Форум » Библиотека-5 » "Все оттенки черного", макси, R, драма, СС/ГГ (от 31.05) » Ответить
"Все оттенки черного", макси, R, драма, СС/ГГ (от 31.05)
Гуамоколатокинт: Автор: Гуамоколатокинт Название: "Все оттенки черного" Бета: Ищу. Интим не предлагаю. Рейтинг: R. Пейринг: Северус Снейп/Гермиона Грейнджер Жанр: drama Диклаймер: Персонажи принадлежат Дж. К. Роулинг. Мне ничего не надо, кроме читательских отзывов… Саммари: Снейджер... ну что еще добавить... Снейджер он и в Африке... Я не умею саммари писать. Да и вообще - не умею%) Предупреждение: Sex/drugs/rock’n’roll... тьфу, блин, не то…Секс, насилие, смерть пары-тройки персонажей, «Санта-Барбара», текстуальные и сюжетные заимствования отовсюду, где только валяется, полный бред… Для окончательного и бесповоротного счастья (а также для окончательного и бесповоротного упекания автора в психиатрическую лечебницу) не хватает лишь слеша, инцеста и Мери-Сью…
Гуамоколатокинт: Авторская ремарка: Дамы (и подразумевающиеся господа)! Я не совсем уверена, что могу тута это выкладывать. Ввиду того, что я по врожденной лени привыкла пользоваться Хогвартснетом, все четыре главы фанфика появлялись потихоньку там. Но вот - после очень хорошего и доброго У-мыла Лой (спасибо, спасибо, спасибо) захотелось живого общения. И, если можно, я бы выкладывала (потихонечку) главки еще и здесь, на любимом форуме. Воть. Пролог. Этот мальчишка направляет свою волшебную палочку прямо мне в лицо. Рука, которая держит палочку, трясется. Его рот слегка приоткрыт: он шевелит губами, словно репетирует те два слова, которые собирается произнести. Авада Кедавра. Заклятие мгновенной смерти. Должно быть, это больно. Очень быстро – и невыносимо больно. Зеленая вспышка – лицо человека застывает в оскале. Оскал, в котором всегда больше страха – ужаса, – чем злости. Потом человек падает. Глаза всегда остаются открыты. Иногда выражение лица меняется, разглаживается, становится спокойным – это покой, который приносит смерть. Иногда нет. Я знаю это, потому что сам не раз пользовался этим заклятием. Я смотрю прямо в глаза мальчишке, отчаянно стараясь не моргать. Капля пота стекает по его скуле. Он облизывает губы. Я и сам не хотел бы – так, но я вынужден следить за всем этим – дрожанием его рук, выражением глаз. За легкими снежинками, что лениво опускаются вниз и медленно тают, запутавшись в его волосах. Ни на мгновение, ни на единое мгновение я не должен отвлекаться от этих мелочей. Последних, что мне только доведется увидеть. Гарри Поттер чертовски плохой легилиментор, но даже он может это почувствовать. Так легко. – Ты умрешь, – говорит он. Кончик волшебной палочки по-прежнему нацелен мне в лицо. Я молчу. Или он всерьез думает, что на подобное заявление можно ответить что-нибудь толковое? Мои руки опущены вниз. Я безоружен. Я не хочу защищаться. Я вполне готов к смерти. Не имею ничего против. Его руки трясутся. Он снова облизывает губы. Сейчас. – И ты ничего не хочешь сказать? – теперь он спрашивает почти умоляюще. – Нет, – быстро отвечаю я, даже не пытаясь потянуть паузу. Каждое мгновение – это еще один шанс выдать ее. Каждое лишнее прожитое мгновение значит, что мои силы убывают. Что – если он так и не произнесет эти два слова – всего два слова, что должны меня убить, – я просто потеряю сознание. Словно разнервничавшаяся девица. Секунды текут медленно, лениво, и я чувствую, как закрываются мои глаза. Кажется, он тоже видит это – словно сквозь вату, издалека, я слышу его крик. Негодующий, возмущенный. Что же, Гарри, никто и не обещал, что убивать – легко. Я отчаянно цепляюсь за ускользающее сознание. Все вокруг медленно, неумолимо наливается красным. И когда уже не остается ни мыслей, ни эмоций, ни страхов, я вдруг ясно понимаю, что все это – все, включая мою собственную смерть, как-то связано с двумя зимними вечерами. Я чувствую, как ударяюсь лицом о твердый, влажный от тонкого слоя выпавшего снега камень. Я знаю, что было в начале. В каждом из двух – наших – начал. И, за секунду, за четверть, нет, даже за одну тысячную долю секунды до того, как меня поглотит эта темнота, я вспоминаю все. Гермиона.
Гуамоколатокинт: Глава 1. (Северус) Она всегда возвращалась. Конечно же, он совсем не был рад этому – ведь от этого непременно бывали проблемы, множество проблем. Он же – маленький противный девятилетний мальчик – он просто хотел, чтобы его оставили в покое. Только посмотрите на него. Наверняка один из самых гадких детей, что вы когда-либо видели. Злое, вечно озябшее лицо. Сальные черные волосы. Обгрызенные ногти. Пальцы в заусеницах. Большой покрасневший нос – из него постоянно течет. И, конечно же, никакого носового платка. И еще: если честно, этот маленький засранец был настоящим трусом. Он не знал, как она сбежала в этот раз – обманула охранников или наложила очередное заклятье империо на лечащего врача – его же волшебной палочкой. Впрочем нет, империо исключалось: не далее как в прошлый раз судья пригрозил ей Азкабаном за подобные проделки. Как бы то ни было, она вернулась, и его спокойной несчастной жизни пришел конец. Он искоса смотрит на нее – дрожащие молочно-белые пальцы, крепко вцепившиеся в руль автомобиля. До мелочей знакомое чуть одутловатое лицо под стриженым ежиком черных волос – в профиль. Высоко поднятый ворот черного пальто, скроенного донельзя нелепо, наподобие мужской мантии. Под пальто, как и всегда, ее черное вдовье платье. Она ответно смотрит на мальчика и, конечно же, неправильно истолковывает его взгляд. – Черный, – говорит она. – Только черный. Во-первых, это немарко. Во-вторых, никаких оттенков – не придется мучиться выбором. Ну и, в конце концов, черный ничего не дает окружающему миру. Он только поглощает свет. Когда бы и где бы она не появлялась, она начинала его учить. Она рассказывает ему, как молодая женщина по имени Вивиана соблазнила старого колдуна Мерлина. Величайшего из колдунов. Всю свою жизнь он чурался женщин, но Вивиане все-таки удалось то, что не сумели сделать другие. Молодая ведьма не только совратила старого мага – своими зельями и заклятиями она навсегда лишила великого волшебника колдовской силы, а затем погрузила ставшего бесполезным старика в вечный заколдованный сон в его пещере. – Всю жизнь нам твердят, что женщина должна только отдавать, – в бледных бескровных губах появляется сигарета. – Отдавать себя, свою любовь, своих детей… А Вивиана умела отбирать то, что было ей нужно. Запомни: только если ты научишься отбирать, ты сможешь чего-то добиться в жизни. Теперь мальчишка отвернулся от нее и смотрит вперед, на бесконечную безлюдную дорогу, по которой они едут. Снегопад усилился, и все дорожные знаки уже окончательно залеплены снегом. На нем легкая, вытертая на локтях магловская куртка. Отопление в машине не работает – или она просто не умеет его включать. Та женщина, Вивиана, сумела забрать у Мерлина не только его волшебную силу. Она получила его ребенка. И эта сумасшедшая женщина за рулем – его мать – говорит что ребенок – это самый большой дар. Самое большее, что женщина способна отобрать у мужчины. – Мама, – непослушными, закоченевшими от холода губами произносит мальчик, и его слова вырываются облачком пара. – Мама, я хочу есть. Он не ел с самого утра. Маленький трусливый гаденыш, которому даже не достает силы духа сказать, как ему все это надоело. Она круто выворачивает руль – на мгновение он различает сквозь снегопад, что они едут вдоль тускло освещенной улицы, состоящей из низеньких засыпанных снегом домов. Вероятно, еще одна магловская деревня. – Потерпи, маленький. Ты должен научиться терпеть. Ребенок Вивианы и Мерлина носил фамилию «Принц». Сам Мерлин действительно был принцем – королевским внуком, а у Вивианы попросту не хватило воображения. Его мать зовут Эйлин Принц. Эйлин Принц курит за рулем магловского автомобиля, роняя пепел себе на колени. В ее жилах – кровь Мерлина. Кровь английских королей. Наконец, машина останавливается. Эйлин Принц неловко переваливается через спинку водительского кресла. Из огромной хозяйственной сумки извлекаются хлеб, холодный сыр и термос с горячим чаем. Две пластмассовые кружки с щербинками по краям. Кружок холодной колбасы. Кулек конфет. С наслаждением он впивается зубами в свой сандвич. Маленький, вечно голодный сопляк. От пластмассовой чашки с чаем подымается ароматный дымок. Эйлин Принц невидящими глазами смотрит вперед – в снежную пелену. Ее бледные пальцы мнут очередной сигаретный фильтр. Разводы пепла на ее платье словно следы метели. Он с хлюпаньем отпивает свой чай. Горячая жидкость немилосердно жжет губы, язык и горло, но у него больше нет сил терпеть этот холод. – Северус, – одними губами произносит она его имя. – Северус, ты непременно должен это запомнить… От неожиданного чувства тепла его голова идет кругом. Снежинки, что прилипают к лобовому стеклу, прежде чем их смахивают бешено работающие "дворники", начинают двоиться и подмигивать ему. – Может быть, сегодня я вижу тебя в последний раз… Его дыхание учащается; зрачки расширены. Он слышит слова матери, но не понимает их. Эйлин Принц ломает в пальцах потухшую сигарету. Пепельница переполнена – часть окурков сыпется на пол. По-прежнему не глядя на сына, она говорит: – В этом месте я познакомилась с твоим отцом. И ему кажется, что он видит: под неясным снежным маревом в слепящем свете фар проступают очертания каменного утеса. Ему даже мерещится далекий шум моря и два еле различимых голоса – мужской и женский. В следующую секунду он засыпает. Красная пластмассовая кружка выпадает из его ручонок и глухо стукается о пол. Женщина, наконец, поворачивается и долго смотрит на него. Вынимает из рукава длинную черную волшебную палочку и, не глядя, засовывает в бардачок. Путаясь в рукавах и неловко ерзая на сиденье, стягивает с себя пальто и заботливо укрывает мальчика. Слышно, как понемногу успокаивается его дыхание. Он спит. Он проспит еще долго: целую ночь в машине и почти сутки в больнице святого Мунго, куда доставит его бригада авроров, специально вызванная для поимки особо опасной душевнобольной преступницы Эйлин Принц. Две недели спустя Визенгамот примет решение о помещении Эйлин Принц в Азкабан: было совершенно очевидно, что почти десять лет принудительного лечения так и не оказали на нее благотворного влияния. Очередная удавшаяся попытка побега, двукратное применение непростительных заклятий и похищение ребенка, разумеется, ни коим образом не говорили в ее пользу. Что же до ее сына – этого маленького нытика – то он, как и следовало ожидать, вернулся к своим опекунам. В дом, который ненавидел всей душой. Таково начало моей истории.
