требуют маскировки, и те, что обеспечиваются применением различных устройств», - рассказывала аврор Вэнс на лекции, посвященной практическим методам добычи информации. Кто я сейчас – Рон Уизли или будущий аврор Уизли? Но я в любом случае не уйду. Голос Малфоя слышно лучше – очевидно, он сидит или стоит лицом к двери. Реплики его собеседника я разбираю с трудом. Легче всего улавливается напряжение – комната переполнена им, оно липкой патокой вытекает в коридор, подбираясь к моим ногам. - …притащил на этот раз? - Не твое дело. У тебя был выбор – уехать или остаться. - Я не обещал тебе сидеть рядом как приклеенный. Я и так провожу с тобой почти все время. - Ты знал, на что шел. - Поправочка, Малфой: не «знал», а «узнал». Уже после этого твоего фокуса с Амортенцией. - Я не могу полагаться на случайности. Амортенция гарантирует результат. А после тебя никто не держал. - Ну конечно… Ты – моя Амортенция, Малфой. - Я в этом не виноват. - Не виноват. Но я все равно чувствую себя как на привязи. Я уже не могу понять, возвращаюсь ли, потому что меня к тебе тянет, или потому, что ты, вполне возможно, сдохнешь без меня! Малфой говорит что-то совсем тихо, не разобрать, а потом орет: - Не сдохну! Можешь не возвращаться! Можешь валить отсюда хоть сейчас!.. Судя по плеску воды и стуку зубов о стакан, Малфой все-таки сорвался. Я чувствовал, что нечто подобное произойдет, как только вслушался в их беседу. Ну что ж… думаю, дальше они разберутся без меня. Страшно хочется узнать, кто же таинственный любовник Малфоя, но это слишком рискованно – придется обогнуть дверь, девяносто шансов из ста, что меня заметят. Оно того не стоит. Я уже делаю шаг назад, когда слышу еще несколько слов, невнятно срывающихся с губ Малфоя. - Vae soli… сука… Винс сам сделал выбор… за что меня? Су-у-ука… Я выхожу на полную солнца чистенькую улицу и аккуратно прикрываю за собой тяжелую дверь. *** Я снова прогуливаю тренировку и снова не чувствую вины за это. Мне действительно нужно подумать. Очень-очень нужно подумать. Парк – а куда же еще? Это ближайшее к корпусам Академии место, где можно посидеть спокойно, в одиночестве и тишине. Забавно, но даже скамейка, кажется, та же самая… М-да-а-а. Ну и дурак же ты, Рональд Уизли. Расчувствовался тогда: запахи осени, запахи осени… Конечно, скамейка та же самая. Дождей на неделе не было, а зелье из сухого дерева не выветривается очень долго. Малфой и сам в Амортенции только что не искупался, и скамейку, я уверен, полил ей щедро – чтобы уж наверняка. И устроился в уголке, поджидая кого-нибудь. И тут на горизонте появился курсант Уизли, по уши в личных проблемах и с Колином Криви в анамнезе. Наверное, Малфой всех богов возблагодарил за такую удачу. А Гермиона права. Читать действительно полезно. Если бы я в понедельник не полез искать дополнительную литературу по редким неснимаемым проклятьям и наговорам, я бы малфоевское Vae soli мимо ушей пропустил. А такое пропускать нельзя; непростительно для аврора. Vae soli, проклятие одиночества. Проклятый не может жить один. Не в переносном смысле, а в самом что ни на есть прямом. Не помню точно, через какое время начинаются необратимые изменения, ведущие к летальному исходу, но это точно не годы и даже, кажется, не месяцы. Собственно, проклятому и неделю прожить в одиночестве пытка похуже непрерывного Круцио. Конечно, можно платить шлюхам, но это все равно что вампиру пить охлажденную коровью кровь вместо свежей человеческой. Не жизнь, а существование. И я не обижаюсь на Малфоя, хоть и был ему нужен не я, как оказалось, а любой, кто под руку подвернется. Вот, я подвернулся. И что? Неизвестно еще, как