Форум » Библиотека-4 » Лунная соната, РЛ/НЖП; НМП, Фенрир Грейбек, het, R, ангст/драма, миди » Ответить
Лунная соната, РЛ/НЖП; НМП, Фенрир Грейбек, het, R, ангст/драма, миди
tirmeilin: Название: Лунная соната Автор: tirmeilin Бета: Айс Рейтинг: R Главныe герои: Римус Люпин, НЖП, Фенрир Грейбек, НМП Жанр: angst, драма Саммари: Homo homini lupus est Дисклеймер: в кои-то веки не все герои принадлежат Дж. К. Роулинг. Предупреждение: секс, насилие и смерти персонажей. Местами присутствует ненормативная лексика. Слабонервным читать не рекомендуется
Ответов - 13
tirmeilin: Название: Лунная соната Автор: tirmeilin Бета: Айс Рейтинг: R Главныe герои: Римус Люпин, НЖП, Фенрир Грейбек, НМП Жанр: angst, драма Саммари: Homo homini lupus est Дисклеймер: в кои-то веки не все герои принадлежат Дж. К. Роулинг. Предупреждение: секс, насилие и смерти персонажей. Местами присутствует ненормативная лексика. Слабонервным читать не рекомендуется Лунная соната Homo homini lupus est Глава 1. Из-за облаков неспешно выплыл ослепительно белый диск растущей с каждым днем луны и неподвижно повис в черном беззвездном небе, осветив мимоходом небольшую поляну в чаще леса. Где-то вдали тоскливо ухнула сова, упустившая, скорее всего, свою добычу. Этот звук охотно подхватил хмурый лес, глухим эхом отразив голос хищной птицы. - О, еще одна прилетела! – выхаркнул человек с длинными нечесаными волосами, обрамлявшими обезображенное шрамами лицо. – Поймать бы ее, голубушку. Жирная, небось. Заебало мышами питаться, даже крысы, суки, перевелись… - Хрен поймаешь, - сипло возразил ему молодой мужчина в лохмотьях на тощем теле. – И так всех птиц перебили. Эта не дура, на расстоянии держится. - Поговори у меня, Клык! – пролаял первый и плюнул в его сторону. Тот, кого назвали Клыком, спокойно посмотрел на смачный пенистый плевок и флегматично протянул, подвигаясь поближе к огню: - Ты не злись, вожак. Я свое дело знаю. Все-таки был ловчим у Ее Величества. Пока ты меня не укусил. Глаза первого нехорошо вспыхнули, он дернул плечом. - Да срать я хотел на Твое Величество! – он вдруг широко улыбнулся, обнажая неровный ряд желтых и острых, как у зверя, зубов. – А все-таки жаль, мне тогда попался ты, жалкий маггловский недоносок, а не эта ваша ублюдочная королева. Вот бы смеху было!.. Он хрипло рассмеялся. Остальные, сидевшие вокруг костра, грея у огня дистрофично худые грязные руки с длинными кривыми ногтями, под которые, наверное, навсегда впечатались грязь и земля, подхватили его смех. Лишь двое продолжали молчать. Бен, по кличке Клык, и молодой мужчина с бледным лицом в целой, но невозможно грязной мантии. - Жаль, что мы не устроили охоту на волков, - сквозь зубы прошептал Бен и резко поднялся на ноги. Острые уши вожака шевельнулись. - Что ты сказал? – можно было почувствовать, как все сидящие у костра похолодели от его тона. Бен спокойно сложил руки на груди и с достоинством посмотрел ему в глаза. С достоинством, которое, как сам он полагал, утратил уже давным-давно. - Что мы тогда травили оленя. А надо было волков. Вожак зашевелился, его левая рука незаметно потянулась к поясу. - Повтори, Клык. Кто-то из женщин, которых можно было отличить от мужчин, пожалуй, лишь по отсутствию бороды, замычал и замотал головой. - Что мы, к сожалению, подстрелили в тот вечер оленя, а не тебя, тварь, - Бен говорил все так же спокойно, продолжая стоять невыносимо прямо, расправив плечи, со сложенными руками на груди. Вожак вскочил на ноги и в два прыжка преодолел дистанцию, разделявшую их. Теперь он находился на расстоянии десяти сантиметров от Бена и скалился ему в лицо. Бен не отступил. Не дернулся. Он был похож на каменную статую, скорбно окрашенную мертвенным светом луны. - Бунтуешь, выродок? – процедил вожак и снизу занес руку, которую прятал в лохмотьях у пояса. Бен перехватил ее и ловким движением отвел в сторону. Под луной блеснула сталь короткого острого ножа. Люди у костра один за другим стали подниматься на ноги и подходить к этим двоим, смыкая вокруг кольцо. - Это ты выродок, а не я, - приблизив свое лицо к лицу вожака произнес Бен сквозь зубы и плюнул ему между глаз. Вожак, на мгновение растерявшийся, издал горловое рычание и схватил Бена за шею быстрее, чем тот успел перехватить его руку. Бен что было сил ударил ногой по колену противника, и тот стал оседать, не спеша, между тем, ослаблять хватку. Мгновение – и они оба повалились на землю. Двое или трое мужчин высокого роста дернулись было к ним, но вожак, заметив их порыв, зло прорычал: - Не надо! Я сам справлюсь с этой мразью! Он чуть расслабил пальцы, сковывающее горло Бена и приблизил лицо, больше похожее на морду, к его шее. Укусить. Перегрызть глотку. Удар ребром ладони под нос. Вожак взвыл и отпустил руки, брызнула кровь. - Сука!.. Бен схватил его и опрокинул на спину, прижав к холодной земле. - Тварь… Чтоб ты сдох… Прошипел он и попытался выхватить из рук вожака нож. Но тот вырвал свое запястье из пальцев Бена и полоснул его по ладони. Брызнула кровь. Бен растерялся на долю секунды, затем вновь схватил вожака за руку. Окровавленные пальцы соскользнули с запястья. Вожак гортанно расхохотался и ударил Бена коленом в пах. Бен охнул, отпустил руки, и вожак вонзил короткое стальное лезвие ему в горло. Ручьем потекла кровь. Бен упал на бок. Он хрипел и беспомощно подносил руки к шее, пытаясь остановить жизнь, неизбежно вытекавшую из его тела. Вожак перевел дух, поднялся на ноги и замер в двух шагах от побежденного, продолжая победоносно сжимать в руках короткий и незаметный нож. Кровь булькала на частых и отчаянных вдохах и выдохах. Вожак стоял и ухмылялся. Неожиданно все окунулось в тишину. На поляне стало так тихо, как, казалось бы, не может быть на земле, полной живых существ. Бен больше не двигался. Он продолжал лежать на боку, неестественно скрючив руки у горла. Вожак сделал шаг, два, от души пнул его дырявым сапогом в ребра, отчего из горла побежденного обильней полилась кровь, осклабился и плюнул ему в лицо, обезображенное смертью. Кто-то сдавленно заплакал. - Мразь, - еще раз со смаком произнес вожак и самоуверенно обвел хищными глазами людей, стоявших вокруг и не смевших пошевелиться. - Все видели, что бывает с подобной мразью? – он вновь, уже несильно, с очевидным презрением пнул тело и проскандировал, обнажая зубы: - Зато у нас сегодня будет настоящий пир! Затем присел перед трупом на колени, дернул за остатки рукава, обнажил плоть и полоснул по ней ножом. Плоть затрещала. Отрезав кусок, он кинул его в толпу, продолжавшую молча стоять поодаль. - Фенрир Грейбек сегодня щедрый! – в хмельном веселье пролаял он. – Всех угощаю!.. Мужчина в потрепанной мантии покачнулся и, неловко развернувшись, на деревянных ногах помчался прочь. Но ему лишь казалось, что он бежит. Сделав пару-тройку шагов, он упал на колени у голого дерева, и опустил голову к пахнувшей сыростью земле. Его рвало. Луна, заскучавшая на беззвездном небе, высветила крупные капли пота на его покрытом морщинами лице, и лениво спряталась за рваное лохматое облако. На поляне, наполнившейся разными звуками и голосами, потемнело. * * * Двенадцатый день среди волков. Часы у него отобрали в первую же ночь и разбили о камень. В мире волков цивилизации не место. Особенно магловской. Поэтому определять время суток он учился по небесным светилам и по собственному организму. Так или иначе, либо недовольные сокращения пустого желудка, либо опасная наполненность мочевого пузыря, либо приятная тяжесть в веках хотя бы приблизительно, но давали знать о том, который шел час. Однако свои биологические часы ему пришлось перезаводить. «Оборотни – хищники, поэтому предпочитают ночное бдение и дневной сон» - время от времени припоминалась ему фраза, вырванная из энциклопедической статьи. Иногда он был даже готов поверить в суеверие, будто эти твари боятся солнечного света, так неохотно они меняли ночь на привычный день. Может, боялись увидеть свои истинные лица, не спрятанные за вуалями причудливых ночных теней? Сперва было очень тяжело ложиться спать на рассвете и просыпаться в сумерках. На третий день привык. Кто говорил, что люди, к сожалению, привыкают ко всему? Неважно, тот был прав. Почему к сожалению? Да потому что они на самом деле могут привыкнуть абсолютно ко всему: спать на земле, питаться сперва зажаренными, а после и вовсе сырыми крысами, испражняться в присутствии посторонних и безразлично смотреть на то, как при тебе убивают людей. И убивать их самому. Привыкания к двум последним пунктам Люпин боялся больше всего. * * * Ночь била в нос букетом разнообразных ароматов. Запахи крови и немытых тел оборотней стали ее неотъемлемой частью. Сейчас же к ним примешивалась и какая-то едкая вонь. Она проникала в ноздри и выжигала всю носоглотку, медленно сползая в легкие. - Выпей, - прямо над его ухом произнес чей-то низкий хрипловатый голос. Римус с трудом открыл глаза. Рядом уже никого не было. Он ничком лежал под деревом, чудом не касаясь лицом собственной блевотины. К правому боку прижималось что-то жесткое и холодное. Он приподнял голову с земли. Вынул из-под себя онемевшую левую руку и сжал пальцы, которые немедленно закололо тысячами иголок вновь растекавшейся по капиллярам крови. Попробовал подняться на другой руке. Не получилось. Упал. Вновь сжал пальцы уже обретшей чувствительность руки. С трудом встал на четвереньки, затем сел колени. Обвел взглядом поляну. Светало. Первые неловкие лучи солнца отразились в жестяной фляге, поставленной ему под бок владельцем голоса. Люпин протянул к ней перепачканные в земле пальцы. Фляга была открыта. Это она источала едкий запах спирта. Убедившись, что рвотных спазмов больше нет и не будет, он прижал ее к губам и сделал несколько коротких глотков. Алкоголь обжег глотку и желудок, затем предательским теплом начал разливаться по телу, подползать к конечностям, приливать к голове. Солнце робко поднималось из-за горизонта, первые лучи прыгали, резвясь, между деревьями, брызгали золотой краской на траву и ельник, облизывали кору деревьев. Тряхнув чуть прояснившейся головой, Люпин осторожно встал на ноги. Девственное утреннее солнце раскрасило в гриффиндорские цвета кровь, щедро оросившую этой ночью поляну, лоскутья линялой одежды и что-то ужасающе серое. Люпин отвел взгляд, повернувшись на запад, сделал еще один глоток и шаткими шагами двинулся вглубь леса. * * * Она сгорбившись сидела на пне, обхватив тощие колени длинными, как у нескладного подростка, руками. Спутанные, давно не чесанные русые волосы, высокий лоб, поперек прочерченный неглубокими морщинами, покрасневшие серые глаза, полуприкрытые тонкими, как будто бы прозрачными, веками, широкие скулы, длинный, чуть вздернутый нос, тонкие злые губы, на которых порхала легкая улыбка безумного, острый подбородок, тонкая шея с отчетливо пульсирующей синеватой жилкой у горла, узкие плечи. Совершенно не красива. И совершенно необъяснимо маняща. - Спасибо, Ман. Она распахнула оказавшиеся огромными глаза и безмолвно уставилась на него. Люпин протянул женщине фляжку, но она не пошевелилась. - Спасибо. Ты не будешь против, если я присяду? – она едва заметно наклонила голову, и он неуклюже опустился на землю рядом с нею. Женщина вновь прикрыла глаза и отдалась ласке солнечных лучей, лениво гревших ее бледную кожу. - Ты один называешь меня по имени. - Потому что у тебя есть имя. - Я его почти забыла. Хриплый грудной голос. Почему-то практически у всех оборотней хриплые голоса. Он аккуратно поставил флягу рядом и откинулся назад, слегка наклонив голову к левому плечу: так было легче любоваться солнцем, пляшущим на ее некрасивом лице. - Почему ты не спишь, как все? - Я слишком редко вижу солнце. Все реже. - Ты могла бы видеть его каждый день. - Нет. - Но я же могу. - Но я не ты, Дэвид. Имя, к которому Римус не успел еще привыкнуть, резануло слух. Он вздохнул и отвел взгляд. - Это ты кричала. - Кричала? - Этой ночью. Она открыла глаза, повернула к нему голову и внимательно посмотрела на его заострившийся при утреннем свете профиль. - Нет. Это была Косая. - Как ее настоящее имя? - Я не помню. - А почему вы ее так называете? - У нее правый глаз косит. Не заметил? - Заметил… Постой, посмотри на меня. Она была женой Бену? - Здесь нет мужей и жен, - она выдержала паузу, будто ожидая, что он на то скажет. Он тоже молчал. – Ну да, они трахались. Люпин подался вперед и выпрямил слегка затекшую спину. - И она... тоже?.. – так и не смог продолжить. - Да. Она тоже хотела есть, - тональность ее голоса ни на йоту не изменилась. Как будто бы они беседовали о погоде, таким скучающим и обыденным был ее тон. - И… - сердце неприятно дернулось, кровь отлила от головы и подступила к желудку, - … ты? - Да. И я. Спокойный хриплый голос. Люпин вновь ощутил тягучий приступ тошноты, комком поднимавшийся по пищеводу. - Ты чего так побледнел? Неженка… - она взяла флягу, отвинтила крышку и поднесла к его носу. – Выпей. Он благодарно кивнул и жадно приложился к горлу. Женщина смотрела на него все с той же легкой улыбкой на тонких бескровных губах. - Поживешь немного среди нас и тоже будешь жрать других. Люпин замотал головой, и Ман сухо ухмыльнулась. - Все сначала так. Блюют, морщатся, падают в обмороки. До первого полнолуния… - У меня оно было очень давно. - … а потом с радостью накидываются на падаль. - И… Бен? - А куда бы он делся? – легкий кивок головой со спутанными волосами, в которые вплелся цветок репейника. Римус осторожно поднес руку к ее голове и вынул колючее растение, вырвав вместе с ним несколько тонких серебристых волосков. Она безразлично взглянула на него и упруго поднялась на ноги. - Я иду спать. Пойдешь со мной? Он печально покачал головой, не сводя с женщины недоверчивого взгляда. - Ну как хочешь… Солнце купало ее маленькую фигурку в своих красноватых лучах, широкие листья отбрасывали причудливые рассеянные тени на лицо. - Ты опять забыла фляжку. - Оставь ее себе, - она зевнула и потянулась. Так грациозно, как это могут делать лишь звери. Двуногим тварям такая грациозность не свойственна. По позвоночнику пробежала ледяная дрожь, отчего-то быстро застучало сердце. - Дэвид? - Что, Ман? Она сощурилась и смерила его долгим взглядом серых глаз. - Ты ведь никогда не убивал? Он вздрогнул и отрицательно покачал седой головой. Она многозначительно (или ему лишь показалось, что многозначительно?) кивнула и пошла прочь. Солнце поспешило за ней, норовя лизнуть ее неотчетливую тень, бегущую по ярко-зеленой траве.