Гуамоколатокинт: (Гермиона) Начала нет. Во всяком случае, нет особого дня, часа, к которому я могла бы привязать свою жизнь до того зимнего вечера. В самом деле, как вспомнить, когда именно это началось? Когда я впервые почувствовала себя чужой в своем собственном доме, доме, где родилась и выросла? Когда я впервые услышала – шепотом, разумеется, сквозь зубы, – короткое слово "урод" и ни на секунду не усомнилась о ком идет речь? Когда родители – подчеркнуто серьезно и доброжелательно – так, как обычно показывают это в фильмах для семейного просмотра – объявили мне о своем разводе, а я поняла только одно – что будь у них нормальная, обычная дочь, которая ходила бы в престижную частную школу с соседскими детьми, то этого бы не случилось? Когда я стала проводить в Хогвартсе свои зимние каникулы? Когда я стала отпрашиваться, уезжать – куда угодно – в Нору, на Гриммаунд-плейс, 12 – только бы не слышать этих чужих вежливых интонаций в голосе матери, не видеть ее испуганный и вечно недоумевающий взгляд? Сначала я очень боялась вопросов; боялась, что однажды Рон или Гарри неожиданно, словно бы между делом, поинтересуются: почему это мисс заучка-всезнайка Гермиона Грейнджер проводит самый, что ни на есть семейный праздник – Рождество в доме едва знакомого ей опасного преступника Сириуса Блэка. Я боялась – и одновременно хотела этого. Простого, естественного дружеского вопроса. Я заготавливала длинные и очень логичные объяснения своего поведения, я знала сотни важных и глупых причин. Но никто так и не спросил меня. А потом наступили те рождественские каникулы. И холодный и очень снежный вечер, когда безмозглая хогвартская шестикурсница Грейнджер пешком тащилась с вокзала Кингс-Кросс, понося на чем только свет стоит Рона Уизли, которого угораздило связаться с безмозглой идиоткой Лавандой Браун, саму Лаванду Браун и свое собственное непомерно раздутое чувство собственного достоинства, которое помешало ей спокойно и просто попроситься в Нору на Рождество. Мой план был прост и очень глуп, какими, наверное, только и могут быть планы семнадцатилетних девушек. И дом Уизли, и дома моих родителей были для меня равно закрыты – мне казалось, что я просто не имею морального права на их гостеприимство. Вернуться в Хогвартс значило бы признать себя жертвой. А это уже было выше моих сил. Мне исполнилось семнадцать, и по законам волшебного мира я была совершеннолетней колдуньей, у которой есть право на собственный выбор. Родители никогда не отказывали мне в деньгах – пожалуй, в своем попустительстве к моим расходам они были единодушны. Так что все, что я хотела – это снять для себя гостиничный номер на одну неделю. В той самой гостинице в Косом переулке, где когда-то жил Гарри, нечаянно раздувший свою тетушку. Все это оказалось нелегким с самого начала: из-за сильной метели, снегом залеплявшей глаза и нос, я чуть-чуть не пропустила двери заветного бара, открывавшего вход в Косой переулок. Сумка моя казалось очень тяжелой и, разумеется, поминутно соскальзывала с плеча. Крушэнксу тоже не сиделось в корзине – он то и дело норовил вырваться. Легче стало лишь тогда, когда я, наконец, пересекла границу мира маглов и магов. Заклинанием я обезвесила сумку и еле сумела отказаться от мысли пропустить стаканчик сливочного пива. В гостинице – по контрасту с утонувшей в снежной метели улицей – показалось очень тепло и сухо. Обитые деревом стены, оплывающие свечи в высоких канделябрах, потертые гобеленовые кресла – все это было удивительно уютно. Я расплатилась вперед – за всю неделю. Странно, но, вопреки предположениям, моя отчаянно молодая внешность и явно неуверенное поведение не вызвали ни малейшего подозрения ни у пожилого портье с серым невыразительным лицом, ни у нескольких постояльцев, расположившихся в креслах у самого камина. Лишь один из них – полный колдун с залысинами над высоким лбом – метнул на меня короткий, острый как бритва взгляд поверх развернутого "Еженедельного пророка" и снова погрузился в чтение. Мой номер оказался меньше, чем я думала. Почти половину единственной комнаты занимала высокая широкая кровать с расшитым ангелами и нимфами балдахином, а на оставшемся жалком пространстве как-то совсем уж скромно ютились колченогий одежный шкаф, прикроватная тумбочка, письменный стол и два разномастных кресла с изогнутыми спинками. Все предметы в комнате абсолютно не подходили друг к другу: казалось, мебель покупали по частям на дешевой распродаже. Но, как бы там ни было, это было мое жилище на ближайшие семь дней. Я стянула промокший от растаявшего снега зимний плащ и небрежно бросила на спинку кресла. Выпустила из корзины Крушэнкса. Распустила волосы. В ту секунду, когда я достала из кармана палочку, готовясь применить сушащее заклинание к насквозь мокрой черной тряпке, что некогда была моим зимним плащом, я вдруг ощутила страх. Липкий, холодный и бездонный, подобно детскому страху темноты. Это было столь же глупо, сколь и необъяснимо, так что я лишь рефлекторно сжала свою палочку в кулаке и перевела взгляд на Крушэнкса – в поисках поддержки и утешения. Но ожидания были напрасны – рыжая шерсть на загривке встала дыбом, а превратившиеся в узкие желтые щелочки кошачьи глаза неотрывно следили за дверью. И тогда я – возможно, мне лишь передался безошибочный инстинкт Крушэнкса – поняла. За дверью кто-то был. Я до сих пор не могу до конца понять, что же произошло дальше. Больше всего это походило на кошмарный сон, когда твое тело двигается абсолютно независимо от сознания, а тебе остается лишь жалкая роль наблюдателя. Секунды, мгновения слились в единое целое, из которого уже невозможно было вычленить хоть какую-то последовательность или логику событий. Я помню свой истошный крик "Экспелиармус" и странный, не соленый, а почему-то очень горький вкус крови во рту. Шипящее, скользкое как змея "империо". Перекошенное – не то от ярости, не то от боли – серое лицо гостиничного портье. Длинную свежую царапину на отполированной древесине его волшебной палочки. Неясные, еле слышные слова Гарри, когда-то произнесенные на занятиях Армии Дамблдора. "Боевая магия". Перевернутый стул. Распахнутая дверца одежного шкафа. Боггарты – привидения, которые чаще всего селятся в одежных шкафах. Они принимают форму того, чего вы больше всего боитесь. Отлично, Гермиона. Отлично сданные экзамены по Супер Отменному Волшебству. Ступенфай. А потом все закончилось – просто закончилось. Только еле слышно мяукал – совсем непривычно, с каким-то подвыванием, Крушэнкс. Я протянула тяжелую, словно налитую свинцом руку, и погладила перепуганного кота. Автоматически посмотрела на тяжелые стенные часы с маятником. С того момента, как я вошла в комнату, прошло ровно шесть минут. Затем я посмотрела на тусклое, подмороженное снизу окно в обрамлении темных тяжелых занавесей. Там, на улице по-прежнему царил хаос. Крушэнкс затих. Я отчаянно старалась не смотреть в сторону двери, туда, где, примяв потертый гостиничный ковер, лежал едва знакомый мне портье с очень бледным лицом и неестественно вывернутой шеей. Дверь растворилась – спокойно, без удара. Но и, разумеется, без всякого стука. Волшебная палочка была по-прежнему зажата у меня в руке, но на этот раз я даже не попыталась ей воспользоваться. У меня больше не было сил. Он вошел – тот самый толстый лысеющий колдун, что так странно посмотрел на меня в гостиничном холе. Много-много часов назад. Уже знакомым мне острым холодным взглядом он оглядел погруженное в безмолвие "поле битвы". Затем опустился на колени и аккуратно, даже брезгливо пощупал пульс на шее портье. Удивленно поднял бровь. Внимательно посмотрел на меня. – Вы убили его, мисс Грейнджер. Я ничего не ответила. Толстяк вздохнул и с трудом поднялся. Достал из кармана потрепанной мантии волшебную палочку и, прищурившись, нацелил ее на мертвое тело. Еле слышно, легким шепотом, произнес слова заклинания. На мгновение тело портье изогнулось в странной посмертной судороге, искривившиеся пальцы царапнули ковер – и все исчезло. Я закричала. Толстый колдун в несколько шагов пересек комнату и с размаху влепил мне пощечину. Не знаю, заставила ли меня замолчать жгучая боль в щеке или то, что обращенное ко мне свирепое лицо волшебника вдруг начало стремительно меняться. Округлые щеки втянулись, нос-картофелина начал стремительно увеличиваться в размерах, часть морщин разгладилась, а из маленьких глаз пропала голубизна. Редкие седеющие клочки волос превратились в длинные сальные черные пряди. Колдун стал выше ростом, широкая мантия обвисла на нем как на скелете. Теперь передо мной стоял Северус Снейп. На мгновение в моем мозгу возникла надежда, безумное предположение, что случившееся – своего рода странный экзамен, еще одно школьное испытание, жестокая и бессмысленная проверка. Северус Снейп больно схватил меня за руку чуть повыше локтя, и наваждение исчезло. – Перестаньте орать, мисс Грейнджер, – прошипел он сквозь зубы. – Или вы хотите, чтобы сейчас сюда сбежались все местные постояльцы и бригада авроров в придачу? Я помотала головой. – Вот и отлично, – уже почти спокойным, вполне светским тоном произнес Снейп. – Вы ведь умеете аппарировать?