бы я себя вел на его месте. Наверное, вцепился бы в Гермиону или Лаванду и держал изо всех сил, хоть нытьем, хоть шантажом, хоть клятвами в вечной любви. Малфой по крайней мере этого не делает. Да, он меня использовал. Если бы не случайность, я ушел бы от него в полной уверенности, что причиной этой интрижки послужили в основном благородство моей души и прекрасный цвет волос. А вовсе не миссис Крэбб, потерявшая единственного сына и решившая отомстить тому, кого считала виновником, той же монетой. В смысле, одиночеством. Я сижу на скамейке, которая еще пахнет солнечным сентябрем и шафранами из детства, и, вместо того, чтобы жалеть себя, молча жалею Драко Малфоя, которому по-хорошему так бы и надо. *** Гермиона выглядит такой счастливой, что я гадаю, почему не сделал ей предложение раньше. Мы гуляем по лондонским паркам, укрытым драным одеялом промокшей листвы, она прислоняется виском к моему плечу и смеется золотистым мягким смехом, и я знаю, что это – только для меня. И я покупаю ей мороженое, как когда-то Джинни, и когда мы целуемся, губы у нее холодные, липкие и ванильно-сладкие. Этим она отличается от Джинни – в том смысле, что с сестрой-то я, конечно, не целовался. Я ж не извращенец какой-нибудь. А где-то там, в глубине меня, за радостью от скупых похвал профессора Вэнс и удовольствия от долгих и нежных, как шелк гермиониного шарфа, прогулок, воздушным шариком раздувается ожидание и предвкушение. Шарик уже так велик, что мне становится страшновато – что же будет, когда он лопнет? Но торопить события тоже страшновато – все равно что легонько тыкать в тугой шариковый бок иголкой, пытаясь угадать, в какой именно момент не выдержит тонкая пленка, и неизменно ошибаясь. А Гермиона прижимается виском к моему плечу и в один прекрасный день в конце прогулки приглашает меня к себе домой на чай - и я вижу, как волосяно-тонкое острие протыкает синюю кожу шарика, и воздуха становится так много, что я начинаю захлебываться в нем, как в ледяном лесном озере под зимними звездами. И я вдруг замечаю, что у нее новая помада, и шарфик на шее новый, нежно-сиреневый, и пахнет от него очень вкусно, первоцветами. И, разумеется, соглашаюсь, хотя мне отчего-то неудобно и по-прежнему страшновато. Что страшновато – понятно, ведь я ждал этого курса с четвертого, с чертова бала Чемпионов. А неудобно… ну, просто неудобно. Вдруг я сделаю что-то не так, вдруг она сделает что-то не так, вдруг в самый неподходящий момент вернутся ее родители, в конце концов, мало ли как бывает, сколько таких историй… Но все оказывается проще, чем я думал. На середине символической попытки заварить чай Гермиона снова прижимается ко мне, я стягиваю свой свитер, расстегиваю ее блузку, она, не отрываясь от моих губ, тянет меня куда-то, и мы оказываемся в ее комнате. Под блузкой у Гермионы красивый бюстгальтер, а под ним – красивая грудь, которую я глажу и целую, пока она, раскрасневшись, не тянет мою руку ниже. Лежа поперек кровати, она закрывает глаза и мелко вздрагивает, пока я стаскиваю кучей ее юбку, колготки и трусики. Она очень красивая, со своим румянцем и торчащими сосками, я ласкаю ее пальцами, а потом, не отрывая взгляда от ее закушенной губы, вхожу в ее жизнь медленно и осторожно. Может быть, стоило наоборот, одним рывком, но мне кажется, что бережно – это правильней, я же не с Малфоем. Я двигаюсь в ней, будто в океане, тону в ее зное, в ее девственной влаге, погружаюсь в никем не исследованные глубины, чувствуя себя первооткрывателем, почти Фламелем, и в голову лезет всякая чушь про философский камень и про то, что если жить вечно, то задача продолжения рода кажется уже