tirmeilin: Глава 2. В центре голой лесной поляны тускло горел костер. Безмолвный лес глухой стеной окружал этот алый островок, на котором сидели вокруг огня, грея замерзшие конечности, безумные люди с безумными глазами. Сухие скрюченные ветки жалобно потрескивали в языках оранжевого пламени, едкий дым, попадая в лицо, больно щипал глаза и противно щекотал нос. - Я не верю. Они нас за дерьмо держат. Если ты укушенный, забудь, что когда-то принадлежал к их племени! - Об этом никогда нельзя забывать, - он говорил тихо и спокойно, что заставляло собеседника с громким голосом и волосатыми руками злиться еще сильнее. - Чушь!.. – едва сдерживая себя, гаркнул он и угрожающе сжал кулаки, покрытые густой курчавой шерстью. - Остынь, Колтун. Пусть Щенок продолжает – красиво врет, - женщина с косящим правым глазом взмахнула рукой. Может быть, это был какой-то знак: пылу у Колтуна поубавилось, он чуть сник и опустил плечи. - Я не вру. Я на самом деле жил с волшебниками. И я владею магией. Я даже работал в… - Ха!.. Он работал! – зло расхохотался его успокоившийся было собеседник. – И долго? Или эти ублюдки чесали тебе загривок до тех пор, пока не видели твою морду под полной луной? Люпин опустил голову и с горечью в надломленном низком голосе проговорил, сумрачно наблюдая за тем, как огонь красит хворост в бело-пепельный цвет. - Да. Теперь уже так. - А что, когда-то было по-другому? - Да. Раньше оборотням давали шанс доказать, что они люди. - И давно было это «раньше»? - Относительно. Пока не вышел новый закон об оборотнях. - И когда он вышел? - Два года назад, - бесцветно произнесла Косая. - А ты-то откуда знаешь? – немедленно вскинулся на нее Колтун. - Знаю, - все тем же спокойным голосом отвечала она, не глядя ему в глаза. - Тьфу!.. – Колтун порывисто поднялся на ноги и быстрыми шагами пошел от костра прочь. - Не расстраивайся, Дэвид. И не обижайся, но ты на самом деле красиво врешь, - женщина со спутанной гривой волос придвинулась к нему поближе и положила голову ему на плечо. - Но я действительно жил среди волшебников. И не все из них относятся к нам как к отбросам! Дамблдор, например… - Заткнулся бы ты уже со своим Дамблдором, Щенок! – Косая с хрустом переломила пополам ветку тополя и с чувством запустила ее в костер. – Слыхали мы эти сказки. - Но это не сказки. В конце концов, существуют аконитовые зелья… - Заткни пасть, а?! – в ее голосе Римусу померещилась боль. Боль? Он повернулся к ней и бережно положил руку на острое плечо. Женщина дернулась, как от прикосновения раскаленного железа к ничем не защищенной коже. - Расскажи мне, что с тобой случилось, Грид, - вкрадчиво попросил он, внимательно глядя в ее неправильные, подернутые пьяной поволокой глаза. - Да пошел ты!.. – она с отвращением смахнула его ладонь и решительно поднялась на крепкие мускулистые ноги. – Ни пожрать спокойно не даешь, ни погреться… Ее голос предательски дрогнул. Люпин мог бы поклясться, что в этих тусклых глазах блеснули слезы. - Грид… Она не откликнулась и, притворившись глухой, удалилась в свое логово. Они все здесь называли свои сырые и холодные землянки логовами. Иногда – берлогами. В принципе, подобные названия были справедливыми, ибо язык не поворачивался назвать ЭТО человеческим жильем. - Я виноват… Она переживает… Это все из-за Бена… - забормотал Люпин, пряча пылающее лицо в больших ладонях. - Нет. - Нет? - Нет. - Почему? – промолчав, задал он вопрос, обращаясь к темноте леса. Луна лукаво мигнула ему из-за деревьев. Ман чуть пошевелилась. - Потому что ты здесь чужак, Дэйви. Вот и все. Тебя здесь никто не понимает. - Даже ты? - Даже я. На поляну вновь обрушилась тишина. Деревья сухо перешептывались своими широкими листьями, трепещущими на легком порывистом ветерке, костер медленно, но неумолимо догорал. - А ты хочешь меня понять? - Нет. - Почему? – последний вопрос замер незаданным на его губах. Ман подняла голову с его плеча, поднесла руки к его лицу, на котором причудливо плясали отблески умирающего пламени, обхватила сильными пальцами его голову и, притянув к себе, жадно впилась в губы. * * * Первый день в волчьей стае был самым тяжелым. Злобные, недоверчивые взгляды постоянно голодных хищных глаз, подозрительный прищур Грейбека, пристально вглядывавшегося в его черты, молчание и отчужденность. Он был здесь чужаком. Его презирали и побаивались одновременно. Еще бы! Оборотень, долгое время проживавший с волшебниками, оборотень, оборотень, который проповедует любовь и смирение, оборотень, который ненавидит насилие, оборотень, который ничуть не похож на оборотня. Чужак. Возможно, некоторым приходило в голову перегрызть ему горло, пока он спит. Он содрогался при мысли об этом. Он содрогался при мысли о том, что ни один из них, этих людей, живших в лесу стаей, на самом деле не был похож на человека. Он каждый день был вынужден гасить в себе ярость, охватывающую целиком все его существо при виде этой твари, Грейбека, укусившего его много лет назад, отравившего ему всю жизнь. И жизнь многих из тех, кто находился здесь под его властью. С каким удовольствием он бы вгрызся в его безобразно подергивающееся от черного смеха горло!.. С каким удовольствием бы произнес два простых слова, способные лишить эту тварь жизни и положить конец этим зверски спланированным нападениям на детей!.. А он лишь кусал губы в кровь и старался не встречаться с Фенриром взглядом, боясь, что тот сразу все поймет, и его заданию будет положен конец. * * * Однажды ночью она просто села рядом с ним на землю и ровным холодным голосом произнесла: - Хватит надрываться, Щенок. Они тебе не верят. Он был к этому готов. Конечно, был. Не ждал же он оваций и ковровых дорожек! Он был шпионом, двойным агентом, пропагандистом, чужаком. Естественно, ему не верили. И было бы очень странно, если бы поверили. От него пахло человеком. Магией. Аконитовым зельем. Цивилизацией. Цветами в горшках на подоконнике. Хлебом, пускай и заплесневевшим. Он был из другого мира. Мира, путь в который они давно уже предали забвению. - Меня зовут Дэвид, - печально ответил он и поднял голову. – А тебя? - Волчица. - Волчица? - А что, не похожа? – она усмехнулась, обнажив ровный ряд острых желтоватых зубов. - Не очень, - вновь солгал он. – А настоящее имя у тебя есть? - Здесь нет настоящих имен, парень. Здесь – нет - имен, - раздельно произнесла она и тряхнула головой со спутанными серыми волосами, – только клички. Поэтому забудь эти нежности. Тебя здесь звать Щенком, понял? Люпин кивнул. Волчица запрокинула голову и уперлась стальным взглядом в белый серп луны. Ее горло чуть подрагивало, и Люпин вдруг представил себе, будто она сейчас завоет. Не по-человечески, по-волчьи. Тоскливо и кровожадно. Некрасивая женщина, очень похожая на зверя. - Дурачок, - глухо прошептала она, будто бы прочитав его мысли. – Ты действительно как щенок, Дэвид. - Ман! – по поляне прокатился рык, Волчица вздрогнула, напрягшись всем телом, и повернулась на голос. К костру пошатывающейся пьяной походкой, на своих кривых ногах шел Фенрир. – А ну хватит обхаживать этого недоноска! – с трудом сфокусировав зрение на Волчице, гаркнул он. – Пошли!.. Шевелись давай! Женщина молча поднялась на ноги и, не обронив ни слова, пошла вслед за вожаком. * * * Волчица с удивительно подходящим ей мужским именем и нежной душой, надежно спрятанной в глубине огромных серых глаз. Он видел ее именно такой. И ему было плевать, был он прав на самом деле или же ошибался. Да, она была любовницей Фенрира, хотя данное слово в этой среде едва ли было уместно. Оборотней отличала удивительная свобода в выборе полового партнера, они не стесняясь трахали друг друга, и каждая женщина время от времени разделяла с Грейбеком его волчье ложе. Однако по всему чувствовалось, что Ман играла в стае не последнюю роль: она имела вес, к ней прислушивались, она могла что-то решать сама. Или влиять на решение вожака. Не всегда, конечно, но могла. Ее поцелуи больше походили на укусы, а объятья – на смертельные тиски. Секс с ней был боем, из которого ты выходишь либо победителем, либо побежденным. А побежденных она не терпела. Равно как и победителей. Так думал о ней Люпин. * * * - Держи волшебную палочку. Да, вот так. Сосредоточься, - Люпин поправил тонкое запястье долговязого подростка и ободряюще кивнул ему: - А теперь произнеси: Вингардиум Левиосса. - Вингардиум Левиосса. - Прекрасно. И не забывай о том, как ты должен взмахнуть рукой. Ну, давай! - Вингардиум Левиосса! – выкрикнул мальчишка, рубанув палочкой воздух. Сосновая шишка и не подумала сдвинуться с места. – Нет, не могу! – он опустил узкие плечи, сильно ссутулившись. - Можешь, Фебус. Можешь. Только сосредоточься. И расслабь руку. Ты же не меч держишь! Плавнее. Представь, что дирижируешь. Вот так, - Люпин, забрав у подростка палочку, аккуратно взмахнул рукой, пластично рассеча воздух, и, направив палочку на шишку, отчетливо произнес: - Вингардиум Левиосса! Шишка приподнялась в высоту на пару дюймов и поплыла по воздуху прямо в руки мальчику. - Лови! Фебус протянул руку и, едва он коснулся шишки, как та стремительно взлетела вверх. Затем, покрутившись высоко в небе, опустилась вниз и щелкнула мальчишку по носу. Он взвизгнул и вновь потянулся за ней, но шишка опять улизнула от него, вновь дернувшись вверх, затем так же неожиданно – вниз, и принялась бешено крутиться вокруг него. Фебус радостно засмеялся и, как волчок, начал крутиться вокруг своей оси, тщетно хлопая время от времени по воздуху руками. Люпин широко улыбался, глядя на него: вот уж кто на самом деле походил на щенка! Радостного, веселого, беззаботного щенка! Римус был счастлив: еще ни у одного оборотня здесь он не видел радостной улыбки на лице. Фебус, по кличке Загривок, подаренной ему в честь непослушно торчавших, точь-в-точь, как у Гарри, волос на затылке, был исключением. Мальчишка лет четырнадцати, укушенный Фенриром три года назад, в самый раз перед Хогвартсом. Мальчишка, лишенный образования, настоящих друзей, распределения на факультет, завтраков, обедов и ужинов в Большом Зале, отработок в Запретном лесу за всевозможные шалости… Лишенный отрочества и родителей. Потому что его родители сразу отвернулись от него, как только поняли, что произошло с мальчиком. Потому что родители выгнали его из дома, так и не сумев запереть в Мунго пожизненно, хотя и использовали для этого все свои связи. Даже в Министерстве Магии. Он отказывался называть свою фамилию и поспешно добавлял, что теперь его семья – стая. А родителей он, если увидит, с радостью разорвет на куски. Даже не под полной луной. И Римус не мог сказать, что он не был прав в своей ярости. Шишка, в очередной раз ударив Фебуса по макушке, полетела в сторону пня, на котором ранее покоилась, и плавно приземлилась на его неровный сруб. - А теперь твоя очередь. Держи палочку, - Люпин вложил палочку в потеплевшие руки мальчика и погладил его по голове, не сдержавшись. – Все понял? Плавно и сосредоточенно. И не волнуйся. Фебус, с чьего лица все никак не могла слезть счастливая улыбка, кивнул, тряхнув светлыми волосам, в которых запутались травинки, и, крепко сжав волшебную палочку, стал медленно поворачивать кисть. - Вингар… - Чуть быстрее движение, Фебус! – прервал его Римус и вновь показал, как надо двигать рукой. – Быстро, но плавно. Абсурд, конечно, но ты попробуй. Давай! - Вингардиум Левиосса! – воскликнул подросток, и шишка на дюйм поднялась над пнем. - Браво! – зааплодировал ему Люпин. Мальчик бросил на него неуверенный и смущенный взгляд – шишка упала. - Молодец! – Люпин сделал шаг к нему навстречу и похвально похлопал по плечу. – Вот видишь! Это совсем несложно! Главное –чувствовать контроль над ситуацией! - Здорово! Я тоже хотел бы палочку! – отрывисто проговорил мальчик, восхищенно разглядывая волшебный предмет, который сжимала его худая рука. - Даже у Вожака нет палочки, Загривок, - осек его холодный хриплый голос. Ман вышла из-за дерева и кинула равнодушный взгляд на учителя с учеником. – Что он скажет, если узнает, что у кого-то она есть? Как ты думаешь, Щенок? Люпин досадливо нахмурился, аккуратно вынул волшебную палочку из вновь похолодевших пальцев Фебуса и протянул ее женщине, как побежденный протягивает меч победителю. - Это моя палочка, Ман. Если хочешь, забери ее и отдай Фенриру. Ман кивнула, приблизилась к ним и приняла драгоценный дар. Палочка приятно согревала пальцы теплом чужих рук и покалывала кожу магией, бурлящей внутри. - Состав? - Ива и перо феникса. - Тебе подходит. А у меня была из ясеня и жилы из сердца дракона, - Ман взмахнула палочкой, и на ее конце заплясал язычок пламени. Еще взмах – и пламя потухло. Она еще несколько мгновений покрутила палочку в руках и отдала ее