Гуамоколатокинт: Глава 2. (Северус) Лили. Всей этой истории могло бы и не быть. Если бы не Лили. Вполне возможно. Тот мальчик… он ненавидит Лили Эванс. Он думает о ней каждый день – почти десять лет подряд. Вплоть до того дня, когда он убьет ее. Чаще всего он наблюдает за ней в библиотеке. Садится за стол напротив – как будто случайно –, утыкается в учебники и остервенело скребет пером по бумаге, стараясь при этом не выпускать Лили из поля зрения. К четырнадцати годам он виртуозно владеет женским умением подглядывать сквозь ресницы. Он отлично знает, что когда у Лили что-то не получается, она грызет ногти. Все ногти на ее руках обкусаны. Если она задумывается или начинает фантазировать, то наклоняет голову к левому плечу. У нее привычка все время пытаться заправить за правое ухо прядь волос. Чаще всего она делает это, не выпуская из пальцев перо, и на ее щеке остается чернильный след. Она постоянно роняет чернильницы и книги. Бьет чашки. На бегу врезается в косяки дверей и книжные шкафы. Лили как будто всегда не в ладах с окружающим пространством. Порой, таясь даже от самого себя, он сравнивает ее с птицей. Птицей, привыкшей к бесконечности неба. Птицей, запертой в тесном замкнутом мире людей. На самом деле она просто неуклюжа. Лили часто говорит «справедливо». Или «несправедливо». Это ее любимые слова, Лили до всего есть дело. – Профессор Слагхорн! Это Снейп! Он подбросил Поттеру толченых жуков в Уменьшающее зелье, когда тот отвернулся… Лили двенадцать лет, и в ее голосе дрожащие звонкие нотки борца за справедливость. – Это правда, Северус? – толстые усы Слагхорна дрожат не то от улыбки, не то от возмущения. – Мои поздравления, Нюниус! Ты практически покойник… Конечно же, этот гаденыш все отрицает. Он говорит им всем много ужасных слов – и вылетает из кабинета, хлопнув дверью. Когда Лили находит его на площадке Астрономической башни, он плачет. Нюниус. Она садится на корточки около него и смотрит. Не нужно быть легилиментором, чтобы понять, что ей стыдно. Доносительство – это, конечно же, «несправедливо». Он плачет беззвучно. Сидит на полу, обхватив худые колени руками. Отросшие черные пряди закрывают лицо. – У тебя рукав мантии порван, – Лили пытается преодолеть неловкость. – Не забудь сказать маме, как приедешь, – она зашьет. Назавтра начинаются рождественские каникулы. – У меня нет мамы, – он говорит сквозь зубы, но не без тайной гордости. – А… женщина, что провожала тебя на поезд? Лили до всего есть дело. – Это не мама. – Прости, пожалуйста. – Да, Лили. Моя мама три года как в Азкабане. Еще девять лет до этого она провела в больнице святого Мунго. Это потому что она убила моего отца. Через неделю после моего рождения. Ты еще хочешь что-нибудь спросить, Лили? Разумеется, он не произносит вслух ничего подобного. Вместо этого он предлагает Лили убраться куда подальше. Называет ее «грязнокровкой». И даже угрожает ей волшебной палочкой. С этого дня он ненавидит Лили Эванс. (Гермиона) Это показалось мне ужасно странным и страшным – ведь я только что убила человека, а он заговорил со мной так спокойно, словно мы были на уроке и я должна была перечислить для него основные принципы защитной магии. – Меня никогда не учили этому, – ответила я. Затем, после секундной паузы, добавила: – Сэр. Он крепче сжал мое предплечье: – Держитесь. Прежде мне представлялось, что аппарация – это чудесное приключение. Все вокруг мелькает россыпью драгоценных камней, а ты только знай себе летишь – до самого дна кроличьей норы. Как водится, действительность ни в коей мере не соответствовала ожиданиям. Перемещение наверняка длилось не более пары секунд, но мне казалось, что прошло немалое количество времени, прежде чем я вновь почувствовала под ногами твердую почву. Профессор Снейп отпустил меня, и я, не совладав с резким приступом головокружения, потеряла равновесие и упала на колени. Он не стал помогать мне подняться. – В следующий раз будет намного легче, – процедил он сквозь зубы. – Особенно, если вы научитесь делать это сами. Я встала и убрала волосы, упавшие на лицо. К горлу подступила тошнота. Шероховатый деревянный пол, припудренный пылью, разбросанные в беспорядке стулья, грубо сколоченный стол и кровать с наполовину сорванным балдахином. Единственный раз я была в этой комнате почти три года назад, но сейчас не могла не узнать ее. Мы находились в Визжащей хижине. – Я вижу, вам знакомо это место, – он не спрашивал, он утверждал. Наверняка, не хуже меня помнил, что произошло здесь в тот – прошлый – раз. Тон, которым были произнесены эти слова, – ледяной, до невозможности презрительный – вернул меня к реальности. Словно он плеснул мне в лицо холодной водой. Я вдруг осознала очевидную и страшную вещь: я целиком и полностью была во власти этого человека. Не моего школьного учителя. И не члена Ордена Феникса. Во власти Северуса Снейпа. Человека, который – я понимала это со всей возможной очевидностью – ненавидел меня. Бывшего – как я на это надеялась – приспешника Вольдеморта. Никто не мог узнать, где меня искать. Так что он легко мог убить меня. Наложить империо. Любая гадость. Любой каприз. Я схватилась за волшебную палочку – движение было скорее автоматическим, чем рассчитанным: безусловно, он был более опытным и сильным волшебником, чем я. Но я больше не могла вынести этого ужасного чувства собственной беспомощности. Он даже не пошевелился. Только удивленно приподнял бровь. – Опустите палочку, мисс Грейнджер, вы слишком возбуждены и можете покалечить себя. Или меня, – это было сказано по-прежнему презрительно, но ледяная злость в его голосе, так поразившая меня, куда-то исчезла. Он замечательно владел собой. Чего нельзя было сказать обо мне. – Зачем мы здесь? – я по-прежнему держалась обеими руками за свою волшебную палочку – так, словно это был спасательный круг. – А вы предпочли бы оставаться в гостинице наедине с этим вашим трупом, в ожидании пока за вами прибудут сотрудники аврората и препроводят вас в уютную камеру? – вопросом на вопрос ответил Снейп. Затем он наклонился; без помощи магии, руками поднял опрокинутое кресло и, придирчиво осмотрев обивку, уселся в него, положив ногу на ногу. Я молчала. – Как ни прискорбно, но вы убили человека, мисс Грейнджер. Мне жаль огорчать вас, но и по нашим законам – он выделил голосом это «нашим» – вам придется нести ответственность… что, ручаюсь, не слишком приятно. – Это была самозащита, – я даже удивилась, что так спокойно могу говорить об этом. – Он хотел убить вас? – быстро спросил он. – Вы так уверены, что осмотр палочек подтвердит вашу правоту? А не его… самозащиту? – Это не важно. Мы должны немедленно сообщить о случившемся аврорам. И… в Орден. – Замолчите! – рявкнул Снейп, и у меня перехватило дыхание. – Вы понятия не имеете, о чем говорите! Не пытайтесь никого втягивать в ваши личные неприятности! Это вы – вы сами отправились в Лондон искать приключений на свою голову! А теперь вы хотите, чтобы репортеры из «Пророка» слетелись сюда, как мухи на мед? Или вам хочется в Азкабан? Чтобы эти идиоты Поттер и Уизли отправились к вам на выручку? Вы что, не понимаете, что вам никто, вы слышите, никто не поверит?! Я чувствовала только, как кровь отхлынула от моих щек. Меня била крупная дрожь. В голове шумело. Он замолчал и добавил чуть спокойнее: – Вы можете не верить, но я только хочу помочь вам… Я действительно не верила ему. Ни единому слову. Но, по всей видимости, мне просто не оставляли выбора. И он прибавил еще – тише: – Можете считать это рождественским подарком. (Снова Северус) Это всегда казалось мне абсолютно ясным – благодаря кому Поттер и Уизли умудрялись худо-бедно выплывать в мутном море знаний. Она помогала им на занятиях, и она правила их сочинения – я не мог не видеть следы ее руки, до смешного очевидные, читаемые, словно следы человека на свежем снегу. Она разгадала мою загадку (тайная, полудетская гордость мальчишки, отлично справившегося с домашним заданием), охранявшую философский камень – Дамблдор не преминул сообщить мне об этом с такой гордостью, словно это была его личная заслуга. В ней было что-то от Лили Эванс – что-то настолько неуловимое, что я никогда не мог выразить это словами. Какая-то особенная, не свойственная другим, прямота – во всем. В мыслях, в чувствах, в поступках. И всякий день, всякую минуту своей жизни она вертелась возле Гарри Поттера. Стоит ли говорить о том, как я ненавидел ее? И теперь, когда она самым неожиданным и непоправимым образом нарушила мои планы, я получил свой шанс. Она была полностью в моей власти: одним-единственным словом я мог погубить ее или спасти. И там, в Визжащей хижине по ее взгляду я понял, что ей тоже это известно. Я почувствовал ее слабость – а что, как ни слабость другого, укрепляет нас в собственном всемогуществе. И я уже знал, что должен делать. В Рождество мы все немножечко волхвы. Впрочем, была и другая причина.