не столь актуальной. Я закрываю глаза, потому что мне стыдно смотреть на лицо Гермионы, потому что мне вдруг становится стыдно от того, что я делаю с ней; потому что нельзя вот так, примитивно и тупо, трахать хорошую и милую девочку, умницу, подругу и почти сестру; это неправильно, с ней все должно быть как-то по-другому – трепетно, восторженно и нежно, так, как она заслуживает; а тут вдруг я с членом наперевес, и засовываю его в эту шелковую, как ее шарфик, мягкость, и порчу всю такую нетронутую красоту. Ну нельзя же на красоту - с членом. А у Гермионы глаза тоже закрыты, и это хорошо, потому что она не видит моего лица, когда на ее месте – на месте моей сказочной любимой девочки - вдруг оказывается Малфой, и я делаю с ним то, что и положено делать с врагами - трахаю, жестко и сильно, без оглядки на несуществующую красоту, по-аврорски, безусловно по-аврорски. Я открываю глаза, когда – как удар по башке – осознаю, что на волосок от того, чтобы перевернуть Гермиону на живот, дернуть за бедра на себя и взять сзади без всякой бережности, чтобы услышать, как она матерится сквозь зубы, а потом говорит «твоя очередь». Больше я глаза не закрываю. Позже Гермиона лежит у меня на плече, ее волосы щекочут шею, и я чувствую под рукой ее всю: гибкую талию, округлые бедра, упруго-мягкую грудь – и думаю, что нужно просто подождать, привыкнуть, притереться. И все будет хорошо. И когда она будет делать мне первый минет, я буду просто наслаждаться этими неумелыми искренними губами, не думая о том, что рот такая же дырка, которую можно трахать, проскальзывая головкой в гладкое горло и путаясь пальцами в светлых волосах. Когда этот день первого минета наконец настает, все получается именно так, как я думал. И я уже почти уверен, что все будет хорошо. Потому что – а какие основания тому, чтобы было плохо? *** Мы планируем свадьбу на январь, а на дворе еще промозглый ноябрь, и мама говорит, что мы слишком торопимся, но по ее глазам я вижу, что схлопочу сковородкой, если вздумаю перенести это событие хотя бы на неделю позже. Малфоя за это время я вижу только один раз, случайно, мельком, в министерском лифте, и он Малфой как Малфой, все с тем же острым носом, что-то вынюхивающим, с теми же белесыми ресницами и плотно сжатыми губами. Через пять минут после встречи я забываю думать о нем и вспоминаю вот только сейчас, выйдя в сад за забытыми с лета ивовыми стульями. Я нахожу их за корявой яблоней, старейшей в саду, треснувшей от тяжести двух ее стволов – когда две мощные сильные ветки растут в разные стороны, обычно так и бывает. Возможно, это ее последняя зима, думаю я и загадываю: если яблоня доживет до нашей свадьбы, то… Что «то», я придумать не могу и берусь за стулья. За лето вьюн незаметно оплел их ножки намертво – поэтому их Акцио и не брало. С трудом я выдираю стулья из этого плена, отряхиваю от белесых прочных нитей-стеблей и ставлю на тропинку. Уходить не хочется, в саду тихо, как бывает только в предзимье, когда разлетелись птицы, попрятались насекомые и грызуны, и ухо не может уловить ни шороха, ни жужжания. В такие дни неуверенно и осторожно в воздухе начинают появляться первые снежинки. Но пока сад чернеет стволами, бурая листва лежит как старая лисья шкура, и у меня есть время подумать, выпав на четверть часа из круговерти событий, что так свойственна нашему теплому дому. Малфой наверняка даже не задумывался о том, что я могу прочитать его книжонку – я не слыву интеллектуалом. Но я до «Истории древнейших семейств» добрался на следующее же утро, пока Малфой спал – страшно хотелось почитать про Финеаса Блэка. Дело в том, что я о нем кое-что