Люпину. – Хорошая. Только прячь ее подальше. А ты, Загривок, держи язык за зубами. Узнаю, что проболтался – потроха выну. Она бросила на него яростный взгляд, под которым мальчик сжался в комок. Худая спина с выступающими позвонками ссутулилась, взгляд погас. - Понял, - выдавил он из себя, проглотив обиду. – Ну, я пошел? Вопросительный взгляд исподлобья. Волчица кивнула, и мальчик припустил на своих длинных ногах прочь. Люпин вздохнул и почесал затылок - ничего более глупого и менее уместного он придумать не смог. Волчица отвела холодный взгляд, присела на пень. Повисло молчание, которое в цивилизованном обществе зовется «неловким». - Не знал, что ты умеешь колдовать, - произнес он не своим голосом, не решаясь поднять на нее взгляд. - Умела. - Когда ты… Ну, когда тебя… - Неважно, - она махнула рукой и окинула взглядом крошечную полянку. По одну сторону – лес, по другую – лес с кустами, по третью – лес, сзади – овраг. И лес за ним. – Хорошее местечко. Загривок привел, да? - Да. - Теперь буду знать… - Ман, почему ты отдала мне палочку? - Неважно. - Но ведь… - Неважно, - она повернула в голову, впиваясь в него кипящим негодованием взглядом. – Я ничего не скажу про палочку. Ни Вожаку, ни кому-нибудь еще… Но… Волк тебя пожри!.. На хрена ты учишь этого мальчишку магии?! Люпин обескуражено взглянул на ее некрасивое, искривленное настоящей болью лицо. Сделал неопределенный жест рукой. Опять какая-то глупость. - Я подумал, что сделаю его счастливее. - Подумал… счастливее!.. – громко расхохоталась она. Он никогда не видел, как Волчица смеялась. Впрочем, и сейчас эти грудные спазмы мало чем походили на смех: мышцы ее лица подрагивали, рот кривился, из глаз же не исчезал пугающий холод. – Послушай, Щенок, ты не можешь сделать никого здесь счастливее. Ни-ко-го. Ясно тебе? Так что не воображай себя Всевышним или еще кем. Ты здесь чужак. Чужак и чудак. Не больше! Ясно? И не трави его!.. Никогда ему не стать волшебником, зачем ты над ним издеваешься?! Никогда эти чистенькие и здоровенькие маги не разрешат ему колдовать! И он никогда не станет там своим, даже если вернется, наслушавшись твоих бредней!.. Если это было истерикой, то какой-то… нечеловеческой. Что, впрочем, логично. Он подошел к Волчице и присел на корточки у ее ног, спрятанных в стертые бесформенные сапоги. Он взял ее за руку. Решился. Взял аккуратно, нежно. И погладил ее ладонь. - Ман… Когда ты стала оборотнем? Она отвела от него взгляд. - Я же сказала, что это неважно, - безжизненно произнесла она, вырывая руку. – И не смей прикасаться ко мне. Особенно так. - Я просто… - Да знаю. Просто хочешь сделать всех счастливыми. Не многовато ли для простого гребаного смертного, пускай и писателя, Дэвид? Люпин закусил нижнюю губу и поднялся на дрожащие ноги. - Я не хотел причинять мальчику вред. Но среди вас… среди вас никто никогда не смеется, нет ни одного… живого человека. Вы как будто мертвецы, Ман! А это страшно! - Да, ты молодец, Щенок, что разделяешь нас и себя. И не приравниваешь нас к людям, - она растягивала слова. – Молодец, что видишь эту разницу: между нами, такими грязными, тупыми и невежественными и собой, чистым и умным волшебником. Только, - она поднялась с пня и через несколько бесконечно долгих шагов приблизилась к нему. Почти вплотную, - в таком случае, скажи, что ты делаешь здесь, среди нас? Почему не сматываешься? - ее лицо было все ближе, он чувствовал ее горячее дыхание на своем подбородке, он глядел в эти огромные серые глаза, зло сузившиеся сейчас, чувствовал горький запах ее тела. - Послушай меня, волчонок, уноси отсюда ноги, пока живой! И больше никаких шуточек с волшебной палочкой. А еще лучше – сотри Загривку память. Люпин сглотнул и сделал шаг назад. - Я не могу. Это будет нечестно, - хрипло произнес он. Ее глаза смеялись. - Нечестно будет, Дейви, если тебя сожрут так же, как и Клыка за твое стремление сделать всех счастливыми!
tirmeilin: Глава 3. Вечер пьяно плыл над лесом, волнами покачивалась мгла, опускаясь на кроны раскидистых деревьев, на небе начали загораться первые, нескладные и неловкие звезды, луна стыдливо выпростала из черного облака свой золотистый рог. Безветрие сковывало сумерки тишиной, оборотни еще спали, лишь изредка с глухим шорохом пробегала меж редкими опавшими листьями заблудшая мышь. Люпин вышел из чащи с охапкой хвороста в руках, свалил добычу на округлое пепелище, аккуратно и неторопливо сложил костер, быстро оглянулся, достал из-за пазухи волшебную палочку и прошептал: - Инсендио! Веселый оранжевый язычок лизнул одну хворостинку, другую, - и вот уже занялись все ветки, издавая уютное и умиротворяющее потрескивание. И на поляне и на душе сразу стало светлее. Римус строгим взглядом оглядел костерок, поднял с земли две толстых и уже порядком обугленных и закоптившихся палки, связанных основательной металлической проволокой, и поставил их друг напротив друга по обе стороны от костра. Затем взял в руки лежащий рядом же котелок, в котором плавали какие-то коричневые плоды, и подвесил его на проволоку. Несколько томительных минут котелок молчал, будто бы обдумывая свою дальнейшую судьбу, затем вода в нем недовольно зашипела и пошла крупными пузырями, опрокидывающими спелые каштаны, как поплавки, качающиеся на поверхности. - Что это? – Грид бесшумно подошла к нему сзади и с интересом уставилась на котелок одним глазом. - Каштаны, - весело ответил слегка растерявшийся Люпин и, достав из-за пазухи оловянную ложку, принялся аккуратно помешивать похлебку, - пробовала когда-нибудь? Грид отрицательно мотнула головой. - Ну вот и попробуешь заодно, - он усмехнулся и поправил ветки в костре. – Я просто подумал, что надо бы и разнообразить меню. А то все мыши, мыши… Грид кивнула, несимметрично мигнув косящими глазами, и снизила голос до шепота: - Смотри, Щенок, вот прознает Вожак… - И? – он тотчас же нахмурился и подбросил в костерок еще одну веточку. - И не сносить тебе тогда головы, - Грид присела рядом с ним на корточки. - Я не боюсь Сивого. - Да что ты? - Да. - И что ты сделаешь? – в ее голосе слышалась усмешка, но Люпин отказывался сдаваться. - Я убью его. - Ну да… - Послушай, Грид! – не выдержал Римус и повернул к ней лицо, исполосованное шрамами – наискосок и морщинами – вдоль. – Неужели вам это нравится?! Нравится бояться? Нравится питаться дохлыми грызунами, ходить в лохмотьях и жить в … берлогах? Нравится, что всем заправляет этот сумасшедший убийца? Нравится, что он кусает детей и отрывает их от родителей? Нравится, что он плодит оборотней? Нравится, что он лишает вас нормальной человеческой жизни?!. - Тише!! Тише, придурок! – зашипела Косая, дико оборачиваясь по сторонам. – Прошу тебя… Поляна была пуста. Луна, разнежившаяся во тьме, оголила второй свой рог и насмешливо поглядывала на них сквозь клочья облаков, как сквозь пальцы. - Ты ничего не понимаешь! – продолжала она уже спокойнее. – Ты жил среди магов, ты там свой, а мы – чужие! У нас никогда не было человеческой жизни, понимаешь?! - Ты ошибаешься! – пылко отвечал Люпин, пружинисто поднимаясь на ноги. – Я никогда не был там своим! Как только люди узнавали, кто я, все сразу становилось на свои места! Сказка рушилась! Я изгой, я прокаженный, я убийца! Вот кто я для большинства волшебников! Я тоже чужой! Грид обиженно поджала губы и отвернулась. - Скажи мне, когда ты стала оборотнем? Она молчала. - Грид? В котле лопнул очередной водяной пузырь, послав в разные стороны, как лучник - стрелы, горячие брызги. Одна капля приземлилась ему на тыльную сторону ладони, он вскрикнул, замахал рукой и снял котелок с вальяжно размякшими каштанами с огня. - Мне было двадцать пять, у меня была семья, - голос Грид, слабый и тихий, внезапно изменившийся, сильно дрожал, – муж, дочка. Я работала лекарем-зельеваром в Мунго, в отделе колдомедицинских исследований и разработок. Часто приходилось ездить по Британии, искать нужные ингредиенты: травы, коренья, минералы, грибы, лишайники… Некоторые волшебные растения распускаются лишь в определенные сезоны, другие – в определенные дни, в определенное время суток. Некоторые травы обладают целебной силой, лишь если ты сорвешь их в определенный день лунного цикла. Или ночь. Луна оскорбленно спряталась в косматом облаке, и на поляне потемнело: едва теплилось пламя костерка, забытые каштаны одиноко стыли у ног Люпина. - В ту ночь мы отправились в Клонмель, в Ирландию, за лепреконовским клевером. - Лепреконовским? - Да, есть такой редкий вид клевера, он появляется в полнолуние и исчезает в первую ночь новой луны, - Грид вновь замолчала и запустила руку с длинными грязными ногтями в давно не чесанные волосы. – В общем… я была неосторожна и… он укусил меня. Не загрыз только потому, что на помощь подоспели коллеги. - Он? Фенрир? – вдруг осипшим голосом поинтересовался Римус. - Не знаю. Я не знаю, кто это был. - А волшебная палочка? - захотелось обнять эту несчастную женщину за тощие острые плечи, однако смелости не хватило. Он подобрал недогоревшую ветку и стал шевелить ею уголья. - Я не успела… - Грид тяжело вздохнула и часто заморгала. – Меня аппарировали в Мунго, там поставили диагноз… Лучше бы он меня загрыз. Или она. - А твоя семья? - У меня больше не было семьи. Ясон отобрал у меня Лив, запретил видеться с нею. Прогнал… Сухая ветка гневно хрустнула меж пальцев Римуса. - Подлец… Грид глубоко вздохнула и неспешно покачала головой: - Да нет… я его могу понять.. первое время он держался, ничего не говорил Лив… то есть говорил: что мама болеет… потом… уже не выдержал… жить с оборотнем… постоянная опасность… - Зе... – у Люпина на мгновение пропал голос, и он прокашлялся, - зелья?.. - А какой в них прок, если ты уже все равно не человек? И эти зелья выжигают тебя изнутри? – она бросила из-под прикрытых век гневный, как ему показалось, взгляд и поднялась на ноги. - Грид, поверь мне, - осторожно начал он, поднявшись вслед за ней и взяв ее за костлявую руку, - ты человек. Ты умеешь чувствовать. Ты ничего не забыла… Она отвернулась. Ее подбородок трясся, грязные волосы падали на лицо, скрывая от него пронзенный болью взгляд. - Оставь меня, Щенок… - Грид, послушай, ты должна вернуть себя! Вот увидишь, все изменится. Когда падет Волдеморт… Ее передернуло. Она дико уставилась на него смотрящими в разные стороны глазами и прошептала одними губами, превратившимися в две тонкие белые полоски на зеленоватом обескровленном лице: - Не произноси! Не смей! Животный страх опутывал ее разум, взор помутнел. Луна сонно зевнула из-за тучи и вылупила на них свой одинокий глаз. - Темный Лорд накажет нас! Он всемогущ! - Грид, не говори глупостей… - сокрушенно выдохнул Люпин. – Он всего лишь убийца, пытающийся обманом захватить власть. Она выдернула руку из его ладони, отскочила в сторону и теперь стояла, ссутулившись и загнанно глядя на него исподлобья. - Он нас не считает отбросами! – рыкнула она. - Считает. Для него оборотни – пушечное мясо… - Ч-что? – не поняла она и чуть повела головой, будто прислушиваясь. - Армия смертников. Голодные псы, которых можно натравить на кого угодно, - он уже устал повторять одно и то же, все время объяснять им, что Волдеморту они нужны с одной лишь целью. А они все равно не понимали. То есть, конечно, не хотели понимать. Как бы это ни было страшно, для них он олицетворял надежду. Надежду на лучшие времена. Сытые времена. Времена, когда они станут частью общества, как было когда-то давно. Люпин давно уже понял, что этому никогда не бывать. Ни при какой власти. Такие, как он, всегда будут отбросами. Если они попадут в социум, социум, как минимум, недовольно сморщит нос. Если они скажут при знакомстве, кто они, маги не смогут спрятать свой ужас, даже если очень захотят. Если их и будут брать на работу, то относиться к ним как к животным, причем опасным, все равно не перестанут. Это… архетипическое, что ли. Неизживаемое. Это как страх перед смертью. Или как жалость к инвалидам. И они все равно будут сбиваться в стаи, все равно будут жить в своем кругу, общаться с себе подобными. Потому что так легче. И спокойнее. Они сами захотят изолироваться от общества, поглядывающего на них косо, с тревогой, облегченно вздыхающего при их уходе. И они будут убивать. Потому что непонимание рождает одиночество. Одиночество – чувство собственной отличности от других. Последнее – ненависть к остальным, нормальным. Она же порождает жгучее желание отомстить им за их нормальность, за их добротность. И они пойдут убивать, повинуясь инстинктам, нарастающим в них вместе с луной. Люпин знал, что идеального мира, где все были бы равны, никогда не было и не будет. Возможно, было бы куда гуманней попробовать переубивать всех оборотней, как делали в XVI веке. Уничтожить. Срубить на