Гуамоколатокинт: Глава 3. (Гермиона) Это была не просто фантастическая ситуация, это был фанастичнейший вариант фантастичнейшей ситуации. Он сказал, что делает это совершенно не ради меня. На самом деле ему было все равно, что со мной станет. Он только спросил, могу ли я отправиться домой – к родителям. Я ответила – нет. Он не стал уточнять или настаивать. Потом он только приказывал. Конечно, я должна была возражать ему. Сопротивляться. Настаивать на своем. Я не должна была позволить нам стать сообщниками. Но на меня вдруг навалилась усталость – смертельная, страшная усталость. А этот человек решал все за меня. Снимал меня ответственность. Это вдруг показалось таким замечательным – не принимать решений. Слушаться старших. Словно ребенок. Он сказал, что мне нужно вернуться в Хогвартс. Только там я могу быть в безопасности. Я не стала возражать – сил больше не было. Он повел меня знакомым долгим подземным коридором, ведущим в школу. Там было темно и душно; свет волшебной палочки Снейпа едва рассеивал мрак. Несколько раз я споткнулась и чуть не упала – тогда он уверено взял меня за локоть. Это оказалось более чем вовремя: я еле переставляла ноги и отчаянно нуждалась в опоре. Он помог мне выбраться из лаза под корнями Дракучей Ивы и, также крепко сжимая мой локоть, потащил за собой – не к главным воротам замка, но каким-то странным кружным путем, так что я едва могла понять, куда мы направляемся. Все окна были освещены – очевидно, в школе продолжался праздник. Наконец, мы подошли к незнакомой двери –по-видимому, от одного из черных ходов Хогвартса, о существовании которых я даже не подозревала. Здесь было совсем близко – и, разумеется, мы никого не встретили по дороге: все праздновали Рождество. В своем кабинете Снейп толкнул меня в кресло и, помедлив, достал из одного из ящиков стола пузырек с бледной непрозрачной жидкостью. – Выпейте это, – он капнул несколько капель в стакан с водой, – это должно придать вам сил. У меня не было сил спрашивать, что это. Да он бы и не ответил. Я заснула, едва ли успев сделать первый глоток. Проснувшись, я долго не могла понять, где нахожусь. Сознание словно бы было подернуто легкой дымкой – некоторое время я лежала, безучастно рассматривая уходящие под потолок стеллажи с книгами – ровные, словно солдаты на плацу. Потом я вспомнила. И вскочила на ноги. Теплый клетчатый плед соскользнул на пол. Оказалось, я лежала на широкой нерасстеленной кровати. Вне сомнения, комната была мне незнакома. Спальня профессора Снейпа. Я совершенно по-детски повертела головой, словно ожидая увидеть самого профессора – в ночном колпаке или халате. Конечно же, никого не оказалось. У самой двери стоял, прислоненный к стене, мой чемодан. Рядом – корзина. Крушэнкса в ней не было. Дверь была заперта и, уже прежде чем засунуть руку в карман, я догадалась, что моя волшебная палочка исчезла. Это была ловушка. Я замолотила в дверь руками. Как ни странно, он не заставил себя ждать. Так, словно караулил под дверью. Северус Снейп сменил мантию и теперь был в привычной для меня учительской одежде. В руках он вертел волшебную палочку. Мою волшебную палочку. – Доброе утро, мисс Грейнджер, – спокойно поздоровался он. – С чего это вы вдруг вознамерились разнести мой кабинет? – Отдайте палочку! – потребовала я, едва не сорвавшись на крик. Он лениво, но внимательно посмотрел на меня, затем на мою волшебную палочку в своих руках. Хмыкнул и сунул ее в рукав. – Не отдам. Она вам здесь не понадобится. – Что… – начала я, но он грубо перебил меня. – Сядьте же, с вами невозможно разговаривать! Очевидно, отдых не пошел вам на пользу… Да, вы правильно поняли. Я не стану отпускать вас. Ведь у вас хватило бы глупости немедленно отправиться к Дамблдору или в Аврорат и выложить им все… Чтобы понять, что у вас в голове, и легилименции не нужно… Глупость и упрямство! Он кричал на меня, а я даже не могла вставить слово. Да и, если честно, я не могла подобрать подходящих слов. – Конечно, я мог бы наложить на вас империо… или заклятье памяти… но ведь ваш великолепный ум принесет куда больше пользы, будучи незамутненным… – тут по его губам скользнула саркастическая усмешка, и я даже не смогла понять, шутит ли он или говорит серьезно. – В любом случае, я спасу вас. Если угодно, от самой себя. Вы останетесь здесь, пока это будет нужно мне. И вам – чтобы понять, что честность – далеко не лучшая политика. Я лихорадочно соображала. Несомненно, перевес был на его стороне – он был рослым, сильным мужчиной и у него была волшебная палочка. Но ведь в замке были люди, кроме нас. Кто-то непременно должен был… – И, если вы собираетесь сейчас закатывать истерику, кричать «Пожар!» и звать на помощь, не стоит утруждаться, – любезно прервал мои размышления Снейп. – Ни один звук из этих комнат не просачивается наружу. Я давно об этом позаботился. В вашем распоряжении моя спальня, смежный кабинет и ванная комната. Я постараюсь не мешать вам. Это сон – подумала я. Кошмарный сон. И еще: если мне не удастся выбраться из лап этого сумасшедшего до конца каникул, на Карте Мародеров Гарри с Роном непременно найдут точку помеченную «Гермиона Грейнджер». Снейп внимательно посмотрел на меня: – Вы правы, – теперь его голос зазвучал тихо. – Это только до конца Рождественских каникул. Думаю, времени нам хватит. – Где мой кот? – выпалила я, проигнорировав его реплику. В его лице что-то дрогнуло – очевидно, он не ожидал такого вопроса. – Я не нашел его, – мне показалось, или в голосе действительно звучало сожаление? – так что, скорее всего, он сам найдет вас. Кошки – удивительно умные животные. Это была не просто фантастическая, это была безнадежно глупая ситуация, – думала я, стремительно уничтожая принесенный Снейпом холодный завтрак. Пожалуй, меня даже удивил мой аппетит – после всего, что мне случилось пережить, – но, с другой стороны, я ничего не ела почти сутки. И объявлять голодовку совсем не входило в мои планы. Тем более, что на него это, безусловно, не подействовало бы. В следующие несколько дней он ограничивал общение со мной тем, что приносил мне еду. На все мои попытки заговорить он совершенно не обращал внимания – или отвечал односложно. Просто оставлял поднос с тарелками или забирал его. Так, словно я была докучливым ребенком – или заключенной. И еще – теперь он избегал смотреть на меня. Я могла бы выкрикивать ему какие угодно ругательства, сутки напролет – он бы и глазом не моргнул. Наивное простукивание стен комнат ничего не дало – стены замка были сложены на славу, без пустот. Теперь днями я просто сидела в кресле, бездумно перелистывая его старые, дорогие книги. Сознание металось, словно дикий зверь в клетке. Я понимала, что мне следовало держаться – быть реалистичной и вдумчивой. Не допускать, чтобы его ненормальность определяла и мое поведение. Я была в ловушке. Алиса на самом дне ее кроличьей норы. Во власти Сумасшедшего Шляпника.
Гуамоколатокинт: На четвертый день он пришел очень поздно. Я видела, как он устал – лицо казалось серым, а глаза припухли и покраснели, словно он не спал много дней. Оставив мой ужин, он хотел уйти, но я остановила его. Я сказала, что понимаю теперь: он прав. Мне не стоит признаваться в убийстве. Я не хочу попасть в Азкабан. Это только мои проблемы. Он ответил, что не верит мне ни на грош. И еще он зло сказал, что у меня есть выбор: продолжать вести себя как несчастная школьница или как взрослый человек. Потом я думала над этим. Но так и не смогла понять. В новогоднюю ночь я, поджав ноги, сидела у своего заколдованного окна и наблюдала, как разрываются в небе над Хогвартсом фейерверки – практически бесполезные, ведь за праздничным столом в замке почти не осталось учеников. Снейпа не было среди пирующих – я слышала его шаги в кабинете. Он всегда ступал очень тихо, но я уже научилась различать его походку. Я подошла к двери, открывавшейся в рабочий кабинет Снейпа, и постучала. Открыв дверь, он повернулся и ушел к столу, будто мне вовсе не следовало заходить. И я сразу почувствовала, что и не надо было заходить, и еще почувствовала, что он немножко переигрывает, и на самом деле это – поза. Несколько минут он перекладывал туда-сюда какие-то бумаги, а я молчала. Наконец, он не выдержал: – Что вам от меня нужно, мисс Грейнджер? Этого я и сама не знала. – Вы когда-нибудь слышали о стокгольмском синдроме, профессор? Он раздраженно мотнул головой. По-прежнему не глядя на меня. – Ваши магловские штучки? Я вздохнула: – Психологический термин, обозначающий симпатию, возникающую у заложников к своим похитителям. Он, наконец, повернулся. – Выходит, вы, мисс Грейнджер – мой заложник, а я – ваш похититель? И вы только что прониклись но мне неизъяснимой симпатией… – Нет, – призналась я. – Мне просто одиноко. Я смотрела на него, и вдруг лицо его на мгновение застыло, затвердело, словно его застали врасплох. Он не предполагал, что я вижу: что-то чуть изменилось в складке рта. И все. Но я поняла, что задела его. – Садитесь, – почти миролюбиво произнес он. – Если хотите, можем вместе отпраздновать новый год. Я села в кресло, до боли сжав пальцами высокие подлокотники, и смотрела, как он наспех сооружает пародийный праздничный ужин. Безумное чаепитие Алисы – пожалуй, нам не хватало только Мартовского зайца. Здесь на стенах висели учебные плакаты, изображавшие действие самых страшных заклятий. От неяркого колеблющего света свечи по застывшим в немом крике, обезображенным лицам жертв как будто пробегала судорога. А я – я, единожды взглянув на них, не могла оторвать от них взгляда. Смотрела, словно завороженная. Снейп негромко кашлянул, и наваждение пропало. Он откуда-то выставил на стол несколько тарелок с холодными закусками, два бокала и совершенно магловского вида бутылку шампанского. Очевидно издеваясь, волшебной палочкой повесил над нашими головами негаснущий огонек бенгальской свечи. Сел за стол напротив меня. Усмехнулся. – Вас устроит такая компания, мисс Грейнджер? Я только кивнула. В неровном отсвете искр бенгальской свечи его лицо казалось мне совсем незнакомым. Снейп открыл бутылку и разлил шампанское по бокалам. Мы чокнулись в тишине. Глупо, очень глупо. Алиса и Безумный Шляпник. Это была странная тишина, будто мы сами и все вокруг нас замерло, остановилось. Казалось, он ждет от меня чего-то, ждет, что я начну кричать или швырну в него свой бокал. Но я молчала. Где-то пробили часы. Кажется, это был час ночи или что-то около того. Все-таки он победил. Я заговорила первой. Я говорила ему истерически-быстро, так что слова натыкались друг на друга. Сама не понимая половины, несла всю эту накопившуюся на дне души муть, но – в то же время, сама не желая этого – рисовалась. Так, как будто хотела произвести впечатление. Разглагольствовала. Он долго и