вспомнил накануне вечером – почему этот Блэк, в отличие от Сириуса, у нас в семье почетом и большим уважением не пользовался. Но поскольку помнил я все это очень смутно, то полез искать подтверждения или опровержения. Ну, то, что Малфой наврал, меня не слишком удивило; точнее, не сказал всей правды. Да, официально Блэка поперли из семьи за магглолюбие, это по всем записям прошло. Но, ехидно сообщала книга, есть сведения и более скабрезного характера, сохранившиеся в основном в устных преданиях тех деревушек, что имели счастье располагаться рядом с богатым и роскошным в те времена поместьем Блэков. Если отбросить витиеватости и фиговые листки эвфемизмов, то оказывалось, что основным занятием нашего с Малфоем общего дальнего родственника было неумеренное потребление эля, которым так славится английская провинция, и укладывание в койку различных… э, партнеров. Трудно назвать их одним словом, поскольку славный Финеас не делал различия между своими пассиями ни по национальности, ни по возрасту, ни по полу, ни по наличию магии, наконец. Так что в каком-то смысле за права магглокровок и сквибов он, конечно, боролся. А вообще, по моему мнению, Финеас Блэк был просто-напросто озабоченным бисексуалом, говоря современным языком. Исключением из всех существующих в «древнейшем и благороднейшем» семействе правил. В том числе главного – пороки можно иметь, если только умеешь их скрывать. Финеас не умел. Или не считал нужным. Или просто не видел в своем образе жизни ничего порочного. Так что я, очевидно, весь в него. Разве что элем не увлекаюсь. Так это у него мама не Молли Уизли была. Я сажусь на отсыревший, прогибающийся под моим весом стул, он скрипит протестующе. Придется потерпеть – Рональду Уизли нужно очень серьезно подумать. Мне нужно понять, чего я хочу на самом деле, кроме регулярного секса и ощущения, что я кому-то нужен не только для того, чтобы было кому орать в ухо «Бон-Бон» или чтобы вытаскивать тяжелые мечи из озерных прорубей под угрюмым взглядом леса. Кстати, о лесе. Я никому не рассказывал… я много чего никому не рассказываю и, пожалуй, правильно делаю. В общем, вернулся я тогда не к Гермионе, а к ним обоим. И ее прощение мне было очень важно; но когда Гарри обнял меня, мокрого и продрогшего до самого желудка – вот тогда я и почувствовал, чего – кого – мне не хватало все это время. И если бы не чертов хоркрукс и его видения, я не знаю, что бы из всего этого получилось. Да и потом, все это лето Гермиону ли я ревновал или все-таки лучшего друга? И по мальчикам я все-таки или по девочкам? Хотя после недели у Малфоя это вроде бы не должно вызывать вопросов. Я думаю так напряженно, что начинает ломить виски. Если я действительно гей, я не сделаю Гермиону счастливой, говорю я себе. А вдруг я встречу парня - забавно звучит, а? – а вдруг я брошу семью, а вдруг у нас к тому времени будет уже трое детей, и она останется одна с ними на руках, и тогда мама возьмет заботу о них на себя, а для меня закроет дверь Норы и выжжет с родового древа… Ох, что-то я совсем заигрался в Финеаса Блэка, уже и до фамильных гобеленов дело дошло. Но если я уйду от Гермионы сейчас, это будет предательством куда похлеще, чем год назад. И если не уйду – тоже. Потому что когда любишь кого-то, как друга, нельзя морочить ему голову страстями неземными. Потому что… Ну на хрена я сделал ей предложение? Обрадовался, что ревности больше нет, что «выздоровел», исцелился… Нет бы подумать – откуда вдруг такие перемены? И лучше сделать это сейчас; потому что когда стоишь перед алтарем в идеально черной, как у Снейпа, мантии и надеваешь кольцо на подрагивающий палец той, с которой «в горе и в радости» до гробовой доски, думать уже поздно. И я думаю, думаю, думаю, замерзая до синевы в рубашке, на которую накинута лишь незастегнутая летняя мантия. И только когда уже зуб на зуб не попадает, мне вдруг приходит на ум одно из базовых свойств Амортенции - и за то, что я не вспомнил об этом еще в ту же неделю у Малфоя, гнать меня положено из Академии поганой метлой. Любовное зелье не меняет ориентацию, оно на такое просто не способно. То есть переспать с кем-либо, пусть и своего пола, под Амортенцией – это пожалуйста, но вот потом, когда она выветриваться начнет... В случае с Ромильдой мне просто повезло, что я принял противоядие, не успев натворить глупостей; но когда я вспоминаю то состояние абсолютной одержимости, совершенной радостной подчиненности не пойми кому, меня до сих пор холодный пот прошибает. У Малфоя, честно сказать, Амортенция была слабовата – пожилая кокетка из лавки, видимо, куда искуснее в стрельбе глазами, чем в варке зелий. Впрочем, это я напрасно – я ведь его даже не принимал, запаха хватило. Но в любом случае, когда действие Амортенции стало сходить на нет, я должен был начать сходить с ума от того, что натворил. И Малфой, сука, не мог не знать об этом. Впрочем, не такая уж он сука – он ведь считал, что я гей. И судя по тому, что сходить с ума я и не думал – если не считать симптомом сумасшествия помолвку с Гермионой, Малфой был прав. И Гермиона была права – я идиот. Вот только насчет эмоционального диапазона она ошиблась: куда там чайной ложке. Во мне столько всякой гадости намешано, что на хорошее болотце потянет. Не хочу быть болотцем. А чем-то другим – не знаю, как. Ну ты и вляпался, Ронни-в-розовом-помпон-не. А может быть, я все-таки сошел с ума, так как вдруг начинаю подозревать, что всегда чего-то хотел от Малфоя. Может, даже с того самого дня, когда он зашел в наше купе и протянул руку – не мне. И я разозлился – потому что он оскорбил меня и мою семью… или же потому, что хотел, чтобы он заметил меня, а не Гарри, чтобы выделил из всех – меня? Конечно, я бы тоже не принял его дружбу, конечно… наверное… я не знаю. Сейчас я уже не знаю, как все могло бы быть. Да и к чему думать о неизменном прошлом, когда в моих руках – еще не выбранное будущее? Это, естественно, аллегория, потому что на самом деле в руках у меня найденная в кармане монетка. Все это время я машинально подбрасываю ее, ловлю, снова подбрасываю и только сейчас замечаю, что это малфоевский порт-ключ. Я ведь так и забыл его вернуть. А Малфой не спросил… Я подношу монету к глазам, вглядываюсь в лицо суровой богини, покровительницы семьи и брака. Не к месту в голове всплывает, что именно Юнону прославляли почтенные замужние римлянки на своих матроналиях, а советчицей ее была некая Минерва; и тут же по-гриффиндорски прямой взгляд и роскошные кудри богини начинают казаться мне смутно знакомыми. С другой стороны, Малфой родился в июне, месяце Юноны… черт, и как прикажете понимать, что здесь случайность, а что знак судьбы? И если это знак, то куда он меня направляет? Эх, не умею я понимать знаки, кроме разве что удара тролльей дубинкой по голове. И, как дурак, верчу монету, не решаясь сжать ее, увидеть профиль отвернувшейся от меня Юноны, а через минуту - изумленное лицо Малфоя. Очень соблазнительно сыграть в «орел-решка», предоставив выбор судьбе; но я чувствую, что на этот раз должен решить все сам. Вот только это чертовски трудно - выбирать между правилами и исключением. End
stu: цепляет. спасибо
Ласковые Хорьки: stu, спасибо! Автор ужасно рад первому отзыву!
xenya : 9/10
Ласковые Хорьки: xenya , какие приятные циферки! Спасибо!