корню это древо зла. Только мир, как правило, всегда был умнее людей, буде они маглы или маги, и оборотни откуда-то появлялись вновь. Эта раса была стара как сама луна. Но жить в мире, где совсем нет места добру, любви и пониманию, он не хотел. И он готов был отдать свою жизнь за то, чтобы этого никогда не произошло. Люпин на своей шкуре ощутил, что такое доброта. Да, ему всегда везло. Ему, в отличие от этих бедолаг, клацающих зубами во сне, лишенных крова и тепла, повезло с семьей. Ему повезло, что своих магических способностей после укуса Сивого он не утратил, ему повезло, что Дамблдор пустил его обучаться с другими, нормальными. Ему повезло, что другие тоже оказались людьми с большим сердцем, что они полюбили его и назвали своим другом. Защищали его всю жизнь, как только могли. Повезло попасть в Орден Феникса. Повезло, что кто-нибудь изредка да брал его на работу и не давал умереть с голоду. А им почему-то не везло. Разве может кто-то винить их в этом? Разве может он осуждать их за то, что они втайне его ненавидят, считая, совершенно справедливо, кстати, баловнем судьбы? Разве может он осуждать их за эту животную жизнь? Кто знает, каким бы стал он сам, если бы судьба обошлась с ним так же, как с Фебусом? Или с Грид? Разве в нем остались бы доброта и любовь? Луна хмыкнула и вновь нырнула в тучу. - А потом избавиться от вас… - Нет! Нет! Все будет лучше!.. - И от ваших детей. Подумай, что может стать с твоей дочерью. С ребенком, мать которого – оборотень, - он наносил удар за ударом, не жалея противника. - Ты лжешь! – ее голос оборвался, и Грид разрыдалась. – Ты шпион Дамблдора, этого старого лицемера! Темный Лорд милосерден! Он мне вернет Лив! Что-то в нем лопнуло. Люпин подошел к ней и обнял за плечи, пытаясь успокоить. Тощее тело разрывали на части рыдания, острые ногти больно вонзались в его кожу, спрятанную за грубой тканью мантии. На ее крики стали сбегаться остальные. Люпин тяжело смотрел на них, оборванных, голодных и полных ненависти. Слабых и несчастных. Им не было жалко Косую, их мучил интерес. Серая безмолвная толпа. Серая безмолвная стая, пожирающая взглядом добычу. Грид вдруг замерла, замолчала, оттолкнула его, кинула обеспокоенный взгляд на собравшихся вокруг них и слабо опустилась на землю рядом с почти потухшим костерком. - Кто-нибудь хочет вареных каштанов? – сипло спросил Люпин, попытавшись выдавить из себя жалкое подобие улыбки. * * * Отвратительный желтый глаз на зубастой драконьей морде ночи все полнел и полнел, раскрывался все шире и шире. Тело начинало предательски покалывать по ночам, ныли кости, и сознание затмевали беспричинная агрессия и раздражение. Близилось полнолуние. Первое полнолуние в стае оборотней. Страшно? Да, ему было очень страшно, и он ненавидел себя за этот страх. Каково это на самом деле – находиться среди них в их волчьем обличье? Видеть их глазами зверя? Сородичей. Жесткая рука легла ему на напряженную шею. Он вздрогнул, но тут же успокоился, почуяв ее горьковатый запах. Ман села сзади и обняла его. - Нервничаешь? – скорее утвердительно, нежели вопросительно. - Скоро полнолуние, - сглотнул он, ловя ее руки и сильнее прижимая их к своему телу. - Ну и что? – безразличный, как всегда, тон. Руки блуждают по его телу, цепкие, сильные, хищные. - Ничего… Она наклонилась к нему и хрипло прошептала на ухо, обдав жаром дыхания: - Чувствуешь зверя? Люпин хотел бы соврать, но не смог: зверь злобно осклабился где-то внутри, в районе пупка. Теперь с каждым часом, приближающим его к превращению, он будет все подниматься выше и выше, пока наконец не настигнет мозга и не завладеет им целиком. - Да. - Возбуждает? Римус обернулся: хриплый грудной голос сквозь приоткрытый рот с тонкими, обнажающими острые желтоватые зубы, губами. - Нет, - сглотнув, соврал он, плененный ее животным магнетизмом. - А должно… - она плотоядно улыбнулась, отстраняясь от него. В землянке, освещенной лишь одиноко подрагивающим огоньком от горящей щепки, воткнутой в стену, стало душно. Причудливые, извращенные тени танцевали под потолком. - Тебе нравится? – едва слышно, делая над собой неимоверное усилие, спросил Люпин. - Нравится что? - Быть волком? Ман не ответила. Качнулась в его сторону, как кобра, заслушавшаяся пения дудочки, и томно прикрыла огромные глаза. - Ман? - Быть волком… - она вздохнула. – свобода… ветер… без условностей… вседозволенность… кровь… жизнь… Да, - ее глаза распахнулись, она смотрела на него взглядом фанатика чистокровности, толкующего на свою любимую тему. - Значит, нравится… - он с трудом поднялся на ноги, будто налившиеся свинцом отчего-то, и сделал несколько шагов по направлению к выходу. - А тебе – нет. Римус остановился вполоборота и посмотрел куда-то поверх ее лохматой головы. - Нет. И я не понимаю, как это вообще может нравиться… жажда крови… убийства… - его болезненно передернуло. Ман без выражения всматривалась в его лицо, сохраняя торжественное молчание. - Ты убивал? - Нет. - А меня бы ты смог убить? - Что?! – не поняв, решив, что ослышался, выдохнул он и встретился с ее пронзительным взглядом. - Меня бы ты смог убить? – медленно и убийственно бесстрастно повторила она. – Меня, грязную, мерзкую, блохастую тварь, с окровавленной мордой, жрущую человечину, падаль, получающую от этого удовольствие? Презирающую чистеньких, стерильно-чистеньких волшебников, ворочащих нос от меня и моих сородичей? Убийцу, животное, бешеную суку? Ну? Отвечай! Не смей молчать!.. Комната качнулась и поплыла перед его взглядом. Серые глаза гипнотизировали, высасывая из него всю душу. Сердце судорожно билось в груди. - Да? – на ее лице наконец-то появилось выражение. Теперь она открыто над ним насмехалась, над ним, над его растерянностью и молчанием. Ман пружинисто поднялась с земли, стремительно подошла к Люпину, запустила пальцы в его седые волосы и притянула голову к своему лицу. Римус чувствовал себя одновременно и идиотом, и подонком, и лжецом, и трусом, и ничтожеством, и лицемером, и последнийшим из мерзавцев. Животное. - Вот видишь… Я знала, что между нами есть что-то общее… - она подтянулась к нему и поцеловала в губы. И больно укусила острыми зубами за нижнюю губу. – Всегда знала, что чистенькие, добренькие, цивилизованные волшебники – такие же животные, как и мы, оборотни… - усмехнулась она, оторвавшись от его губ. Лунный свет разливался по жилам, бил в виски, выжигал человека, сжигал изнутри его существо. - А я, по-твоему, кто? – полувопросительно процедил он сквозь зубы. Ман усмехнулась и вновь прикрыла глаза. Ярость, булькнувшая где-то у мозжечка, забурлила во всю силу, вскипая алой пеной. - Считаешь себя такой мудрой? – пьяно произнес Люпин, смыкая руки на ее спине. – Выше всех остальных? Королевой… оборотней? Нет, главной самкой стаи? – голос Люпина резко переменился, стал острым и ядовитым, глаза опасно сузились. - Браво, святоша! – расхохоталась она ему в лицо. – Ну наконец-то! Надоело прятать свою вонючую волчью суть под маской?! Надоело лицемерить?! - Замолчи! Что ты вообще понимаешь?! – прохрипел он, крепко прижимая её к себе. – Ты жила среди волшебников?! Ты не имеешь ни малейшего представления, каково это, быть прокаженным! - Да ну? – фыркнула она, явно забавляясь его жалким отчаянием. - Почему ты никогда ничего не рассказываешь о себе? А? Потому что нечего! Она мелко рассмеялась, безуспешно пытаясь вырваться из его крепких объятий: - Потому что не хочу, идиот! Потому что ты этого не стоишь! - Не стою? - Нет! Жалкое, трусливое создание! Да ты лебезишь перед каждым, кто кинет тебе кусок протухшего мяса! – зрачки огромных серых глаз расширялись с каждым роняемым ею звуком, пытаясь поглотить этой чернотой всю берлогу, все пространство вокруг, весь мир. – Писатель!.. Ты – продажная дворовая псина, Дэвид… - Не смей! Я человек! – тени на потолке и стенах плясали в каком-то диком первобытном танце, ярость качала на своих лапах его сознание, не оставляя ему самому ничего в свое оправдание. Он больно дернул ее за волосы, прижимая к себе еще крепче. Вновь: лицом к лицу. Оскал к оскалу. Она смеялась над ним, скаля желтоватые зубы. - Да ты даже на оборотня не тянешь… Человек… - она презрительно скривилась, выплевывая ему в глаза: - Глупый щенок. Что-то лопнуло. Он наклонился и залепил ей рот злым поцелуем, сминая, кусая неподатливые губы, вырисовывая языком круги на нёбе, сжимая до хруста хрупкие плечи. Ман обняла его за шею, отвечая на грубость и неуклюжесть ласк. Зверь внутри него извергнул победоносный рык. Свобода и вседозволенность. Инстинкты и рефлексы. Пульсация крови, разрывающая тонкие сосуды. Тонкая ткань легко рвалась от одних лишь прикосновений его пальцев, освобождая горячую ароматную плоть, жадно принимающую его голодные поцелуи и нетерпеливые ласки. Страсть, страсть жарким пламенем полыхала в венах, увлекала в водоворот желаний, в разноголосье так и не сказанных слов. Горячие руки на ее прохладной груди, острые обломанные ногти, вонзающиеся в его спину, ярко-красные борозды на коже, всхлипы, срывающиеся с губ. Судорожное переплетение туманно-черных теней на жалком подобии потолка. * * * Лучина вздрогнула в последний раз и погасла, оставив в воспоминание о себе лишь горклый дымок отчаяния. Они лежали рядом на холодной земле, его пальцы задумчиво перебирали густые пряди ее растрепанных волос. Сырая ночная свежесть уже успела украдкой коснуться их разгоряченных тел, покрыв кожу мелкими пупырышками. - У тебя гусиная кожа, - улыбнулся он и нежно поцеловал ее в плечо. - Сам ты гусь, - не замедлила Ман с ответом, беззлобно усмехнувшись. - Я же волк. - Пошел ты… Это я волк, а ты… Щенок, одним словом, - она зевнула и перекатилась на бок, прижимаясь к нему теснее. – Но мне как раз это и нравится. Было совсем темно, лишь тусклый утренний свет робко топтался на пороге. - Как ты думаешь, нас кто-нибудь слышал? – пытаясь показаться как можно более беззаботным, спросил он. Она распахнула глаза и удивленно уставилась на него. - Нам-то что? Хоть бы и видели… - А Фенрир? - А что Фенрир? – поняв, что уйти от ответа не удастся, она мученически застонала, затем, помолчав, жестко ответила: - Да. Он меня трахает. Но я ему ни черта не должна. Я тебе это уже говорила. Что еще спросишь? - Просто я не могу понять… - Чего?! Чего, мать твою, ты опять не можешь понять?! Давай попроще. Не с ровней, наверное, - Ман саркастически усмехнулась и, поведя обнаженными плечами, села на земле, подтянув ноги к подбородку. - Его, - никак не отреагировав на этот ее внезапный приступ агрессии, ответил Люпин, приподнялся на локтях и, за край подтащив к себе мантию, бережно накинул ее на спину Волчицы. – Я не понимаю Фенрира. - Думаю, и не поймешь, - усталым шепотом прошелестела она в ответ, блаженно кутаясь в грубую шерсть ткани. - Думаю, ты права, - он придвинулся к ней, провел длинными пальцами по линии подбородка и прикоснулся губами к подрагивающей голубоватой жилке на шее. Ман хрипло вздохнула. Поблекшая луна неуверенно заплясала на ее пьянящих губах. Мир вновь разломился на тысячи обломков, погребя под собою условности нарождающегося, никому не нужного дня. * * * - А где Фе… Вожак? Его уже давно не видно. - Не твое собачье дело, малый! - И часто он так пропадает? - Не понял, что ли?! Не твое дело, Щенок! – высокий бородатый человек с заплывшими глазами смачно выругался в адрес Люпина. – Ходит тут, вынюхивает… - Вожак о своих делах не докладает, - отрезал Колтун, с удовольствием почесав заросшую буйной растительностью грудь. – Ушел – значит – ушел! У него дела поважнее наших! Он запустил пятерню в котелок с разварившимися каштанами, отправил добычу в рот и принялся жевать с выражением острейшего неудовольствия на перекошенной морде. - Ну какая, мать твою, это еда?! – для дела возмутился он. Густо заросшие щеки по очереди вспузырились, приводимые в движение языком, усердно очищавшим зубы от остатков пищи. Люпин, в негласные обязанности которого теперь входило приготовление каштанов и прочих даров флоры для стаи, сжал губы и промолчал. В последнее время Колтун взял за обыкновение бурно критиковать его стряпню, нимало не брезгуя при этом отхватить от нее самую большую порцию. - Как будто, бля, кору жуешь, и та вкусней, поди! - Ну вот иди и пожуй, - резко оборвала его бурные словесные излияния Ман, ни разу не притронувшаяся к трапезе. – Ну? Чего сидишь? Колтун что-то обиженно прорычал в ответ, а оборотень с заплывшими глазами кинул в ее сторону недобрый взгляд. - Молчала бы, а? Защитница нашлась. - Не смей, - угрожающим шепотом проговорил Римус, заметно напрягаясь. Волшебная палочка во внутреннем кармане мантии ощутимо уперлась в ребро. - А не пойти бы… Ман не дала ему закончить фразу: повернула лохматую голову в его