внимательно слушал – весь этот бессвязный, спутанный торопливый поток слов. Пока я не начала повторяться. Тогда он прервал меня. – Перестаньте. Можно подумать, что вы первая придумали это – убивать. Уверен, вы не испытываете и половины тех чувств, о которых говорите. Это было – словно удар кулаком в лицо. Я не смогла скрыть свои чувства. А он сказал: – Какая польза укреплять вас в ваших истерических настроениях? Вы же сами сказали мне тогда – вы защищались. Вам никогда не убедить меня, что желаете своей смерти более, чем смерти другого. Я хотела, чтобы он замолчал. Но он не останавливался. – Вам остался всего один шаг: понять, что убийство – это всего лишь еще один способ выхода из неудобной ситуации. Он казался холодно-серьезным, словно читал историю болезни. В голосе – ни тени юмора, ни жалости, ни даже саркастической усмешки на губах. И стал вдруг много, много старше меня. Он сказал, что убийц изолируют от общества не в наказание. Прежде всего не в наказание. Просто тот, кто смог один раз, скорее всего сделает это снова. И еще: такой человек способен на все. Потому что он знает: безвыходных ситуаций не бывает. Моя новая сила. Сила, о которой никто не должен догадываться. И он сказал: едва ли тебе удастся объяснить это твоим друзьям, Гермиона. И добавил: это очень хорошо, когда есть кто-то, кто тебя понимает. Я хотела спорить с ним, возражать, но что-то в интонациях его голоса подсказывало мне: он говорил правду. Во всяком случае, ту правду, какой он считал ее для себя. Он сказал, что прежде всего хотел, чтобы я не порола горячку и спокойно обдумала. Что я показалась ему достаточно умной, чтобы понять. Я поверила ему. И еще: я не стала спрашивать его, откуда он все это узнал. Мы говорили еще долго. Точнее не так – он говорил, а я слушала. Теперь мы оттаяли – я больше не хотела казаться умнее, чем есть на самом деле. Маленькая глупая девочка Алиса и ее фальшивая Страна Чудес. Страна Нет-и-не-будет. Потом он сказал: – Ну можно, я все-таки лягу спать? – очень мягко, чуть-чуть посмеиваясь надо мной, словно спуская меня с небес на землю. И я ушла. Он не стал запирать за мной дверь. Прежде я с удовольствием тешила свое тщеславие. Думала, что я все-таки человек особенный. Умный, начинающий разбираться в жизни лучше, чем многие другие в моем возрасте. Даже настолько умный, чтобы не гордиться этим, не тщеславиться, а испытывать чувство глубокой благодарности, счастья, что живу на свете, что таких как я – больше нет. Звучит пафосно, но, только благодаря ему, я увидела себя со стороны. Я поняла, как я мелка и ограничена, как мало я знаю о жизни, как плохо разбираюсь в людях. Теперь я чувствовала, что меняюсь – меняюсь, как он этого хотел. И в то же время, меня не покидало ощущение, что он ужасно, непоправимо неправ. Я искала слова, чтобы объяснить ему это – и не находила. Он больше не избегал меня. Теперь мы часто разговаривали – или просто сидели молча, занимаясь своими делами. Наверное, взглянув на нас со стороны, можно было представить, что мы муж и жена. Он не вернул мне палочку – но, я была уверена, что, попроси я его, он не стал бы возражать. Но я не хотела просить об этом. И не хотела уходить от него. Девочка Алиса и ее Стокгольмский синдром. Я даже не пыталась представить, как я поведу себя, когда вернусь после моих самых странных в жизни каникул. Как буду чувствовать себя вместе со своими сверстниками в такой привычной и забытой атмосфере школьной жизни. О том, что я покину эти стены именно в день приезда учеников, мы даже не уславливались. Это было очевидно. И я не знала, как буду лгать о своих каникулах – почему-то я была уверена, что он придумал это за меня. Крушэнкс вернулся – рано утром, всего за день до окончания Рождественских каникул. Весь в грязи, лапы содраны, шерсть свисала клочьями. Целый день я провела, смазывая и перебинтовывая его раны, разговаривая, лаская. Так, словно в целом мире у меня не было души дороже этого кота. Вечером, когда я постучалась к нему в кабинет (мы всегда стучались, прежде чем потревожить покой друг друга) и вошла, он был не в духе. Я уже научилась определять это по выражению его глаз, позе, даже ритму дыхания. Еще я подумала, что Гарри или Рон, наверняка, здорово удивились бы, сообщи я им, что профессор Снейп бывает еще и «не в духе» – но я знала – или только догадывалась – что он не всегда был таким, каким хотел казаться. Он лежал на диване, на спине, положив руку под голову – и я впервые осознала, что мое присутствие заставило его покинуть собственную спальню. Его длинные черные волосы рассыпались по диванной подушке, а лицо в свете единственной зажженной свечи казалось пепельно-серым. Я извинилась и хотела уйти – мне казалось, что я мешаю ему. Но он жестом остановил меня. Он чуть повернул голову и посмотрел на меня в упор. Я смутилась. Воцарилась долгая тишина. Его лицо было в тени, и я не могла видеть выражение его глаз. Вдруг он сказал: – Хочешь, иди ко мне. Я сказала, нет. Это было так неожиданно, он застал меня врасплох. И мой ответ прозвучал глупо. Хотя, на самом деле, я обманывала себя. Это было не так уж и неожиданно. Назревало давно. В конце концов, он был мужчиной, а я женщиной. Даже если и вела себя как маленькая девочка. Я не могла этого не почувствовать, но предпочитала не знать. Это было так непохоже на него. Как будто нарочно грубо, примитивно. Очередной урок для заучки Грейнджер. Он медленно поднялся с дивана и отошел к окну. Встал ко мне спиной. Я вдруг разозлилась – как будто он не имел права все портить так. И я сказала: в этом смысле я вовсе не нахожу вас привлекательным. Он промолчал. Так, словно мои слова его совершенно не задели. Потом произнес: – На самом деле я и не думал, что вы отправитесь со мной в постель. – Я знаю, – солгала я. Мы не стали желать друг другу спокойной ночи. Разумеется, я так и не смогла уснуть. Просто лежала, глядя в потолок, и представляла себя с ним. Как он обнимает меня – нежно и уверенно. И странно – мне не было противно. Даже когда пыталась представить себе главное – что, впрочем, представить никак не выходило. Опасное любопытство Алисы. Выпей меня. Съешь меня. Я хорошо понимала, что мои чувства к нему не были любовью. Во всяком случае, это было совсем не похоже на то, что я испытывала с Роном. Или с Виктором. Тем более с Майклом. Но, все-таки, – что-то здесь было. И я тщетно пыталась понять – что. Наутро я думала, что он извинится передо мной. Или, напротив, скажет что-нибудь саркастическое. Высмеет меня. Но он ничего не сказал. Он сидел за своим столом – какой-то очень собранный и подтянутый, словно приготовившийся к прыжку или атаке. Бросил на меня короткий взгляд – и коротко сухо кивнул, в знак приветствия. Я вновь почувствовала себя идиоткой. – Хогвартс-экспресс прибывает через час, – сказал он. – Ваши вещи собраны? – Да, – деланно бодрым голосом отозвалась я и, подумав, добавила: – Сэр. Он даже не улыбнулся, просто поднял голову и посмотрел на меня. Потом сухо произнес: – Садитесь. Я приготовил вам чай. Я послушно села. Такая послушная, очень послушная девочка. Он продолжал смотреть на меня. Под его гипнотизирующим взглядом я взяла кружку и сделала глоток. Потом еще один. Перед глазами поплыло. Выпей меня, Алиса. – Мне очень жаль, Гермиона, – сказал он, направляя на меня волшебную палочку. – Мне действительно очень жаль.
Гуамоколатокинт: Глава 4 (Северус) Дом моей матери. Он не был предназначен для того, чтобы в нем жили нормальные люди. Все в этой части города как будто пропитано ядом – тяжелыми испарениями со дна грязной, зловонной реки, словно целиком состоящей из промышленных отходов. Улицы такие узкие, что невозможно разглядеть ни конца, ни начала. Два ряда низких домов словно вросли в землю. Половина или больше заколочены – все, кто только смог, уехали отсюда или умерли. Когда я впервые появляюсь здесь – после долгого отсутствия – мне семнадцать. Опекунский совет разрешил мне наследовать имущество моих родителей. Дом в Паучьем тупике. Целый дом ни к чему не годного хлама. Я пытаюсь открыть ключом обыкновенный магловский висячий замок, но проржавевший металл, конечно же, не поддается. Тогда я использую обычное «Алохомора». Все защитные заклинания с дома сняли авроры. Много лет назад. Я вхожу, и в ноздри ударяет запах мышиных экскрементов, отсыревшей древесины и пыли. Электричества нет, и мне приходится осветить комнату волшебством. Это несложно – здесь совсем немного места. Это не дом для человека. Это палата для умалишенного. Клетка для зверя. Я знаю, о чем говорю. Вся ее мебель – книжные шкафы, застекленные шифоньеры, комоды, резьба и лакировка, дуб, серебристый клен и ореховое дерево. Помутневшие стекла, отвалившиеся ручки и потрескавшаяся древесина. Подделка под рококо. Подделка под елизаветинскую эпоху. Все громоздкое, бутафорское и неуместное. Тени в свете моего огня – острые и ломанные. Когда я отворачиваюсь, мне кажется, что они шевелятся за моей спиной. Я прикасаюсь пальцами к своему отражению в зеркальной дверце гардероба. На пыльной прохладной поверхности остается теплое мутное пятно. След незваного гостя. В тот раз я оставляю все как есть. Мебель. Книги. Вытертые ковры. Я не трогаю даже платья в гардеробе – неправдоподобные, театральные платья, какие не носят магловские женщины. Я отмываю и вычищаю. Скребу. Оттираю. Обеззараживаю. Проветриваю. Изгоняю мышей. Филч был бы доволен. Принц-полукровка на положении домового эльфа. Во всем доме нет ни единого портрета. На книжных полках нет отделений для фотоальбомов. В ящиках стола – смятые фантики от конфет. В обитом красным бархатом тайнике за безликой картиной пусто. В шифоньере, под стопкой посеревшего от времени белья нет пачки писем, перевязанной розовой ленточкой. Никто не оставил мне посланий на полях книг. Что бы я ни рассчитывал найти здесь, я потерпел фиаско. Пузырек – в аптечке, ящике полном магловских просроченных микстур и искрошившихся таблеток. Несколько мгновений я перекатываю его в ладонях, любуясь изумрудно-зелеными переливами зелья. Из распотрошенной аптечки несет гнилью. На плотной черной пробке выжжена латинская «S». Разумеется, я уже не настолько глуп, чтобы пробовать что-то пробовать на вкус в доме моей матери. Даже пакет молока из ее рук – смертельная опасность. Даже подпиши она «любимому сыну» – я не поручился бы за свою жизнь. Я осторожно подцепляю пробку ногтями, и она поддается на удивление легко. Аромат легкий, словно истончившийся за годы. Запах приятный и какой-то очень слитный, без деления на отдельные ноты и тона. Очень знакомый запах. Конечно же, это не яд. Что бы это ни было, я уже пил это – раньше. Я думаю о том, что следовало бы произвести спектральный анализ зелья для выделения активных компонентов, и осторожно прикасаюсь