Форум » Большой зал » "Игрок", Том Риддл и УпСы "первого призыва", джен, PG-13, окончание (главы 52-54) от 26.10 » Ответить
"Игрок", Том Риддл и УпСы "первого призыва", джен, PG-13, окончание (главы 52-54) от 26.10
rakugan: Название: "Игрок". Автор: rakugan. Бета: ddodo. Жанр: драма. Рейтинг: PG-13. Герои: Том Риддл и УпСы "первого призыва". Дисклеймер: все права принадлежат Дж. К. Роулинг. Аннотация: формирование "первого призыва" УпСов - кто они и почему пришли к Тому Риддлу. Действие происходит в 1938-1946 годах. POV Рэйналф Лестрейндж. Предупреждения: фик содержит описание азартных игр, возможна сильная лексика. Комментарии: огромная благодарность автора принадлежит Ассиди - за идею, ddodo - за то, что превратила сырой текст в литературное произведение, а также chergarka, d_tonks, menthol_blond, miss_dippet, polina_dear и risteyana — за вдохновение и поддержку при написании фика. Отношение к критике: приветствуется. Главы 1-14 - http://fanfiction.fastbb.ru/?1-6-0-00000178-000-10001-0-1175186975 Главы 15-28 - http://fanfiction.borda.ru/?1-0-40-00008909-000-0-0-1190839636 Главы 29-37 - http://fanfiction.fastbb.ru/?1-0-0-00009167-000-10001-0 Главы 38-44 - http://fanfiction.borda.ru/?1-0-120-00009285-000-0-0-1207445357
Ответов - 7
rakugan: Глава 52. После их ухода мы просидели недолго. Эйвери уже порядком нагрузился, и Нотт вызвался доставить его домой. Он смущенно предложил внести свою долю в оплату счета, но Том только отмахнулся. Когда Нотт с Эйвери ушли, Том откинулся на спинку стула и сжал виски руками. Было уже почти одиннадцать часов. Потолок ресторана превратился в имитацию неба Южного полушария — все созвездия незнакомые. Пламя сотен свечей отражалось в водопаде, оркестр на сцене играл испанское танго с кастаньетами, на площадке танцевали пары, а зал гудел от множества голосов. За соседним столиком, отделенным от нас маленькими джунглями, веселилась какая-то шумная компания. — Голова болит? — посочувствовал я. — Да, — ответил Том, морщась. — Я пил сегодня зелье от легилименции, но, наверное, недостаточно... Он подозвал эльфа и приказал принести еще минеральной воды и счет. Потом вытащил из кармана маленькую бутылочку, залпом проглотил содержимое и запил водой. Прилетела очередная сова и приземлилась на край столешницы. — Что там еще? — раздраженно пробормотал Том. К лапе совы было привязано даже не письмо, а, скорее, записка — мне показалось, что это почерк Борджина. Том написал на обороте ответ такими резкими движениями, что перо дважды прорвало пергамент. "Я в "Элизиуме". Скоро буду. Ждать не надо". Отправил сову, бросил подошедшему эльфу мешочек с галлеонами и обернулся ко мне: — Рэй, я тебя хотел попросить вот о чем... Если все пройдет удачно и мы купим "Элизиум", я не смогу им заниматься. — Почему? — Мне будет не до того. А Касси Малфой может решить, что он тут самый умный, и начнет мошенничать с прибылью. Розье вряд ли сможет за ним проследить, он почти все время в своей школе. Так что, сам понимаешь, кроме тебя, некому. Я напишу доверенность, чтобы ты мог от моего имени — как контролирующего акционера — распоряжаться доходами "Элизиума" и Walpurgis Knights, подписывать любые договоры и принимать решения. Будешь следить за отчетностью, чтобы Малфой не наломал дров и не вздумал нас надувать. Плюс чтобы он не напортачил с налогами, а то нам это боком выйдет. Если Малфой не будет внушать тебе доверия, снимай его к чертовой матери и назначай нового директора на свой выбор. Справишься? Я задумался. — Я постараюсь, хотя сейчас мне это кажется безумно сложным. Но ведь я же могу в любой момент поговорить с тобой... — Я буду в разъездах, — ответил Том. — Ты же знаешь, меня где только не носит. Но я думаю, ты разберешься. Можно было бы обсудить это подробнее, но меня волновало совсем другое. Та мысль, которая мучила меня полвечера, наконец оформилась окончательно, и мне очень нужно было задать Тому один вопрос. Тем временем эльф принес сдачу, которую Том, не глядя, сгреб в карман. — Пойдем? — спросил он и потер глаза. — А то мне завтра рано вставать... — Подожди минутку. Я хотел тебя кое о чем спросить. — Давай, — он кивнул и оперся подбородком на руку. Том выглядел таким уставшим, что мне стало его жалко и захотелось пойти на попятный. Но я знал, что потом мне не будет покоя, да и выпитое вино придавало решимости. — Я просто хотел знать, где ты взял деньги на покупку "Элизиума". Остальных это не интересует, им кажется, что ты умеешь извлекать галлеоны из воздуха... Но я-то знаю, что это не так. Откуда они? — Оттуда же, откуда все остальные, — Том зевнул. — Заработал. — Нет, — сказал я, внутренне напрягшись. — Я же знаю, какой процент ты получаешь с каждой сделки, и примерно знаю твои доходы. У тебя сейчас должно быть около полутора тысяч — а вносишь ты шесть. Откуда еще четыре с половиной? Эльф убрал со стола, заменил свечи в подсвечнике и исчез. Том обернулся, чтобы взять свою мантию, брошенную на спинку стула. — Рэй, я ведь уже ответил. — Ты меня не убедил. — Опять проснулась паранойя? — вздохнул он, оборачиваясь. — Думаешь, я отбираю кошельки у прохожих или граблю Гринготтс? — Нет, этого я не думаю. Я боюсь, что... Я спохватился и установил заглушающее заклятие. Шум голосов в зале отдалился, превращаясь в невнятный шорох. — Что я кого-то убил? — закончил Том мою фразу. — Нет, Рэй. Я, конечно, на такое вполне способен, но, знаешь, четыре с половиной тысячи галлеонов для меня уже маловато. Он посмотрел на выражение моего лица и рассмеялся: — Это была шутка. — Неудачная… Том, скажи, откуда деньги, я прошу. — Да не о чем тут говорить, — отмахнулся он. — На самом деле они не мои, а Борджина. Личные накопления, которые он решил на что-нибудь потратить, пока папаша не пронюхал и не наложил на них лапу. Вот и все. Это звучало убедительно. Если бы не одна маленькая деталь. — А, теперь понятно. То есть, ты с ним заранее договорился о покупке "Элизиума"? — спросил я и потянулся за своей мантией, сделав вид, что тоже собираюсь идти. — Да, да, — нетерпеливо ответил Том и встал. — Пошли уже, а то я так спать хочу, что просто с ног падаю... — Ты врешь, — сказал я, оставив свою мантию, где была, и не двигаясь с места. — Ты это только что придумал. Знаешь, почему я так считаю? Потому что прежде чем заговорить о покупке "Элизиума", ты сказал, что хотел сам оплатить мне учебу в школе права. Насколько я понимаю, из этих же денег. Не думаю, что у тебя случайно завалялись в кармане еще три тысячи галлеонов. — И что? — спросил Том, опять зевая. Но я видел, что он уже не хочет спать, что он напряжен и только изображает сонливость. — Я сейчас объясню. Только сядь, пожалуйста. Он сел и принялся вертеть в руках оставленное эльфом на столе перо. — Борджин — деловой человек. Он никогда бы не позволил тебе оплачивать из своих денег чье-то там обучение, притом что непонятно, когда и с какими процентами эти средства вернутся. Да и ты бы не стал в таком случае заниматься благотворительностью. Однако собирался, значит, деньги все-таки твои? — Чтоб я еще когда-нибудь помогал друзьям... — пробормотал Том. — Никакой благодарности, зато море претензий. — Том, я тебе очень благодарен, правда, — честно сказал я. — Ты для меня столько сделал и делаешь... Именно поэтому я должен знать, откуда деньги. Я за тебя боюсь, ты хоть понимаешь? Это от тех "темных дел", о которых говорил Тони? — Да нет же! — Том с досадой махнул рукой, так что пламя свечей заколебалось, а капли чернил разлетелись с пера на скатерть. — Те дела связаны с Пикерингом... Совсем другое. А насчет денег — хорошо, я тебе скажу. Я просто взял их взаймы у Борджина. Не хотел тебе говорить, ты же болезненно относишься к долгам. — Спасибо, — мне стало стыдно за свою настойчивость. — Правда, спасибо. Извини меня. — Да ничего страшного, — Том отложил перо. — Все, теперь мы можем уйти? — Конечно. Но когда он встал, я опять не двинулся с места. Мне очень хотелось ему поверить — но сомнения никак не желали рассеиваться. — Том, постой... — Рэй, хватит меня допрашивать! У меня уже сил нет! Пойдем! — Ты бы не стал занимать ради меня, — сказал я, глядя на чернильные брызги на скатерти. — Ты тоже никогда не любил долгов. Тем более что и нужды особой не было, я ведь в эту школу права не так уж стремился. — Хорошо! — Том пододвинул стул, так что тот со скрежетом проехался по полу, сел и опять схватил перо. — Ладно, черт побери! Тогда скажи ты, откуда эти деньги. Раз ни один мой ответ тебя не устраивает! — Я думаю, что действительно от Борджина, — медленно ответил я. Том пристально смотрел на меня, постукивая пером по столу. — Что это и вправду его личные средства. Вот только дал он их тебе не ради покупки "Элизиума" и не в долг, а просто так. В подарок. — Замечательно! И с чего бы, интересно, Борджин стал делать мне такие подарки?! Мне стало очень холодно, как будто я замерзал изнутри, превращался в комок льда. — С того, что ты его любовник. *** — Что? — спросил Том, изумленно моргая. Это было так естественно, что я бы даже поверил. Но я знал Тома слишком хорошо и замечал малейшие детали — например, то, как медленно он отложил перо, чтобы скрыть дрожь в руках. Значит, я попал в точку... — Ты его любовник, — повторил я. Том вздохнул, сел поудобнее и покрутил пальцем у виска. — Рэй, ты слишком много выпил. Знаешь, будь на твоем месте кто-то другой, я бы сейчас вызвал его на дуэль. Или прямо так врезал бы, без церемоний. Но тебя я просто прошу: хватит сочинять, и пошли отсюда. — Я не сочиняю, — сказал я. — Понимаешь, все ведь складывается одно к одному. Я видел тебя с Борджином на улице... Стоит тебе задержаться, он пишет тебе записки и разыскивает через камин... Это звучало глупо, конечно. Том рассмеялся: — Слушай, мне за день приходит два десятка сов, и еще столько же людей говорят со мной через камин. А на улице я вообще могу появиться с кем угодно. Давай теперь запишем половину Англии в мои любовники! — Нет. Это другое. Я видел лицо Борджина, когда он смотрел на тебя. То, что он влюблен, ясно, как... Я не мог найти слов. — Ясно, как день, как сто, как тысяча дней, не знаю! Влюблен до безумия. А тебя это раздражает, тебя злит его навязчивость. Он это видит, но ничего не может поделать, вот и пытается тебя удержать — хоть деньгами, хоть чем... — Бред, — коротко ответил Том. Я мучительно, смертельно хотел ему поверить. В конце концов, все мои доказательства были ничтожны, шатки, как карточный домик... Но стоило вспомнить счастье на лице Борджина, сияние в его взгляде, — и я опять убеждался, что прав. Иначе просто быть не могло. — Скажи мне правду, — попросил я. — Просто ответь: да или нет. Я больше не буду настаивать, честно. Только скажи мне правду. Том слегка улыбнулся, и я успел на мгновение поверить, что он скажет "нет", — мне уже было наплевать, истина это или ложь. Я так хотел услышать "нет"... И услышал: — Да. Наверное, я так на него посмотрел, что Том взорвался. Швырнул перо на стол, и оно пролетело по скатерти, оставляя черный извилистый след. — Да, черт тебя побери, да! Ну что, услышал правду?! Доволен?! — Давно? — это было все, что я сумел выговорить. — С сентября. С сентября... Сейчас начало июля. Почти год. — Борджин — чистый гомосексуалист, — сказал