сторону и смерила ледяным взглядом, от которого грудь Люпина болезненно сжалась. - Борода, - с расстановкой процедила она сквозь зубы, - если я захочу узнать, что твоя задница думает по этому поводу, я спрошу, будь уверен. А пока – держи свой поганый рот на замке… Чтобы тебе его не заткнули силой. - Не ты ли? – несмотря на легкую испарину, выступившую на низком лбу, настолько бодро, насколько только мог, спросил Борода. - Не я, - скучающе ответила она, откидывая на спину волосы, волею легких дуновений ветра налипающие на щеки, - я к такому дерьму, как ты, и прикасаться не буду… Ман зло сверкнула глазами и презрительно отвернулась от Бороды. - Сука… - догнал ее трусливый шепот, но она не обратила на него ни малейшего внимания, оставаясь все такой же невозмутимой, что и всегда. Люпин отнял правую руку от груди и потянулся за одиноко плававшим в котле последним каштаном. Фенрира не было уже около недели. Якшается с Пожирателями? Готовится к полнолунию? Выбирает новых жертв? С чем он вернется? И когда? Догадается ли Волдеморт, что новый оборотень в их стае, о котором наверняка поведает Сивый, тот самый Римус Люпин, тот самый оборотень из Ордена Феникса? Шпион? Очевидно. Главное – не упустить этот момент и вовремя покинуть этот жуткий лес. Все, что он смог, он сделал. Остальное – дело физики. Вовремя слинять. А как же ты, Ман? * * * - Что это? – Римус недоуменно вертит в руках самодельную деревянную трубку. - Свобода… - полупьяно выдыхает она и кладет прохладные руки на его напряженные плечи. - Я не курю, - вяло сопротивляется он и рассеянно позволяет ей вынуть деревянную трубочку из своих непослушных пальцев. Ман вытаскивает из стены горящую щепку, бережно подносит ее к жерлу трубки, раскуривает и возвращает ему. Люпин против собственной воли подчиняется ей. Делает глубокий вдох, заходится кашлем, второй - едкий дым заполняет его легкие, еще – дым поднимается к мозгу и яростно бьет по клеткам, принуждая расслабиться усталые мышцы лица. - Что это? – отнимает трубку ото рта и пытается унять головокружение. Ман загадочно молчит и водружает самодельный первобытный светильник на место – свет перестает плясать в землянке. - Травка? Непонимающе смотрит на него и пожимает полуобнаженными плечами. - Ну… - Наркотик? – помогает он найти ей нужное определение. - Что? - Маглы называют это наркотиком. Оно действует на психику, вызывает галлюцинации, потом – привыкание… Откуда оно у вас? – точного определения запретному куреву дать не получается, и Люпин упрямо продолжает называть его просто «оно». - Вожак раздает, - она подходит к нему, садится напротив, прямо на землю, отнимает у него трубку, делает несколько коротких жадных затяжек. - Зачем? - Легче. Будет. Превращаться. Люпин хмурится, догадки, одна за другой, пронзают подернутое дымовой завесой сознание, объясняя и этот вечно полупьяный взгляд оборотней, и регулярное отсутствие Фенрира, и безжалостное вытравливание из них человеческого. - Легче? - Ну… как аконитовое зелье. - Ты его пробовала? - Ты мне сам рассказывал, - холодные пальцы гуляют вдоль его шеи. - Ман, - он в отчаянии хватает их и прижимает к губам, дышит в них, говорит им, - зелье позволяет тебе сохранять человеческое сознание, а это… это… Одурманивает еще сильнее, разрушает связь с сознанием, выпускает… зверя… Ман резко отстраняется, вырывает свою руку из его ладоней и обиженно подносит ее к груди. - Да ни черта ты не понимаешь. Рука поднимается выше, пальцы погружаются в растрепанную гриву волос, Ман встает на ноги и поворачивается, чтобы уйти. - Постой, - он уже не стремится скрыть унизительной горечи в надломленном голосе, - вернись…
tirmeilin: Глава 4 В стае около сотни оборотней. Из них только с Грид и Фебусом ему удалось поговорить по душам по-настоящему. Не считая Ман, которая никогда ничего о себе не рассказывала. Женщина и ребенок. Отличные успехи, черт возьми! Остальные кидали в его сторону косые взгляды и отправляли вслед ворчливо-рычащий шепот, не подпуская к себе ни на дюйм. Может, так и должно было быть? И чего ожидал Дамблдор, отправляя его сюда? Сколько в Англии существовало подобных стай? Скольких еще насилует беспощадный лунный свет? О ком еще они даже не догадываются? Ни они, ни, возможно, Волдеморт? А другие наверняка существовали, он это чувствовал. Боль ударила в висок, перекосила и без того отнюдь не красивое лицо и заставила мученически сжать зубы. Чего ожидал от него Дамблдор, посылая сюда? Неужели он верил в то, что эти создания можно склонить на путь добра и любви? Неужели не понимал, что дело это заведомо гиблое? Мысли путались в голове, цепляясь одна за другую, выстраивались в галлюцинированные картины. Знал, знал. Знал и то, что с ним здесь может случиться все что угодно. Да и для самого Люпина, вообще-то, это секретом не было. Предприятие было слишком опасным, оттого и мучительное сочинение нового имени и тщательно продуманные детали новой биографии: Дэвид Форестер, оборотень, был укушен в 7 лет, выпускник Рейвенкло, факультета Хогвартса, 1975 года, разнорабочий, как и все зарегистрированные оборотни, писатель. Почему Дамблдору взбрело вдруг в голову добавить к его жизнеописанию последний пункт, он не знал. Оправдать появление в стае? Дамблдор лишь загадочно улыбался из-за своих очков-половинок и трепал длинную старческую бороду, похожий на сказочного джинна из бутылки. По крайней мере, никакой безупречности его истории эта профессиональная характеристика не прибавляла. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться о том, кто скрывается за этим отчасти магловским именем, несмотря на книги Локхарта, частично трансфигурировавшиеся в один прекрасный день в сочинения некого Д. Форестера. Если Волдеморт найдет лазейку в министерство (Малфой в Азкабане, что пока вселяет надежду), то ему не составит труда найти списки зарегистрированных оборотней в Королевстве. Ни один из них, исключая члена Ордена Феникса, Р. Дж. Люпина, не учился в Хогвартсе уже будучи оборотнем. С другой стороны, - ну и что с того? Ну, узнает? Все равно придется рано или поздно уносить из этого Богом проклятого места ноги, так лучше, чтобы это случилось чуть пораньше, не так ли? С третьей стороны – это может произойти лишь при условии, что его фигура вызовет интерес у Темного Лорда. Пока же он, как ему виделось, не прикладывал к этому ни малейшего усилия. Ну а как же результат его работы? Пропаганды? Тьфу, отвратительное слово, отдающее чем-то нездешним, чем-то бесконечно магловским и даже, он не побоится этого слова, советским. Риторически вопросительные знаки множились в его сознании, как звезды на стремительно темнеющем небе. Кажется, почти все оборотни уже покинули свои жилища, рассыпавшись гроздьями по поляне, зачастую, как всегда, молчаливые и хмурые. Кто-то, сомнамбулически покачиваясь из стороны в сторону, покуривал трубку с остатками душной отравы (Фенрир пока еще не возвращался), кто-то тихо переругивался, сидя у еле живых костерков, кто-то совокуплялся прямо на поляне, издавая неприлично громкие животные звуки, не желая искать мест поукромней, ничуть не стесняясь остальных, которым, впрочем, не было до них никакого дела. Сегодня в стае чувствовалась торжественность, подчеркивающая значительность предстоящего превращения. Косые лучи взглядов время от времени задевали его одинокую сутулую фигуру, сидевшую с прижатыми к подрагивающему подбородку коленями и тоскливо ощупывавшую тревожными глазами небосвод. Нынешнее полнолуние – в первую очередь его своеобразная инициация: именно оно разрешит его, Дэвида Форестера, судьбу. Свой или чужой. Положит границу недоверию со стороны сородичей или позорно изгонит прочь, туда, откуда он явился одной сырой осенней ночью. Или убьет, разорвав на мелкие куски, как Бена, по прозвищу Клык. Было бы неплохо задержаться здесь подольше. Вот только принесет ли его «просветительская» деятельность какие-либо плоды? Да и сможет ли он сам справиться с собой еще раз? Точнее будет сформулировать так: хватит ли у него сил справляться с волком и дальше? Сможет ли он сберечь в себе то человеческое, что по крупицам собирал, хранил со дня нападения на него Фенрира? Люпин скорбно покачал в такт этим невеселым мыслям головой со слегка отросшими седыми волосами. Почти как Дамблдор. У Дамблдора всегда такие мудрые глаза, с дерзким огоньком лукавства где-то на дне. Дамблдор велик всегда, во всех своих проявлениях. Он был велик даже тогда, когда поручал ему принять участие в этом опасном фарсе. Люпин переполнялся до краев черной вязкой злостью, рожденной отнюдь не страхом смерти, а нечеловеческой боязнью растерять в себе все тщательно склеенное годами человеческое. Слишком велики были ставки, это он сумел осознать, к сожалению, лишь сейчас, выйдя из дебрей самодовольного смирения. Сейчас. Здесь. Рядом с Ман, загадочно молчавшей в ответ на все его не подходящие к обстоятельствам вопросы. Неподалеку раздался звонкий шлепок и кто-то тоненько захныкал, вырвав его из когтей самоедства. Люпин медленно повернул голову на звук и различил в черно-белых сумерках долговязую фигурку Фебуса, который, изогнувшись, держался ладонью за ухо и скалил рот на обидчика. - Пошел вон, сопляк! – донесся до Римуса каркающий бас Бороды. - Но я тоже есть хочу! – канючил не решающийся приблизиться к костру, у которого сидели Борода и еще несколько нехорошо ухмыляющихся мужчин, мальчишка. – Это же моя крыса! - Меня не ебет! Пшел, сказал! – оборотень грозно приподнялся на ногах. Мальчик молниеносно отпрыгнул в сторону и обиженно побрел прочь, вытирая рукавом поблескивающую влагу, текущую из носа. Чей-то голос глухо окликнул его, и Фебус в нерешительности замер. Грид призывно махнула ему рукой. - У меня остались грибы. Хочешь? – с момента их последнего разговора ее голос странно изменился: стал более вибрирующим и, кажется, чуть-чуть оттаял. Она заметила изучающий взгляд Люпина и поспешно опустила глаза, словно застыдившись его. - Ну… того… хочу… - смущенно буркнул Фебус, бочком подходя к женщине. - Садись, - она подвинулась, освобождая ему нагретое своим телом место, и протянула миску, - ешь. - А ты? - Не хочу больше, - она, вдруг решившись, ласково провела рукой по его светловолосой голове, старательно избегая смотреть в сторону Люпина. Мальчик дернулся и насторожившимся зверьком уставился на Грид исподлобья. Грид смутилась, румянец криво тронул острые скулы. - Ешь давай, - буркнула она, поспешно убирая руку. Фебус, ковырнув пару раз грязными пальцами осклизлые кусочки, жадно набросился свой на постный ужин, глотая грибы, не прожевывая. - Крысы наконец-то вернулись! – сообщил он, отправляя в рот очередную пригоршню выскальзывающих из рук грибов. Грид улыбалась. Римус устало отвел взгляд и непроизвольно качнул головой. Показалось. Это еще ничего не значит. Он не Иисус Христос, это-то Дамблдор должен понимать? Он здесь ничего не изменит, как не изменил бы и сам великий волшебник, решись он спуститься в эту преисподнюю очеловеченного зверья и озверевшего люда. Все слишком старо. И ни одному человеку не под силу поменять в этой четко сложенной системе хоть что-то. Стал оборотнем - ступай прочь. Тебе не место среди нормальных людей. Ты не человек. И прекрати обманывать себя редким либеральничаньем Министерства. Боль нанесла еще один ощутимый удар, теперь уже куда-то в область желудка, который трусливо перевернулся, заставив Люпина застонать сквозь плотно сомкнутые зубы. Скоро чертово пятно торжествующе всплывет из-за горизонта. * * * - Помнишь ту поляну у оврага? - Где я учил Фебуса колдовать? - Да. Помнишь, как туда идти? - Да. - Веди, - ее голос в преддверии превращения чуть дрожал, Ман была бледна и решительна, как никогда. - Почему туда? – непослушные ноги цеплялись за расставленные лесные ловушки: корни деревьев, вспоровшие землю, не заметные в сгущающейся тьме кочки, здоровые ветки, безжалостно обрубленные молниями. - Нас там никто не найдет. Она шла с плотно сомкнутыми тонкими губами, в которых сейчас не было ни кровинки, и безумным взглядом смотрела вперед, не обращая внимания на ни на него, ни на то, что творилось у нее под ногами. - Мы от кого-то прячемся? – не выдержал он и остановился посреди чащи прямо под густой еловой веткой, так и норовившей от легчайшего дуновения ветра хлестнуть его по лицу. Она не ответила и не замедлила шага – темный силуэт уплывал все дальше и дальше, теряясь между молчаливыми многовековыми соснами и смурными елями. - Ман! – крикнул он, и сам испугался упругой силы своего голоса в зловещей лесной тишине. Шорох ее шагов на мгновение смолк. Он услышал, как она нетерпеливо вздохнула. - Ты обещал показывать дорогу… Он нагнал ее в несколько шагов, схватил за плечи, резко развернул лицом