кыся: не люблю, когда финал открытй. и Гермиону что то жалко ((( 10\9
Puding: А мне что-то всех тут жалко: И Драко, и Рона, и Гермиону(( Как же поступит Рон? Подскажите, автор! В целом, понравилось, легко написано, с интересными деталями. 9/10
Sirenale: Ласковые хорьки я в вас верила. Отличный фик. Начало очень, очень впечатлило. Даже гет скушала, не поперхнулась. НЦа хорошааааа…. Жаль, что Рону придется выбирать, а в дальнейшем, как мне кажется, и предать. Мда, поторопился он с предложением…. 9/7
Карта: 1. 10 2. 10
Malta: 10 10 спасибо!
yana: Какой замечательный Рон! Очень понравилось! 10 10
Ласковые Хорьки: кыся, честно говоря, автор как читатель тоже не любит открытых финалов А вот как автор... А Гермиона здесь, увы, как Джинни в гарридраке - страдающая сторона кому-то ж надо)) Спасибо за оценку! [img src=/gif/smk/sm47.gif] Puding, и вам спасибо! [img src=/gif/smk/sm47.gif] Слэшерско-дракороновское чутье подсказывает автору, что Ронни выберет неприятности и все-таки аппарирует к Малфою, потому что... ну это же Малфой! [img src=/gif/smk/sm19.gif] Sirenale, а мы верили в читателей! [img src=/gif/smk/sm47.gif] Да, Рон поторопился, экспрессивность натуры подвела А теперь придется расхлебывать неприятности... чайной ложкой)) Карта, Malta, yana, вот оно какое - авторское счастье-то! Спасибо, спасибо, спасибо! [img src=/gif/smk/sm47.gif] (любуется оценками во всех ракурсах))
кыся: Ласковые Хорьки Ласковые Хорьки пишет: Гермиона здесь, увы, как Джинни в гарридраке - страдающая сторона ну хоть не убили ее, как бедной Джинни вечно достается))
alva: Очень понравилось))) 10 10
Лис: 10 9
Ласковые Хорьки: alva, большое спасибо! Лис
menthol_blond: Господа, у вас совершенно потрясающий текст. Плотный хорошо закрученный сюжет, отличнейший язык, метафоры просто превосходные одно удовольствие было читать и - да - абсолютно не важно, будет ли у этого текста когда-нибудь сиквелл или автор просто сам расскажет о том, каким он видит дальнейшее развитие событий в любом случае текст прекрасен. в этом мире хочется жить. в этой академии учиться, с этой Молли сидеть на одной кухне ОГРОМНОЕ спасибо
Ласковые Хорьки: menthol_blond, и вам огромное спасибо! Для автора такой отзыв - как глоток огневиски Умиротворяющий бальзам на душу))
Леди Малфой: 9/7
Ласковые Хорьки: Леди Малфой, вы так непредсказуемы!
Бродяга: отличная история!и посмеяться и подумать!)))давненько мне так не нравился старина Рон,и я тоже думаю,что он останется с Драко! а вот кто же там за загадочный любовник?я уже грешным делом на Гарьку подумала!развейте сомнения! 9/8
Ласковые Хорьки: Бродяга, спасибо!)) Вы третий, кто думает "грешным делом", кстати, - первым был автор, вторым - бета
Mary1712: 10/10 А я вот на Гарьку ни разу не подумала Спасибо очень чувственный и красивый текст
Eva999: 8 7
drop: 10 10
Джекки: 10 10
Ласковые Хорьки: Mary1712, drop, Джекки - о, спасибо, автор бесконечно счастлив! Eva999, жаль, что без комментария , но спасибо за объективность))
Rendomski: Иду я с амортенцией, а навстречу – Уизел. Тут-то меня и осенило... 8/7
полная версия страницы