Том, поднимая перо. — Женщины его никогда не привлекали. Когда он учился в Париже на курсах антикваров, у него был друг, с которым они жили вместе. Потом началась война, оба завербовались в ополчение, но друга убили в первые же дни. Немцы тогда смяли французские линии, там была страшная мясорубка... Эндрю сумел перебраться в Британию, где вступил в Силы самообороны. После демобилизации пытался жить нормальной жизнью, даже хотел заключить фиктивный брак, чтобы ни у кого не возникало вопросов. Но тут появился я... — Зачем тебе это понадобилось? — почти шепотом спросил я. — Да низачем, — ответил Том, пожав плечами. — Просто хотелось наконец попробовать, интересно же. А потом понравилось… Тем более когда за это еще и платят. Я ведь не соврал, эти четыре с половиной тысячи я честно заработал. Я не мог его слушать. Зажал уши ладонями, но Том, резко наклонившись вперед, силой заставил меня убрать руки. — Что такое? — спросил он с усмешкой. — Я оскорбляю твой нежный слух? Но ведь ты сам этого хотел! Ты так упорно добивался от меня ответа! И что, теперь ты счастлив? Рэй, какого черта ты хочешь слышать правду, если не знаешь, что с ней делать?! Я попытался высвободиться, но Том сжимал мои запястья, как тисками. — А может, ты сам хотел бы быть на месте Борджина? — резко спросил он. — Теперь твоя очередь говорить правду — скажи, ведь хотел бы? Да наверняка, иначе зачем бы закатывал мне сцены ревности?! — Это не сцена ревности, — прошептал я. — Да ну? А что же это такое?! Он отпустил мои руки и встал, сдернув свою мантию со спинки стула. — Ладно, с меня хватит! Я ухожу. Я не мог даже посмотреть на него. Перед глазами метались отблески света на паркете и белый край скатерти. Левая рука начала ныть, от пальцев вверх расползалось онемение. — Ты шлюха, — сказал я, с трудом двигая губами. — Самая обычная дерьмовая шлюха. То, что тебе много платят, дела не меняет. Это сейчас ты берешь за свои услуги по тысяче галлеонов, а потом покатишься вниз и закончишь в Ночном переулке, где за десять сиклей будешь ложиться под любого... Том мгновение молчал. Потом размахнулся и влепил мне такую пощечину, что у меня искры перед глазами запрыгали. И ушел. *** Когда я наконец сумел поднять голову, то обнаружил, что рядом стоит эльф, терпеливо выжидающий, пока я уйду, чтобы сменить скатерть. Я забрал свою мантию и направился к выходу. Аппарировать не было сил, и я кое-как дошел до общественного камина. Дома было тихо. Мама, не дождавшись моего возвращения, уже легла спать. Я не помню, как сам уснул в ту ночь. Будто провалился куда-то. Проснулся, когда было уже совсем светло, да и неудивительно — четыре часа пополудни... И тут же вернулось вчерашнее, словно в моей голове запустили пластинку с того самого места, где она остановилась накануне. Я пытался ее остановить. Я даже встал, даже оделся, даже заправил постель. О чем-то поговорил с мамой, попробовал поесть, но ком стоял в горле, и я не мог проглотить ни кусочка. Поэтому вернулся наверх, упал на кровать и так пролежал, не шевелясь, очень долго. Не знаю, сколько. Во всяком случае, когда я посмотрел в окно, уже темнело. Я не спал. Я пытался думать, но любые рассуждения тут же заходили в тупик. Я знал только, что мне очень плохо, но никакая логика не помогала понять, почему. Разум умывал руки: дескать, не могу взять в толк, из-за чего ты так переживаешь. С кем живет Том, с кем он проводит ночи — его личное дело, которое тебя не касается. Да, это рискованно, да, если это выйдет наружу, то погубит его репутацию, его карьеру. Хотя, собственно, все зависит от того, как посмотреть... В конце концов, половину Визенгамота можно смело отправлять в Азкабан за то же самое. Так о чем ты волнуешься? Ни о чем, говорил я. То есть... Если бы я сам знал! Какой ты странный, замечал разум. Человек всегда должен знать, почему он чувствует то или иное. Конечно, ты потрясен, что он берет с Борджина деньги. Это ужасно, это отвратительно. Поговори с ним, убеди его прекратить. Он должен прислушаться, он всегда тебя слушает... Но, собственно, к этому все и сводится, разве нет? Нет, отвечал я. То есть, да, конечно, к этому... Только отчего же мне так плохо, скажи, господин всезнайка? Может, тебя задело, предполагал голос, что он заподозрил, будто ты хочешь быть на месте Борджина? Что назвал твое вполне оправданное беспокойство "сценой ревности"? Ну, так он сказал это, чтобы тебя позлить. И ты совершенно прав, что оскорбился. Это низкое, подлое, мерзкое обвинение, и он вполне заслужил, чтобы ты разорвал дружбу с ним после такого, и... Вон, говорил я. Пошел вон. Просто убирайся и не трогай меня. Временами я пытался встать, но чувствовал такую страшную слабость, словно из меня выкачали все силы. Будь рядом дементор, я бы решил, что это его вина ("Да-да, спиши все на дементора", — иронизировал внутренний голос), но откуда ему взяться? Я доползал до окна, чтобы покурить, я сидел на подоконнике, и у меня не было сил поднять руку с сигаретой. Пепел сыпался за окно, летел вниз, на клумбу ("Смотри, не кидай тлеющий окурок на мамины цветы, она обидится", — предостерегал голос), и во рту у меня был мерзкий вкус застоявшегося дыма, и ровно такая же мерзкая горечь внутри. А потом голос разума окончательно умолкал, и вокруг была уже одна только серая пелена. Плескалась мутно-зеленая грязная вода, накрывая меня с головой, обжигая гортань, разрывая легкие. В воде плавал мусор, в водоворотах вертелись обрывки игральных карт, в волнах тонули и всплывали трупы, раздувшиеся, как воздушные шарики. Пена на поверхности была то бурая от крови, то грязно-белая и вязкая от чего-то другого, а на илистом дне поблескивали золотые галлеоны. Мешанина секса, денег, игры, грязи, крови, предательства, убийства, безразличия, забвения... Та сторона во всей своей красе. Ну, здравствуй, родная. Давно не виделись. Потом я уже ни о чем не думал, а просто лежал, уткнувшись в подушку. Я хотел стереть себе память, но знал, что это не поможет. Прошлое не изменится от того, что я о нем забуду. Так что я просто забирался под одеяло, все глубже и глубже, как ребенок, прячущийся от боггарта, и уходил мыслями все дальше, дальше, дальше... Вот наш седьмой курс. Ало-синий флаг трепещет над башней игрушечного замка, трибуны ликуют, Том опускает меч на плечо Вилли Трэверса. "Возвожу тебя в рыцарское звание, помни о данной тобою присяге...". Нет, не то. Раньше, еще раньше. Шестой курс. Колеблющееся пламя свечи, каша из крови и соли на полу, промокший дневник, черный, отблескивающий серебром нож. Я дергаю Тома за плечо, его голова откидывается назад, у него совершенно белое лицо и пустой взгляд... Ох, нет, только не это. Пятый курс. Скрежет отодвигающейся стены, шорох змеиной чешуи, Плакса Миртл сползает по стенке, у нее огромные удивленные глаза за толстыми стеклами очков... Не могу, не надо! Назад, скорей отматываем назад... Четвертый курс, каникулы. В воздухе пахнет яблоками и приближающейся осенью. Мы лежим в саду на одеяле и смотрим на небо через листья акаций. Голова Тома лежит на моем плече, это неудобно, плечо немеет, но мне не хочется говорить ему, чтобы подвинулся, потому что это приятная тяжесть. А Том дует на семечки татарника, они взлетают и потом медленно-медленно падают вниз, опускаясь на лицо, запутываясь в волосах... Пушистый хохолок щекочет мне нос, другое семечко садится на щеку, и Том, повернув голову, снимает его с моей щеки губами, легко, как будто целует. Я отмахиваюсь: ты чего, мокро же! — а он говорит: да просто лень было руку поднять... Я утыкаюсь в подушку еще глубже, а поток воспоминаний кружится и кружится в моей голове. Июльское утро, отчаянный стук в дверь, Том на пороге — пропахший пылью, потом и бензином, с холщовой магловской сумкой в руках. Он встряхивает ее за уголки, и из сумки сыплются деньги — много, целая куча бумажек, похожих на облетевшие листья. А Том смеется и никак не может остановиться, пока до меня не доходит, что у него истерика. Я пою его водой, она льется на пуловер, а Том говорит: "Помнишь, я обещал тебе, что случится чудо? Помнишь, помнишь?..". Я помню. Я все помню. Морозная зима, обледеневшие улицы, а я иду в игорный дом, еще не зная, что меня там ждет. И вот уже Бобби Крэйн сидит за столом, глядя на меня тяжелым, немигающим взглядом. "Вот тебе подарочек на память"... Удавка захлестывает мне шею, я задыхаюсь, падаю в черную пропасть... Том стаскивает с меня одеяло, трясет за плечо: "Да что случилось?" — и видит след от петли. Смотрит, смотрит... Через секунду он уже будет метаться по комнате, тащить меня в ванную, переодевать, поить зельем, — но пока мгновение тянется и тянется, и я вижу его глаза, но никак не могу определить их выражение, когда он смотрит на эту багровую полосу у меня на шее... Еще отматываем назад. Кухня у нас дома, в плите пылает огонь, на тяжелой чугунной сковороде жарится морковка с луком. Я снимаю шкуру с зайца, а Том сидит напротив и рассказывает мне об Уоллесе. "Знал бы ты, как я ненавижу себя за то, что беру у него деньги! Пускай это мелочь, пять, десять, двадцать фунтов — но получается, что я продаюсь... Я потому так и боялся тебе говорить. Думал, презирать начнешь". "Не начну. Я не стану тебя презирать, что бы ты ни сделал...". Нет, это тоже не надо. Не могу, не хочу вспоминать. Скорей дальше... А вот и дальше. Тамбур в Хогвартс-экспрессе, пол дрожит от стука колес, стены раскачиваются, за окном проносятся огни, а мы с Томом ссоримся, впервые в жизни серьезно ссоримся — из-за того, что я играю в покер. "У меня долги, ты понял? Уж не ты ли их выплатишь, господин умник?!". "Может, и я". Назад, назад, назад. Месяц, два, три, полгода... Мерцающие огоньки свечей, алые львы на серебряном полотнище, каменная плита над могилой. На мне черная, глухая траурная мантия, волосы острижены коротко и неровно. По хогвартской спальне я брожу, как чужой, и никого не узнаю. Вечером Том, не обращая внимания на мои протесты, отодвигает полог на кровати и садится рядом. "Расскажи об отце. Что хочешь. Расскажи, каким он был". Каким он был... А вот еще более раннее воспоминание. Здесь папа еще жив, а мама молодая, спокойная и счастливая. Я сижу под палящим солнцем на скамейке, рядом с автобусной остановкой в Хейбридже. Наконец подъезжает автобус, и Том спрыгивает с подножки, держа в руках маленький потрепанный чемодан. Дорожка через лес, заросли черемухи... Через пару дней папа берет нас с собой в замок Певерил. Выщербленные каменные ступеньки, арочные проемы окон, "здесь долгое время жили потомки Салазара Слизерина"... Дальше, дальше, дальше. Класс зельеварения, мокрые парты, пылинки танцуют в косых солнечных лучах из окна. Том разрывает тряпку пополам и протягивает мне половинку. Плещется вода в ведре, с тихим шорохом граммофонная игла опускается на пластинку. "One of these days I'll meet you", — поет глубокий, слегка хрипловатый женский голос. Однажды я тебя встречу... Проигрыш. Кода. Игла доходит до внутреннего круга и останавливается. Можно снимать пластинку и убирать в конверт. Насовсем. Мне так больно, что хоть кричи. Ведь это же все было, было... Почему все так закончилось? Почему мы оказались там, где мы сейчас? Ты же обещал, что случится чудо! Помнишь? Помнишь?!