кончиком языка к ободку. Очень сладко. Вкусовые рецепторы кричат мне об опасности. Рука аккуратно встряхивает пузырек – конечно же, против моей воли. На язык падает одна-единственная изумрудная капля. И, прежде чем время останавливается, я вспоминаю о том, что в одном случае из ста безоар абсолютно бесполезен. Я прихожу в себя очень скоро – наверняка, не проходит и минуты. Где-то вдалеке грохочет о стыки рельсов товарный поезд. Легкая пылевая взвесь, поднятая моей уборкой, уже осела. Я бросаюсь к раковине, и меня долго натужно рвет. Наконец, я вытираю лицо рукавом. Колени трясутся, и я сажусь – вернее, оседаю – прямо на пол. Сижу и хватаю воздух ртом, словно не могу надышаться. Мы так редко вспоминаем о том, какое страшное это проклятие – наша память. Тысячи, миллиарды воспоминаний, похороненных на дне нашей совести. Это – словно стоячая вода. Пока не потревожишь – все как будто бы безобидно. Удар – и муть всплывает со дна. Цепная реакция. Горный обвал. Просто… это были не мои воспоминания… Рваные полотнища туч над морем истончались: ветер относил их прочь. Луч солнца скользнул над неровным облачным краем. Море вспыхнуло. Утес – мрачный, словно исполненный неизъяснимой человеческой скорби, – нависал над морем, и волны, брызгая, вгрызались в его черные бока. Полуразмытая, покрытая тонкой наледью тропинка наискось взбегала по его шершавой спине на самый верх. Женщина стояла именно там – на самом верху, совершенно не пытаясь укрыться от пронизывающего мартовского ветра. Перед ней на шатком деревянном укреплении был установлен дешевый мольберт – такой, какими обычно пользуются студенты художественных колледжей для создания этюдов на пленере. Она рисовала. На ее черном мужском пальто белели пятна краски. Несколько минут женщина стояла неподвижно. Острый как клинок взгляд был устремлен в какую-то, видимую и ясную только ей точку над горизонтом. Она посасывала свою кисточку. На тонких бледных губах проступали пятна синей краски. Ее лицо – едва ли его можно было бы назвать красивым по меркам какой бы то ни было эпохи. В нем не было привлекательности ни на грош. Но также – не было и обычности, скучности – так, словно вся неправильность ее черт, сложившись и умножившись, дала какую-то новую, неповторимую величину женского обаяния. И в этом обаянии ощущалось присутствие безумия. Коротко вздохнув, она ладонью отбросила выбившиеся из узла прически тусклые пряди и вновь принялась за свой этюд. Обмакнув кисть в краску, розовым прочертила по фиолетовой поверхности нарисованного моря тонкий гребешок волны. Весь ее рисунок был таким. Ярко-розовым. Исчерна-фиолетовым. Ядовито-зеленым. Не единойнастоящей, природной краски. Ни единой честной черты. Законы перспективы она, конечно же, игнорировала. Тот человек – он карабкался вверх по склону. Тонкие подошвы его щегольских лакированных туфель скользили по обледеневшей тропинке. Мягкие кожаные перчатки были испачканы грязью, оттого что он пытался удержать равновесие, хватаясь за мокрые черные ветви колючего кустарника, что рос по краям дороги. Черная фигура женщины на мгновение застыла. Затем она, не оборачиваясь, произнесла: – Я знаю, что вы не из маглов. Он остановился. Поднял голову. – Вы приходите в это место третий раз за полгода. Его невыразительное, землистого цвета лицо осталось бесстрастным. Медленно, очень медленно он стянул с левой руки перчатку. Она обернулась так резко, что разлетелись полы тяжелого черного пальто. На ее губах играла странная улыбка, но глаза оставались серьезными. –Я знаю, кто вы, потому что видела вас в своих видениях. Это было очень давно, но я тотчас же узнала вас – еще в самый первый ваш приход. Вам не нужно бояться меня. Он по-прежнему не говорил не слова, только смотрел на нее. Рука без перчатки – тонкая кисть с бледными безвольными пальцами – замерла в воздухе. Женщина взяла в руку палитру и начала смешивать краски. – Вы даже не представляете, насколько это ужасно – знать что-то заранее. Пусть даже за день, за два часа. Иногда я даже забываю, что уже произошло, а что – никогда не произойдет. Это мое проклятие – наследство от предков. Дар предвидения для рода Мерлина. – Рода Мерлина? – очень тихо повторил он. – Беда лишь в том, что Мерлина все согласились считать великим провидцем, а меня полагают сумасшедшей. Что – как вы можете догадаться – не слишком приятно. Она положила палитру прямо на землю. Вытерла испачканную красками руку о пальто. Протянула руку мужчине, чтобы он мог подняться. Кожа на ее пальцах покраснела и потрескалась от холода. Некоторые трещины кровоточили. – Меня зовут Эйлин, – спокойно произнесла она. Это чужое воспоминание. Оно как кончик нити: потянешь – и начнет разматываться весь клубок. Я представляю себя захлебывающимся в водовороте чужих воспоминаний. Погребенным под руинами чужой памяти. Со всей возможной старательностью я вновь изолирую в глубине собственного сознания то, что принадлежит не мне. У меня еще будет время – вспомнить это. Очень хорошо, что дед обучил меня окклюмеции. Дед вспоминается мне почти без всякой связи. Его крупное надменное лицо. Нахмуренные брови. Тяжелые шаги и развевающийся при ходьбе плащ. Всякий раз, когда я представляю деда, я словно вижу за его спиной пять десятков его предков. Предков, что отделяют его от Мерлина. От его величия. Десятки людей, которые рождались, совокуплялись, умирали единственно затем чтобы вознести Эмриса Принца на вершину эволюции. Зиккурат из пяти десятков могил. Подлинное величие рода. Величие, которое катится ко всем чертям, когда его единственная самодурка-дочь выходит за магла. Когда он становится слишком стар, чтобы иметь еще детей. Когда единственное, что остается у него и всех поколений его предков – это его внук, прижитый Эйлин от ненавистного ему магла. Я сижу на грязном полу в доме моей матери. В магловском доме. И я говорю деду, которого здесь нет, что мне действительно очень жаль. …Проходит еще три года, прежде чем я вновь позволю себе воспользоваться ее средством. В эту ночь Беллатрикс Лейнстридж берет меня с собой. Как и всегда. Полнолуние. Всякий раз, когда нам следует убить кого-то, это приходится на полнолуние. Только при свете луны наши черные мантии, спущенные на лицо капюшоны, серебристые маски действительно кажутся устрашающими, эффектными. Только в лунном свете мы умеем быть по-настоящему страшными. Как будто это имеет значение. Если бы это видела моя мать, она сказала бы, что мы не умеем находить ничего своего. Беллатрикс идет очень быстро, так что я едва поспеваю за ней. Ее спина неестественно напряжена – я вижу это даже под тканью ее мантии. Мало-помалу ее возбуждение передается и мне. Уже у порога она бросает на меня короткий яростный взгляд. Она ненавидит меня, и я плачу ей той же монетой. Но ненависть Беллы – это, конечно же, не ненависть, как я научился ее понимать. Для нее это – ревность. Глупая бездумная ревность комнатной собачки, которой пренебрег хозяин. Смертельная обида маленькой девочки. Беда лишь в том, что эта маленькая девочка отлично владеет Запрещенными заклятиями. Я стою и смотрю на то, как она пытает своего кузена. На то, как крепко она вцепилась в свою палочку. На ее пальцы, сведенные судорогой. Я смотрю и думаю о том, с каким удовольствием Беллатрикс Лейнстридж проделала бы то же самое со мной. Переломала все кости. Выпустила кровь. На ее красивом лице уже проступает знакомое мне алчное выражение. Я хорошо изучил то, как она убивает. Всегда полезно знать, как человек делает это – своими руками. Кто предупрежден, тот вооружен. Но за мгновение до того, как нанести последний удар, она опускает палочку. – Ты сделай это, – тяжело дыша, говорит она. – Все-таки он мой брат. Несмотря на всю серьезность ситуации, я едва удерживаюсь от того, чтобы рассмеяться. – Он не твой брат, – говорю я ей, издеваясь. – Он предатель. Темный Лорд велел тебе убить его. Глаза Беллатрикс округляются, словно она видит привидение. – Ты сделаешь это, – шипит она. – Слюнтяй! Слабак! Чему ты улыбаешься?! Немедленно прекрати улыбаться! Она кричит: – Ты сделаешь это, а я немедленно сообщу Ему, что мы выполнили задание. И прекрати улыбаться! Она аппарирует, но я как еще как будто слышу ее крики: – Прекрати улыбаться, черт тебя подери! Смешно, но она действительно думает, что может командовать мной. В точности как моя мать. Разумеется, это не очень любезно – бросить меня наедине с полумертвым мальчишкой. Я наклоняюсь над Регулусом. Не потому что я могу помочь ему – Беллатрикс лучший знаток своего дела из всех, кого я только знаю. Да и – будь у меня возможность помочь Регулусу, я не уверен, что воспользовался бы ей. В конце концов, этот парень должен был знать, что он делает. И у меня нет ни малейшего желания отвечать за его глупость. Его мантия насквозь пропитана кровью. Грудь тяжело вздымается. Полуприкрытые глаза безумные, как у новорожденного щенка. Я не уверен, что он меня слышит, но все равно говорю ему: – Мне совсем не хотелось бы это делать. Как будто это важно. Я уже достаю свою волшебную палочку, когда он шепчет мне: – Подожди… Тогда я говорю ему то, что хотел сказать. Прости, парень. Но, выбирая между тобой и мной, я, пожалуй, выберу себя. Убийство – это всего лишь еще один способ решения проблемы. Он морщится – страшная почерневшая маска вместо лица. Шепчет хрипло: – Снейп… Послушай… То, что я знаю…Ты долен… Его самая страшная тайна… Из-за чего я… меня… Как будто мне действительно не хватает своих проблем. Но все равно – я достаю пузырек из потайного кармана мантии. Говорю Блэку, не мучайся. Не старайся. Ты бы не успел. Сейчас я все узнаю. Действительно быстро. Я стряхиваю ему на черные губы изумрудную каплю. Еще одну слизываю сам. Достаю волшебную палочку. То же знакомое ощущение. Снежная метель, мать и ее чай. Разница лишь в том. Что теперь я понимаю, что происходит. И – что немаловажно – могу это контролировать. Внутренним зрением я вижу свою память. Память Блэка. Словно два сообщающихся сосуда. Единые и обособленные одновременно. Совершенная легилименция. Моя мать была абсолютно сумасшедшей – но в своем роде она была гением. Впрочем, первое редко исключает второе. Я спешно и деловито копаюсь в памяти Блэка, отбрасывая все ненужное. Рождественский обед. Сломанная игрушечная метла. Круглое лицо девочки в светлых кудряшках. Первый слюнявый поцелуй. Целая память никому не нужного хлама. Наконец, я натыкаюсь на это слово. Хоркракс. И тут же, синонимом: Власть. Я забираю эти воспоминания. Легко. Как переливать жидкость из одного сосуда в другой. Спасибо тебе, Регулус Блэк. Окклюменцией я запечатываю его память. Успокаиваю свои воспоминания. Палочка по-прежнему зажата в моей руке. Я не совсем уверен, но мне кажется, что Блэк улыбается. И я говорю: – Авада Кедавра.