к себе. - Что происходит? - Ничего, - после долесекундного колебания плотоядно улыбнулась она. – Просто хочу побыть с тобой вдвоем. Люпин ни черта понял, но уточнять не стал. Лист тополя щекотал ему затылок, ноги медленно проваливались в топкую землю, посыпанную желтыми лиственными иголками. - Здесь нельзя стоять. Пойдем, - кивнув, проговорил он и взял ее за локоть. – Но потом ты все расскажешь. Ман едва заметно кивнула и поежилась. Все ощутимее холодало. Или это всего лишь просыпались животные инстинкты, делая все воспринимаемое органами чувств резче и сильнее? * * * Поляна белела между деревьями, как одинокий песчаный островок, капризной волею судеб заброшенный в непроходимое море переплетающихся веток, сросшихся деревьев и стен хвои, не пропускающих света. Здесь было уютно, как в хижине у Хагрида, когда добираешься до нее на негнущихся ногах, на ноющих стопах, с сердцем, переполненным зловещих теней Запретного леса. Сравнение было не уместно, и Римус усмехнулся ему, так не вовремя пришедшему в тяжелевшую голову. Ман оценивающе окинула взглядом полянку, прошлась по ней вдоль, остановилась у обрыва, недолго потопталась на месте, что-то безмолвно прошептала белыми лентами губ и начала ожесточенно сдирать с себя одежду. Во рту вдруг пересохло, Люпин отчаянно заморгал, но видение не исчезло. - Что ты делаешь? Она усмехнулась, яростно расправляясь с последней деталью своего скудного туалета – затертой до дыр рубашкой, - потянулась, обнаженная, прекрасно-стройная, как лунный луч, вытянув руки вверх, запрокинув лохматую голову назад. - А ты в одежде хочешь превращаться? - с улыбкой помешанной на устах она приближалась к нему. Люпин, за несколько бесконечно долгих горячих ночей, проведенных в его землянке-берлоге, укрытой ото всех немыми чарами, уже успевший привыкнуть к ее гибкому телу, не мог отвести на этот раз взгляда, с восхищением изучая животную грацию ее движений. Она прижалась к нему и начала нервными пальцами расстегивать обвисшие на постаревших нитках пуговицы. Он стоял, не в силах пошевелиться, не смея сопротивляться ей. - Ну же? – улыбнулась Ман, справившись с его дорожной мантией, - не хочешь мне помочь? Перед глазами вновь все завертелось, пальцы, обычно ловкие и сильные, вмиг одеревенели и не желали слушаться его команд. Ман, опустившись на колени, принялась бороться с застрявшей на полпути молнией на мешковатых брюках. - Ты никогда не пробовал превращаться так? – хрипло спросила она, когда, наконец, одолела и эту преграду. - Без одежды? – Люпин, проглотив противный комок, задал свой идиотский вопрос вместо идиотского в этой обстановке ответа. Ман громко рассмеялась и, поднявшись на ноги, погладила его впалый живот, мимолетом коснувшись напряженной плоти. - Трахаясь. - Что?! – изумился он, не сводя с нее недоверчивого взгляда. - Какой же ты, - она провела ногтями вдоль его спины и поцеловала в уголок приоткрытого рта, - человек… Последнее было не сказано, но выдохнуто прямо ему в лицо, распалось на тысячу звуков и образов, слова вдруг исчезли из головы, как будто бы их там никогда и не было, как будто бы его мозг не был предназначен для разгадок фраз. Он не смог ей ничего ответить. Грубо обнял за плечи, прижал к себе, едва не задушив, прижал свои губы к ее, сливая два дыхания в одно, и повалил без лишних раздумий на мягкую песчаную землю, даже не успев задуматься о том, что может что-то сломать в ее хрупком теле. Несмотря на предлунную тьму, окутывающую все вокруг своим саваном, зрачки Ман были узкими, и оттого казались демонически злыми, они искушали, они бросали ему вызов. - Подожди, - прохрипела она, из последних сил отталкивая его от себя. То, что заволокло мозг, продолжало распространяться вниз по телу: еще пару минут – и выйдет луна. Они оба чувствовали ее медлительное приближение из-за черного неровного горизонта леса. Ее первые лучи сметут, сомнут последнее человеческое, украдут их тела, их чувства и обрывки мыслей. Он не хотел ее отпускать – цеплялся, как безумный, за тонкие руки, прижимал к себе спину с выпуклым продольным рисунком хребта. Ман со смехом, смешанным со всхлипами, сумела расцепить замок его рук и, пошатываясь, как пьяная, встала перед ним на колени. - Возьми меня так. Люпин, ведомый краем спасенного в этой битве сознания, сам не зная почему, отрицательно качнул головой. - Делай, - холодный тон приказа, сменившийся спустя мгновение ничем не скрываемым раздражением. – Ты тоже не человек, твою мать! Слова пульсировали в голове. Не человек. Оборотень. Волчица. И он, Щенок. Зверь радостно осклабился внутри, почувствовав приближающуюся свободу. Люпин качнулся к ней и опустил дрожащие руки на ее горячие бедра. Он двигался в ней ожесточенными рывками, все ускоряясь и ускоряясь, ладони беспорядочно гуляли по ее груди и животу, время от времени задерживаясь на повлажневшем пухе жестких волос. Ман часто и неглубоко дышала сквозь приоткрытый рот, подавалась к нему навстречу. Холода, пробиравшего в первые минуты их обнажения до костей, оставлявшего на коже забавный пупырчатый узор, как ни бывало. По сосудам разливался блаженный жар, вытесняющий боль, страх и такие первые физические показатели превращения, как подкожное покалывания и сотрясающий тело озноб. На кого они были похожи со стороны? На людей – навряд ли. На животных? В этой постыдной позе, от мысли о которой он еще пару месяцев назад бы залился густой краской, и на самом деле не было ничего человеческого, ничего цивилизованного, лишь атавизм звериного у самодовольного венца природы. На той, большой поляне, в лагере оборотней, скрытых от них непроходимыми стенами молчащего леса, послышались чьи-то крики и смех. Ман громко стонала, как от боли. Возможно, он действительно причинял ей боль своими яростными ударами, но сейчас ему не было до этого ни малейшего дела. - Сейчас, вот сейчас, - идентифицировало подрагивающее сознание ее растрепанные слова. К чему они относились? К приближающемуся оргазму или к наливающемуся яркостью молочному сиянию у горизонта? Так или иначе, додумывать ему не пришлось: крик прорвался через караул деревьев и оглушил их полянку, потопив в себе их смешавшиеся стоны и всхлипы. Мышцы, как сговорившись, сжались, заставив их обоих выгнуться друг навстречу другу, ломая фигуры, изменяя силуэты, безжалостно разрывая кожу и переиначивая рисунок костей. Полная, мясистая луна величественно взгромоздилась на свой звездный трон, кивком мертвой головы поблагодарив придворных за поклоны. * * * Сны бывают приятными, очень приятными, тревожными, кошмарными и просто страшными настолько, что после них почитаешь за истинное счастье проснуться. Последний сон относился именно к этой категории: кроваво-красный, заставляющий сердце бешено биться в груди, а губы смыкаться и размыкаться, не в силах заставить работать безвольные голосовые связки. В таких снах ты беззащитней, чем младенец: не можешь ни закричать, ни шевельнуться по желанию оцепеневшего от ужаса сознания, начавшего понимать, что происходит что-то неладное. Он был зверем. Он отчетливо чувствовал все запахи вокруг, сами по себе ожесточенно бьющие в ноздри, которые холодил густой ночной воздух. Мир был фантастически выпуклым и черно-белым, с красными всполохами перед глазами, когда в мозг ударял пьянящий запах свежей крови. Его лапы были упругими и длинными, сильными и неутомимыми. Он мчался на них сквозь густой ельник, тычашийся в морду. Острые уши улавливали малейшие колебания звука, бесшумнейшее подрагивание травы и перебор лапами по остывающей ночной земле волчицы, что бежала за ним следом. Они мчались на запах. Блаженный запах ароматной человеческой плоти, уже раздираемой десятками морд на куски, десятками челюстей пережевываемой, перемалываемой. Не опоздать. Успеть. Отхватить и себе сладкий кусок человечины. Желудок рефлекторно сжимался, посылая в мозг сигналы один за другим; где-то на периферии утомленного сознания всплывала неотчетливая мысль о чем-то, чего никогда прежде еще не было. На поляне, переполненной темными четвероногими фигурами, был самый настоящий пир, отнюдь не плавно перетекающий в хмельные оргию и борьбу. Бело-красные ошметки разорванной плоти беспорядочно валялись здесь и там, и он спешил попробовать ее на вкус. От аппетитных светлых тел четвероногие сородичи почти уже ничего не оставили, кроме одиноких скелетов с яркими кровоподтеками. Ярость заволокла глаза, он, ощетинившись, бросился на первого попавшегося волка, опередившего его на минуту и урвавшего себе кусок кем-то позабытой в спешке мышцы. Зубы вцепились в загривок большого сивого волка, и они кубарем покатились по поляне, утробно рыча. Огромные, как у медведя, когти царапали его морду, острые клыки так и норовили добраться до шеи, прокусить глотку. Он сомкнул свои зубы на загривке сивого сильнее и почувствовал солоноватую горячую влагу, стремительно заполнявшую пасть. Сивый завизжал, выпустил его и, не дав опомниться, припустил в чащу леса. Он рванул было за ним, но желудок вновь спазматически сжался, напоминая о воистину волчьем голоде. Он обернулся, вдыхая набор разнообразных запахов: четвероногие сородичи за их молниеносную с сивым схватку успели подъесть даже те ошметки мяса, что бесхозно валялись забытыми в разгар пира. Волчица, бежавшая с ним сквозь лес, сосредоточенно разрывала на сухожилия невесть как доставшегося ей куска и, как только он встретился с ее хищными узкими зрачками, предупреждающе зарычала, обнажив окровавленные кривые клыки. Царапины на морде, нанесенные противником, начинали болеть, он дернул головой и, сев на земле, от всей души завыл на круглощекую луну. Кто-то сыто, не в лад, вторил ему. Отчего-то глодать сиротливо оставленные кости он не стал. Повесив хвост, опустив голову, двинулся, плавно качаясь на четырех сильных лапах, в чащу, противоположную той, откуда недавно сам вышел. Остановился, огляделся и повел крупным влажным носом по воздуху. Обоняние ухватилось вдруг за неотчетливый призрак запаха жизни, ухо дернулось в сторону тоскливого писка. Неопознанный грызун прокладывал свой путь меж спутанных зарослей травы, едва живой от страха, подстегивающего сумасшедшее биение крошечного сердечка. Грызун тоже почуял его. Не человека и не зверя. Он настиг его в два счета. Подскочил и, клацнув зубами раз, промахнувшись, на второй попытке был уже куда более меток: когтистой тяжелой лапой придавив зверька к земле, вгрызся в него, выдирая жизнь, вспарывая брюхо, раздирая уже переставшую биться в предсмертных конвульсиях жертву на части. Радость, проникающая в сознание зверя вместе с кровью и плотью уходящей жизни, наполняла его существо до краев. Зверь ликовал, гримасничая окровавленной мордой. На поляне кто-то тягуче завыл, и он с готовностью подхватил это рев, выплескивая в черно-белый мир красные искры животного счастья. Какое счастье, что после таких снов ты не помнишь ничего, кроме пустой черноты. * * * Он с трудом разлепил веки, нещадно атакуемые ранним утренним солнцем, и почувствовал солоновато-железный привкус в пересохшем рту. Люпин поморщился, сел на земле, приложив к этому все силы, которые только могли у него остаться после утомительной ночи. Полностью обнаженное тело ныло и канючило, кожу исцарапали настырные ветки, а лицо жгло по диагональным полоскам. Он провел по нему рукой – царапины, уже покрывшиеся коркой. Пальцы прикоснулись к губам и осторожно обследовали уголок рта – порван, но кровь тоже уже успела запечься. Повертел головой в разные стороны, разминая затекшую шею, и неуверенно поднялся на ноги. Черт, чем-нибудь бы прикрыть свою наготу, да одежда где-то… где-то… кстати, а где она? Память не желала возвращаться, как он ее ни насиловал. После полнолуния это было вполне обычным явлением, главное – потерпеть – и все само вспомнится. Естественно, кроме событий полнолунной ночи. Слава Богу, их оборотням не дано запоминать. Страшно хотелось пить, но до ручья было неблизко. И – как минимум, нужно было выйти на поляну. При мысли о ней Люпина отчего-то охватил почти животный страх – что он боялся там увидеть? Что он вообще мог там увидеть, начнем с этого? Сделав несколько неуверенных шагов на все еще не послушных ногах, поплелся к лагерю, стыдливо прикрываясь ладонью и краснея оттого еще сильнее. Ничего. Дойти до землянки. Агуаментис. И спать. Спать. Внезапно он понял, чего боялся. Это пришло, как удар молнии. Кровь. Кровь, в которой купалось невинное утреннее солнце. Кровь, оросившая траву, ошметки кожи и огрызки костей, слишком больших, чтобы принадлежать животным, еще водившимся в окрестностях. И лохмотья свежей, еще не просаленной и не износившейся одежды. В желудке родилась, быстро проползя по пищеводу, тошнота, и ноги сами предательски подкосились.