rakugan: Глава 53. На следующий день наступило оцепенение, как всегда бывает после сильной встряски. Зато хоть работа помогала забыться. По вечерам я сидел над уставными документами Walpurgis Knights, которые следовало переделать, и каждый раз, когда видел фамилию "Риддл", мне становилось тошно, и хотелось швырнуть пергаменты в камин. Но кто же, кроме меня, всем этим занимался бы? И я сидел, и переписывал, переписывал проклятые строчки, чтобы уже покончить с ними, а потом, когда юридические дела будут улажены, выйти из доли, навсегда порвать с этой затеей — и с Томом. Кроме того, я отправил документы на поступление в Дарэм. Пришел ответ, что в субботу, двадцатого июля, меня ждут на собеседование. Я не ожидал, что все случится так скоро, и теперь лихорадочно штудировал учебник по основам права. Саймондс взялся меня проверять и каждый вечер перед уходом из конторы нещадно гонял по пройденным параграфам. Так что мне было, чем занять мозги, и времени думать о случившемся почти не оставалось. В довершение всего однажды днем явился Обадия Смит. Саймондс с радостью оставил меня с ним общаться и ушел на обед. Я налил Смиту чаю и сделал вид, что внимательно его слушаю. Не слушать, впрочем, было трудно — пронзительный голос Обадии вонзался мне в уши, как раскаленная спица. — ...чаша Хельги Хаффлпафф, и медальон, принадлежавший самому Слизерину! Они есть в описи имущества, но я не могу их найти! Он раскраснелся еще сильнее, чем обычно, и то и дело шумно переводил дух. — Может, ваша тетя хранила их в Гринготтсе? — предположил я. — Туда можно послать официальный запрос, но только после того, как вы войдете в наследство, а это будет через полгода... — Через полгода?! Чтобы они до тех пор пропали окончательно?! Вы обязаны мне помочь! Вы должны их отыскать! Вы хоть представляете, сколько они стоят?! Лучше всего я сейчас представлял себе, как затолкал бы в глотку Обадии пресс-папье. Эта картинка стояла передо мной прямо-таки как живая. Вместо этого я сказал: — Мистер Смит, мы не занимаемся розыском похищенного имущества. Независимо от того, что это — медальон Салазара Слизерина или шляпная булавка. Это не наша специальность. Вам нужно подать заявление в Департамент правопорядка или обратиться к частному детективу. Если хотите, мы можем порекомендовать хорошее... — Меня и так ободрали, как липку, в том числе ваш Саймондс, а теперь я должен платить сыщикам?! Я думал хотя бы получить возмещение, пришел в страховую компанию, а они так нагло со мной обошлись! "Ничего не можем поделать", — скривившись, передразнил он. — Деньги за страховку брать горазды, а платить потом — фигушки! Ворье, хамы, подлецы ... — Мистер Смит, — перебил я, — страховая компания в данном случае совершенно права. Нужно либо отыскать эти предметы, либо доказать, что они украдены. Иначе возмещения вы не получите. Откуда страховщику знать — может, вы сами припрятали чашу и медальон, чтобы получить за них компенсацию? — Ничего я не прятал! — загремел Смит. — Я этого и не говорил. Я пытался объяснить... — Не надо мне ничего объяснять! — он вскочил, схватив шляпу. — Все вы заодно! Вымогатели, мошенники, проходимцы... Смит еще долго разорялся на лестнице, и его было слышно даже тогда, когда он вышел на улицу. Вся эта рутина на работе отвлекала, и к концу недели я был почти спокоен. Мне не хотелось идти на свадьбу к Розье, но выхода не было. Чем бы я оправдал свое отсутствие? Колин не разговаривал бы со мной до конца своих дней. Вдобавок я должен был исполнять обязанности шафера жениха, так что выкрутиться было невозможно. И ведь Том наверняка придет, он не может туда не явиться... Ладно, в конце концов, там будет много народу, может, мы даже не столкнемся. Как-нибудь переживу. *** Но все равно в назначенный день я никак не мог заставить себя аппарировать. Мама ушла заранее, чтобы помочь миссис Розье с последними приготовлениями, а я все слонялся по дому, то доставал из шкафа выглаженную рубашку, то забывал, куда ее положил, и отправлялся искать новую. Меня ждали к трем пополудни, а я смог собраться только к четырем. Аппарировал к морю и сначала долго шел вдоль полосы прибоя по мокрому песку, потом курил на камне, потом отчищал от песка ботинки. Погода была прохладная после вчерашнего дождя, море выглядело темным и неприветливым. Вскарабкавшись по тропинке на холм, я свернул к дому Розье. Дом встретил меня непривычной чистотой. Каменную дорожку не просто подмели, а, кажется, вымыли с мылом, живую изгородь заново подстригли, в саду выпололи все сорняки. Окна сверкали, а на лужайке был установлен огромный белый шатер. Поддерживавшие его столбики были увиты розами, туго натянутое полотнище слегка вздрагивало от ветра. Под шатром виднелись расставленные рядами длинные столы. Туда-сюда носились эльфы — судя по эмблемам на полотенцах, их взяли напрокат у Фортескью. Миссис Розье отдавала им указания, а рядом стояла моя мама в палевой летней мантии и тонких перчатках. — Как ты думаешь, — обеспокоенно спрашивала миссис Розье, — может, поставить согревающие чары? Ветер усиливается... Мама хотела ей что-то ответить, но обернулась и увидела меня. — Рэй, где ты был? Почему так долго? Я уже стала волноваться! Миссис Розье сунула мне стопку каких-то карточек. — Скоро начнут собираться гости. Ты будешь раздавать им карточки, где написано, кто где сидит и какую даму ведет к столу. А затем... Она рассеянно оглянулась и вдруг застыла на месте, а потом слабым голосом спросила: — Элси, ты видишь этот ужас? — О нет! — ахнула моя мама. Я посмотрел туда же, куда они обе, ожидая увидеть приткнувшегося среди блюд красношапочника или спрятавшуюся под скатертью мантикору. Но тарелки и бокалы были расставлены в идеальном порядке, и никакого ужаса не наблюдалось. — Вы о чем? — тупо спросил я. — Я так и знала! — трагически сказала миссис Розье, проигнорировав мой вопрос. — Я знала, что нет смысла ни о чем просить этого человека! Ему все безразлично. Можно подумать, женится не его родной сын, а кто-то приблудный. Моргана-защитница, дай мне пережить этот день... Неужели было трудно наколдовать последнюю партию тарелок так, чтобы рисунок совпадал с остальными?! Только теперь, присмотревшись, я заметил, что на некоторых тарелках розочки расположены иначе, чем на прочих. Я хотел было сказать, что никто не заметит, но вовремя прикусил язык. Мама взяла миссис Розье за руку и стала убеждать ее, что все будет в порядке, а тарелки она прямо сейчас переколдует. Ведь известно же, что мужчинам нельзя доверять такие серьезные вещи. Миссис Розье закрыла глаза и сказала: "Элси, не утешай меня. Я знаю, что это будет катастрофа...". Я воспользовался моментом, чтобы улизнуть. В передней я положил свой подарок на специально отведенный для этого стол, где уже возвышалась горка упакованных в яркую бумагу коробок. Мистера Розье я нашел в гостиной — он читал спортивный листок. Прислушавшись к разговору на лужайке, он спросил: — Ты не в курсе, в чем я еще провинился? — Кажется, вы не так наколдовали тарелки. Пробормотав: "О Мерлин великий!", мистер Розье опять уткнулся в газету. Поднявшись на второй этаж, я постучал в дверь спальни Колина и услышал раздраженное: — Войдите! Окно в комнате было открыто настежь, и теплый ветер раскачивал занавеску. Колин в расстегнутой рубашке лежал на кровати и курил. Увидев меня, он обрадовался: — Рэй, как хорошо, что ты пришел! А то я скоро чокнусь. У меня есть огневиски — будешь? Надо срочно выпить, иначе я не переживу этот день. — То же самое только что говорила твоя мама. Колин тяжело вздохнул. — А ведь мы с Эвелин хотели нормальную современную свадьбу. Думали, что соберемся нашей компанией, пойдем куда-нибудь посидеть... Но нет! Родители об этом и слышать не захотели! "Все должно быть, как полагается, иначе что скажут люди?". В результате позвали орду троюродных дядюшек и тетушек, которых я в глаза не видел. Явится даже бабушка Дэйзи из Норфолка. Ей уже сто шестьдесят лет, и никто не помнит, кем она нам приходится. Но, видите ли, она всегда присылает открытки на Рождество и обидится, если мы не пригласим ее на свадьбу! В жизни не думал, что у меня столько родственников... — А где Друэлла? Он отмахнулся, протягивая мне стакан с огневиски. — Лучше не спрашивай... С утра поссорилась с мамой, теперь сидит в своей комнате и дуется на весь мир. Понимаешь, она будет подружкой невесты и по этому случаю заказала себе какое-то сногсшибательное платье. Но мама заявила, что оно слишком открытое, а это неприлично для девочки ее возраста, так что надо надеть поверх шаль, или что-то такое. Дрю, естественно, заявила, что никакую шаль надевать не будет, потому что это старомодно. Мама позвала на помощь отца, тот спросил, зачем он столько воевал, если теперь у него нет пяти минут покоя в собственном доме... С тех пор родители друг с другом не разговаривают. А Дрю сначала кричала, что ее все ненавидят и что ни на какую свадьбу она не пойдет, а потом заперлась у себя в комнате. Сейчас, наверное, рыдает. — Жуть, — посочувствовал я. — И что, она так и будет сидеть взаперти? — Да ну, если бы! — Колин фыркнул. — Она же сама попросила меня пригласить Сигнуса Блэка. Так что сейчас успокоится и выйдет, как миленькая. А вот я точно свихнусь. Рэй, если хочешь хороший совет, никогда не женись. Потому что... Я так и не успел узнать, почему. Явился эльф и сказал, что молодому хозяину срочно надо одеваться, а меня ждут внизу, потому что пришли первые гости и пора раздавать им карточки. *** На лужайке перед домом уже и вправду была группа взрослых ведьм и волшебников в парадных мантиях. Мне следовало искать их имена в списке и выдавать им карточки вместе с тоненькими бумажными сборниками свадебных гимнов. Предполагалось, что Друэлла мне поможет, но я не очень на это рассчитывал. Как выяснилось, правильно. Друэлла появилась через полчаса, и когда я увидел, как она идет по дорожке, то понял, почему платье казалось миссис Розье "слишком открытым". Оно было сшито из какого-то шуршащего материала апельсинового цвета с золотыми нитями. Нет, снизу платье было вполне приличной длины — с широкой юбкой до самого пола, обшитой оборками. Зато сзади оно оставляло открытой почти всю спину, а на груди держалось неизвестно как — должно быть, на чистой магии. В наши дни его сочли бы абсолютно нормальным и даже, пожалуй, пуританским, но для сороковых годов это было на редкость смело. Волосы у Друэллы были уложены с той небрежной естественностью, какая достигается только многими часами в парикмахерской. Еще она слегка подкрасила глаза, надела серьги, от нее пахло духами… Я понял, что пялюсь на нее, как баран, только когда Друэлла раздраженно спросила: — Ну, чего уставился? — Ты... — я сглотнул. — Ты очень хорошо выглядишь. — Я знаю, — ответила она таким тоном, в котором ясно звучало: "Хорошо-то хорошо, да не про тебя!". Потом Друэлла взяла у меня половину карточек и принялась разглядывать гостей, словно искала кого-то. Я быстро понял, кого, когда взгляд у Друэллы вдруг стал пристальный, внимательный и спокойный, словно у охотника, "поймавшего" контур дичи в колечко арбалетного прицела. Не глядя, она сунула мне свою стопку карточек, потом солнечно заулыбалась и не спеша двинулась к вновь пришедшим гостям, раскачивая бедрами, так что оборки на юбке при каждом шаге двигались вверх-вниз. Я поймал себя на том, что не могу оторвать взгляд от этих оборок и от плавных движений Друэллы — совсем как мартышка, завороженная извивами колец питона. Другие оказавшиеся поблизости мужчины явно испытывали то же самое, чуть ли не автоматически поворачивая головы ей вслед. А Сигнус Блэк, к которому Друэлла направлялась, кажется, вообще потерял дар речи. Наконец я сумел стряхнуть наваждение и вспомнил, что у меня еще груда карточек и море гостей впереди. Вдобавок, стоило появиться кому-то, хоть отдаленно похожему на Тома, как сердце у меня обрывалось и летело куда-то вниз. Увидев Эйвери и Долохова, я ужаснулся, что Том пришел с ними, но его не было. Он появился минут через пятнадцать, и я, за секунду до того разглядывавший гостей до боли в глазах, узнал его силуэт мгновенно, как узнавал всегда, на любом расстоянии. Я застыл на секунду, потом