Оле-Лукойе: Жесткая и правдивая вещь. Респект автору.
Gloria Griffindor: Очень понравился стиль и образы, но что-то я не могу свести концы с концами.
DashAngel: Канонично, красиво, реалистично... Всё-таки Ро многого не договаривает, и это хорошо - иначе бы вот такие вещи не появлялись!
Angelos: Прекрасно...и страшно.
Loy Yver: Гуамоколатокинт, Ура!!! Ты здесь!!! И с этим фиком!!!
Гуамоколатокинт: Оле-Лукойе Респект читателям, на читательский подвиг способным%) Спасибо. Gloria Griffindor Надеюсь, свести концы с концами удастся мне%) DashAngel Действительно. пиши Роулинг обо всех и сразу, фандома в том виде, в каком он есть, глядишь и не было бы. А так простор для полета фантазии и глупости%) Пожалуй, единственный герой, о котором невозможно придумать - сам Гарри-который-всех...%) Слишком уж подробно выписан. Почему я, собственно, я никогда и не понимала Снарри%) Angelos Гордое слово это - "прекрасно". Спасибо. Loy Yver Вашими стараниями...%) Действительон, тут. Зацепила как-то твоя фраза про "ушла с Зеленого форума"... Ну... во-первых, мне-то было бы откуда уходить...%) А во-вторых, что-то там где-то всколыхнулось... Еще раз спасибо тебе за письмо%))) я не повторяюсь?
Loy Yver: Гуамоколатокинт, Очень рада, что "что-то там где-то..." И очень рада видеть тебя тут. И, возможно, ты повторяешься, но я переживу.
Aktis: Гуамоколатокинт Драс-те...)) Мне понравился фик - ну, не знаю, что я еще могу сказать по поводу фика, который понравился. )) Спасибо тебе. ) ЗЫ. Слушай, а я твой телефон потеряла. *виновато шмыгает носом*
dakiny: Гуамоколатокинт Очень понравилось. Ваш язык и стиль повествования просто не дают возможности оторваться от текста. Вроде и пейринг такой знакомый, и не очень-то я его и люблю, а рассказ захватывает сразу и не отпускает. Таинственно и интересно.
Гуамоколатокинт: Loy Yver Aktis Подлиза любит Герцога(С)%))) Я тебе ЛС послала%))) dakiny Спасибо за комплименты. Если положить руку на отсутствующее сердце, то я Снейджер тоже не люблю - во всяком случае как предмет повествования, а не как идею%))) Даже на снейджер собственного - некогда - авторства смотрю с легким презрением%) Но отчего-то захотелось написать про Снейпа. Ну а мисс Грейнджер, как водится, пришлась к слову. Осень, мля%))) 2 all: Простите покорно, чуточку задержу продолжение... Работа, учеба, мать их за ногу...
Эльпис: Клааасно, мне этот фик еще на хоге приглянулся. Острый какой-то, интересный. Прям еще хочется!
Lecter jr: Гуамоколатокинт Снейджеры читаю очень и очень выборочно, но ваш не могла не прочесть. Очень сильно. Зная, что это еще не все....уммм. Значит, будет что почитать интересного
Ева: Очень понравилось. И ужасно интересно - что же дальше?:)
dakiny: Гуамоколатокинт Ничего-ничего, учитесь, работайте, мы подождем.
Гуамоколатокинт: Эльпис Нате вам еще... Немного%) Правда, не то, чтобы острый... в смысле, без перца%) Lecter jr О, Бог мой... В смысле, Мэтр мой... *онемела от изумления* Ева Дальше - фигня. Жизнь вообще не балует разнообразием%) Спасибо. dakiny Спасибо. Работаем... Учимси... Вчера чуть не обматрили собственного научрука (зачем было в 8 утра с чужого номера звонить?).. Лучше уж я фики писать буду, чем научные работы... простите, отвлеклась%)
Гуамоколатокинт: Глава 5 (Гермиона) Воспоминания не было. Я хочу сказать: совсем не было. Помню, как в детстве я первый раз увидела человека без руки. Глухой детский ужас оттого, что руки не было – там, где она непременно должна была быть. Должна – и нет. Мне совсем не сразу удалось понять, как это возможно. Так и было и с этим воспоминанием. Оно непременно должно было быть – и его не было. Словно ампутированная рука. Опровергающий факт небытия. И еще: то место в моей памяти, где должно было быть это воспоминание – оно как будто болело. Прежде я читала, что люди чувствуют боль в ампутированных конечностях. Теперь я понимала, как это. Мне казалось, что я схожу с ума. Прежде всего, потому, что – самое странное – такое отсутствие одновременно казалось мне абсолютно нормальным. Как будто все было как надо. Дуализм. Двоемыслие. Не думать о том, чего не можешь осознать. Молчать о том, чего не можешь объяснить. Что бы это ни было, это изменило меня. Прежде все было очень понятно: ты – это умная, хорошая, все понимающая; окружающий мир – ты понимаешь его. А теперь что-то исчезло. Какая-то связка. То, над чем прежде мне даже и не приходило в голову задумываться, теперь настойчиво требовало к себе внимания. Какое-то новое болезненное, нарциссическое стремление копаться в себе. Воспоминание: один из уроков травологии той зимой. Яркое солнечное утро. Мороз. Синие тени на снегу. Мы возвращаемся из четвертой теплицы – к замку. Рон идет рядом с Лавандой. Какой-то очень далекий и очень, неестественно как будто, красивый. Лицо, разрумянившееся от мороза; открытое и по-настоящему мальчишеское лицо. Глаза серо-голубые – блестят. Рыжие кудри свешиваются на лоб. Я тогда подумала, что, наверное, все-таки люблю его. Но тут же вползли и другие мысли. Почему люблю? Как люблю? Что движет мной? Восхищение физической красотой? Привычка видеть Рона, слышать его смех? Стремление всегда помогать ему, защищать? Обида оттого, что он идет не со мной, а с Лавандой – как будто совершенно не замечая того, какая она пустая, мелочная, глупая? Ревность? Разве не чувствую я этот легкий неприятный холод, когда вижу, как Гарри смотрит на Джинни? Глупый, девчоночий эгоизм. После того дня я начала сомневаться. Прежде всего, – в себе самой. Это было как тот учебник Принца-Полукровки. Учебник, доставшийся Гарри. Всю свою жизнь я была уверенна, что книги не лгут. Что, следуя инструкции, написанной покойным ныне автором десятилетия назад, я смогу достичь нужного результата. Книги были моя защита. От хаоса, от окружающего мира. Спрятаться. Довериться. Не думать. Не выбирать. Этот учебник… он просто перечеркнул все, во что мне оставалось верить. Потом Рон попал в больничное крыло, и моим сомнениям пришел конец. Глупость, конечно, но я уверила себя, что все случившееся – исключительно моя вина. Что, не начни я сомневаться в собственных чувствах к Рону, ничего страшного не произошло бы. Как будто я действительно могла защитить его. Это было странное время. Наполненное событиями, но одновременно – абсолютно пустое. Как текст без подтекста. Одно длинное, бесконечное сегодня. Беспорядочный монтаж длинных кадров. Ежедневные уроки и грядущие экзамены. Поиски в библиотеке – ни слова о хоркраксах. Гарри и его Сектумсемпра. Рон – беспомощный и очень смешной. «Еженедельный пророк» и ежедневный ужас войны. Смерть – кругом, все ближе и ближе. Первые полосы газет. Ребята… они все вдруг будто чуточку подросли. Изменились. Гарри встречается с Джинни. Неожиданное чувство одиночества. Они трое – впервые отдельно. Гарри, Рон, Джинни и их квиддич. И – слишком рано повзрослевшая Гермиона. По другую сторону баррикад. Джинни. Удивительно, как меняются девушки, когда им действительно удается заполучить парня. Как будто – лишних сто баллов к самооценке. Противно. И эта глупая их манера целоваться на виду у всей гостиной. Не могу до конца понять, почему меня это так раздражало. Но – все таки – мне казалось, что эти чувства не стоит выставлять напоказ. Сразу появляется фальшь, игра. Хотя, конечно же, я не должна была так думать. Никогда нельзя думать плохо о своих друзьях. Осуждение и обида – плохой фундамент для чего бы то ни было. И еще. Снейп. Гарри тогда обвинял его во всех смертных греках. Постоянно твердил, что Снейп помогает Малфою. Я возражала. Мне казалось нелогичным пытаться в очередной раз обвинять человека, который уже неоднократно доказывал свою честность. Человека, которому доверял сам Дамблдор. Корни озлобления, которое испытывал Гарри по отношению к Снейпу, на мой взгляд крылись лишь в их личных отношениях и в самой манере поведения профессора. Тот мог быть премерзким типом и отвратительнейшим преподавателем, но, чтобы предать, нужно кое-что еще. Это я и пыталась втолковать Гарри. Но было еще кое-что. То, о чем я никогда не говорила друзьям. Не говорила, конечно же, не потому, что хотела обмануть Гарри или скрыть часть правды. Просто я никак не могла облечь это в слова. Профессор Трелони была совершенно права, утверждая, что я абсолютно глуха к миру потустороннего: я давно привыкла не верить и не доверять своим предчувствиям и ощущениям. Так и сейчас – я даже не пыталась определить то ощущение как что-то конкретное – так, тень на грани сознания. Единственный короткий обмен ничего не значащими взглядами на уроке поверх голов других учеников – его можно было толковать как угодно. Его показное пренебрежение – отличалось ли оно от того, что он демонстрировал по отношению к другим ученикам? Что-то, мне казалось, было здесь, но зыбкое и неясное, как предутренний сон, что забывается в первую же минуту после пробуждения. Вплоть до той ночи. Тогда Гарри с Дамблдором покинули школу. Рон, Джинни и Невилл дежурили у входа в Выручай-комнату, мы с Луной – у кабинета Снейпа. Точно так, как хотел Гарри. Последние из Армии Дамблдора. Время тянулось невыносимо долго – ведь мы даже не знали по-настоящему, чего нам следует ожидать и опасаться. Только догадки Гарри, которым я верила и не верила одновременно. Луна все время говорила что-то, как всегда несуразное. Глупая болтовня экзальтированной легковерной девочки – за все годы мне так и не удалось научиться относиться к ней с терпением и пониманием. Я и слушала и не слушала ее – от долгого напряжения мысли в голове рассыпались мелким серым порошком. Единственным, что