tirmeilin: Глава 5 - Ну что же ты такой чувствительный, - хмыкал ее родной грудной голос, пытаясь влить в горло нечто спиртосодержащее. – Уже месяц здесь… а все как в первый раз? Он лежал у себя в землянке, бережно укрытый своей дорожной мантией, с головой, покоящейся на ее теплых бедрах. Яркий дневной свет проникал в жилище, подчеркивая неестественность обстановки. - Кто они? – голос был на несколько тонов ниже, чем обычно, и слаб, как у умирающего. - Неважно, - отмахнулась она от него, продолжая держать вонявшую алкоголем фляжку у его носа. – Пей. Вот. Еще. - Ман, - он закашлялся, и она вытерла ручеек, сбежавший с его губ вниз, к подбородку. – Зачем ты со мной возишься? Она пожала плечами и, не проронив ни слова, наклонилась и бережно поцеловала в его израненные губы. Сочная черная тень метнулась на пороге, на мгновение скрыв их соединившиеся в ласке лица от бескомпромиссно веселого света. * * * Ночь почти уже догорела, когда она разбудила его, бесцеремонно стянув грязную мантию, которой сама же укрывала. - Проснись, проснись же! – тормошила она его, тщетно пытаясь приподнять за отяжелевшие ото сна плечи. – Вставай! - Что случилось? – еле шевеля языком, спросил он, с трудом размыкая свинцовые веки. - Тебе надо уходить! – она поднялась на ноги и заметалась по его жилищу в поисках, как он понял секундой позже, его узла с нищенскими пожитками. - Куда? – плохо соображая, возражал он, пытаясь нащупать свою теплую мантию. – Я хочу спать. Алкоголь за ночь разбух в голове, и теперь она отчаянно болела, напоминая ему о событиях прошедшего дня. - Ты почти сутки проспал, - огрызнулась она, запихивая в узелок что ни попадя. – Одевайся! Он тряхнул головой и сел, недоуменно наблюдая за ее суетливыми действиями. Пыльные брюки, порванная в подмышках рубашка, дырявый свитер, обувь и мантия выжидательно лежали рядом. Он криво потянулся к брюкам, запустил в них длинные грязные ноги в кровоподтеках и вдруг похолодел. Вмиг проснувшись и, кажется, уже окончательно протрезвев, схватил мантию и стал судорожно ощупывать ее внутренние карманы. Нет. - Ман, - голос дрожал, - где моя волшебная палочка? - Вот с этого и надо было начинать, - хмыкнула она и, завязав узел, вынула из-под своей рубашки теплую ивовую палочку. - Зачем ты взяла ее? – с очевидным облегчением спросил он, когда палочка оказалась у него в руках, и принялся зашнуровывать подрагивающими пальцами ботинки, кидая на Ман тревожные взгляды исподлобья. - Спроси лучше, зачем ее взял Вожак, - она бросила опасливый взгляд на вход в землянку, чем окончательно разбудила все еще полусонного Римуса. - Что?! - Что слышал. Он был здесь и нашел твою палочку, - она присела на землю и помешанно посмотрела на него почерневшими глазами, - Римус Люпин. Люпин едва не оторвал пуговицу у воротничка рубашки, безвольно опустил руки, не делая никаких попыток воспользоваться в случае чего волшебной палочкой – отчего-то казалось, будто этого не потребуется. Лишь теперь он заметил на ее лице, ставшем за эти дни самым красивым для него, ссадину на скуле. И то, что ее бьет мелкая дрожь. И то, как изменилась она сама: ее движения, голос и взгляд. - Ну чего уставился? – прикрикнула она. – Одевайся! - Когда ты узнала? - О том, что тебя так зовут, вчера, - нехотя ответила она, отводя взгляд. - А о чем не вчера? - О том, что то имя было не твоим и что ты никакой не писатель, - это я поняла уже очень давно. Повисло неловкое молчание, и стало как будто бы холоднее. В землянке сидели два сроднившихся, казалось бы, существа, ставшие вмиг друг другу чужыми. Первым тишину, продолжавшуюся на самом деле не более секунды, но оттого растянувшуюся на несколько столетий вперед, нарушил он; не своим голосом спросил, поднимаясь на ноги и накидывая на плечи мантию: - Что ты еще узнала? - Что ты орденец. - И что ты думаешь по этому поводу? - Что это полностью оправдывает твой… душеспасительный бред, - она струганула его почерневшим взглядом, поспешно отвернулась. – Собирайся. - Куда мы идем? - Ты идешь. Туда, откуда пришел. - Ты выкрала у Фенрира мою палочку? Она помолчала и нетерпеливо дернула плечами. - А ты бы хотел, чтобы он оставил ее себе на память? - Ман? - Ну что еще?! - почти сорвалась на крик, резко встала с земли и решительно двинулась к выходу. - Зачем ты меня спасаешь? - Иди на хрен, а?! Пошли! Или будем ждать, когда сюда завалится Вожак со своими? - Что ты с ним сделала? – в его голове замерла неуверенная догадка. - Оглушила, - глухо пробормотала она. - Ступефаем. Да-да, твоей палочкой! Пойдем же, хватит болтать! * * * Пепелища костров как чумные язвы на зеленом теле лесной поляны: они жутко чернеют посреди вытоптанной травы, распространяя вокруг себя тлен и смерть. Уголья, ставшие пеплом, время от времени приподнимающимся ветром в воздух, уносимым в чащу, осыпающим мелкие листики низкой поросли кустарника. Спокойно и тихо. И лишь эти черные пустые глазницы заставляют сжиматься от тоски, смешанной с тревогой, сердце. Ман уверенным шагом ступает впереди, ее взгляд прям, ее тело напряжено, как туго натянутая струна. Густые волосы цвета пепла развеваются за спиной, шевелятся, как живые. Солнце весело заглядывает в глаза, заставляя смущенно отворачивать от него бледное, как у мертвеца, лицо, исполосованное старыми и новыми, еще свежими шрамами. Под нахально-ярким кленом покоится чье-то, несомненно, тело, небрежно завернутое в пропитавшиеся грязью тряпки. Люпин задерживает взгляд на этом громоздком свертке и останавливается. Что-то трепещет внутри, толкает к этому клену, искушает приблизиться, отдернуть мешковину и заглянуть внутрь. Но любопытство сменяется зябкой тревогой, тревога – липким ужасом, и он поспешно отказывается от этой мысли. Ман уже ушла далеко, но он еще может видеть, как подрагивают при ходьбе ее руки, а значит, она нервничает оттого, что он так отстал, однако не замедляется. Римус, справившись с минутным оцепенением, следует за ней широкими шагами, не глядя под ноги, и вскоре злосчастный клен остается далеко позади него, дерзко-наглый и яркий. * * * - Отсюда и аппарируешь, - коротко подвела итог их короткому путешествию Ман, не отрывая взгляда от золотистого песка под ногами. Люпин скромно ковырнул податливую землю носком изношенного ботинка. Откуда посреди леса было взяться этому песчаному островку? Не голому: с могучими деревьями, с поросшими мхом пнями, с зарослями кустарника, проклевывающимися тут и там пучками сочной травы? Величественно опускали в песок свои лапы корней могучие сосны, нежась на солнце и жмуря от удовольствия кудрявые кроны. Вниз убегал овраг, весь укутанный жесткой порослью вереска. Наверное, когда-то давным-давно или, возможно, еще сравнительно недавно, здесь пробегала река, вода журчала, неслась бурными потоками, а потом начала постепенно усыхать, становясь сперва немощной речкой, потом едва цеплявшимся за жизнь ручьем, пока в один прекрасный день лес не перерезал себе вену, и влага не впиталась в землю, сделав ее зыбкой и неуверенной для редкого путника. - Пойдем со мной. - Я не могу. - Ты не можешь оставаться здесь. - Нет. Здесь мой дом, - Ман покачала головой и устремилась взором туда же, куда и он – в отлогую ложбину оврага. Ветер слегка трепал ее волосы, бросал их то в глаза, то в приоткрытый рот, и она, раздражаясь, откидывала их за спину нервными движениями исцарапанных рук. - Кто был под кленом? Ман, в очередной раз справившись с ветром, покачала головой. - Тебе надо уходить. - Ман? – Люпин развернулся к ней и опустил тяжелые руки на опущенные плечи. – Кого при… привел Фенрир перед полнолунием… на… съедение?.. Ман закусила губу, видимо борясь с собой, избегая его испытующего взгляда, вынимающего из нее остатки души. Сколькотосекундное колебание – и она смело заглядывала в его чистые голубые глаза, так же бесстрастно и бесстрашно, как и прежде. - По порядку. Это была Косая. Он побледнел. Пальцы, продолжавшие сжимать ее плечи, ощутимо похолодели. - Она повесилась наутро. Мороз пробежал по спине вдоль позвоночника. - Как? – он стиснул ее худые плечи ледяными пальцами. - Так. Накинула веревку на шею и повесилась на этом клене. Дура, - как-то не очень уверенно проговорила Ман и попыталась освободиться. – Отпусти. И сваливай. - Что произошло? - Ты оглох? - Что произошло? Ман молчала. Кусала губу в кровь и упрямо молчала, смело отвечая на его пронзительный взгляд. Он ослабил хватку, и его руки сами соскользнули вниз, освобождая ее. Она отвернулась и, сложив руки на груди, стала пристально всматриваться небо поверх молчаливых деревьев. - Ман? – в голубых глазах застыли слезы. Ему вдруг захотелось приблизиться к ней, обнять сзади, нежно поцеловать в раззолоченный солнцем нимб волос, вдохнуть горьковатый аромат кожи, но что-то иррациональное, не давшее ему приблизиться к клену, удерживало Люпина и теперь. И он знал, что это было, без обиняков. Страх. Он, оцепеневший от ужаса, не мог пошевелиться. - Темный Лорд выполнил свое обещание, - сквозь зубы процедила она. - Что? - Он вернул ей дочь. Более того, он вернул ей мужа. Римус нахмурился. Поток ужаса заструился по венам. - В полнолуние? – слабым голосом уточнил он, поднося дрожащую руку ко лбу, на котором выступила испарина, даже не успев осознать, насколько нелепым выглядел со стороны его вопрос. - Да. - Она… - полувопросительная интонация растаяла в воздухе. - Не знаю. Не одна же она превращалась. И ты, и я тоже были там, - ее голос ровно тек по поляне, вливался ему в уши, пульсировал в мозгу. Лив и Ясон. Фенрир. Полнолуние. Кости на поляне. Ошметки одежды. - Как он нашел их? - Темный Лорд велик. - Ман, умоляю! Он убийца! - Я тоже. Люпин застонал. Громко. Так громко, что в горле, нет, в глотке, глубоко, там, где рождаются звуки, запершило: что его стон, обернувшись криком, поднялся высоко в воздух и завис в небе над этим песчаным островком на несколько веков. Слишком долго сдерживаемые слезы ярости, обиды и боли потекли по лицу, оседая на губах. Он больше был не в силах держать их в себе. Спрятал лицо в больших ладонях и бессильно опустил плечи. Ман молчала и не смотрела в его сторону. Покусывала желтоватыми зубами тонкие губы. Солнце медленно плыло по безоблачному небу, а они все молчали, замершие в неподвижности, словно два древних изваяния. - Ты мне не все рассказала. Ты ведь поэтому увела меня оттуда в ту ночь? Чтобы я их не увидел? Кто там был еще? – когда голос и силы наконец-то вернулись к нему, выдавил из себя Римус, едва разомкнув непослушные губы. - Какой-то магл, - она равнодушно пожала плечами. - И? - Родители Загривка. - Боже… - он на негнущихся ногах опустился на землю, упорно глядя куда-то в пустоту перед собой. Песок был холодным, он чувствовал это сквозь тонкую ткань брюк и грубую – мантии. - Где он? Ман вновь не ответила на него вопрос, и Люпин, уже в бессчетный раз за этот день, повысил на нее голос. - Где он?! - Исчез. Тогда же, когда и Косая. Но ее мы скоро нашли, а Загривок пропал… Прекрати трястись! Они это заслужили! - Кто? – рассеянно спросил он. - Так называемые родные. Ничего больше они не заслуживали. - Заслуживали… - как эхо, безвольно повторил он. – Что ты такое говоришь, Ман?! - Они предали их! И Косую, и Загривка эти твари предали! – она наконец-то повернула к нему лицо, и сейчас смотрела на него с такой яростью, как будто хотела испепелить на месте. - Ман! – взмолился он, в бессилии хватаясь за идущую кругом голову. – Что ты такое говоришь! Да, они предали их, но все равно – ни они, ни кто-либо другой не заслуживает такой страшной смерти! - А как бы ты поступил с предателем? И он вспомнил. Вспомнил, как был преподавателем ЗОТС в Хогвартсе, вспомнил крысиные глазки Петтигрю, молящего о пощаде, вспомнил свою холодную решимость убить эту мразь, вспомнил, как занес волшебную палочку. И как Гарри, заикаясь и давясь словами, говорил примерно то же, что и он сейчас. - Я бы его убил. - Но не родителей, - прошептал он после молчания, - не близких. Нет. - Говоришь так только потому, что тебя они никогда не бросали. - А тебя? Вновь тишина. - Пораскинь мозгами. Если бы не бросили, я бы, может, тоже жила впроголодь среди волшебников и проповедовала любовь и жертвенность. Как и ты. Настала его очередь не отвечать ей. Она замолчала и невидяще уставилась на него. Стояла все так же: сложа руки на груди, нескладная, лохматая, с оскалом хищника. - Тебе нельзя здесь оставаться, - выговорил он, наконец, поднимая на нее свои еще не успевшие высохнуть глаза. – Пойдем со мной. - Нет. - Умоляю. - Мой дом здесь. - Здесь тебя убьют так же, как и остальных. Здесь ты лишь говорящий кусок мяса. Не личность. Твоя жизнь здесь не имеет ценности, понимаешь? - Моя имеет. - Не обманывай себя. Фенрир тебя не простит. Ты предала его. И не раз. - Мне не место среди