схватил Эйвери за рукав, пробормотал: "Слушай, подмени меня, я в туалет", — и смылся в дом, а там и вправду заперся в туалете и просидел полчаса, прислушиваясь к шагам в коридоре. Когда я вернулся, ни Тома, ни Долохова нигде не было видно, а Эйвери уже успел разозлиться на мое отсутствие. Впихнув мне остаток карточек, он ринулся высматривать эльфа, разносившего напитки. А я остался — и тут же получил второй страшный удар, потому что в девушке, как раз входившей в калитку, узнал Джейн. Они что, сговорились меня добить?! Джейн шла ко мне, улыбаясь и протягивая руку. Волосы у нее были уложены в косу вокруг головы, и вообще она как-то повзрослела, посерьезнела и похорошела с тех пор, как мы в последний раз виделись. На ней было белое платье с широкой юбкой и большими розами по подолу, а на руке, как я успел заметить, не было обручального кольца. Странно, что она его не носит. Хотя мало ли по какой причине женщины не надевают кольца... Мы успели только поздороваться, когда, к счастью, появились новые гости, и Джейн ушла, чтобы не мешать. Чуть позже, столкнувшись с Колином, я накинулся на него: — Откуда здесь взялась Джейн?! — Это Эвелин ее пригласила, — защищался он. — С чего вдруг? Они никогда особенно не дружили! — Ну, мало ли... — Ты мог бы меня предупредить! — И что бы ты делал? Сбежал? — Нет, но я бы морально подготовился... — Тебя никто не заставляет с ней разговаривать, — огрызнулся Колин. — И вообще, я и без того нервничаю. Ты бы лучше поддержал меня в такой момент! Он закурил, быстро и жадно затягиваясь, но тут появилась миссис Розье и спросила, чего ради мы здесь торчим, если все уже в сборе и чиновник из Министерства давно прибыл. Нас отвели в шатер, туда, где в самой середине, под высоко натянутым полотнищем, было большое свободное пространство. На нем расставили стулья, и все гости уже расселись, а посредине стоял маленький человечек в фиолетовой мантии с пергаментом в руках. Колин остановился рядом с ним, а меня поставили чуть поодаль. Идя по проходу, я заметил с левой стороны Тома, а с правой мелькнуло платье с розами, так что теперь я не мог смотреть ни туда, ни туда. Оставалось рассматривать потолок. Колин прошептал: "Чувствую себя круглым идиотом". Министерский чиновник откашлялся и сделал шаг вперед, касаясь горла палочкой, чтобы усилить голос: — Леди и джентльмены, сегодня мы собрались здесь, чтобы отпраздновать союз двух любящих сердец... Слева какой-то тип установил треножник с колдографом, а за спиной министерского чиновника, шурша нотами, занимал свои места оркестр фей. Когда чиновник умолк, дирижер, крохотный фейри с зеленой кожей и острыми ушками, облаченный во фрак, постучал по пюпитру, и музыканты подняли смычки. Потом он взмахнул рукой — и скрипки заиграли старинную нежную мелодию, которая всегда звучит на волшебных свадьбах. Все вокруг уже открыли сборники гимнов. — De bons plants plante ta vigne, a sang pur marie ta fille*, — пели собравшиеся, вторя скрипкам. Я сам был совсем не в том настроении, чтобы петь, так что только открывал рот. Украдкой оглянувшись, увидел, что по ковровой дорожке между стульями торжественно идет мистер Трогмортон, очень солидный и серьезный в парадной черной мантии, ведя под руку Эвелин, всю в белых кружевах и с венком флер-д'оранжа на голове. За ней шла Друэлла, поддерживая шлейф невестиного платья. Сидевшие поблизости дамы, как по команде, полезли в сумочки за носовыми платками. Миссис Розье громко всхлипнула. Я поискал взглядом свою маму и увидел, что у нее тоже слезы на глазах. Только одна сморщенная, как гриб, совсем старая ведьма в первом ряду захихикала и сказала: "Миленькое платье!". Перехватив мой взгляд, она подмигнула. Чиновник из Министерства еще некоторое время вещал насчет радостного дня, любви и счастья, а потом принялся задавать обычные вопросы: знает ли кто-нибудь причины, по которым этот мужчина и эта женщина не могут пожениться? Никто таких причин не знал, и чиновник провозгласил, что приступает к церемонии бракосочетания. Оркестр опять заиграл, в воздухе закружились розовые лепестки, а Колин, нервно откашлявшись, взял руки Эвелин в свои. — Берешь ли ты, Колин Эрнест, в жены Эвелин Мэри... Затрещала вспышка колдографа, чиновник прошептал: "Теперь невеста". Потом, когда клятвы были принесены, он вышел вперед, чтобы разломать над головами жениха и невесты свадебную лепешку. На волосы Эвелин сыпались крошки, так что она была будто припорошена снегом. Затем молодожены трижды пили вино из одного бокала. Наконец чиновник взмахнул палочкой, и длинная золотистая лента связала руку Колина с рукой Эвелин. Посреди зала прямо в воздухе, невысоко над паркетным полом, вспыхнул огонь. Под пение труб и скрипок Колин трижды обвел Эвелин вокруг него. Когда они сделали последний круг, пламя взлетело вверх и рассыпалось белыми искрами. Все хлопали в ладоши, на молодоженов посыпался дождь из серебряных звезд, под потолком закружились бабочки. Колин, раскрасневшийся и счастливый, целовал Эвелин, отбрасывая фату, которая ему мешала. Потом все бросились их поздравлять. Когда я подошел, Эвелин звонко чмокнула меня в щеку, и я даже сумел искренне улыбнуться ей. *** На последовавшем обеде я решил как можно быстрее напиться. В принципе это не сложно, если ничего не есть, зато опрокидывать в себя огневиски стакан за стаканом. Но алкоголь все равно действовал слабо — я был словно сухая земля, в которую можно лить жидкость галлонами, и толку не будет. Чем больше я пил, тем трезвее себя чувствовал. Чудесная дымка опьянения, приносящая безразличие ко всему и вся, так и не появилась, хотя я очень на нее рассчитывал. Мне пришлось говорить тост, и я даже успешно с этим справился. Во всяком случае многие гости говорили куда хуже. Но все равно мне было очень стыдно перед Колином. У него свадьба, надо радоваться, а я сижу мрачный и пялюсь только в свою тарелку, боясь ненароком встретиться взглядом... С кем? Да все равно, с кем. Я не хотел видеть никого. По счастью, Колин мало что замечал вокруг, кроме своей невесты. Зато Эвелин оказалась куда наблюдательнее и несколько раз спрашивала, что случилось. Я сказал ей, что у меня болит зуб, и получил море сочувствия. Когда начались танцы, я, как полагается, пригласил невесту на вальс, а потом хотел было смыться. Но пришлось танцевать еще и с Лорин Яксли, и с Патрицией Хайсмит... Да откуда же у Эвелин столько подружек? Наконец я сбежал от них, но совсем уйти не мог, так что просто отирался у стенок шатра, прячась за группками гостей. Четверо толстых старых волшебников, которые курили трубки и обсуждали банкротство какого-то жабьего питомника, пришлись как нельзя кстати. За их широкими спинами я провел почти сорок минут, сожалея только о том, что не могу так скрываться до поздней ночи. Потом меня нашла Друэлла и со словами: "А, вот ты где!", вытащила на паркет и потребовала, чтобы я пригласил ее танцевать. — Какой-то ты сегодня дохлый, — заявила она со свойственной ей деликатностью. — Зуб болит. — Это заметно, — бросила Друэлла. — Причем вид у тебя такой несчастный, словно этот зуб выдирают по-живому. На церемонии, когда Колин обводил Эву вокруг огня, ты вообще отвернулся. — Я случайно посмотрел в другую сторону. Дрю, не цепляйся ко мне, пожалуйста. — Я еще даже не начинала, — она вдруг оживилась и закружилась быстрее, так что юбка раздувалась колоколом. — Слушай, Рэй, а мы не могли бы сдвинуться чуть левее? Вон к той стене... Да, молодец, спасибо. — Почему именно туда? — спросил я, пробираясь с Друэллой через толпу танцующих. — Там Сигнус... Нет, не смотри на него! Смотри на меня! Вот так, чудесно... А теперь подними меня и покружи! Когда я подчинился, Друэлла так нежно мне заулыбалась, что можно было подумать, будто она мечтала об этом мгновении всю жизнь. — Отлично, — прошептала она, когда я поставил ее на паркет. — А теперь давай обратно. Хватит с него... — К чему это все? — спросил я. — Видишь ли, — Друэлла скромно потупилась, — мы с Сигнусом обручились. Но он, котеночек мой, все не решается рассказать об этом родителям... Сигнусу, может, и подходило определение "котеночек", но вот Друэлла никак не походила на тихую, милую девочку, играющую с котятами. Скорее, она напоминала укротительницу, которая выходит на арену цирка, щелкая кнутом. Я представил себе, как Сигнус послушно сидит на тумбе, по команде подает голос и прыгает через огненное кольцо, и мне стало немного веселее. — ...В общем, я решила сегодня до конца вечера не обращать на него внимания, зато много танцевать с другими мужчинами, — сказала Друэлла. — Пусть немного поревнует, это его взбодрит. Как ты думаешь, я права? — Не знаю. — Стандартный мужской ответ, — фыркнула она. — Много ты понимаешь в мужских ответах! С каких пор ты стала такая умная? — Всегда была. Это вы, мужчины, вечно думаете, думаете, а спросишь: "О чем?", отвечаете: "Ни о чем". А вот женщины не думают — они знают. Потому что у нас ин-ту-и-ци-я. Ты в курсе, что это такое? — В словаре посмотрю, — буркнул я. Друэлла опять закружилась, держась за мою руку. Она что-то без умолку говорила, но я ее не слушал — вместо этого я всматривался в толпу танцующих, чтобы ненароком не оказаться поблизости от Тома или Джейн. — ... правда, красиво? Ну, ведь правда? Рэй, да ты слышишь, что я говорю?! — Повтори, пожалуйста, последнюю фразу, — спохватился я. — Я не расслышал. — Вечно ты так! — с досадой сказала Друэлла. Потом у нее стало совсем другое лицо — мечтательное, неземное, и она, прикрыв глаза, заговорила нараспев: — "Женщина должна быть для мужчины одновременно раем и адом". Ведь хорошо сказано, да? — Сентиментальный бред, — вырвалось у меня. — Откуда это? — Вовсе не бред! — обиделась Друэлла. — Это из последнего романа Джорджины Хэйетт, называется "Ослепленные страстью". И разве это не правда? Неужели у тебя, например, нет человека, который стал бы для тебя одновременно раем и адом? Этого я уже не смог перенести. — Друэлла, послушай. Ты все-таки леди, так что я не могу сказать тебе: "Заткнись", это было бы грубо. Поэтому давай считать, что ты сама догадалась, ладно? Друэлла обиженно надула губы, но умолкла. Правда, ненадолго — уже через минуту она произнесла: — А кстати, Джейн Говард здесь... — Я же просил! — огрызнулся я. — А я не с тобой разговариваю! — С кем же? — Сама с собой. Думаю вслух. — Три минуты назад ты сказала, что женщины не думают. Друэлла пропустила мои слова мимо ушей. Вместо этого она, прищурившись, протянула: — С кем это она танцует? Ой, как интересно... Подойдем поближе? Я не ответил, но повел Друэллу в ту сторону, куда она смотрела. То, что я там увидел, оправдало мои худшие ожидания — Джейн танцевала с Томом. Он скользил с ней через толпу, чуть придерживая за талию, а широкая юбка Джейн при каждом повороте взлетала, захлестывая его бедра. — Как-то они очень быстро, — заметила Друэлла. — Ой, сейчас врежутся в эту толстую даму с кавалером! Нет, обошли... Странно, почему они совсем не смотрят по сторонам? Так увлеклись разговором? Я попытался увести ее подальше, но Друэлла упорно сопротивлялась, не желая упускать зрелище. Джейн и Том вправду о чем-то разговаривали, глаза в глаза, и оба улыбались так сладко, словно не могли расстаться ни на минуту. — Забавно, как они друг друга ненавидят, правда? — безмятежно сказала Друэлла. — Дрю, пожалуйста, молчи! Просто молчи... В этот миг музыка закончилась. Том и Джейн остановились и медленно разошлись на шаг, все еще не сводя взгляда друг с друга. Наконец Том церемонно поклонился Джейн, та ответила легким кивком, и они направились в разные стороны. — Орел или решка? — пробормотала Друэлла и заглянула мне в лицо, проверяя, на кого из них я смотрю. Я уставился в потолок. — Так нечестно! — недовольно пробурчала Друэлла. Я повернулся к ней. — Слушай, ты сегодня оставишь меня в покое?! — А ты знаешь, что у меня есть? — ответила она вопросом на вопрос. — Что же?! — Оборотное зелье, — сказала Друэлла, склонив голову набок. — Я стащила у профессора Слагхорна, так просто, на всякий случай. Там как раз хватит на двух человек. Не хочешь на час поменяться со мной обликом? Я надену твою мантию и прочее. Даже галстук могу сама завязать, я умею, на