действительно не давало мне покоя, был страх за Гарри. Даже то, что он должен был быть под защитой Дамблдора, не казалось достаточным основанием не бояться. Я так старательно прислушивалась, пытаясь различить: не спешит ли кто к нам с известиями, что потихоньку начала тонуть в звуках ночного Хогвартса, что пробирались к нам сквозь каменные стены. Гулкий и одновременно чуть слышный стук капель воды, скрип далеких половиц, шелестение многочисленных сквозняков. Тьма вокруг нас как будто сгущалась. Остывающий ночной воздух леденил руки и лицо. В кабинете Снейпа было совершенно тихо. Вдруг тишина взорвалась громким топотом. Кто-то бежал к нам, бежал в ужасной спешке, как будто почти не разбирая дороги. Мы с Луной рефлекторно вжались в стену, выставив перед собой палочки. Профессор Флитвик пронесся мимо, не заметив нас. Я видела его лицо – обычно такое спокойное и миролюбивое, лицо доброго гнома из магловской сказки. Сейчас оно было другим – разгневанным и испуганным одновременно. Флитвик рывком отворил на себя дверь кабинета Снейпа и ворвался внутрь. Мы с Луной переглянулись в изумлении и бросились к захлопнувшейся двери в надежде услышать хоть слово. За дверью упало что-то большое, глухо и тяжело стукнувшись о пол. И, прежде чем я успела сообразить, из кабинета вылетел Снейп. Дверь распахнулась так резко, что мы с Луной едва успели отскочить. Странно, но он как будто совсем не удивился, увидев нас у своей двери. Против ожидания, лицо его было как будто спокойным и очень сосредоточенным. Он посмотрел на меня, я – на него. У меня перехватило дыхание – я неожиданно для себя ясно поняла, что значит этот его взгляд. Снейп просил моей помощи. Мне кажется, некоторые чувства, события, ситуации просто невозможно описать – слова слишком невыразительны, неточны в сравнении с тем, что мы чувствуем или думаем. Сейчас я говорю: «он посмотрел на меня». Примитивно, как детский рисунок – две точки и запятая. Но это был другой взгляд – из тех, которые можно читать как раскрытую книгу. Но не словами – нет, конечно, нет. Может быть, сердцем. Я не знаю. Он просил моей помощи – без слов, только взглядом, и я не могла отказать ему. И он это понял. Это было видно по его лицу. Странное, щекочущее нервы ощущение. Как будто мы с ним вдвоем вдруг стали заговорщиками по отношению ко всему окружающему миру. Наш неожиданный безмолвный заговор, о сути которого я не имела представления. Я не знаю, как описать это. Огромная, непреодолимая пропасть между мыслью и словом. – Профессор Флитвик только что потерял сознание у меня в кабинете, – быстро сказал Снейп, не отпуская меня своим взглядом. – В школу проникли Упивающиеся Смертью. Я должен немедленно идти, так что вы должны сами помочь профессору. Он даже посторонился, пропуская нас внутрь своего кабинета. Мои ноги вдруг стали совершенно ватными. Профессор Флитвик лежал на полу. Его неподвижное побледневшее лицо было повернуто к нам. На лбу багровел кровоподтек. Я подумала, что не видела его раньше, в коридоре. Снейп исчез прежде, чем я успела оглянуться на дверь. Луна немедленно опустилась на колени перед Флитвиком. Это всегда поражало меня в ней – когда в действительно сложные и страшные минуты она сохраняет полнейшее спокойствие и даже наоборот становится непривычно серьезной и взрослой. Неожиданно серьезное выражение на лице Луны помогло мне прийти в себя. На школу – на наш Хогвартс напали Упивающиеся Смертью, и один Бог знает, что сейчас с Роном, Джинни и Невилом. Эта мысль была нестерпимой. Как настоящая физическая боль. Оживляющие заклинания Луны не помогали профессору – очевидно причиной обморока была отнюдь не нервическая слабость. Каждая минута, которую мы теряли здесь, могла стоить жизни нашим друзьям. В отчаянии я бросилась к столу Снейпа в надежде найти хоть что-то – пожалуй, я действительно не представляла – что. Сейчас я была согласна и на нашатырный спирт. Дрожащими руками я выдвигала ящики огромного письменного стола, перебирала найденные пузырьки с лекарственными зельями, пыталась понять, что сейчас может оказаться нам полезным. Каждой клеточкой своего тела я ощущала, как невозвратимо убегает наше с Луной время. Я выдвинула последний ящик. И вдруг почувствовала, что не могу дышать. Так, словно грудь сдавило железным обручем. Я увидела обыкновенную фотографию. Небольшую, не очень четкую, потертую на уголках. Нахмуренное озябшее лицо. Разлетевшиеся волосы. Размытый морской пейзаж – на заднем плане. Это была моя фотография. Двухлетней давности – Виктор сфотографировал меня в Болгарии на побережье. Эта карточка никогда не нравилась мне – слишком сердитым казалось лицо –, так что я даже не сразу заметила, когда она исчезла из альбома, а, заметив, – не огорчилась. Несколько мгновений я простояла, не двигаясь. Луна за моей спиной продолжала бормотать заклинания – четко, деловито, словно отвечала урок. Сердце колотилось о ребра. Я подумала: значит, все это – настоящее? Наконец, я справилась с собой и обернулась. Сказала Луне, что мы не можем ничего сделать сейчас для профессора Флитвика и нам нужно спешить, чтобы помочь остальным. Прежде чем оставить кабинет, я опустила фотографию в карман мантии.
Loy Yver: Здорово. Как и следовало ожидать. Очень люблю "нелинейное" повествование. Ретроспектива, сделанная в ключевые моменты, придает рассказу некий объем и неоднозначность. Спасибо, Гуамоко.
DashAngel: Читаю-читаю, нравится-нравится, и уже думаю, что бы написать... Вспоминается книга Волкова, филин, в честь которого автор и назвался, вот и захотелось мне написать "Спасибо, Гуамоко!" Продвигаю страничку ниже - а Loy Yver это уже написала ...Ну, тогда вы меня поняли! Люблю я качественный снейджер, поэтому получаю истинное удовольствие!
Gloria Griffindor: Ох, просто дух захватывает. Здорово как... Я про концы написала, потому что подумала , что в фике "ровно четрыре главы с эпилогом" Оказывается, это был не конец. Какое счастье!
Гуамоколатокинт: Loy Yver Спасибо, Лой... Как и раньше, ага Loy Yver пишет: Очень люблю "нелинейное" повествование. Ретроспектива, сделанная в ключевые моменты, придает рассказу некий объем и неоднозначность. У меня склонность к нелинейности проявилось, видимо, от рабочей "кинематографичности" мышления%))) Ибо фильмов современных отсматривается много, а гриффитовская драматургическая традиция отмерла хрен знает когда%))) Да и мыслим мы, ИМХО, совершенно нелинейно%) Но все равно я опасалась, вчто такой способ рассказывания фика не пройдет. Спасибо. DashAngel Классненько... Спасибо, что вспомнили Волкова%))) Филин там входил в тройку моих любимых персонажей - хитрый, наглый, саркастичный, преисполненный собственного достоинства и в то же время такой трогательный в привязонности к своему Человеку. А потом оказалось, что добрую детскую сказку про Волшебную страну помнит так мало народу... А качественный снейджер я, пожалуй, тоже люблю. только вот практически все, что мне нравилось с этим пейрингом было юмористическим. После шестой книги желание читать хьюмор про снейпа почти отпало (ну, разве что, очень качественный ), так что захотелось написать что-то свое - не очень веселое, и при этом непохожее на "Искупление"%) Впрочем, в качественности выходящего из под клавы продукта я вусе равно не уверена%) Gloria Griffindor Gloria Griffindor пишет: Я про концы написала, потому что подумала , что в фике "ровно четрыре главы с эпилогом" А слово "макси" в шапке не вызвало никаких смутных ассоциаций?%) Но, если честно, Вы мне очень польстили. Помнится, наш преподаватель по какой-то из литерату говаривал, что романы классиков можно обрывать на любой главе - мысль остается. Почувствуй себя классиком%))))) Спасибо. Приятно подарить кому-нибудь счастье%) И спасибо всем за цветы - виртуальные. Соберу букет%)
Эльпис: Ух ты, продолжение! Классно! Это фото в ящике...удивило. Очень. И понравилось, ведь я люблю снейджер! Гермиона, мне кажется, особенно хорошо получилась - логичная, не всегда доверяющая себе, а эта фраза запомнилась больше всего: Гуамоколатокинт пишет: Я подумала: значит, все это – настоящее?
Anilaja: Гуамоколатокинт Спасибо! Вы даже не представляте насколько гениально ваше произведение. Оно сейчас отмеченно как "самое лучшее" из всего что я читала... А за 2,5 года прочитала немало, но на форумах не светилась - так, наблюдатель. Но вы заставили меня выйти из тени, так сказать. Просто ваш фик похож на стенограмму моей жизни, причем узнавание сразу в обоих героях... Чего стоит только это к примеру: Эльпис пишет: Вдруг он сказал: – Хочешь, иди ко мне. Я сказала, нет. Этот момент для меня по силе, как удар в солнечное сплетение... Так что теперь, похоже, каждый день буду надеяться на проду. Вот только, Эльпис пишет: Жанр: drama И от этого очень страшно. И за свое будущее, и за героев. Очень надеюсь, что вы оставите в финале хотябы надежду на ХП Прошу, пожалеите психику поклонника
Гуамоколатокинт: Эльпис Спасибо за отзыв и - особо - за признание "логичности" образов. А то моя имшистая имшивость меня порой так заносит...%) Anilaja Спсибо. тронуло. Очень. Только все равно не бросайтесайтесь такими определениями как "гениальность". Это все равно, что писателем назвать Теперь буду переживать, как бы так снова умно и хорошо написать%) Боюсь, уже не получится... И, конечно, вы же про свое будущее не серьезно, да?%) Что такое ХП? А то мы люди темные.... Относительно конца: я его придумала едва ли не самым первым, одновременно с прологом, как и всегда случается, что бы я не писала. но какой конец - не скажу Надо ж интриговать...
полная версия страницы