волшебников, - выдержав упрямую, многозначительную паузу, глухо ответила она. – Я не человек. - Я тоже. - Ты?! – Ман зло расхохоталась. Почти до слез. - Почему смеешься? Разве не ты убеждала меня в этом? Она с улыбкой покачала головой. - Я лгала тебе… Римус… тебя ведь так зовут? Он коротко кивнул. - Я хотела тебя исправить. Хотела, чтобы ты стал таким, как все здесь. Чтобы перестал быть чужаком. Чтобы на тебя не смотрели косо. Ты был таким смешным со своими… проповедями. И ты безумно раздражал этой непохожестью остальных. Тебя хотелось сломать, открыть тебе глаза. Я думала, что у меня это получится. Была уверена. - А ты оказался человеком. Самым настоящим, - продолжила она после затянувшийся паузы, во время которой пыталась избегать его пытливого взгляда. – Даже Бен не был таким. Он был слабее тебя. Люпин усмехнулся, скривившись. - Да, слабее. Он против своих принципов шел. И легко. А ты… - А я просто был шпионом. Она пожала плечами. - Ты был человеком. Самым настоящим. Ты не прятал зверя за маской двуногого, как это часто делают остальные. Тех, кого укусили. Ты с ним борешься. Быть волком для тебя еще и унизительно. Тебе и здесь находиться было унизительно. И со мной тоже. Я видела. - Не с тобой. - Не ври. Было. Потому что я не борюсь. Мне нравится быть волчицей. - Нет, Ман, нет! Ты на себя наговариваешь! Ты не такая! Послушай себя со стороны, ты… - Такая! Откуда тебе знать, какая я вообще?! Ты меня тоже все время хотел исправить! Даже сейчас пытаешься!.. – потупилась и опустилась на землю напротив него, подтянув ноги к подрагивающему подбородку. – А я не дамся. Косую ты уже поправил, Загривка тоже… этот дурачок, может, сейчас в каком-нибудь овраге валяется, как та старая дура… - Ты меня винишь? Не того, кто привел сюда в качестве ужина их родных? - Я никого не виню – это удел людей. А я зверь. - Ты не зверь! Ты… чистая. - Дурак… - Можешь оскорблять меня сколько хочешь - я своего мнения менять не стану. - И так и останешься наивным дурачком. Чистым наивным дурачком, сетующим на судьбу. И трусом. - … - Боишься смотреть правде в глаза… Люпин. Страшно. - Пойдем со мной, - подвинулся к ней и накрыл ее холодную руку своей большой ладонью. – Он убьет тебя. И ты это знаешь. - А в твоем мире меня не убьют? Не усыпят, как взбесившуюся собаку? Он скрипнул зубами. - Я защищу тебя. Спрячу. - Спрячешь? – вновь хохот – она запрокинула голову и с тоской посмотрела на колышущиеся верхушки деревьев. - Нет уж, спасибо. - Ман… - Мне дорога свобода. - Даже такой ценой? - Да. - Ценой собственной жизни? - Да. Или жизней других. - Тогда, - он поднялся на ноги и зябко поежился, - тогда почему ты спасла меня? Она промолчала. Отвела взгляд и прикусила губу. - Вот видишь. - Ни черта ты не понимаешь, Римус Люпин… - ее голос вдруг обнажил такую безмерную усталость, что Люпин вздрогнул. - Возможно. Но одно я понимаю точно – что никуда не пойду без тебя, - продолжал упрямо повторять он, буравя ее взглядом. Ман не ответила, чуть покачала головой, затем, пружинисто поднялась на ноги и почти вплотную подошла к Римусу, позволив ему вновь насладиться горьким ароматом ее кожи. - Это я укусила Грид, - раздельно и леденяще спокойно произнесла она, не моргая глядя ему в глаза. - Нет, - он попытался стряхнуть с себя этот взгляд, но ее каменная уверенность мешала это сделать. – Даже если бы это была ты, ты не можешь этого помнить. - И Фебуса тоже. - Ман, ты бредишь! – он натянуто улыбнулся. – Его укусил Фенрир. - Да что знает этот щенок! – она махнула рукой и усмехнулась. - Нет… - Я убийца. Люпин. И… мне нравится убивать. - Ты лжешь. Она пожала плечами и отступила от него. - Нет. Мне нравится. - Нет. - Нет!.. – нараспев повторила она за ним, как эхо, и рассмеялась. А он все так же растерянно стоял, опустив длинные руки и неверяще, почти безумно смотрел на нее. Ман успокоилась. Ухмыльнулась, обнажив кривоватые зубы. - Ты ни черта не понимаешь! Мне – нравится – жрать – человечину. Люпин побелел. Хотя, казалось, дальше уже было некуда, его лицо и без того уже приняло холодный оттенок свежевыпавшего снега. Он попятился назад. Сделал пару шагов по направлению к оврагу. - Для меня превращение – давно уже не пытка. И не обуза. Это ритуал. - Ритуал… - он горько хмыкнул. – Кто тебе так… промыл мозги? - Никто. Я сама к этому пришла. Все мы в конце концов находим свой путь. - Ман… - Я могу еще раз повторить. А потом – еще и еще, повторять, пока тебе не надоест, - она холодно взглянула на него покрасневшими глазами, - Ты – человек. Я – нет. Я – зверь. И мне это нравится. - Ман… - Да хватит меня так называть! Этого имени давно уже нет! Я Волчица! И много лет была ею, пока не появился ты и не выкопал это дурацкое имя! Он молчал. Хмурился. Бледнел. Смотрел на нее с ужасом и тоской, которая все сильнее рвалась из глубины его глаз и придавала сходство со смиренным схимником. - А теперь пошел вон. - Ты себя обманываешь. - Это ты себя обманываешь! И хватит пудрить мне мозги – убирайся отсюда… Щенок! Убирайся к своим волшебничкам, в Ордену и жри с руки этого вашего Дамблдора, который ничем не лучше Темного Лорда! Прячься по норам и помойкам и побирайся у маглов! И унижайся перед каждым, кто предложит самую грязную работу! Ты к такой жизни привык! - А ты привыкла к крови. - К свежей крови! К свежему мясу! Которое сама добыла! - Сама… - Это полнолуние было исключением. - Ну да… Подтверждающим правило. - Да пошел ты! Убирайся отсюда! Вон! Ты мне противен… - Это с каких пор? - С самого начала. С самого начала я тебя презирала. Трус. Ты мне не интересен… Ну? Что стоишь? Ждешь Фенрира? Он сделал еще один шаг назад, поднял валяющийся на земле узелок с вещами, достал из внутреннего кармана мантии волшебную палочку и задумчиво посмотрел на ее кончик. Палочка приятно грела ладони, пропускала через себя его силу. Он медленно взмахнул рукой, и на мгновение Ман подумалось, будто бы сейчас он направит палочку ей на грудь и произнесет смертоносное заклинание – так темны были его глаза какой-то чужой непреложной решимостью. Да, он решился. Ман коротко выдохнула. - На каком факультете ты училась? - Рейвенкло. - Я тебя не помню. - Зато я помню. Я была младше на четыре курса. А ты учился на Гриффиндоре. Оба замолчали и услышали, как перешептываются деревья. - Пообещай, что сейчас же исчезнешь отсюда. - Обещаю. - Можешь аппарировать со мной куда-нибудь подальше. - Нет. Уходи. Рука опустилась. Он тяжело дышал сквозь приоткрытый рот. - Хватит. Уходи. Нет! – вскрикнула она, как ужаленная, когда он сделал движение по направлению к ней. Они смотрели друг другу в глаза. Он искал следы сомнения в этих огромных, как из серого мрамора, колодцах глаз, но так и не смог найти. Лес вздохнул от пролетевшего мимо порыва холодного ветра – громкой хлопок – и Люпин исчез. Ман вздохнула, поежилась, опустилась на землю и отдала свою грудь разрывающим ее в клочья рыданиям.
tirmeilin: Глава 6. Осень медленно умирала. Ветер безжалостно срывал последние серьги листьев с обнаженных деревьев, разнося по миру отчаянную серость, рисуя загородный пейзаж пустотой. Стремительно холодало, и, казалось, еще чуть-чуть – и с неба посыплются мелкие зерна жесткого первого снега. Лужи успевали за ночь покрыться плотной коркой льда, земля окаменевала под ногами, защищенными от непогоды лишь тонкой каучуковой подошвой. Хотя какая там осень! Календарь авторитетно заявлял, что давно уже наступила зима. А он уже не помнил, который по счету месяц не покидал дома на расстояние более двух миль. И то не чаще, чем раз в две недели, как-то так. И сколько полнолуний пережил так же, как и всегда – в одиночестве, запершись в шатком сарае. Он спал или просто сидел, не затапливая камин, в четырех стенах холодной гостиной и безразлично глядел в окно. Дамблдор все понял – и не сказал никому из Ордена, что он уже вернулся с задания. Когда сможет – сделает это сам. А пока пускай наслаждается тем, чего жаждал больше всего – одиночеством. Отсутствием глупых вопросов, ненужной заботы и кое-чьего шмыганья носом. О стае не было никаких вестей – то ли оборотни сменили место дислокации, то ли притаились на время. О Ман он тоже ничего не знал. И о Фебусе. А говорить о них с тем же самым Дамблдором боялся. Альбус, слушая доклад о его шпионской службе среди сородичей, сокрушенно качал головой и меланхолично предлагал ему еще лакричных конфет или лимонных долек, брызнувших ярко-желтым в его черно-белый дом. Дамблдор прихлебывал отвратительный сладкий час из завалявшихся в буфете пакетиков и лукаво поблескивал глазами из-под очков-половинок. Казалось, что на самом деле директору Хогвартса известно куда больше, чем поведал ему Люпин. После его ухода Римус обнаружил в пустой полураскрытой хлебнице изумрудный бархатный мешочек с весело позвякивающими внутри галеонами и записку, написанную убористым витиеватым почерком. Записку он, едва дочитав, выбросил мусорное ведро, а мешочек, грязно выругавшись, запустил в окно. Стекло разбилось, и холодный сырой воздух ворвался в кухню. Мрачный, Люпин подошел к окну и провел пальцами по неровному рисунку осколков, застрявших в раме. Кошелек одиноко валялся в пожелтевшем кусте колючего шиповника. Взмахом волшебной палочки Римус, в чье лицо вернулась краска, придал окну первозданный вид и чересчур прямо вышел из комнаты, запустив подрагивающие руки в карманы мешковатых брюк. * * * Чертова луна круглеет прямо на глазах, смотреть на ее мертвый, присвоенный свет больно и страшно. Вульгарное белое пятно на бархатной ткани неба. Люпин скрипнул зубами, пытаясь унять учащающееся с каждым прибавляемым сантиметром к этой округлости сердцебиение. - Почему ты приходишь ко мне? - Мне нравится у тебя. - Почему? - Здесь все не так, как у остальных. - А как у остальных? - Херово, если честно. - ? - Грязно и воняет. А ты чистоплотный, - хмыкнула и порхнула пальцами по его безволосой груди. - Ман? – спросил он, помолчав. Она не ответила, но он чувствовал, что она приготовилась его внимательно слушать. – Ты пойдешь со мной? - Зачем? – ее голос отзывается хрипло и как-то надломленно. Он изумленно открывает глаза, приподнимает ее лицо за подбородок и неверяще смотрит во влажные серые глаза. - Зачем нам куда-то уходить? Желваки непроизвольно подрагивают, он отводит взгляд и краем глаза замечает ее шальную улыбку. * * * На следующий день проклятый изумрудный кошель вновь обнаружился в хлебнице. Конец
tirmeilin: Комментарии: 1. эпиграф - Homo homini lupus est (лат.) - Человек человеку волк. 2. Грид - в скандинавской мифологии добрая великанша, которая помогла богу грома Тору одолеть инеистого великана Гейррода. Когда бог огня Лежи заманил Тора в ловушку без его пояса силы и волшебного молота, Грид одолжила Тору собственный пояс, железные рукавицы и чудесный посох. Некоторые традиции говорят, что великанша была матерью молчаливого бога Видара, сына Одина, и сшила для него такой прочный башмак, что его не смог прокусить волк Фенрир. Когда в день Рагнарёк исполинский хищник (Фенрир) проглотил верховного бога Одина, его сын Видар ногой придавил нижнюю челюсть Фенрира и разорвал тварь пополам. 3. Ман - (от Мани) Мани - в скандинавской мифологии месяц, брат Соль (солнца), сын Мундильфари. Управляет ходом звезд. Перед гибелью мира будет проглочен чудовищным волком Фенриром. 4. Фебус - (лат. Febus) - Феб, в древнегреческих и древнеримских мифологиях одно из имён Аполлона (бог Солнца в Древней Греции, сын Зевса, бог-целитель и прорицатель, покровитель искусств. Изображался прекрасным юношей с луком или кифарой). 5. Ясон - в древнегреческой мифологии предводитель аргонавтов, отправившихся на корабле "Арго" за золотым руном. С помощью колхидской царевны Медеи добыл руно, взял Медею в жёны. Когда решил жениться на дочери коринфского царя, Медея погубила соперницу, а своих детей от Ясона убила на его глазах. Сам Ясон дожил до старости и погиб под обломками обветшавшего "Арго", когда заснул в его тени. 6. Лив - Лив и Ливстрасир - в скандинавской мифологии человеческая пара, женщина и мужчина, которым суждено спастись во время гибели мира и стать прародителями нового поколения людей.
Ginger: tirmeilin сильно. Реалистично. Ужасающе.
tirmeilin: Ginger спасибо:)
Ginger: tirmeilin Ваши фики читаю с удовольствием, хотя Люпина не переношу вообще. Мне кажется очень убедительным то, что Вы пишите. И плюс, это легко читается.
tirmeilin: Ginger , спасибо Вам огромное по всем пунктам:)) Я очень, очень рада!И тронута
maniago: я не очень поняла конец =(
tirmeilin: maniago курсив - это реминисценция. Первая - во второй главе, когда нарушается время повествования, вторая - в последней. Можно их еще назвать воспоминаниями, которые вплетаются в ткань повествования.. Или вы не это имели в виду?
полная версия страницы