папе тренировалась. А тебе дам свое платье и туфли на низком каблуке — ты же вряд ли сможешь ходить на шпильках. — Зачем этот маскарад? — Во-первых, — деловито начала она, — я хочу попробовать огневиски и, может, даже выкурить сигарету. Если мама увидит, что я делаю это в своем настоящем облике, будет страшный скандал. А так она ничего не заподозрит, потому что решит, что я — это ты, понятно? Во-вторых, я хочу под видом тебя поговорить по душам с Сигнусом и выяснить, как он настроен. В-третьих... — Хорошо, а мне-то что делать под твоей обороткой? Друэлла посмотрела на меня, как на кретина. — Да что угодно, — ответила она бархатным голосом. — За час можно многое успеть, знаешь ли... Главное, не испорти мне платье. Я долго молчал, потом сказал: — Нет. — Ну и дурак, — ответила Друэлла и ушла. *** Я тоже ушел в дом и заперся в библиотеке, чтобы покурить и спокойно подумать. Наверное, Дрю была права. Я слишком много сомневался и ни на что не мог решиться. А на самом деле, если тебе что-то надо от жизни, следует отбросить колебания и действовать, даже если это будет выглядеть глупо, странно или смешно. Нужно разрубать гордиев узел, а не размышлять, как его развязать, без толку дергая веревку и еще больше все запутывая... Из библиотеки я вышел примерно через час. Со стороны столовой доносились шум, смех и топот — там устроили отдельный сладкий стол и игровую комнату для детей. Я направился к входной двери и почти на пороге натолкнулся на миссис Розье и Друэллу. Они ссорились. — Это какой-то кошмар! Ты целый день вела себя так, что я готова была от стыда провалиться сквозь землю! Миссис Розье старалась кричать шепотом, так что это выходило скорее забавно, чем угрожающе. Друэлла слушала ее со скучающей миной, разглядывая мозаику на полу. — А теперь ты перешла все рамки! Твое счастье, что сегодня свадьба твоего брата! Но завтра я с тобой иначе поговорю! Когда миссис Розье ушла, хлопнув дверью, Друэлла подмигнула мне. — Я все-таки попробовала огневиски и выкурила целую одну сигарету, — весело сказала она. — Жалко, что кто-то из теток заметил и донес маме. Чувствую, завтра мне достанется... Но ничего, зато я это сделала!.. Когда мы вернулись в шатер, в саду уже темнело, и вдоль дорожек зажглись цепочки фонарей. Миссис Розье поспешила ко мне с дальнего конца танцплощадки. — Рэй, я думаю, уже пора... Ты помнишь, что надо делать? — Конечно, мэм. Подхватив шлейф платья, миссис Розье направилась к музыкантам и что-то сказала дирижеру. Не переставая играть, фейри потянулись к выходу из шатра и зависли в воздухе облачком, похожим на пчелиный рой. Миссис Розье вернулась и вручила мне высокую тяжелую свечу, обвитую лентой. — Возьми свечу в левую руку, сейчас я ее зажгу... А палочку держи в правой, острием вверх. Все, стой здесь! Я и стоял со свечой в руках, чувствуя себя очень глупо. Потом появились Колин и Эвелин. Лицо у Колина было перемазано кремом от свадебного торта. Он сразу напустился на меня, спрашивая, куда я пропал. Но прежде, чем я успел ответить, Эвелин протянула Колину пригоршню засахаренных вишен, и он с выражением полнейшего блаженства принялся есть вишни с ее руки. После каждой ягодки они звонко целовались. Тем временем собрались и гости, выстроившись в процессию за молодоженами. Дирижер подал знак, оркестр фей заиграл что-то среднее между ирландской джигой и маршем, и мы двинулись вперед по каменной дорожке — я впереди со свечой и палочкой, за мной жених и невеста, а дальше все остальные. Один из эльфов уже держал входную дверь дома широко открытой, а потом побежал передо мной, показывая дорогу. Комната на первом этаже, куда мы пришли, обычно служила кабинетом мистеру Розье, но по случаю свадьбы ее переделали в спальню — как я понимаю, чтобы процессии не пришлось идти слишком далеко. Посреди комнаты было наколдовано огромное ложе под балдахином, застеленное белоснежной простыней. Все остановились у входа, а я, как полагается дружке, обошел спальню со свечой в руках. Отодвинул штору, проверяя, не спрятался ли там кто, заглянул под стол и даже под кровать. Предполагалось, что если вдруг (очень маловероятно) я обнаружу там какую-нибудь нечисть или спрятавшихся злых волшебников, я должен тут же поразить их заклятием. Но поскольку ни за шторой, ни под кроватью врагов не нашлось, я вышел и объявил молодоженам, что путь свободен. Под музыку Колин торжественно ввел Эвелин в спальню, и дверь закрылась. В замке щелкнул ключ. Я встал на пороге с палочкой в руках. Оркестр продолжал играть, а гости толпились в коридоре. Поскольку далеко не все бывали на традиционных свадьбах — в военное время пары обычно женились в Министерстве, за десять минут и без особых церемоний, — то не все знали, зачем они тут собрались. Молчание нарушила та самая сморщенная старушка, что подмигивала мне днем. Я уже выяснил, что это и есть бабушка Дэйзи из Норфолка. — А что же никто не поет? — спросила она надтреснутым голосом. Потом подошла к дирижеру и что-то принялась напевать вполголоса. Дирижер закивал, уловив мелодию, потом сделал музыкантам знак приготовиться. Заиграли волынки, и бабушка Дэйзи, кокетливо поправив седые кудри, выбивавшиеся из-под старомодной шляпки, запела скрипучим голосом. Песня была такого вольного содержания, что я с первых же строк почувствовал, что краснею. Пожелание, чтобы у жениха мужское достоинство было такой твердости, чтобы пробивало доску, было в тексте еще самым приличным... Свадебные песни дошли до нас неизменными со времен средневековья, а тогда люди не стесняли себя условностями. На второй строфе бабушке Дэйзи неожиданно стал вторить высокий, чистый молодой голос, и, обернувшись, я увидел, что это поет Друэлла. Миссис Розье в ужасе закрыла лицо руками, но мистер Розье только посмеялся и похлопал ее по плечу. А оркестр тем временем старался вовсю: барабанщики выбивали дробь, взлетающие смычки скрипок двигались так быстро, что казались размытыми полосами, а остроухий волынщик-пак так раздувал щеки, будто решил лопнуть. Один за другим гости присоединялись к поющим. Слова мало кто знал, но припев подхватывали уже все хором, отбивая ритм ладонями. С другой стороны дома доносился шум — часть гостей перебралась туда, чтобы устроить под окном молодоженов концерт на жестянках и крышках от кастрюль. Ко мне пробился Долохов с глазами, круглыми от изумления, — должно быть, сейчас он чувствовал себя иностранцем, как никогда. — Что тут творится?! — прокричал он мне в ухо. — Обычай такой! — прокричал я в ответ. — Надо отогнать нечисть! Чтобы не мешала! — Не мешала чему?! — у Тони был совершенно растерянный вид. К нему подошел Нотт и с видом завзятого этнографа стал объяснять что-то, но Тони вряд ли его слышал. Оркестр теперь играл во всю мочь, а разошедшиеся гости гремели наспех наколдованными трещотками и пронзительно свистели. Бабушка Дэйзи, довольная, что оказалась в центре внимания, распевала одну непристойную песенку за другой, размахивая в такт сумочкой. Друэлла, вытащив в круг отца невесты, танцевала с ним джигу, отбивая ритм каблуками. Мистер Трогмортон старался изо всех сил — казалось, это танцует неуклюжий, но очень усердный морж. Присмотревшись к портретам на стенах, я заметил, что они тоже подпевают и хлопают. В общем веселье не участвовал только портрет крохотного старичка в большом напудренном парике. Выглядывая из рамы, он пристально следил, чтобы дети как-нибудь не выбрались из столовой и не услышали, не приведи Мерлин, чего-нибудь неподходящего... И тут у меня за спиной щелкнул ключ в замке. Я замахал руками, и оркестр умолк. Раскрасневшиеся гости пытались отдышаться, кто-то свистнул еще пару раз и умолк. Дверь спальни слегка приоткрылась. Миссис Трогмортон мелкими шажками направилась к ней. По дороге она остановилась, достала кружевной платочек и промокнула глаза. Потом скользнула в дверь и через минуту появилась снова с простыней в руках. Постояла секунду, развернула простыню, высоко подняла ее, чтобы гости увидели размазанное красное пятно посредине, и громко объявила: — Consummatum!** Оркестр опять заиграл. Гости хлопали так, что чуть не отбили себе ладони, а над домом стали взрываться фейерверки. Миссис Трогмортон обернулась ко мне. Она то смеялась, то плакала, и ее круглое лицо светилось счастьем. Я поспешно отыскал в кармане припасенные специально для этого пять галлеонов — больше не было, — и бросил их в центр полотна, прямо на красное пятно. Монеты звенели, галлеоны сыпались в простыню дождем. Я вошел в спальню, где сильно пахло табачным дымом. Колин, полностью одетый, сидел на кровати и, морщась, водил палочкой над свежим порезом на левой руке. Эвелин в белом платье, стоявшая у окна с сигаретой, тревожно обернулась и спросила: "Мама не видит?". — Все в порядке, — заверил я ее. — Ну, поздравляю! — Ты бы видел, как мы эту кровь добывали, — хихикнула Эвелин. — У Колина от нервов стихийная магия сработала, он только разрежет, а порез сразу затягивается... Ужас! Ладно, я пошла к гостям. Колин, проветри тут! Эвелин выскользнула из комнаты с таким невинным лицом, словно это не она только что за запертой дверью предавалась вместе с мужем страшному греху курения. Совершенно обалдевший Долохов рухнул в кресло. — Колин, объясни, что это было! — Завершение свадьбы, — ответил тот, критически рассматривая розовый шрам на руке. — Так полагается, иначе брак будет недействителен. — И вы что, вправду здесь... э-э... — Долохов запнулся. — Да нет, конечно, — фыркнул Колин. — Как ты себе это представляешь, при таком балагане? Никто этого всерьез не делает, это же просто обряд. Выжидаешь десять минут, потом делаешь надрез и мажешь кровью простыню. Можно было, наверное, просто палец уколоть, но мы бы замучились из него выдавливать столько крови... — А зачем выносят простыню? — Долохов все еще был в недоумении. — У нас такое делали, наверное, веке в девятнадцатом, и то по деревням! — Обычай есть обычай, — рассудительно ответил Колин. — А если не выносить, куда же гости будут кидать деньги? Там знаешь сколько набирается... Долохов долго смотрел на него, потом расхохотался и сказал: — Я всегда знал, что англичане страшные варвары. — Мы приверженцы традиций, — поправил его Колин. — Чувствуешь разницу? *** Я вскоре ушел от них, стараясь по дороге не натолкнуться ненароком на Тома. К счастью, в шатре его не было. На танцплощадке медленно вальсировали пары. Эвелин в сверкающем мелкими бриллиантами ожерелье — "утреннем даре" — танцевала со свекром, который бережно обнимал ее за плечи единственной рукой. Чуть ближе ко мне легкими шагами скользили Друэлла и Сигнус Блэк. Сигнус глаз с Друэллы не сводил, и не оставалось никаких сомнений, что вот он, его собственный рай и ад, — на расстоянии меньше вытянутой руки. Я прошел по темному саду, мимо фонарей, поеживаясь от холодного ветра с моря. Вошел в дом, и почти сразу у двери встретил Розье. Колин был навеселе и абсолютно счастлив. — Все прячешься? — спросил он. — Прячусь. — От Джейн или от Тома? Я оторопел. — Вы поцапались? — поинтересовался Колин. — А то я смотрю, целый день держались друг от друга на расстоянии мили. И Долохов меня спрашивал, что случилось, что Том о тебе слышать не хочет. Вот значит, как… — Поссорились, — ответил я. — Из-за чего? — Неважно. Это личное. Не спрашивай меня, хорошо? — Ладно-ладно, — торопливо ответил Колин. — Но он уже ушел. Слушай, а ты... Я так и не услышал, чего он от меня хотел, потому что откуда-то из глубины дома к нам подошла Джейн. Она была в легкой кофточке поверх платья, а в руках держала сумочку. — Колин, мне пора, к сожалению. Спасибо вам огромное, это было так здорово и весело... Поздравляю еще раз. Она поцеловала его в щеку. — С Эвелин и твоими родителями я уже попрощалась. Рэй, — она обернулась ко мне, —
rakugan: Когда мы дошли до дома — огромного, старинного, с множеством светящихся окон, широкой подъездной площадкой для карет и высокой парадной лестницей с каменными вазами, — Джейн остановилась. — Ну, до воскресенья? — спросила она. — А... Да, конечно. Я не мог сообразить, как мне с ней теперь попрощаться. Целовать руку как-то старомодно, но и обмениваться рукопожатием с собственной невестой глупо... Наконец, до меня дошло, и я, наклонившись, тронул губами уголок ее рта. Джейн поцеловала меня в щеку, засмеялась и ушла. Прежде чем аппарировать, я оглянулся и увидел, как она взбегает вверх по лестнице и как в темноте мелькает светлое платье с розами. ______________________________ * Засаживай виноградник добрыми саженцами, отдавай дочь замуж за чистую кровь (фр.). ** Брак совершился (лат.). Глава 54. В понедельник, перед тем, как убежать на работу, я сказал маме, что собираюсь жениться. Времени вдаваться в подробности не было, так что, наверное, и затевать разговор не стоило. Что это была ошибка, я понял, едва явившись в контору, — там меня уже ждала домашняя сова с письмом от мамы. Кто такая моя невеста, да почему я раньше ничего не рассказывал, и почему из меня никогда лишнего слова не вытянешь?! Где мы познакомились, и как долго встречались, и отчего я до сих пор не приводил ее в гости?! Мама желала знать абсолютно все, и письмо пестрело вопросительными и восклицательными знаками. Я нацарапал на обороте: "Джейн Говард", и отправил сову обратно. Но если я думал, что на том все и закончится, то просчитался. Мама бомбардировала меня письмами целый день. Она успела найти семью Джейн в справочнике "Кто есть кто в магической Британии", проследила всю ее генеалогию, обрадовала меня известием, что мой троюродный дядя по отцовской линии был женат на одной из Говардов (я так и не понял, что должен делать с этой жизненно важной информацией). Потом мама стала беспокоиться, где мы возьмем денег на свадьбу, напомнила, что надо срочно сделать ремонт на втором этаже, и принялась рассуждать, где бы заказать для меня новые мантии. К вечеру она уже начала составлять список приглашенных на свадьбу. Задержись я на работе еще на час, она успела бы придумать имена всем нашим будущим детям. Каждой новой мыслью мама тут же делилась со мной, сова не успевала летать туда-сюда, а миссис Портер злилась, что я занят личными делами в рабочее время. Когда же я наконец вернулся домой, пришлось выдержать допрос с пристрастием. Мама потребовала, чтобы я в подробностях описал ей, как произошло объяснение, и что я сказал Джейн, и что сказала мне она. Я сначала тянул время, делая вид, что так голоден, что не могу говорить. Потом сочинил нечто невразумительное, лишь бы отделаться. Бедная мама, знала бы она, о чем мы в действительности говорили... Во вторник бомбардировка письмами продолжилась, хотя я очень просил маму не присылать сов мне на работу! Меня так задергали, что, когда очередная сова, хлопая крыльями, влетела в окно и бесцеремонно уселась мне на плечо, я был готов швырнуть ее в камин. Но потом подумал, что мама обидится, и все-таки распечатал письмо. На удивление, оно было не от мамы. Только теперь я обратил внимание, что сова чужая. А на пергаменте зелеными чернилами, знакомым почерком с острыми наклонными буквами d, было написано: Cаутгемптон, Западный док, причал 108, завтра, полдень. Я еще постоял с письмом в руках, но тут миссис Портер прикрикнула, чтобы я пошевеливался... Саймондс был совсем не рад, что приходится отпускать меня в будний день, притом что я отказывался объяснить, в чем дело. Но я так настаивал, что он в итоге сдался. Естественно, выходной мне дали за мой счет и с утра так загрузили работой, что из конторы я сумел уйти только без четверти двенадцать. Перед уходом я посмотрел атлас, в котором были указаны безопасные места для аппарации — где меньше шансов столкнуться с маглами. В Саутгемптоне такая точка находилась на какой-то Ширли-роуд, а Западного дока я на карте вовсе не нашел. Правда, атлас был издан двадцать лет назад, так что доверять ему не очень-то стоило. Может, после бомбежек от этой Ширли-роуд и следа не осталось. Как выяснилось, я был недалек от истины. "Место, защищенное от маглов" оказалось посреди небольшого уличного рынка. Я аппарировал рядом с тележкой с яблоками, и стоявшие в очереди пожилые женщины уставились на меня с изумлением. Я быстро сбежал оттуда, а маглы смотрели мне вслед. Может, им не понравилась моя мантия, не слишком удачно трансфигурированная в куртку. В Саутгемптоне моросил дождь, на мостовой расплывались огромные лужи. От проезжавших машин веером летели брызги. Я постоял, оглядываясь, и пошел по Ширли-роуд, надеясь увидеть какие-нибудь указатели, но ничего даже близко похожего на порт или доки не нашел. Наконец увидел полисмена. В Хогвартсе на магловедении нас учили, что им можно задавать вопросы, и я вежливо поинтересовался, как пройти к Западному доку. — Ну, это далековато, — сказал полисмен, озадаченно рассматривая меня. Должно быть, он подумал, что я упал с Луны. — Ехать надо. — А на чем? — На автобусе, — кивнул он куда-то влево. Группка маглов у края мостовой наводила на мысль, что здесь остановка. Наконец автобус подъехал — громоздкий, судя по виду, переделанный из грузовика и выкрашенный черной и белой краской. Надписи на нем ничего мне не говорили, но магла, к которой я обратился с вопросом, сказала, что я доеду до Западного дока, "только нужно будет немного пройти". Магловских денег у меня не было, так что на полную тетку, потребовавшую оплатить билет, пришлось втихую наложить Confundus. Автобус покатил по улицам. Саутгемптон во время войны сильно бомбили, и следы разрушений были заметны до сих пор. Местами вдоль дороги тянулись сплошные пустыри, заваленные горами битого кирпича. Должно быть, разбомбленных зданий было так много, что даже спустя год после войны еще не все руины успели разобрать. Я смотрел в окно и думал, зачем Том хочет меня увидеть. Помириться? Очень сомнительно… Расспросив маглов в автобусе, я узнал, где выходить. Но к тому времени уже и сам догадался, что близок к цели — ветер доносил запах моря. За домами проходила ветка железной дороги, слышались свистки поездов, а впереди громоздились склады, за которыми виднелся настоящий лес подъемных кранов. Поплутав между складами, я вышел наконец к докам. Набережная была запружена людьми и машинами, везде что-то свистело, гудело и грохотало. У причалов стояли магловские пароходы, показавшиеся мне с непривычки огромными, как горы. Вдоль них двигался поток людей с чемоданами и узлами. На одном из зданий я увидел часы — была уже половина первого. Может, Том ушел, не дождавшись меня?.. Я стал расспрашивать прохожих, где причал 108, а потом кинулся туда бегом. Пароход, пришвартованный на этом причале, показался мне грязным и старым — впрочем, я недостаточно разбирался в магловских кораблях, чтобы об этом судить. Краска на бортах облупилась, но название — "Гераклея" — было видно четко. От парохода к набережной тянулись канаты, из труб поднимался дым, а какие-то маглы в рабочих комбинезонах сновали вверх-вниз по деревянной лестнице, перетаскивая мешки. Чуть подальше собрались ожидающие посадки пассажиры. Многие из них были темноволосы и смуглы и говорили громко, на незнакомом языке, оживленно размахивая руками. Вокруг бегали дети, а несколько женщин в черных платьях и черных же платках прямо на мостовой переупаковывали чемодан. Я остановился, не зная, как найти Тома в такой толчее, но увидел его почти сразу. Том стоял у причальной тумбы, засунув руки в карманы и глядя на гавань. Он был в магловской одежде, серой и как будто поношенной — пиджак, тонкий пуловер, — а рядом на мостовой лежал матерчатый рюкзак. Том и сам выглядел посеревшим, усталым, на лице не было и тени улыбки. Я окликнул его и подошел. Мне было неловко, и я не знал, как начать разговор. Том оглянулся и поднял рюкзак, забросив его на плечо. — Привет, — сказал я. — Привет, — ответил он. — Спасибо, что пришел проводить. — Ты уезжаешь? Учитывая, что дело было в порту, и у Тома был с собой рюкзак, более тупого вопроса я не мог задать. — Да. Вот на этом пароходе, — он кивнул на "Гераклею". — У меня есть часа полтора до отплытия, пошли посидим где-нибудь. — А почему на магловском корабле? Том проигнорировал вопрос. Мы двинулись наугад по набережной, прошли мимо длинной стены склада, через открытые ворота которого были видны штабеля деревянных ящиков, и наткнулись на маленькую забегаловку. Том толкнул стеклянную дверь с табличкой "Открыто", и изнутри выплеснулась волна спертого воздуха, пропитанного запахом жира и жареной картошки. В забегаловке раздражающе громко играло радио, к буфетной стойке выстроилась очередь, а почти все столики были заняты пассажирами, на полу рядом с которыми был свален багаж. Официантка в засаленном переднике, с заткнутой за него мокрой тряпкой, тащила нам навстречу поднос с горой грязной посуды. Том пробрался вглубь помещения, отыскивая свободный стол. Пристроил свой рюкзак и, бросив мне: "Подожди", ушел к стойке. Вернулся с двумя чашками бурой жидкости, отдаленно напоминавшей кофе. Я к тому времени успел, пряча волшебную палочку под полой куртки, поставить вокруг стола заглушающее заклятие, так что шум голосов словно ножом отрезало. На мраморной поверхности стола приткнулось одинокое блюдечко, покрытое черными пятнами, — импровизированная пепельница. Значит, можно курить. Вокруг, впрочем, и без того курили, и под потолком клубами плавал сизый дым. Том сел напротив, пододвинул ко мне чашку с кофе. Так мы сидели и молчали, глядя друг на друга, и, кажется, никто не знал, с чего начать. Через запотевшее окно падал белесый размытый свет. — Значит, ты женишься на Джейн? — спросил наконец Том. — Да. — Поздравляю. — Спасибо. Опять воцарилось молчание. Случившееся в "Элизиуме" разделяло нас невидимой тенью, будто черное, засыпанное головешками пожарище, вклинившееся между уцелевшими домами. — Слушай, — рискнул я, — я хотел извиниться за ту историю. Я не имел права тебя оскорблять, да и на самом деле вовсе так не думал. Просто мне было очень плохо... — И ты решил ударить побольнее, — холодно продолжил за меня Том. — Ну... да. Мне очень стыдно сейчас. Прости меня, пожалуйста. — Все возвращается бумерангом, — ответил он. — Помнишь, на шестом курсе, на зимних каникулах — как ты заставлял меня снова и снова извиняться?! — Я не... — Помолчи! А до меня не доходило, почему ты не можешь простить меня по щелчку пальцев. Вот сейчас дошло, представь себе! Потому что теперь все повторяется, только наоборот. Думаешь, попросил прощения, — и я тут же брошусь тебе на шею и скажу: "Рэй, конечно, давай все забудем"?! — Я этого не думаю. Я... — Что "я"? — Том уже завелся. — Ты изводил меня в "Элизиуме" этим разговором, ты, как клещами, тянул из меня ответ, хотя я тебя просил!.. Пять, десять раз я тебя просил прекратить! Рэй, дрянь такая, ты не видел, как я вымотан, как мне тяжело? Ведь видел же! Но тебе хотелось меня добить, ты был весь в своей ревности, ты думал только о том, как ты страдаешь... Ты заранее знал, чем все закончится, ты копил свое несчастье месяцами, чтобы вывалить его на меня в подходящий момент! Молодец, попал в яблочко! — Я не хотел... — Не рассказывай мне сказок о том, чего ты хотел или не хотел. Скажи спасибо, что не получил аваду в упор! Знаешь, каких усилий мне стоило не возвращаться, чтобы прикончить тебя?! — Слушай, хватит! — я уже сам стал закипать. — Хочешь прикончить — валяй. Прямо здесь. — Да пошел ты!.. — Сейчас уйду. Ты меня позвал, чтобы все это высказать?! — Не знаю, — зло ответил он, уставившись в окно. — Нет, не для этого. Чтобы поговорить. Но вот видишь, сорвался... И опять мы оба умолкли. Поверхность остывающего кофе в моей чашке подернулась маслянистой пленкой. — Извини, — я предпринял еще одну попытку. — Я видел, что ты устал, но не мог остановиться. Да, черт возьми, я сделал страшную глупость! Но я же не знал... Почему тебе так тяжело? Из-за Борджина? Том презрительно фыркнул, по-прежнему не глядя на меня. — Еще чего не хватало! Кто такой Борджин... Хотя он меня, конечно, достал, тут ты не ошибся. Вечная эта влюбленность, преданные собачьи глаза, расспросы — не голоден ли я, не устал ли, да откуда так поздно возвращаюсь, да почему так нервничаю... Какое его дело?! То, что я с ним сплю, еще не причина лезть в мою жизнь! А в тот вечер он меня просто взбесил. Четко же было сказано: приготовить ванну, заварить чай, а потом чтоб ноги его там не было, я хочу быть один... И тут он шлет мне сову: надо ли ждать? Я отвечаю: не надо. Возвращаюсь — он там сидит! Да еще принялся расспрашивать, что случилось и почему на мне лица нет! Получил круцио, успокоился... М-да. Я вспомнил, как Эндрю извиняющимся, чуть ли не заискивающим тоном разговаривал с Томом через камин, тогда, на Рождество. А он ведь жесткий человек, прошедший войну. Сильно Том его поломал... Я достал сигареты, но тут же вспомнил, что вокруг полно маглов, так что прикурить от палочки не получится. Повертел пачку в руках и сунул обратно в карман. — И Борджин все это терпит? — Куда он денется? Знает же, что если начнет предъявлять претензии или, не приведи Мерлин, поднимет на меня палочку, я тут же уйду. Меня там ничто не держит. А я ему нужен... То есть, был нужен. — Почему "был"? Ты что, убил его?! — Нет, — Том отмахнулся. — Просто стер ему память, чтобы не оставлять хвостов. Сегодня утром. ...Позже, лет через шесть, мне пришлось как-то пообщаться с Борджином. Я еще подумал, что Том то ли перестарался, подчищая ему память, то ли, наоборот, стер слишком мало, и Борджин помнил о своей короткой и не слишком счастливой любви. Во всяком случае, после отъезда Тома, по тем слухам, что до меня доходили, он стал много пить и пускаться в одну авантюру за другой. Так продолжалось, пока однажды не разразился скандал из-за затеянной им аферы с контрабандой. Борджин сумел отвертеться от Азкабана — он тогда нанимал наше бюро, так что я знал все подробности дела. Но все равно пришлось заплатить огромный штраф, и от этого удара "Борджин и Беркс" так и не оправился. Фирма потеряла репутацию, покатилась по наклонной плоскости, и в итоге магазин переехал в Ночной переулок, где превратился в третьесортную лавчонку, торгующую сомнительными артефактами. Я хорошо помнил Андреаса Борджина в то время. Перемена, которая с ним произошла, выглядела жутковато. Обаяние, которое так бросалось в глаза, пока он жил с Томом, красота, внутренний свет — все это исчезло. Остался уставший, озлобленный калека. Я искренне старался его пожалеть, но не смог... Впрочем, тогда, в Саутгемптоне, я не особенно думал о Борджине. Скорее, о себе. О том, неужели и у меня бывают такие же преданные собачьи глаза? — Прекрати, — раздраженно сказал Том. — Будь это так, ты бы меня сейчас не провожал, понятно? Потом он порылся в рюкзаке, с шипением втянул воздух через стиснутые зубы и выпрямился на стуле. — Я, оказывается, даже шоколада не взял! Хорошенькое будет плавание... У тебя леденцов нет? Я с извиняющимся видом пожал плечами. — Слушай, — Том полез в карман и протянул мне горсть магловских монет, — пойди, пожалуйста, купи мне шоколадку. А то мы сейчас черт знает до чего договоримся. Я пошел и долго отсчитывал возле стойки монетки, путаясь в пенсах и шиллингах, так что буфетчица, должно быть, решила, что я умственно отсталый. По пути назад остановился, вытащил сигарету и подошел к одному из столов, за которым сидела компания маглов в пропотевших клетчатых рубашках и засаленных пиджаках. Судя по виду, это были портовые рабочие. Они сидели, склонившись над тарелками, так что были видны коротко подстриженные затылки и загорелые шеи. Вся компания молча работала челюстями, поглощая рагу. — Огоньку не найдется? — спросил я. Несколько маглов недружелюбно посмотрели на меня. Наверное, решили, что я нарываюсь на драку. Честно говоря, я и сам не знал, так это или нет. Наконец один порылся в кармане и кинул мне коробок. Я неловко чиркнул спичкой. В детстве умел их зажигать, но сейчас так привык пользоваться палочкой... Ближайший магл помог мне — зажег спичку и поднес огонь, сложив руки ковшиком. Остальные молчали. Я прикурил и кивнул: — Спасибо. — Приятель, а у тебя сигаретки лишней не будет? — спросил он, вытирая жирные от еды губы тыльной стороной ладони. — Да, конечно... Я оставил им чуть ли не половину пачки и ушел, чувствуя, как они смотрят мне вслед. *** Когда я вернулся с шоколадом, Том маленькими глотками пил остывший кофе. — Спасибо. Он разломил шоколад и протянул мне половину. Я отказался. Посмотрел в свою чашку — в маслянистой пленке смутно отражались мое лицо и кусочек окна. Я отодвинул чашку и откинулся на спинку стула, затягиваясь сигаретой. — Вишневые, — сказал Том, вдыхая дым и непонятно к кому обращаясь. — Рэй, хочешь еще послушать правду? Ты же ее так любишь... — Валяй, — сказал я. Мне уже было как-то все равно, что я услышу. — Понимаешь, — сказал Том, ломая шоколад на маленькие кусочки, — для меня ты всегда был на особом счету. Всех людей, которые оказывались рядом, мне приходилось завоевывать. Думать, чем их привлечь, как привязать к себе, как заставить делать то, что я хочу. Но с тобой этого не было. Ты пришел сам. Ты почему-то ко мне хорошо относился с самого начала. Подружился со мной, когда никто меня еще и знать не хотел. Возился со мной, как никто в жизни, — я не знал и не знаю, почему. Просто вот так вышло. — Хорошо, ладно. И к чему ты клонишь? — Еще сам по себе ко мне пришел Долохов, — задумчиво сказал Том, не обращая внимания на мой вопрос. — Но Тони для меня всегда был только другом. А вот с тобой вышло сложнее... Я глубоко затянулся сигаретой, но промолчал. — Знаешь, когда я впервые понял, что все непросто? — сказал Том так спокойно, будто рассуждал о новых научных теориях. — После той истории с Крэйном, ну, помнишь, на четвертом курсе. Когда я увидел след от петли у тебя на шее. Я тогда дотронулся до рубца — и что-то случилось. Через меня как будто прошел ток, я не мог понять, что происходит. Знал только, что с этой минуты любой человек, который причинит тебе вред, станет смертником. Я уничтожу его. Если не смогу сразу, то буду ждать десять, двадцать, тридцать лет, но рано или поздно этот человек умрет, причем страшной смертью... А еще в тот день я понял, что безумно хочу с тобой переспать. — Какое счастье, — не удержался я. — Хватит язвить! — огрызнулся Том. — Помнишь, у тебя тогда был сильный озноб? В комнате было нечем дышать от камина, а ты не мог согреться в свитере под двумя одеялами. Я лег с тобой, чтобы тебе было теплее. Потом ты заснул, а я лежал рядом, одной рукой обнимал тебя, а другой — ну, понятно что делал... Дивный выдался денечек. Сплошные откровения. Три дня назад мне убедительно разъяснили, что я, оказывается, был влюблен в своего лучшего друга. Так теперь выясняется, что и этот самый друг питал насчет меня странные желания! Том посмотрел на меня: — Пей кофе, пока совсем не остыл. — Смеешься? Какой, к черту, кофе?.. Слушай, почему ты мне тогда ничего не сказал? — Представь себе, мне было страшно. Понимаешь, я ведь вырос у маглов, в той среде, где за такие штучки могли и убить. Я привык думать, что мужчина, который спит с другими мужчинами, — это вообще не человек, это хуже крысы. Существо, которое надо отделать так, чтобы от лица ничего не осталось, кроме кровавой каши, потом забить в зад какую-нибудь палку или бутылку из-под пива и бросить подыхать... Я был наслышан о таких историях. И всегда считал, что с педерастами так и надо. А уж после Уоллеса — сам понимаешь, я их просто ненавидел... И тут вдруг такое случилось со мной, хотя этого в принципе не могло быть! Я был в таком ужасе, думал, что я теперь стану ненормальным, начну красить губы и манерничать. Знаешь, как я пытался это в себе задавить? — Сейчас, я смотрю, ты переменил отношение. — Будешь смеяться, мне помогла встреча с Дамблдором, — усмехнулся Том. — Мне важно было узнать, действительно ли он предпочитает мужчин. Спросишь, почему? Потому что он боец. Я ненавижу его, как только можно ненавидеть человека, но это дела не меняет. Он прекрасный боец, высшего класса. Если я когда-нибудь таким стану, то буду считать, что ухватил Мерлина за бороду... Так вот, когда я понял, что он и вправду голубой, когда мы с ним разговаривали в коридоре — ну, ты помнишь, — и у Дамблдора на меня стояло, да еще как... Вот тогда-то я успокоился. Потому что это означало, что можно оставаться мужчиной независимо от того, с кем ты спишь. — Гениальный философский вывод... Том, скажи честно — у нас с тобой что-то было, чего я не помню? Упоминание об обливиэйте, наложенном на Борджина, навело меня на кое-какие мысли. — Да, — просто ответил Том. — Помнишь, я приехал к тебе, когда убил своего отца? Кстати, это было ровно четыре года назад. Тоже семнадцатого июля... Ты тогда закрывал воспоминания с помощью боли от ожога. На самом деле поначалу мы закрывали их немного иначе, — он опять усмехнулся. — Ты сказал, что лучше всего прятать опасные моменты под "картинкой" секса, но с этим, мол, ничего не выйдет, потому что у нас нет девушки под рукой. Я ответил, что мы вполне можем обойтись друг другом. Дурацкая шутка, согласен. Собственно, я ничего серьезного не имел в виду. Слишком нервничал после убийства, и вправду думал только о том, как бы закрыть воспоминания... Но все равно попытался тебя поцеловать. Ты решил, что я спятил от нервного потрясения, и сначала меня уговаривал, а потом разбил мне нос. Я даже не стал отвечать ударом на удар — понимал ведь, что сам тебя спровоцировал. Пошел в ванную смывать кровь, подумал, что и вправду как-то глупо вышло... Сижу на краю ванны, вода хлещет, и тут ты входишь с таким лицом, будто собрался на эшафот, и говоришь: ладно, давай, раз уж так надо... — И что потом?! — Да ничего особенного. Нам было по пятнадцать лет, много нужно, что ли? Пару раз поцеловались, там же, в ванной — и готово, фейерверк в штанах и в голове... Потом ты, естественно, стал терзаться. Дескать, все это плохо, ужасно, аморально, это погубит нашу дружбу, и как жить дальше, и прочее. Попросил стереть тебе память. Жалко было, конечно, — эмоции били через край, любого легилимента вышвырнуло бы в секунду... Но я стер. И забыл об этом, потому что позднее стирал память самому себе. Узнал об этой истории только через полгода, из дневника. — Лучше бы не знал. — Может быть, — равнодушно ответил Том, сминая обертку от шоколада. — Дальше рассказывать? Или хватит? — Рассказывай. — Хорошо... Ну вот, а вскоре после этого появилась Минни. Знаешь, я одно время и вправду верил, что влюблен в нее. Так хотел ее завоевать, такой проснулся бойцовский азарт... Ну, завоевал, добился. И понял, что мне, собственно, ничего от нее не надо. Что я не хочу с ней жить. Она красивая, умная, могла бы стать прекрасной женой — но я ее не люблю. Поймал себя на том, что ищу только повода разорвать помолвку. Хотя, если бы не история с Хагридом, я бы, наверное, все-таки на Минни женился, чтобы сдержать слово. Но раз уж она сама дала зацепку... — Молодец, — сказал я. — Сломал ей жизнь ни за что ни про что. Он с досадой дернул уголком рта. — Поверь, я этим не горжусь. Я хотел прикурить еще одну сигарету, но вокруг нас и так было уже настоящее облако дыма. — В это время я еще надеялся тебя раскрутить, — сказал Том задумчиво. — Намеки, разговоры... Мне следовало бы знать, что ты не понимаешь намеков, что ты будешь прятаться в своей скорлупе до последнего. Но я очень боялся тебя оттолкнуть, вот и осторожничал. А ты будто нарочно меня изводил. Например, по вечерам оставался спать со мной на раскладушке в моей подсобке, потому что лень было возвращаться на факультет. Ты всегда обнимал меня во сне, я так и засыпал с тобой в обнимку. Но при этом ты упорно не хотел ничего понимать. Будто сам себя запер в ящик и выбросил ключ... Я отхлебнул кофе. У него был вкус паленых желудей. — Слушай, Том... Ты ведь мог меня напоить и соблазнить, а потом опять стереть память. Почему не пошел самым легким путем? Мне просто интересно. Он задумался. — Соблазнить... Мне нравится, как ты деликатно выражаешь свои мысли. Да, мог бы, и даже без особого труда. Но понимаешь… Я ведь хотел не только этого. Я хотел с тобой жить всю жизнь. Ну ладно, всю жизнь — это сильно сказано, но хотя бы много лет. И засыпать с тобой каждый вечер, а не только когда ты случайно останешься ночевать в подсобке кабинета ЗОТИ. И чтобы у нас был общий дом. У меня ведь никогда не было своего дома, а очень хотелось. — У тебя был дом! — с досадой сказал я. — Слушай, мы проводили вместе каждые каникулы! Чего тебе не хватало?! Том почесал нос. — Не знаю, если честно. К тому времени я уже и сам не знал, что мне надо. После истории с Миртл, да еще когда Пикеринг в меня вцепился, я был страшно измотан. Хотелось спрятаться, как улитка в раковину, и чтобы никто меня не трогал. А вместо этого приходилось постоянно что-то делать, разговаривать с людьми, вести уроки, выполнять поручения Пикеринга, зарабатывать деньги, вертеться каждый день, как белка в колесе... И вдобавок меня стали отовсюду выгонять, будто весь мир на меня ополчился. Я называл своим домом два места: школу и Торнхолл. Но сначала после моих экспериментов ты чуть не вышвырнул меня из Торнхолла — да, я знаю, что сам был виноват, — а потом явился Дамблдор и вытурил меня из Хогвартса. Он задумчиво покрутил чашку с остатками кофе, перевернул ее над блюдцем и посмотрел на растекшуюся лужицу гущи. Покрутил и посмотрел с другой стороны. Я не стал туда глядеть — никогда ничего не понимал в прорицаниях. — Кораблик... Ничего нового, — сказал Том наконец. — А, ну так вот, постепенно мне стало все равно. Не хочешь — не надо. В конце концов, даже если бы что-то получилось, даже если бы мы стали жить вместе, то рано или поздно все узнали бы, а это бы испортило твою карьеру. Моя и без того сомнительная, за нее не страшно. Потом я пошел работать к Борджину… Дальше ты все знаешь. — Слушай... Том поднял руку. — Подожди, дай мне договорить. А нынешней зимой получилась эта история у Розье... Мы оба были сильно пьяны и заснули на одном диване, помнишь? Потом среди ночи ты вдруг проснулся и стал меня целовать, да так жадно, будто последний раз в жизни видел. И все повторял: "Том, не уходи, Том, я без тебя не могу". Я давай нести, что в голову приходило, мол, никуда я не уйду, все будет хорошо, — а сам даже дернуться не могу, так ты меня прижал к этому чертову дивану. Мысли скачут, ничего ж себе, думаю, мы поменялись ролями, и вот смешно будет, если Колин как раз сейчас проснется… Но тут ты опять отрубился, а на следующее утро уже ничего не помнил. Как ластиком стерло, без всякого обливиэйта. Если не веришь, что это было, могу воспоминание показать. — Не надо. — Я еще подумал: ну, почему у тебя это прорывается, только когда ты пьян или спишь?! И тогда-то окончательно решил оставить тебя в покое. Раз для тебя это так страшно, что само стирается из памяти, значит, и не надо... Можешь теперь представить, каково мне было, когда после всего этого ты устроил истерику в "Элизиуме"! Я молчал. — Грубо, да? — спросил Том. — Грубо, приземленно, не романтично. Давай, скажи, что я сейчас ломаю нашу дружбу, уничтожаю все, что между нами было, вымазываю все грязью... — Реальность, — ответил я, — нужно принимать, как есть. Чему-чему, а этому я за последнее время научился. Посмотрел на Тома и подумал, что, как ни странно, теперь стало намного спокойнее. Будто круг замкнулся, и мозаика наконец сложилась. А еще — что мы с ним очень похожи. Оба только прикидываемся приличными людьми, создаем благопристойную картинку для внешнего мира. А внутри — мутные воды, до самой макушки наших душ. Приливы, отливы, и лот не достает до дна... Кто начинал, как игрок на деньги в подпольном клубе, просто обязан закончить тем, чтобы влюбиться в убийцу и вора. — И шлюху, — добавил Том, — как ты тонко подметил. — Вот именно, — ответил я. — Тебе не кажется, что мы друг друга стоим? *** Я встал и опять пошел попросить огоньку у маглов, на этот раз других. Посетители в кафе часто сменялись, только мы сидели тут дольше всех. Когда я вернулся, Том протирал запотевшее окно, чтобы посмотреть, как там "Гераклея". — Уже началась посадка, — сказал он. — Осталось примерно полчаса. Так мало?! Как же все глупо и нелепо... У нас было четыре года. Четыре года! Но нет, нам нужно было все выяснить, когда остается всего полчаса. — Ну, давай, — бросил Том, — скажи свою коронную фразу: "А теперь сотри мне память"... — Не дождешься. Я подумал немного. — Мне нужно будет сказать Джейн. — Зачем? — спросил он, зевая. — Я обещал, что не стану ее обманывать. Лучше сделать это прямо сейчас, чтобы она успела разорвать помолвку. Сам понимаешь, одно дело — уйти от невесты, и совсем другое — от жены. Том долго смотрел на меня. — Ладно, расскажи Джейн, — согласился он, наконец. — Но я бы на твоем месте не надеялся, что она разорвет помолвку. Джейн очень умная девушка, и с потрясающе сильным характером. Она знает, что время работает на нее, так что не пойдет на попятный. И я советую тебе все-таки жениться на ней. — А что мы будем делать, когда ты вернешься?! Пока речь идет об одной Джейн, я, так и быть, смогу развестись. Но если у нас к моменту твоего возвращения будет ребенок, я не брошу семью. — Я понимаю, — Том выглядел сонным — должно быть, началась обратная реакция после нервного напряжения. — Но, думаю, все как-нибудь устроится. А потом, понимаешь, Рэй, здесь есть одно «но». Девять шансов из десяти, что я вообще не вернусь. — То есть, как? — спросил я, ничего не понимая. Том поднял свой рюкзак и встал. — Пойдем к пароходу. По дороге поговорим... Он так зевал, что на глазах выступили слезы. — И мне надо еще шоколадку, а то я сплю на ходу. — Объясни, почему ты не вернешься! — я дернул его за рукав, не давая заговорить мне зубы. — Потому что не знаю, выживу или нет. Я оторопел и так, наверное, и стоял бы столбом в дверях, если бы Том не вытащил меня на улицу. Снаружи дождь прекратился, но небо оставалось серым и неприветливым. Машина, проезжавшая мимо, обдала нас ливнем брызг. — Тони знает, куда я еду, — скороговоркой рассказывал Том, — Колин тоже, но без подробностей. «Гераклея» идет в Салоники, я направляюсь туда под видом магла, студента-археолога. Потому и на магловском пароходе, чтобы меньше привлекать к себе внимания. Но Салоники — это только перевалочный пункт. Потом надо будет перейти границу, чтобы попасть в Албанию... — Куда?! Я слышал такое название, но не мог вспомнить, где. Логика подсказывала, что это должно быть неподалеку от Греции. — Угу, — Том кивнул и схватил меня за рукав, оттаскивая с проезжей части — мимо пронесся грузовик. — Маленькая страна между Грецией и Македонией. Сплошные горы и лес. Там даже железной дороги нет, а телеграф — только в столице. — Что тебе там понадобилось? — я попытался на ходу выковырять сигарету из пачки. — Как тебе объяснить... Том остановился возле причальной тумбы, глядя на толпу возле сходен "Гераклеи". Заодно, небрежно махнув левой рукой, где в рукаве скрывалась палочка, установил заглушку, так что гул машин и плеск воды превратился в невнятный шум. Я тем временем попытался закурить, как Тони, не вынимая палочки из рукава, чтобы не привлекать внимания маглов. Не вышло ничего, только запястье обжег. — О, таможенники пришли, — Том кивнул на маглов в форме, поднимавшихся по сходням. — А насчет Албании... Помнишь, в "Элизиуме" зашла речь о Хаухере и прочих приближенных Гриндельвальда? — Да. И что?! — мне стало как-то совсем не по себе. — Они вроде бы сбежали в Южную Америку... Том засмеялся. — Ну, подумай сам. Они что, идиоты? Союзные войска до сих пор проверяют все магловские пароходы, портключ в Европе так просто не достать, а пытаться аппарировать через Атлантику — самоубийство... Вот они и решили затаиться, пока не станет поспокойнее. Сначала их искали в Голландии и Дании, считалось, что это самый вероятный путь. Но прошлой осенью появились сведения, что они скрываются на Балканах. В той самой Албании, о которой мы говорили. — А ты к этому каким боком относишься?! Он как будто меня не слышал. — Загвоздка в том, что в Албании их не достать… Там страшная глушь. Вдоль побережья еще более-менее, а на северо-востоке в горах, если встретишь одного человека за день, уже, считай, толпа, как на Пиккадилли. Искать их по горам можно бесконечно, да и голыми руками не взять — они тоже не лыком шиты… Вдобавок это советская зона влияния. Там стоят советские войска, и их союзники, югославы. Никто не пустит туда ни нас, ни американцев. Русские сами не прочь найти беглецов, только пока им это не удалось. — Да тролль с ними со всеми! Я не могу понять, при чем здесь ты! — При том, что ведомству Пикеринга нынешней зимой удалось выйти на контакт с беглецами через посредников. Разработали легенду, якобы в Британии есть подпольное общество сторонников Гриндельвальда, которое готово помочь им с деньгами, оборотным зельем, документами, а главное — с переправкой в Южную Америку. Конечно, Хаухер и компания не такие дураки, чтобы сразу хватать наживку. Но и проверить, правда это или нет, они не могут. В Албании они чувствуют себя в относительной безопасности, знают, что их оттуда не выкурить, так что согласились вступить в переговоры. Но только личные. Пускай, мол, приезжает человек, а уж они посмотрят, кто он, что он, можно ли ему доверять... — И? — спросил я, хотя уже предчувствовал ответ. — Ну и вот, — сказал Том. — Кстати, дай мне сигарету. Он вдохнул дым, держа сигарету неловко, как люди, которые редко курят. Тут же выдохнул и скривился. — Гадость... В общем, как ты догадался, я и есть тот самый человек. — Да мать же твою! — мне хотелось орать на всю набережную. — Они свихнулись?! Больше послать некого?! Том протянул мне едва начатую сигарету: — Докури, пожалуйста, я не могу... Нет, Рэй, ты не понимаешь. Кроме меня, туда не может поехать никто, потому что именно я — реальный наследник Слизерина, и, по легенде, именно я возглавляю эту самую тайную организацию. И едет туда не Том Риддл, — он усмехнулся, — а лорд Волдеморт… — Бред, — только и сумел выговорить я. — Конечно, — спокойно ответил Том. — Но именно бред обычно выглядит достовернее всего. Немцы прекрасно понимают, что это может оказаться игрой британской разведки. Но если исходить из чистой логики, разведка бы придумала что-нибудь поубедительнее... А тут получается совершенная чушь. Но при этом биография лорда Волдеморта — моя, и контакты шли через меня, и для легенды, собственно, даже сочинять ничего не пришлось. Только слегка подправить реальность. Помнишь "Рыцарей Вальпургиевой ночи"? — Это была детская игра! — И что? Из нее нельзя состряпать подпольную группу заговорщиков? Мы с Пикерингом и его шефом очень тщательно проработали легенду. А называется эта группа заговорщиков — Death Eaters, "Пожиратели смерти". Я выдохнул и выругался про себя. — Бессмыслица какая-то! — Конечно. Зато много пафоса и мистики. Немцы купятся, они такое любят. Сигарета догорела почти до фильтра — я так и не сделал ни единой затяжки. Бросил окурок в лужу. — Моя задача, — сказал Том, оглядываясь на «Гераклею», — убедить эту компанию, что мне можно доверять, а потом каким-то образом выманить их в Грецию. В Албании мы не можем провести захват — я тебе уже говорил, что это советская зона влияния, и можно спровоцировать войну с русскими. А Греция — британская зона, там наша разведка чувствует себя, как дома. Поэтому... — Как, объясни мне, — я сделал паузу, чтобы успокоиться, — как Пикеринг сумел тебя заставить?! Что ты еще натворил, что он может тебя так шантажировать? Том недоуменно посмотрел на меня. — Рэй... Ты и вправду веришь, что шантажом и угрозами можно заставить человека взять на себя такое? На подобные дела идут только добровольно. Тем более что идея-то была моя, с самого начала. — Зачем?! Какого черта?! — Не знаю, — задумчиво ответил он. — Просто хотелось сыграть по-настоящему. По максимальной ставке, как играют раз в жизни. Кроме того... Последние пару лет, после того, как я экспериментировал с дневником — ну, ты помнишь, — я жил, как в тумане. Не знаю, заметил ты или нет. Я-то с
Nikandrina: rakugan, у Вас очень глубокое произведение, и одно из моих любимых, если честно то "Игрок" был первым фиком, который я начала читать. Огромное Вам Спасибо за фик
Zmeeust: СПАСИБО! Не знаю какими ещё словами можно выразить мою багодарность за 2 года, проведённых вместе с вашими героями. И пусть я ненавижу слэш, но этому произведению(не могу назвать "Игрока" фиком) я готов простить даже его. Надеюсь в ближайшем будущем увидеть новые Ваши творения и в первую очередь, конечно, продолжение "Casus Bellae". Ещё раз спасибо.
Voland987: Мне очень-очень нравится. Это один из немногих фиков, которые действительно стоит читать.
rakugan: Nikandrina Zmeeust Voland987 Спасибо огромное!
полная версия страницы